Buch lesen: «Теория исторического познания. Избранные произведения»

Schriftart:

* * *

I. Теория и методология гуманитарного познания

История как наука: когнитивный аспект и профессиональное сообщество

Философия науки ввела особый термин для изучения динамики связей между когнитивным аспектом науки (генерированием учеными новых идей) и состоянием сообщества, способного эти идеи воспринимать и разрабатывать. Фундаментальная теория, разделяемая сообществом и ставшая основой общих представлений и дисциплинарной матрицы, получила название парадигмы. Это ключевое понятие затрагивает согласованность представлений сообщества прежде всего о своем объекте, что позволяет далее применять общие критерии истинности и доказательности в оценке новых научных результатов. Наличие парадигмы является признаком сформировавшейся современной науки, поскольку наука, в отличие от повседневного знания, системна и каждый ее элемент влияет на состояние уровня науки в целом и, наоборот, функционирует как единое целое. Господствующая парадигма влияет на образ науки, представленный в университетах, формирует общее концептуальное пространство, очерчивает корпус научных произведений, составляющих классику, воспроизводится в разнообразии учебных курсов. Это позволяет обеспечить преемственность и связь поколений, осуществлять бесперебойное воспроизводство и развитие науки как социального института. Выявление связей когнитивного аспекта с состоянием общества позволило рассматривать историю науки в ее динамике и в категориях смены парадигм. Т. Кун как автор данной идеи склонен был рассматривать динамику развития науки в категориях разрыва и противостояния¹. Что касается истории, то здесь смена парадигм выступает как длительный процесс, проявляющий себя в целом спектре переходных состояний. Сложившийся традиционно корпус базовых социокультурных исторических представлений и стереотипов имеет столь важное значение для идентификации индивидов, сообществ и систем, что это не может не влиять на состояние профессионального сообщества и его единство. Если в отношении естественных и точных наук существует достаточно четкое разделение науки и искусства, науки и повседневного знания, исследовательского и научно-популярного жанра, то в отношении истории эти различия не столь очевидны. Тем важнее, на наш взгляд, анализировать и определять все эти понятия. Известно, что наблюдатель, находящийся внутри системы, двигаясь вместе с ней, не может воспринимать ее как целое и многое вообще не замечает. Попытаемся поэтому лучше понять собственную ситуацию со стороны, поставив историю в общий контекст совокупности не только наук о человеке, но и наук о природе в самом широком смысле слова.

Этот вопрос имеет свою историю и существенную динамику: за прошедшее столетие взгляды философов и специалистов на отношения между науками о человеке и науками о природе изменились кардинально. Если в начале ХХ в. многие разделяли представление о принципиальном различии эпистемологических подходов (номотетика – изучение законов и типологий в науках о природе и идиографика – ценностный подход к систематизации разнообразия в науках о духе), то теперь возобладало стремление к познанию общих закономерностей и междисциплинарному диалогу. Действительно, науки имеют общую цель – предоставление обществу нового, доказательного, системно выстроенного знания, ради получения которого цивилизованное общество нового и новейшего времени создает и поддерживает в рабочем состоянии социальный институт науки. Возникают концепции профессионализма: ученые получают определенный статус социального слоя; формируется научное сообщество. Это сообщество, в свою очередь, представляет собой неформальное объединение специалистов, разделяющих общие идеи данной области науки, они вырабатывают свои критерии проверки научных результатов и соответствующие этические нормы по отношению к способам добывания знания и его распространения. Очевидно, что эти понятия выходят за пределы одной области знания, в нашем случае – гуманитарного. Находясь в пределах специфически человеческих параметров (как, например, «наука о знаках»), невозможно ответить на вопрос о том, как данный феномен соотнесен с окружающим (природным) миром. Целесообразно поэтому рассматривать проблематику науки истории в пространстве философии науки, социологии науки и истории науки в целом. На первый план при таком подходе выступает вопрос о возможностях эмпирических наук, вопрос об объекте познания.

Науки, достигшие необходимого уровня философской обоснованности, стремятся выработать согласованное представление о своем общем объекте как наблюдаемой и обладающей относительной стабильностью части реальной действительности для того, чтобы каждая из наук, обращаясь к его изучению в соответствии со своим предметом, могла соотносить с другими свои гипотезы, свои интерпретации и, соответственно, обсуждать критерии достоверности полученных данных. Именно тогда возникает ситуация междисциплинарного диалога по принципу взаимодополняемости и может быть достигнут новый уровень представлений об объекте и о пределах достижимой точности знаний.

