Buch lesen: «Остаток ночи в её бокале»
Автор о себе
Светящиеся точки звезд прожгли черноту неба, и новорожденные души прорвались в эту жизнь. Вместе с ними в ту зимнюю полночь вошла в этот мир и я. Старенькая уборщица закрыла форточку замоскворецкого роддома и сказала:
– Морозища-то какой, с праздничком вас со святым-то, сегодня ж божий день «Нечаянная радость»…
Наступило 22 декабря, наша планета переместилась под созвездие Кассиопеи.
Говорят, что младенцы не понимают человеческую речь, и видят все вверх тормашками. Неправда. Я все видела нормально, а не кувырком. И даже что-то понимала. Одного лишь не могла понять – того, что в жизни мне придется круто и солоно, но орала во всю глотку, видимо предчувствуя что-то.
Верно, что писателями становятся люди со сложными судьбами. В моей третьей книге «Не грусти, гад ползучий» есть автобиографическое эссе, в котором я упомянула о некоторых своих злосчастиях, хотя писала, в основном, о светлых моментах своей жизни. Уже в зрелом возрасте поняла – чтобы быть счастливой, не надо желать себе легкой судьбы…
Я росла в годы застоя. После окончания школы работала секретарем-машинисткой в Мингазпроме, и как-то раз, «подшивая» газеты, увидела в одной из них объявление о конкурсе на лучший короткий рассказ. Я с детства пописывала коротенькие новеллы о забавных житейских случаях. И вот я их все перепечатала и послала прямо с работы через «отдел экспедиции», чтобы вернее дошли. И очень удивилась, получив вызов в Литературный институт – ведь новеллы-то я посылала вовсе не туда, а в газету. Как все это в Литинститут попало, до сих пор для меня загадка. Но с той поры я поверила в существование прекрасных бескорыстных людей, которые потом не раз встречались на моем пути, храни их Бог. С того дня судьба моя резко развернулась в сторону творчества. Моим окружением стали писатели, художники, артисты, музыканты. Я стала ходить в театр, который рядом с институтом. Мой первый рассказ был напечатан в журнале «Знамя» – он находился тоже рядом с институтом. Я училась на семинаре прозы, много писала. Моя первая книга вышла в самом крупном тогда в стране издательстве «Советский писатель», это было чудо, ведь молодых в те годы почти не печатали. Книга называлась «Белая ласточка», это был довольно большой сборник рассказов и повестей, и я взяла себе псевдоним Ольга Астахова, твердо веруя в магию слова. Решила, что такой псевдоним принесет удачу, за нее я получила премию Лучшая книга года. Но удача оказалась недолгой. В те времена у меня появились новые знакомые, и я узнала много интересного об их жизни. О себе я ничего никогда не рассказывала, так как была чрезмерно застенчива.
Со второй книги я решила стать самой собой, Ольгой Кореневой. У меня вышли сборники «Предчувствие чудес», «Нашептанное счастье», «Не грусти, гад ползучий», «Интимный портрет дождя», роман «Капкан на тень луны» (за него меня наградили премией Золотое перо Московии 1-ой степени это было в 2004 году), и т.д. Но это уже позже, в нашу «демократическую» эпоху.
Окончив институт, я рецензировала, работала корреспондентом в журналах и газетах, но всегда предпочитала внештатную работу, так как люблю свободный стиль жизни. Новые времена позволили мне стать безработной, свободной и неприкаянной, чтобы написать новый большой роман обо всем теперешнем. За этот роман (детектив «В барханах песочных часов») я получила вторую премию на конкурсе "Русский детектив" (номинировал Георгий Вайнер), и подписала договор на издание книги с издательством «АКпресс». Правда, роман сильно сократили, вырезали всю эротику и юмор, и редактировала малограмотная редакторша, которая вырывала целые куски текста. Я не согласилась с редактурой, и расторгла издательский договор. Второй роман тоже решила не издавать у них. В дальнейшем я написала ещё несколько экстремальных романов, и закончила работу над Экстремальными мемуарами «Интимный портрет дождя, или Личная жизнь писательницы» (ранее они были изданы в сокращённом варианте).
Очень надеюсь когда-нибудь найти своего издателя, если на то будет воля Божья. А может, издатель найдет меня. Я – член Союза Писателей России, имею также награды за поэзию – Золотую Есенинскую Медаль, Лермонтовскую медаль, Медаль Звездная Строфа, медаль за Верность отечественной литературе, и другие.
