Закон подлецов

Нашим дочерям

Пролог

Стены комнаты были сплошь завешены коврами; еще один – огромный, шелковый, сотканный руками туркменских искусниц, – застилал пол; в камине потрескивали, распространяя березовый аромат, поленья. И все же здесь было неуютно и, казалось, холодно. Впрочем, у комнаты было одно преимущество, превосходящее все ее кажущиеся недостатки: ведущиеся здесь разговоры невозможно было прослушать, даже при помощи самых современных средств электроники. И хотя собеседники об этом знали, они о многом предпочитали говорить намеками, заменяя «эзоповым языком» откровенные высказывания.

Собеседников было двое. Весьма солидный, пожилой, очень высокий, дородный мужчина, барственный и вальяжный, с густой седой шевелюрой, и его собеседник – облаченный в официальный темно-серый костюм, безукоризненно белую сорочку и однотонный галстук человек, в очках тонкой, почти незаметной оправы из белого золота. Генерал Мингажев, в определенных кругах более известный как Чингисхан, недавно отметил свой шестидесятилетний юбилей, но седина в его висках только-только начала пробиваться; сухопарый и подтянутый, выглядел он гораздо моложе своих лет. Пожилой, на правах хозяина, устроился в кресле с высокой спинкой. Кресло было суперсовременным – легко передвигалось во все стороны, управляемое пультом, вделанным в ручку, меняло положение спинки, вращалось на триста шестьдесят градусов. Казалось, при желании могло само заговорить вместо хозяина. Гость сидел в обычном кресле, хозяин возвышался над ним словно глыба, и от того ощущение неуюта воспринималось еще сильнее. Этот простенький психологический прием гость, недавно получивший на погоны уже третью, шитую золотом, звезду генерал-полковника, и сам в своей специфической работе использовал не раз. К тому же его безмерно раздражало, что хозяин в своем проклятущем кресле все время сдвигается то влево, то вправо, и приходилось вертеть головой, чтобы не упускать его из виду. «Он бы еще яркую лампу мне в глаза направил», – хмыкнул про себя генерал, никоим образом, однако, не подавая виду, что раздражен этой примитивной игрой. И не только потому, что к этому его обязывало положение гостя, а потому, что таково было истинное положение хозяина загородного дома, адрес которого знали всего несколько человек.

– Меня совершенно не интересуют ваши тактические наработки, генерал, – густым раскатистым басом, которому в свое время сам Ельцин завидовал, говорил хозяин дома. – Мне достаточно знать, что вы в состоянии выполнить стратегическую задачу. Человек приехал с Севера, заработал там приличный капитал, мы оценили его деловые качества, приняли радушно, помогли вложить деньги в прибыльный бизнес. Он радовал нас на первых порах, потом освоился и решил, что и без нас обойдется. Гребет все под себя, ни с кем не считается. Губернатор для него теперь никто, а недавно Катьку-стакан обидел, да так, что ее визг от Охотного ряда до Наро-Фоминска слышен был. Это при ее-то нынешней должности он себе такое позволил. Представляете?! И вообще, понаехали в Москву эти оленеводы, продыху от них нет, скоро больше, чем Джамшудов, будет, – неожиданно сварливо пробурчал он тоном замшелого пенсионера.

Генерал невольно улыбнулся – и на эту неожиданную в устах Патрона реплику, и представляя, как властной Екатерине Всеволодовне, не терпящей никаких возражений, отказал какой-то безвестный, по ее критериям, строитель.

– А мне вот не до смеха, – сурово возразил хозяин, заметив мимолетную усмешку гостя. – И дело не в том, что он отказал двум чиновникам, хотя и очень высокопоставленным. Проблема в том, что он всячески демонстрирует свою независимость от Системы, а это прецедент. – Седовласый с особой значимостью и даже неким пиететом произнес слово «Система»: – Прецедент недопустимый!

– Думаю, я вас понял, Патрон, – произнес генерал.