Итак, если вопрос о наблюдаемом эмпирическом объекте столь существенен для научного сообщества, то правомерно этот вопрос прежде всего и рассмотреть применительно к наукам о человеке. Может ли история как наука существовать в общем познавательном пространстве эмпирических наук о человеке и о природе, добиваться единства критериев, изучать общий объект, получать взаимодополняемые данные? Поставив вопрос таким образом, мы обнаруживаем, что в профессиональном сообществе представлены различные взаимоисключающие ответы на него. В рамках правовой, традиционной, парадигмы история не есть наука наблюдения, она «изучает» то, чего нельзя наблюдать по определению, – «прошлое». В рамках другого подхода история – наука наблюдения, эмпирическая наука. В работе классика методологии истории, «историки», немецкого ученого XIX в. И. Г. Дройзена так и сказано: «Согласно эмпирической природе нашей науки материал для ее исследования должен иметься налицо и в таком виде, чтобы им можно было воспользоваться эмпирическим путем»².

Две парадигмы исторического знания имеют свои различные логики. Традиционная логика восходит к повседневному сознанию: человеческое мышление формирует картину мира, в том числе и мира исторического, объединяя разрозненные фрагменты данных, поступающие извне, наделяя их по своему разумению связями, среди которых метафорические, поэтические, а также повседневно-бытовые играют преобладающую роль. Сам принцип создания общей картины выступает как очевидность и рассматривается путем сопоставления с альтернативными гипотезами. Создается общая картина, в частности – историческое полотно, образ, часто это повествование в его различных жанрах.

Нарративная логика риторического повествования, восходящая к древней традиции, в Новое время модернизируется с помощью критического мышления: утратившие первоначальные связи фрагменты, остатки или отдельные свидетельства проверяются на подлинность (соответствие времени и месту событий) и на достоверность высказываний с позиций способности их авторов к точности передачи впечатления и искренности намерений это сделать. Этим исторический нарратив отличается от создаваемого аналогичным образом художественного нарратива. Развитие исторической критики в свое время действительно было прогрессом в области исторического знания. Однако способ формирования целостной картины («исторический синтез») остается верным своему прототипу художественного творения.

«Нарратив формулирует тезис о прошлом или же предлагает определенную “точку зрения”, с которой следует рассматривать прошлое»³. В рамках нарративной логики исторический синтез – дело самого историка, и он настолько зависит от его индивидуальных творческих способностей, что в принципе может осмысливать и объединять даже те фрагменты прошлого, которые с помощью исторической критики представил в подлинном виде другой историк-эрудит: классика жанра допускает, что эти два этапа общей работы (аналитика и синтез) проводятся разными людьми в соответствии с различиями их творческих предпочтений, их психического склада (именно так думали Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос)⁴.

Нарративная логика, тем более теперь, редко выступает в чистом виде. Множество переходных форм и конвергенция исторических жанров в историографической исследовательской практике препятствуют тому, чтобы увидеть чистые «идеальные типы» разных подходов. Но исследователи исторического нарратива в ХХ в. все же провели это различение и ясно показали истинную природу нарратива: синтез формируется не как исследование связей реальности, но как работа исторического воображения, образ формируется с помощью метафорических, поэтических ассоциаций прежде всего⁵. Эпоха определяет «набор событий», а отчасти и «способ сборки», которым руководствуются историки-профессионалы и, в той же мере, мыслители-непрофессионалы, поскольку они смотрят на прошлое из одной и той же современной им картины мира.

Степень точности и степень новизны полученных данных не является при данном подходе системообразующими параметрами создаваемого синтеза, и поэтому вполне логично исследователи исторического нарратива отказывают данному подходу в научности. «Нередуцируемый идеологический компонент» неотделим от нарративного подхода, это происходит «просто потому, что история не есть наука или, в лучшем случае, есть протонаука с определенными ненаучными элементами своей конструкции»⁶.