Контакты
mailto:ok63@bk.ru
Тел.: 8 926 239 94 95
А ветер пасёт облака
Экстрим-мини-роман
(Здесь всё правда. Имя главной героини изменено. События сдвинуты во времени. А вообще – всё так и было).
– А ты ручки дверей моешь?
– Нет.
– Да ты что? Представляешь, сколько там микробов!
– А чем тебе не угодили мои микробы? Это мои домашние животные, только очень мелкие. И вообще, в своей квартире я мою, что хочу, – ответила она и взглянула на него снова. Высоченный, квадратный, пушистоголовый, Сашка был похож на гигантскую белку с неестественно прямой спиной и длинными конечностями. Она сегодня видела одну, правда, нормальную, белка волокла в зубах нечто крупное, чёрное, это была птица, причём, такого полуразложившегося вида. Белка плюхнула её на газон и стала жадно грызть. Жрать. Пушистая симпатичная белочка. Когда Рита подошла поближе, рассматривая и удивляясь, белка быстро ускакала, оставив добычу на жухлом газоне.
Сашка прошёл в ванную. Он шумно мыл руки. Потом двинулся в кухню. Плюхнулся на стул. Стул жалобно пискнул. Так запросто, по-соседски, пришёл. Поесть и выпить. Знает, что у Риты всегда есть борщ наваристый, густой, ароматный, и хорошо заваренный душистый чай. Раньше он рассказывал что-нибудь эзотерическое, иногда – эпизоды из своей жизни, или про друзей. Развлекал. Но потом ему стало лень. Садился, включал телик, ждал, когда перед ним появится тарелка борща, бутерброд с колбасой, рюмка настойки (Рита настаивала на водке алоэ с золотым усом и имбирём, на случай болезни). Все её настойки выпивал Сашка. Он допоздна торчал у неё, не желая уходить, ждал интима. Но всё уже давно закончилось с их близостью, после того, как Рита разочаровалась, как пропало удивление, радость, вспышка восторга и любви. Он оказался просто Сашкой -соседом, хитроватым и мелочным, в общем-то, типом. Хотя, может, она и ошибалась. А за большими окнами её квартиры висели платья облаков, подцвеченные луной, к ним были прицеплены золотые серёжки звёзд. Ночь наполнила её душу лёгким вином грусти. Уже поздно, а он всё торчит здесь, за столом, развалился на стуле и смотрит телик.
– Ну, всё, пока. Пока-а! Я спать хочу! – сказала она. – Иди уже.
– Погоди, тут интересно.
– У тебя же свой телик есть.
– Налей ещё настойки.
– Больше нет, ты всё выпил.
– Что ты думаешь об искусственном интеллекте?
– Думаю, он не страдает бессонницей, как и я, впрочем.
– А я считаю, что полноценный искусственный интеллект, это, знаешь, пипец для человечества. И вообще, люди не выживут, если не покинут Землю в течение тысячи лет.
– Ладно, через тысячу лет я покину Землю. Обещаю. Даже раньше. Иди домой.
Она выключила телик.
– Что ты вредничаешь? Я тебе вчера лампочку ввернул. Налей мне чай, что ли.
– Чай кончился. Ну иди, иди уже. Всё, сцена погасла, задёрнулся занавес.
