Zitate aus dem Buch «Чечня рядом. Война глазами женщины»
У меня в жизни бывают случаи, когда в самые тяжелые периоды встречается какой-то человек, после общения с которым становится легче и про которого ты потом думаешь: "А ведь это, наверное, был ангел". Этот священник, наверное, тоже был ангелом. Я летела в чужой город, где у меня не было ни одного знакомого человека, и я не знала, куда идти и где ночевать... Но страх ушел, пока я слушала священника. Он рассказывал о солдатах, которых крестил, и о тех, кого отпевал.
- Ничего не бойся, кроме Господа, - сказал он на прощание, - Он защитит.
Я поняла одно: оружие никогда не должно стрелять.
Я видела обезумевшие глаза голого окровавленного ребенка, которого, пригибаясь от пуль, выносил на руках ополченец, и я осознавала, что даже этого нельзя было допустить, что даже эти глаза - страшная и огромная потеря. В метре от меня лежали тела детей с запекшимися от крови волосами. Разбитые, поломанные, которым так нужна была помощь взрослых и которым теперь уже никто не мог помочь.
Я знаю точно: тот, кто видел эти маленькие неподвижные фигурки на зеленом газоне, до конца жизни будет плакать о них. Итот, кто видел их, может понять, что неважно, сколько именно погибло, важно, что погибли они - маленькие, глупые, верившие в праздники, в сказки, в чудо.
Я не безбашенная, какой меня считали тогда мои коллеги на военной базе, и мне было очень страшно, - я понимала, что могу не вернуться назад, но у меня была какая-то счастливая уверенность в том, что ничего плохого со мной не случится. Сейчас я знаю, отчего это было - просто в 20 лет все такие.
А потом я как-то проснулась и поняла, что если сейчас не вернусь назад, в Чечню, то пропаду. Я вдруг поняла, почему меня туда тянет. Там я была нужна. Там я чувствовала себя востребованной, и я понимала. что делаю какое-то важное дело. Пусть порой коряво и необъективно, но я писала историю этой войны. И в другой жизни в те дни мне не было места.
Летом 2000 года я заболела. Это было что-то нервное, я приехала в Москву и поняла, что война заполнила всю мою жизнь. Я не понимала, как люди живут вне этой войны. Не понимала, зачем они ходят в магазины, театры, почему смеются, читают журналы, смотрят сериалы - ведь настоящая жизнь не здесь - там!
Я не верю своим глазам, когда на балкон полуразрушенного дома выходит старик в заячьей шапке, завернутый в розовое в клетку одеяло. Он смотрит куда-то в небо и щурится. А я смотрю на него и не могу поднять фотоаппарат. Потом, много позже, в Москве, в Третьяковке, глядя на "Апофеоз войны" Верещагина, я подумаю, что на самом деле апофеоз войны - не груда черепов, а тот старик в заячьей шапке.
Однажды на моих глазах солдат из Веденской комендантской роты, разговаривая с матерью по моему спутникову телефону, очень убедительно врал:
Да в Москве я, мама, ну где же еще... Все у меня нормально, питаюсь, служу, скоро домой. Не-е, в Чечню не посылают, да ты не бойся, меня не пошлют, мне командир сказал...
И объяснил:
- С ума же сойдет, если узнает.
Медленно, вразвалочку, к железнодорожным составам, где мы живем, идет парень в камуфлуже и тихо поет. "Если ты можешь, сделай белой мою тень". Я с трудом вспоминаю, откуда это - из какой-то другой жизни. Теперь я не только чувствую тоску - я ее вижу. Этого контрактника похоронили в прошлую войну. На родине ему поставили памятник. А он выжил. Он ходил к своему памятнику неделю или месяц, точно не помню. А потом пошел в военкомат и подписал контракт. Я думала, он сумасшедший. А он просто не может жить в другой жизни.
– Сегодня спать, а завтра провезем вас по позициям, покажем, как они тут от нас оборонялись, – сказал Гаджиметов. Нас