Соглашаясь с тем, что средствами искусства нельзя создать научное исследование, обратимся к проблеме истории как эмпирической науки, поскольку тогда и только тогда возникает искомый и желаемый диалог с представителями других наук. Для этого необходимо продолжить разграничение теоретических парадигм в историческом сообществе, научиться различать традиционалистскую нарративистскую от феноменологической (по своей основе) источниковедческой (по ключевому понятию). Дополнительную сложность ситуации придает своеобразное двоемыслие, которое также не исключено в сообществе: ученый-историк готов соблюдать все требования академической науки, кроме одного – критически осмысливать собственную исследовательскую методологию, аргументировать ее доказательность.

Суть феноменологического подхода вполне соответствует общенаучным представлениям о непосредственном наблюдении и логике интерпретации данных. Науки изучают реальные взаимосвязи явлений и процессов действительности, выявляют главные, системообразующие связи, представляют результаты изучения в виде теорий, моделей, схем, вырабатывают основания для корректной компаративистики. В источниковедческой теории метод связан с раскрытием информационного ресурса, который закладывается в интеллектуальный продукт при его создании. Человек в процессе своей целенаправленной деятельности создает этот интеллектуальный продукт, продукт имеет материальный образ, в котором и сохраняется, поэтому может служить источником непосредственного наблюдения и интерпретационных процедур. Произведения, созданные целенаправленно и осознанно, соотнесены с человеческим целеполаганием и с реальностью окружающего мира. Общая мысль источниковедческого исследования строится универсально: внутренние параметры информационного ресурса обусловлены экзогенными связями автора интеллектуального продукта (источник как продукт человеческой психики, по определению А. С. Лаппо-Данилевского)⁷. Внешние параметры интеллектуального продукта связаны с условиями его создания в определенных конкретно-исторических условиях (источник – историческое явление, по определению Л. В. Черепнина⁸). Экзогенные и эндогенные параметры формируют информационный ресурс в рамках человеческой деятельности. В свою очередь, это дает возможность построения гипотез, позволяющих интерпретировать смысл его создания и выявлять степени достоверности информационного ресурса.

В рамках данного теоретического направления существует в настоящее время ряд общих алгоритмов, формируется широкий спектр метадисциплинарных исследовательских и научно-педагогических подходов, источниковедческой компаративистики⁹.

Формирование предметной области методологии науки происходит постепенно, но получает новое качество, когда возникает ее институционализация. История науки показывает, что это может происходить в рамках академических структур и – что особенно существенно – в рамках университетской науки. В этом – последнем – случае концептуализация предметной области происходит быстрее, поскольку она диктуется необходимостью формирования учебных курсов, учебных изданий и практик преподавания. Известно, что в области методологии истории ряд трудов, в частности «Методология истории» А. С. Лаппо-Данилевского, становятся известными сообществу прежде всего как лекционные курсы¹⁰.

Очень важно, что в структуре отечественной академической науки и университетского преподавания существует наряду с традиционными специальностями специальность, охватывающая предметно историю исторической науки, источниковедение и методы исторического исследования. Этот вопрос имеет принципиальное значение в связи с различением науки и повседневного знания.

Существуют ли объективные, наблюдаемые признаки уровня зрелости той или иной науки, отличающие сформировавшуюся современную науку от повседневного знания? Этот вопрос встал перед научным сообществом в начале ХХ в., когда обозначились первые признаки глобализации, становления информационного общества как явлений, которые требовали нового уровня обобщения. Оказываясь перед лицом новых задач, индивид осмысливает свое поведение, становится личностью; народ обретает новые силы, осмысливая свое историческое поведение и перспективы; подобным образом сообщество осмысливает уровень своего знания, подвергает аналитике исследовательские методы, осуществляет мониторинг способов производства знания. Для этого научное сообщество создает особую предметную область – область логики науки, наукоучения. Именно формирование предметной области наукоучения как логики науки – важный фактор уровня зрелости самой науки, ее отличие от повседневного знания. В свое время, в начале ХХ в., анализируя ситуацию кризиса европейских наук перед лицом грядущих перемен в глобальном мире, основатель современной феноменологии подчеркнул необходимость формирования предметной области наукоучения как признака ее зрелости и как условия динамического развития. Сообщество изменяет себя тем, что делает область научного метода предметом постоянного осмысления и обсуждения. Метод изучается как норма, рассматривается в динамике своего изменения, смены методологий. «Сравнительное изучение этих методических средств, – писал философ, – в которых отразились познание и опыт бесчисленных поколений исследователей, и может помочь нам установить общие нормы для подобных приемов, а также и правила для их изобретения и построения сообразно различным классам случаев»¹¹.