Он нехотя поднялся. Долго возился в прихожей, медленно натягивал кроссовки, завязывал шнурки так, словно они превратились в змей и выскальзывали из рук. Рита буквально вытолкала его за дверь. Вернулась на кухню, подошла к окну. Ночь сминала стебли фонарей. Ночь расплывалась под колпаком луны. Ночь будоражила воспоминания, просеянные сквозь сито времени. И вдруг пронзительно заорала ворона, ей ответила вторая. Похоже, они ругались. Где-то внизу, в зарослях ветвей, на деревьях. А Рита высоко над ними, почти под луной, на последнем этаже многоэтажки плыла в этом ночном веществе. Ворсистый тёмный бархат неба дышал свежестью и вечностью. Ей хотелось потеряться в этом небе, а луна была так бледна и минорна. Как грустно. И память принялась высвечивать картинки прошлого, но она мысленно перелистнула их, как на экране смартфона, и оставила одну: лето, поздний вечер, она – измученная тяжёлыми событиями развода и освобождения от мужа-алкаша (он потребовал за это два ящика водяры), бредёт по парку. Праздник, дискотека, какие-то пляски на площадке под фонарями. Она отошла, устало села на скамейку поодаль. Звуки эстрады, хохота, радости успокаивают и умиротворяют. Мимо проходят обнявшиеся парочки, обдают запахами разгорячённых тел и парфюма. Вот она встала и побрела дальше. Примостилась на отдалённой скамейке в темноте. Ощутила, как рассеивается, отступает усталость. Какое-то отупение накатило, ступор. И вдруг в кустах – шорох. Из рощи возникает высокий мужик в спортивном костюме, лица не видно. Испугалась не на шутку, первая мысль – маньяк, сейчас схватит, придушит, уволочёт в густую глубь деревьев. А люди – далеко, грохот дискотеки, не услышат, не придут на помощь. Она съёжилась. И тут – его голос:
– Привет! Ты что, не узнаёшь?
– Т-темно, не видно.
– А ты вообще меня узнавать перестала, я тебя видел, здоровался, а ты словно сквозь смотришь, или в сторону.
– Да? Я тебя не видела. Думала – уехал. А ты куда пропал-то? Ты же подо мной живёшь?
– Жил. Шесть лет назад. Развёлся, разменялся, теперь вот в угловом подъезде. Не знала, что ли? А ты как?
– Развелась.
– Разменялась?
– Нет, квартира-то моя. А бывший переселился к подружке-алкашке в Бирюлёво, им хорошо вместе, родственные души. А ты что тут делаешь?
– Цигун. Хочешь, давай, вместе.
– А как?
– Пошли, тут отличное место меж деревьев. У тебя упадок сил, нужна подпитка.
– Как ты угадал?
– Почувствовал.
Пошла с ним вглубь рощи. Между деревьями встали друг против друга. Она повторяла за ним плавные движения. Медленно, словно под водой. Это успокаивало, убаюкивало, и его мягкий уравновешенный голос, его пояснения ободряли и радовали. Потом они вытянули над головами руки и стали закачивать в себя энергию Космоса. А над ними висела огромная яркая луна. Июнь, полнолуние, ночь, тепло и нежно. Его лицо в лунном свете, его большое сильное тело движется словно в нереальном медленном танце. Фантастично, волшебно, прекрасно! Он великолепен! Он – гуру, и она уже любит его. Её захлестывают волны желания. Она тонет в этих волнах. А он не чувствует, не замечает. Не хочет замечать? Он зациклен на медитации. Он говорит:
– Мысленно подключись к космической энергии. Представь себе высоко-высоко в Космосе ярко светящийся шар. Это сгусток энергии. Представила? Ясно представила? Ты его видишь, чувствуешь? А теперь тяни из него светящуюся серебристую нить, втягивай её в себя. У тебя в солнечном сплетении возник серебряный шарик света, и в него входит эта нить, по ней идёт свет и тепло, и разливается по всему телу внутри тебя, чувствуешь?
О, да! Она видит этот тёплый свет внутри себя, во всех своих органах, в каждом закоулочке своего тела! Как это прекрасно! Какая лёгкость, она сейчас взлетит, вспорхнёт, как птица!
Ночные птицы запели, остро запахло травой и листьями! Саша великолепен, у него потрясающие пропорции тела, он гармоничен, он такой, такой!!!
А потом они идут к ней домой, уже утром. Да, тогда он был другой, озарённый, горячий. Период после развода, долгий период, когда он нырнул в йогу. Как он был хорош!.. Пока не превратился в жиголо. Кто-то его подцепил и развратил. Какая сучка развратила Сашку?
И она перелистнула это, словно на экране смартфона.
Рита приняла душ, и мокрая, голая нырнула под одеяло. Ей снился океан, горячие воды ласкали её тело, и две большие серебряные рыбы кричали как вороны… Проснулась поздно. Окно – настежь, шторы раздуло ветром, и на белых прядях небосвода качался ультрамариновый платок. Она жила в небе, ведь на её восемнадцатом этаже из окон было видно только оно, лишь это бесконечное небо, оно всегда было перед глазами, а земля – та далеко, в самом низу. Рита любила своё небо. И свой парк – этот, рядом, через дорогу. Там были пруды, кафушки, беседки, аттракционы, газоны с цветами, рощи. Там она познакомилась с этой харизматичной пожилой дамой, у которой были слишком юные яркие глаза цвета переливчатого камня чароита. И моложавое лицо без единой морщинки. Такое вот персиковое лицо было и у Ритиной бабушки – самого любимого на свете существа. Смерть бабушки потрясла Риту, и она инстинктивно стремилась заполнить образовавшуюся ужасную пустоту. Знакомство с общительной пожилой дамой немного отвлекло её от горя. У неё было необычное имя. Но Рита мысленно окрестила её Чароитой – за цвет глаз, за особую харизму, за очарование. Её все знали и любили. Она была большая прикольщица. Она каталась на Ритином самокате, скакала на аттракционной лошадке. В общем, отрывалась по-полной. В праздники они с Ритой танцевали на дискотеке возле сцены, и хохотали. А ещё там была вторая, немного старше, восьмидесяти семи лет, сухопарая и крепкая, быстрым ходом рассекала она парковые дорожки, и купалась в пруду с мая по октябрь. Летом она дни напролёт пеклась на солнце и покрывалась южным загаром. Есть такие люди – солнцееды, они питаются солнцем. Видимо, она была из их породы. Рита так и прозвала её – Солнцеедка. Их там было несколько. Это очень забавляло Риту. Солнцеедка была большая модница – каждый день в новых прикидах, с разными причёсками. Лицо красивое, но в сеточке морщин. Компанию ей составляла пятидесятипятилетняя кошатница – у той было тридцать восемь персидских кошек в двухкомнатной квартире, где она жила с взрослым сыном. Сын не женился, не гулял с девушками, был полностью подвластен матери – крупной кудрявой брюнетке, очень своеобразной и властной. Иногда та выгуливала какую-нибудь свою огромную пушистую кошку – в переноске. Кошка была тяжёлая. А ещё, по парку прогуливалась длинноногая девица с удавом. Удав был большой, упитанный, он обвивал торс своей хозяйки, головой – на её плече. И было полно народу с собаками всех мастей и размеров, с детьми, с инвалидами. Детей, собак и инвалидов было много.
Наверно, в парке Рита потеряла свой замечательный брелок – кожаный, круглый, с ярким радостным узором. Она купила его у уличного торговца всякой ерундой. У молодого мексиканца. Брелок был мягкий и тёплый, она прицепила его к сумке. И очень радовалась. А потом он пропал. Брелок. Так обидно!
Рита приняла ванну с душистой пышной пеной, завернулась в огромное оранжевое полотенце, и босиком прошлёпала на кухню. Сейчас ей захотелось кофе с молоком. И она долго и с удовольствием пила его, вприкуску с шоколадными конфетами. Потом натянула джинсы, майку и ветровку, накинула на плечо ремешок сумки, покрутилась возле зеркала. Как всегда, убедилась, что хороша. Ей очень шла короткая стрижка, открывающая длинную тонкую шею и маленькие ушки великолепной формы. У неё были красивые скулы и длинные ноги. Она вышла, захлопнула дверь квартиры, спустилась в лифте. Хотела, как всегда, перекинуться приветствием с консьержкой. Но дверь консьержкиного закутка была распахнута. А сама она была снаружи, и с перекошенным лицом барабанила в стекло подъезда. Рита удивлённо открыла ей.
– Что случилось, Иветта Максимовна? – спросила она.
– Ключ пропал, – ответила та расстроено. – А мне сейчас смену сдавать, а ключа нет. Вот в подъезд попасть не могла.
– А где вы его могли оставить? – спросила Рита. – На столе, под столом? Давайте поищем.
Она вошла в консьержкину конурку. На столе были хаотично разбросаны какие-то журналы, рекламки. Рита порылась там. И увидела ключ. На нём был знакомый брелок.
– А это моё! – воскликнула она, и обрадовано сжала пальцами приятную мягкую кожу. – Я его потеряла в прошлом году.
– Ну, не знаю, – ответила Иветта Максимовна.
– Он мой! – вскричала Рита.
– Его моя сменщица нашла здесь, на полу. Может, и ваш, не знаю.
– Мой, точно. Он у меня на сумке висел.