Формирование предметной области наукоучения выступает как качественно новая стадия: настоящая, зрелая наука, по мысли Гуссерля, делает преподавание метода системообразующим для преподавания науки в университетах¹².

Обратившись с указанными критериями к истории исторической науки, можно отыскать в ней те ключевые позиции, которые выражают ее качественно новое состояние. Важны три позиции: формирование теории и методологии науки, появление новаций в образовательной модели (когда не просто транслируется готовое знание, но начинается обучение методу) и постепенное выявление освоения новых идей сообществом, формирование новой парадигмы. Первый опыт теории исторического знания – «Историка» немецкого ученого И. Г. Дройзена – представлял собой одновременно и курс лекций, в котором он определял место истории и ее метода среди других наук. Как показывают исследователи и публикаторы этого замечательного труда, в момент своего появления в свет он не стал известен, и тем более выдвинутые идеи не могли стать признанной парадигмой для сообщества. Они более созвучны настроениям исторического сообщества в настоящее время¹³. Мимо нашего внимания не проходит и другой значимый индикатор в истории науки – появление в конце XIX – начале XX в. университетских курсов, своего рода «введений» в изучение исторического метода. Некоторые из них неоднократно переиздавались, переводились на другие языки, формировали определенные представления о предмете истории.

Первые опыты встречали в сообществе неоднозначные отклики. Авторы наиболее известного «Введения в изучение истории» (1898) Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос тщательно разъясняют своевременность обращения к данному предмету, отнюдь не ожидая встречного понимания и поддержки общества. Им известно, что английские историки осудили смелую попытку Э. Фримена прочитать студентам курс лекций о методах исторического изучения. А нам, напротив, известно, что в России на книгу Э. Фримена откликнулся развернутой, глубокой статьей академик К. Н. Бестужев-Рюмин, основатель знаменитых Высших женских курсов: он знакомил с книгой об историческом методе широкий круг русских читателей – педагогов и выдвинул собственную концепцию подобного методологического курса¹⁴.

Русская классика наукоучения в истории – теоретический труд и одновременно лекционный курс «Методология истории» А. С. Лаппо-Данилевского, читавшийся как общий курс с 1906 г. Воспоминания непосредственных учеников Лаппо-Данилевского, его коллег по академической и преподавательской деятельности, интеллектуалов разных поколений, так или иначе испытавших его влияние, позволяют лучше представить, каким образом пробивает себе дорогу новое учение об историческом методе. Выделив учение о методе в особую предметную область, было гораздо легче найти понимание среди специалистов различных областей гуманитарного и естественнонаучного знания, философии. «Естественный союз философии и эмпирической науки» особенно выделяли в деятельности Лаппо-Данилевского его коллеги, философы и историки науки. Смена парадигм происходила и происходит в условиях, способствующих междисциплинарному общению. Среди тех, кому запомнились методологические диспуты, представлены философы, социологи, экономисты, филологи, правоведы, историки. Решающее значение имеет не столько узкая специализация, сколько общность философского мировосприятия. Принимая источниковедческий подход, история как наука наблюдения свободно вступает в диалог с представителями естественнонаучного знания. Разумеется, произведения человека и реальности природного мира изучаются различными методами. Но данный подход создает для разных типов наук возможности взаимодополняемости: человечество – часть мирового универсума, но его особенная, «наделенная сознанием, часть» (А. С. Лаппо-Данилевский), а для философа-натуралиста союз философии и естественной эмпирической науки создает возможность прослеживать преобразование биосферы в ноосферу не только как философскую идею, но конкретно-исторически (В. И. Вернадский).