Она отцепила брелок от ключа и присобачила к своей сумке, на прежнее место. Ей стало весело. День начинался отлично! Минула круглая ночь, и пришёл квадратный день. В нём была завязь синего неба, звон облаков, и расплывчатый желток солнца! И в каждом уголке этого квадрата было по многоугольнику, а в них – ещё что-то, необъяснимое и загадочное! Это предстояло разгадать. Рита шла легко, пружинисто, слегка покачивая бёдрами. Тянулась лицом к солнцу, жмурясь и улыбаясь. Светофор, дорога, парк, ворота, деревянный домик охранников, аллея, скамейки, аттракционные машинки выстроились в ряд. Мужчина с красавцем хаски на поводке. Яркая азиатка с шестью детьми. Рыжеволосая женщина катит старушку в инвалидном кресле. Старушка безвольно свесила руки. Рита вспомнила бабушку. Неделями жила у неё, спасаясь от запойного мужа. С трудом от него отделалась. Квартира Ритина была опустошена, всё пропито. А потом у бабушки случился инсульт. Пришлось уйти с работы, чтоб ухаживать. Оформила ей инвалидность. Нашла себе работу в интернете – создавала вирусные ролики. Удавалось сводить концы с концами – небольшой гонорар плюс бабушкина пенсия. Тяжело было, мучительно. Семь страшных лет. Смерть бабушки, похороны, волынка со вступлением в наследство, депрессия. Потом попытка вернуться на работу в фирму. Отдел кадров – «вакансий больше нет», кабинет начальника: «Что-нибудь придумаем, оформим, если пойдёшь навстречу» – поворот ключа в двери кабинета, расстёгнутая молния джинсов, и… Да он же онанист! Фыркнула, отскочила, взлёт жемчужной струи… И бегом домой, домой, домой!
Догадалась сдать в аренду бабушкину квартиру. Приспособилась. На жизнь теперь хватало. Расслабилась. Вот оно, счастье! Просто жить, независимо, спонтанно. Свобода! Только память, она тянет вниз, в страшное, в горе. Иногда. Часто. А сейчас она шла, опыляя улыбкой цветы, озаряя встречные лица. А через парк виден был новый дом, который рос, потягиваясь, под выгоревшим льдом тёплого неба. А над ним медленно двигался серебряный аист – подъёмный кран. Она свернула на знакомую аллею. Вот и пруд. А рядом, на дорожке – деревянная уютная кафушка.
– Рита!
Обернулась. Блеснули чьи-то озорные глаза из-под джинсовой бейсболки. Чароита!
– Я так и знала, что сейчас тебя встречу – сказала она. – Идём, посидим, выпьем кофе.
Рита радостно согласилась. Они поднялись на крыльцо, вошли, и расположились за столиком в углу. Пруд за окном сказочно сиял, по нему вальяжно курсировали утки, периодически ныряя, их хвостики торчали над водой как поплавки. Они взяли кофе со сливками и пирожные. Рита поднесла пирожное ко рту, и вдруг её окатил холод воспоминания. Она сказала:
– Знаешь, самка кенгуру может, спасаясь от хищника, выбросить ему детеныша из сумки, чтобы съел и от нее отстал. Животное, что с него взять. Ужасно, когда так поступают родители.
– Забудь, – ответила Чароита. – О мёртвых либо ничего, либо только хорошее. Ведь было же хорошее что-то?
– Было. Пирожные.
– А я утром купила куриные окорочка, на упаковке было написано: «со вкусом курицы», – сказала Чароита и расхохоталась, блестя глазами.
– Прикольно, – отозвалась Рита грустно. Улыбка её медленно гасла.
– Забудь, – повторила Чароита. – У меня тоже, в детстве. Я жутко боялась мать. Бегу из школы, и бормочу: «Господи, Господи», хотя была атеисткой, как все. Но так боялась, что крестилась инстинктивно, вот откуда у меня это? Старалась незаметно прошмыгнуть в квартиру и нырнуть под кровать. Раньше кровати были высокие, железные, с панцирной сеткой, на них – длинные покрывала, до самого полу. У меня там была норка. Там у меня книжки, лампа. Я лежала и читала тихонечко. Пока мама не хватится.
– А она не обнаруживала это убежище во время уборки, мытья пола?
– Нет. Уборку я сама делала. Одна из моих обязанностей. Рано утром, перед школой. И младший братишка на мне висел. А старшая сестра – семь лет разницы, она была отличница, умница, слишком серьёзная, мама за неё переживала, считала, что замуж не выйдет, что «синий чулок». Её хозяйством не обременяла. Носилась с ней, блузки ей шила с рюшечками и кружевами. А я ходила в чём придётся, а потом донашивала её вещи.
– Вот как. Да-а, – сказала Рита.
И снова глянула в окно. Ей показалось, что вода в пруду озябла, стала зыбкой и блёклой. Утки превратились в даты прошлого, смута этих дат разъедала душу. Но она тут же вытряхнула из памяти всё это, отвела взгляд от окна, посмотрела на свою спутницу – с персиковым лицом, полнотелую, уютную, на губах белый штрих кремового пирожного, – и улыбнулась. Потом они медленно дефилировали по аллеям. Налетел холодный ветер, стало зябко, вдруг небо потемнело, и пошёл крупный снег, пушистые снежинки, величиной с бабочку капустницу, густо и хаотично неслись вбок и вниз.
– Вот так в нашем климате, – прокомментировала Чароита, – снег в середине мая. Только что было лето, и вдруг – зима.
Она достала из большой своей сумки две мягкие толстые шали. В красную закуталась сама, а бирюзовую протянула Рите. Чароита всегда, в любую погоду набивала сумку шалями. Таскали их с собой даже в жару. Разные – тонкие хэбэшные и шёлковые, толстые шерстяные. Она их любила и периодически в них куталась.
Мимо них промчалась с криками упитанная утка, широко разевая клюв, за ней гнались три селезня. Вся кавалькада скрылась далеко на газоне.
– Смотри, какие гады, преследуют бедную уточку, – сказала Рита.
– Это она их так завлекает, – ответила Чароита. – Могла бы улететь, так нет, бежит, да ещё вопит азартно. Соревнования тут устроила, победителю – приз!
– Ха-ха-ха!
Народ попрятался в кофейни и под навесы торговых палаток – их было много. Лишь одна пожилая дама неспешно двигалась навстречу, в молодёжной курточке, в аккуратных брючках, в туфельках на небольших каблучках, мелкими шашками.
– Всегда ходит как Офелия по сцене, – сказала Чароита. – Моя знакомая. Я её так и прозвала – Офелия. Любительница мужчин. Своих ровесников, конечно. И санаториев. Там мужиков хватает. Видишь, идёт, глазками зыркает, ищет кавалера. А кавалеры все попрятались, ха-ха-ха!
– Неуютно стало, промозгло. Пойдём куда-нибудь.
И они направились в стеклянную кофейню на другой стороне пруда.
– А как твой сосед, этот, как его, Сашка? Всё достаёт тебя? – поинтересовалась Чароита.
– Не то слово! – воскликнула Рита. – Мало того, я стала за него беспокоиться. Девятого, мы ещё заранее решили в парке погулять, у нас же здесь праздник! А он вдруг исчез. Звоню ему, обзвонилась, и по домашнему, и по мобильнику – молчит. Что такое? Прорезался через три дня, говорит: накануне с друзьями встречался, они подарили ему канистру хорошего коньяка. Рано утром решил выпить рюмочку, вкусно, особый коньяк, качественный, выпил ещё, и понеслось. Когда очнулся – канистра пустая, на стене на гвоздике висит гимнастёрка деда (он её всегда с собой таскает везде, дед погиб на войне задолго до его рождения. Очень давно). Висит гимнастёрка, вся в слезах. Ну, ничего себе, представляешь, вылакал канистру коньяка, плакал. Гимнастёрка с орденами, я её видела, выцветшая такая вся.
– Лакал и плакал, – сказала Чароита.
Ку-ку, ку-ку, ку-ку… – раздалось где-то.
– Ничего себе, кукушка завелась в наших пенатах, – удивилась Чароита. – Это она мне года считает, сколько ещё жить осталось. Кошмар!
Рита вспомнила шутливый стишок, и продекламировала:
– Не кошмарь меня, кукушка,
Я весёлая старушка,
Всё кукуешь, вот прикол!
Мне сто первый год пошёл.
– Прикольно, но не про меня, – сказала Чароита. – Я весёлая нестарушка, и год мне пошёл не сто первый, а всего лишь восемьдесят пятый. Детский возраст, ха-ха-ха! А кто написал сии вирши?