Ход событий в мире в первой трети ХХ в. изменил общественное сознание, сделал явной неэффективность нарративистской логики консервативного исторического профессионализма. Эта логика, как уже отмечалось, исходит из исторического воображения историка, а оно в свою очередь опирается на стереотипы сложившейся картины мира. Согласно ее канонам, историк и выбирает тот или иной «способ сборки» своего «образа прошлого». Но условия перехода к информационному обществу, существование сообществ в режиме синхронного взаимодействия и прямого диалога культур, ставшие реальностью ХХ в., не поддавались традиционным «способам сборки», имевшимся в распоряжении нарративиста. Поэтому необходимость перехода к иным методам изучения реальности стала очевидностью. Происходившие в сознании историков перемены дали о себе знать событиями конца 20-х годов ХХ в. Обозначая здесь только векторы перемен, мы видим их два: один направлен вовне – к поиску новых аспектов видения исторического настоящего с помощью других наук – географии, психологии, антропологии, филологии, лингвистики, социологии, экономики, статистики, демографии, количественных методов. Другой вектор, по определению менее результативный в ближайшей перспективе, был обращен не к поиску новых междисциплинарных свершений, но внутрь, к совершенствованию собственно исторического исследовательского подхода. Оба вектора заявили о своем присутствии почти одновременно: мы имеем в виду основание журнала, чьим знаменем отцы-основатели сделали переход к новой парадигме, – бои за историю как науку о человеке (журнал «Анналы» основан в 1929 г.). В эти же годы для практических, но по-своему масштабных целей превращения централизованного архивного документального наследия страны в информационный ресурс и управления им, создается новая специальность исторического образования – это историк-архивист, непосредственно связанный с своим эмпирическим макрообъектом (1930 г.).

Нарративистская логика была в новых идеологических условиях сохранена для трансляции исторического знания и манипулирования историческим сознанием: исторические концепции открыто корректировались и направлялись сверху. Но, с другой стороны, нарративистская логика совершенно не срабатывала в управлении информационным ресурсом, а потому новая практическая задача потребовала привлечения научных сил для создания эффективной концепции историко-архивоведческого профессионализма. Необходим был информационный профессионализм, прежде всего умение распознавать в материальном образе документа его информационный ресурс, не очевидный для поверхностного взгляда, но выступающий в архивоведческих практиках как ответ на любой информационный запрос для целей государственного управления, для целей хозяйственно-экономических, культурных, технических. Создать концепцию системы дисциплин, раскрывающих истинный информационный ресурс источника, стало творческим проектом Историко-архивного института. Нет ничего на свете практичнее хорошей теории: и эта практика исследования и преподавания неуклонно требовала, чтобы предметная область исторического метода отделилась от страноведческой, традиционной структуры университетских дисциплин и образовала отдельную, ориентированную на метод как предмет преподавания, структуру.

Единожды возникнув, структурное подразделение исторической логики, методологии стало оказывать свое влияние на общее состояние исторического сообщества. Именно здесь, в Историко-архивном институте, будущий академик М. Н. Тихомиров создал свой (вместе с С. А. Никитиным) классический учебник (1940 г.)¹⁵. Ему удалось создать кафедру источниковедения в Московском государственном университете, а в дальнейшем аналогичные островки «наукоучения» исторического метода, источниковедения (часто вместе с историографией) стали отличительной чертой нового исторического образования, а также академической науки. Вполне реально в структуре науки и исследовательском поле существует главный признак зрелой науки – особая предметная область наукоучения («историография, источниковедение и методы исторического исследования»).

Самая последовательная и успешная в ХХ в. концепция изменения исторического сообщества – это концепция создателей журнала «Анналы» (1929 г.). Уже в ней (притом что оба ученые-основатели – Марк Блок и Люсьен Февр – ее разделяли) присутствовало два вектора желаемых модификаций. Один, впоследствии блестяще реализовавшийся, это вектор выхода историков во внешнее междисциплинарное пространство¹⁶, «лицом к ветру», к созданию междисциплинарных новых направлений. Другой вектор обращен не во внешний мир, но более внутрь собственного профессионализма историка, к фиксации и осмыслению собственного исследовательского метода. Во введении к книге М. Блока, имевшей «некую долю программы», возникает образ не просто ремесленника своего дела, но ведущего «запись» о своем методе, подмастерья, работающего не только инструментом своего ремесла, но фиксирующего способ работы¹⁷. Предметом размышлений о методе в книге является, в частности, необходимость перехода от нарративной логики с ее априорным способом объяснения, к «серьезному аналитическому занятию»¹⁸. Априоризм неэффективен: «причины в истории, как и в любой другой области, нельзя постулировать. Их надо искать»¹⁹. Ученый уделил значительное внимание аргументации в пользу концепции истории как науки наблюдения, он хорошо показал, что отличие истории от наук, изучающих «настоящее», иллюзорно: в обеих ситуациях исследуется не восприятие и непосредственное наблюдение, но эмпирический, доступный, в свою очередь, научному наблюдению объект. И этот объект у истории бесспорно существует. История как «серьезное аналитическое занятие», констатировал ученый, была «совсем еще молода», и он, обращая сообщество к реализованному «следу» человеческого присутствия, подчеркивает: «Разнообразие исторических свидетельств почти бесконечно… Любопытно, как люди, чуждые нашей работе, плохо представляют себе масштаб ее возможностей»²⁰.