– Да не про тебя, стих называется «Соседке». Автор Ольга Коренева, суперская такая писатель и поэт. Стихи у неё многие просто класс, и романы офигенные!
– Дашь почитать?
– Увы, она есть только в интернете. Её не издают.
– Почему?
– Политика государства. Издают всякий бред, чтоб народ окончательно отупел, опупел и полностью стал управляемым стадом. Что и происходит. А тех, кто способен думать, чувствовать и протестовать, убирают.
– Да, знаю. Вот поэтому, видимо, Сашка и плакал в гимнастёрку деда. Деда… Да-а. Он же воевал и погиб за другое государство.
– И оно было сначала… Ну, не супер, конечно, но всё-таки. А дед думал, что супер. Свободы там не хватало, и другого разного, а так ничего, нормально было. Книги были хорошие. Песни. Спектакли в театрах хорошо ставили, талантливые были актёры, знаменитые. Вечера поэзии были. Народ валом валил.
– Жаль сегодняшних малышей. Как жить будут, что из них вырастет? – вздохнула Чароита.
– Они будут другие. Нормально будут жить, впишутся. Зато сейчас есть интернет, и связь со всем миром. Это важно. И вообще, полно всякой инфы. Интересно.
– А насчёт книг, знаешь, издают и хорошие книги иногда, – сказала Чароита.
– Иногда, – подтвердила Рита. – Но они теряются в океане бульварщины, фейка, который широко рекламируется.
Они вошли в стеклянное кафе, и заказали чайник кракадэ и мороженое.
Густой красный чай переливался в прозрачном чайнике. В белых керамических чашечках он был как пожар, горячий и пылающий. Подруги осторожно прихлёбывали его. В вазочках зеленели шарики фисташкового мороженого.
– Ну и что Сашка? Как вы познакомились-то? – спросила любопытная Чароита.
– Да так как-то, случайно. В лифте. Двадцать лет назад. Нам было по двадцать пять. Ровесники. Ну вот, прикинь, девяносто пятый год, я ещё не замужем, иду с работы. Зима, на мне такое модное длинное пальто с капюшоном. Цвета густой ночи пальто. Я жду лифт. И он тоже. Разговорились. Он у себя ремонт делал. И мне кое-что потом подремонтировал. Пили ликёр, болтали. Он красив, своеобразен, у него интересные теории мироустройства, необычны и новы для меня, ну прямо такой гуру! Влюбилась. Случились отношения, близость. Он о себе много чего рассказывал, так интересно! Такая жизнь непростая! Он тогда не пил, был в завязке. Сам-то он родом из Улан-Удэ. Из рабочего квартала. Родители – строители, отец сильно пил. Там все пили в рабочих кварталах. Ну и сам он начал рано. Ещё подростком. У них компашка такая была. А был он поздним ребёнком. Мать сначала никак не могла забеременеть. И ходила вымаливала его к святым, не знаю уж к каким, к христианским или к буддистским. Город-то буддистский, Бурятия, Восточная Сибирь. Вымолила, наконец. Вот так он и родился, болезненный, хилый. Но взялся за себя потом. Занялся спортом, борьбой. Работал сперва на заводе, потом – на Севере, денег зашибил нехило. А до этого женился на такой же выпивохе из своей компашки, она загуляла, развёлся, поехал отдыхать. К морю, в Крым. Там познакомился с женщиной намного старше себя, интересной, умной, знающей. С москвичкой. Она приобщила его к новым теориям и духовным практикам. Женила на себе. У него были деньги, ведь на Севере заработал, и у неё тоже было, сложились и купили двушку в нашем доме. Она сказала – пока не сделаешь супер ремонт, не приеду, буду жить у матери. Вот он и старался. Мы тогда и познакомились.
– Да, такая вот жизнь, – сказала Чароита.
Они допили чай, доели мороженое. И всё сидели, неспешно беседуя. Снег за стёклами кафушки перешёл в дождь. Косые серебристые струи сплошняком заштриховали пейзаж.
– Так он женат? – спросила Чароита.