Размышляя об исторической методологии, интереснее всего говорить о перспективах. Из сказанного ранее могло сложиться впечатление, что два вектора развития научной истории как будто бы разнонаправленны: один – выводит историю в междисциплинарное пространство ее общения с психологией, географией, антропологией, социологией, филологией и историей литературы, другой – погружает в глубины самоусовершенствования. Но в действительности эти крайности сходятся. Вопрос состоит лишь в том, в каком качестве историческое сообщество выходит на контакт в междисциплинарное пространство гуманитарных и негуманитарных областей знания. Нарративная логика ведь тоже не исключала возможности для историка воспользоваться помощью других наук, сложилось даже традиционное название (интернациональное определение) для такого типа отношений – вспомогательные науки истории. В чем его суть? В иерархическом отношении наук друг к другу – одна главная, другая вспомогательная. Они могут меняться местами, и тогда история оказывается вспомогательной для истории наук о пространстве или времени. Помощь друг другу при таком подходе оказывается всегда ограниченной, например, география помогает истории локализовать место исторического события, не более того. Так общаются специалисты, не рассматривающие свой исследовательский объект как системный и общий и не достигшие необходимого уровня обобщения собственного исследовательского метода. Положение меняется, когда у исторической науки появляется предметная область наукоучения, возникает возможность взаимодополняющих исследований – уже не просто междисциплинарных, а метадисциплинарных, создающих новое качество знания. Можно было бы привести ряд примеров такого взаимодействия в общем пространстве, имеющем академическое название специальности «методы исторического исследования». В данном направлении развиваются в настоящее время историческая география, историческая хронология, историческая метрология, историческая генеалогия и геральдика, ряд новых источниковедческих направлений.

Профессиональные историки, способные анализировать проблему своего исследовательского метода и обсуждать ее вместе с коллегами, сегодня составляют уже весомую часть научного сообщества. В ряде университетских центров возрастает интерес к проблематике теории и методологии истории. Историческая наука возвращается на новом качественном и главное – философском уровне к ценностям точного знания, доказательности, находит выход из герменевтического круга в пространство обсуждения научных гипотез и интерпретационных моделей с представителями других областей научного знания.

В силу ряда причин, о которых здесь отчасти кратко упоминалось, российская образовательная модель исторического профессионализма несколько более продвинута в сторону желаемых перемен в сообществе. Это свое преимущество следует, во-первых, осознавать, и, во-вторых, главное – более направленно использовать и развивать в области научных исследований и в области совершенствования современного образования.

Публикуется по изданию: Медушевская О. М. История как наука: когнитивный аспект и профессиональное сообщество // Вестник РГГУ. Серия «Исторические науки». М., 2008. № 4. С. 17–30.

1.Кун Т. Структура научных революций / Пер. с англ. И. З. Налетова. Общ. ред. и послесл. С. Р. Микулинского и Л. А. Марковой. М., 1975; 2-е изд. М., 1977.

2.Дройзен И. Г. Историка / Пер. с нем. Г. И. Федоровой. Под ред. Д. В. Скляднева. СПб., 2004. С. 84.

3.Анкерсмит Ф. Нарративная логика: Семантический анализ языка историков / Пер. с англ. О. Гавришиной, А. Олейникова. Под науч. ред. Л. Б. Макеевой. М., 2003. С. 29.

4.Ланглуа Ш.-В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории / Пер. с франц. А. Серебряковой. СПб., 1899.

5.Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX в. / Пер. с англ. под ред. Е. Г. Трубиной и В. В. Харитонова. Екатеринбург, 2002.

6.Там же. С. 41.

7.Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. СПб., 1913. Вып. 2. С. 366–379.

8.Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV веков. М.; Л., 1948. Ч. 1. С. 5; 1951. Ч. 2. С. 387–389.

9.Например: Источниковедческая компаративистика и историческое построение: Тез. докл. и сообщений XV науч. конф. Москва, 30 янв. – 1 февр. 2003 г. / Редкол.: В. А. Муравьев (отв. ред.) и др. М.: РГГУ, 2003; Образ науки в университетском образовании: Материалы XVII науч. конф. Москва, 27–29 янв. 2005 г. / Редкол.: В. А. Муравьев (отв. ред.) и др. М.: РГГУ, 2005; Вспомогательные исторические дисциплины: классическое наследие и новые направления: Материалы XVIII науч. конф. Москва, 26–28 янв. 2006 г. / Редкол.: В А. Муравьев (отв. ред.) и др. М.: РГГУ, 2006; Единство гуманитарного знания: новый синтез: Материалы XIX междунар. науч. конф. Москва, 25–27 янв. 2007 г. / Редкол.: М. Ф. Румянцева (отв. ред.) и др. М.: РГГУ, 2007.

10.Лаппо-Данилевский А. С. Методология истории. СПб., 1910. Вып. 1. Ч. 1: Теория исторического знания: Пособие к лекциям, чит. студ. С.-Петерб. ун-та в 1909/10 учеб. г. СПб., 1913. Вып. 2. Ч. 1: Теория исторического познания. Ч. 2: Методы исторического изучения: Пособие к лекциям, чит. студ. С.-Петерб. унта в 1910/11 учеб. г.; Он же. Пособие к лекциям по теоретической методологии истории, чит. студ. Петербургского университета в 1906/7 учеб. г. СПб., 1907. Ч. 1: Теория исторического знания; СПб., 1908. Ч. 2: Методы исторического изучения, отд. 1: Методология источниковедения; СПб., 1909. Ч. 2: Методы исторического изучения, отд. 2: Методология исторического построения.

11.Гуссерль Э. Логические исследования // Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994. С. 186; Гуссерль Э. Логические исследования. Картезианские размышления. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Кризис европейского человечества и философии. Философия как строгая наука. Минск: Харвест; М.: АСТ, 2000. С. 28.

12.Там же. С. 197; Гуссерль Э. Логические исследования. Картезианские размышления. С. 41.

13.Савельева И. М. Обретение метода // Дройзен И. Г. Историка. С. 6.

14.Freeman E. A. The Methods of Historical Study: Eight lectures read in the University of Oxford… with the inaugural lecture on the Office of the Historical Professor. London, 1886; Фриман Э. Методы изучения истории: Восемь лекций 1884 г. с прил. лекции об обязанностях профессора истории. Главные периоды европейской истории: Шесть лекций 1885 г. с прил. ст. о греческих городах под римским управлением / Пер. П. Николаева. М., 1893; Бестужев-Рюмин К. Н. Методы исторических занятий. The Methods of Historical Study: Eight lectures read in the University of Oxford in Michaelmas term 1884 with the inaugural lecture on the Office of the Historical Professor by Edward Freeman. London, 1886: [Рец.]. СПб., 1887. То же: Журнал Министерства народного просвещения. 1887. № 2.

15.Тихомиров М. Н. Источниковедение истории СССР с древнейших времен до конца XVIII в. М., 1940 (Курс источниковедения истории СССР / Ред. Ю. В. Готье; Т. 1); Никитин С. А. Источниковедение истории СССР XIX в. (до начала 90-х годов). М., 1940 (Курс источниковедения истории СССР / Ред. Ю. В. Готье; Т. 2).

16.Февр Л. Бои за историю: Сб. ст. / Пер. А. А. Бобовича и др. Ст. А. Я. Гуревича. Коммент. Д. Э. Харитоновича. М., 1991.

17.Блок М. Апология истории, или Ремесло историка / Пер. Е. М. Лысенко. Примеч. и ст. А. Я. Гуревича. 2-е изд., доп. М., 1986. С. 14.

18.Там же. С. 11.

19.Там же. С. 112.

20.Там же. С. 39.