– Нет. Жена ушла в секту, и его за собой потащила. Но он смог вырваться. Она развелась, разменяла квартиру, свою продала, и деньги в секту бухнула. Жила сперва у матери. Потом её угробила. Секту разогнали, а она сильно заболела, психика у неё сдвинулась конкретно. Квартиру материну переписала на подружку-проститутку, тоже бывшую сектантку, которая потом вышла замуж за американца и уехала в Нью-Йорк. Подружка-то хитрая была, она там в секте пристроилась к нужному человеку и даже денег себе заграбастала. А Сашкина-то бывшая слегла, он ездил всё ухаживал за ней. Потом умерла. А он закончил какие-то медицинские курсы, работал массажистом, мануальщиком. Сперва в поликлинике, потом его какая-то баба в Центр Дикуля пристроила. Обеспеченные бабы стали его снимать. Содержали, на курорты возили заграничные. На это время он увольнялся. А в межбабье снова ему приходилось работать, грешному. Но он отвык, не хотел. А приходилось. Но его быстро потом снимала какая-нибудь. А сейчас у него как раз межбабье. Но работать уже не хочет, ждёт, когда что-то подвернётся. Последняя у него банкирша была. Он думает, что она его подружке передаст. Пока у меня ошивается, жиголо-неудачник, ха-ха-ха!
– А ты что? – спросила Чароита.
– Ну, что я. Подкармливаю. Терплю его. Надоел. Гоню, не уходит. Все мои лечебные настойки вылакал. Запил мужик. Но он может остановиться, когда надо. Тут я за него спокойна.
Дождь резко прекратился. За стёклами кафе просветлело. По подиуму неба прогуливалось тучное облако в шортах. И тут к его ногам выкатился золотой мяч солнца. Подруги улыбнулись. Можно было продолжать прогулку.
Вечером, как всегда, припёрся Сашка. И прямо с порога заявил:
– У меня есть билеты в театр. Друг дал – занят, не может сегодня. Идём? Начало через час, успеем.
– А ты стал театром интересоваться? А, ну конечно, на халяву.
– Не подкалывай. Классика, Шекспир, вроде.
– Ладно, давно в театре не была.
И они помчались. Народу в метро – как семечек в подсолнухе. Выскочили в центре, бегом по улице, свернули в переулок, вот и театр. Успели к самому началу. Места отличные – партер, первый ряд. Только уселись в кресла, погас свет. И раздвинулся занавес.
Сцена была засыпана какими-то опилками. Из-за кулисы появился мужик в серой хламиде, он медленно волок доски. С другой стороны два мужика волокли большой мешок, долго, с трудом. Наверно, в мешке были камни. Потом кто-то потащил бревно. На Риту посыпались опилки. Она принялась стряхивать их с себя. А возня на сцене продолжалась. Вот пронесли длинную скамью из одной кулисы в другую. Было полутемно. Вдруг вспыхнули прожекторы, и высветилась куча земли. Из неё стал медленно откапываться мужик, в зал посыпалась земля, прямо на первые ряды, на Риту и Сашку. Повалил едкий дым, Рита закашлялась. Мужик вылез, наконец, из земляной кучи – он был голый. Зрители радостно взвыли и зааплодировали. Голый мужик гоголем прошёлся по сцене, и скрылся за кулисами. Занавес задёрнулся, но вскоре снова раздвинулся. Сцена была сплошь засыпана черепами. Пластмассовыми. Рита удивилась: вроде, не «Гамлета» играют, а «Отелло». И оглянулась на зал. Народ с интересом взирал на это действо. Сашка зевал и почёсывался. Вдруг из-за кулисы вышел всё тот же мужик, но уже одетый. Теперь он был хаотично измазан чёрным гримом. Это был Отелло. Он прошёл в конец сцены и принялся жарить яичницу на примусе. Потом он её ел, смачно чавкая. 0чень медленно и аппетитно. И съел. В течение всего спектакля Отелло менял цвет. Линял, наверно. То он был чёрный, то белый, то бело-чёрный, то чёрно-белый. В конце концов он измазал Дездемоне лицо сажей, и накрыл её покрывалом. Рита всё время порывалась уйти, но Сашка её удерживал – халява, всё же, жалко. Народ бурно хлопал актёрам, которых было не много, человек пять. Рита удивлялась – до чего же отупели люди! Ушло из зала во время спектакля человек семь всего. А сама она, с Сашкой, сама-то, до самого конца эту чушь смотрела!