Уже много лет к э тому человеку обращались не по имени и отчеству, не по фамилии даже, а именно так – Патрон. Мало кто теперь помнил, какие должности занимал он в партийном или хозяйственном руководстве страны, некогда раскинувшейся на шестой части земной суши. Были у него в свое время кабинеты и на Старой площади, и в здании тогдашнего Совмина, и в Госплане, да и в других зданиях, из окон которых, как любили говаривать тогда, всю страну видно было. Судачили, что некогда среди портретов вождей и его портрет раз-другой пронесли по Красной площади на параде и демонстрации. Теперь, уже как байку, рассказывали, что когда он заканчивал обедать в столовой ЦК КПСС, то, поднимаясь из-за стола, неизменно произносил внушительно и без тени юмора: «Рассиживаться некогда, надо идти страной руководить».

Во времена горбачевской перестройки он исчез надолго, помогал «загнивать» Западу, появился уже в ельцинском окружении. Вроде и сам вновь увлекся политикой, однажды даже выставил свою кандидатуру на президентские выборы, но потом признавался, что вовремя одумался.

– Только представил себе, что ежедневно нужно утром просыпаться с мыслью, как прокормить и обеспечить эту ораву в сто сорок миллионов человек, так сразу всякая охота пропала, – вспоминал впоследствии Патрон не без юмора.

Окопавшись в своей комфортабельной «берлоге» в сорока километрах от Москвы, дом он покидал крайне редко, отдаваясь лишь двум своим страстям – зимней охоте в Сибири и азартной ловле акул у берегов Сардинии летом. Давно уже не занимая никаких официальных постов, он по-прежнему обладал огромным влиянием, суть которого не мог объяснить никто, от чего влияние это меньшим не становилось. Вхож Патрон был в любой кабинет – и это знали все. Вот и нынче генералу передали не просьбу, а, по сути, указание явиться на аудиенцию к высокопоставленной особе.

Услышав, о чем, вернее, о ком, пойдет речь, генерал мгновенно начал прикидывать различные комбинации, когда и был остановлен репликой о том, что хозяина дома тактические подробности не интересуют. Как никто иной искушенный в подковерных играх и интригах власть имущих, Мингажев умел вовремя отступить, чтобы выждать время для новой атаки. И сейчас он вовсе не намерен был покидать этот дом, не заручившись поддержкой Патрона по осуществлению той захватывающей дух комбинации, которая возникла в голове генерала прямо сейчас.

***

Патрон легко поднялся из своего монументального кресла-трона и подошел к шкафу, за дверцей которого оказался вместительный бар, изобильно наполненный бутылками с самыми разнообразными напитками. Здесь же находился и внушительного вида сигарный ящик с регулятором температуры и увлажнителем. Раскуривая ароматную сигару, предложил:

– Мне привезли из Франции бутылку какого-то дивного коньяку, из винограда урожая вашего года рождения. Не желаете выпить с «ровесником», генерал? Так сказать, проверить, кто крепче. Вместе с кубинской «короной» это должно быть недурственно, весьма недурственно. Отведаем вместе?..

– Я не пью спиртного, да и в сигарах ничего не понимаю, – сухим тоном отказался гость.

– Никогда не признавайтесь, что чего-то не понимаете вовсе, вас могут заподозрить в некомпетентности, – наставительно произнес Патрон. – К тому же позволю себе процитировать Чехова. Он сказал, что если человек не пьет, не курит и сторонится общества барышень, то невольно возникает вопрос: а не мерзавец ли он?

Прозвучало грубо, почти как оскорбление, но генерал предпочел проглотить горькую пилюлю. Он лишь возразил, решив, в ответ на упрек о некомпетентности, и собственной эрудицией блеснуть: «Насколько мне известно, эту фразу произнес не Чехов, а Булгаков устами своего героя из «Мастера и Маргариты».

– Ну, вот еще, скажете, – фыркнул Патрон. – Булгаков действительно сказал нечто похожее, но много позже Чехова. И не спорьте. Впрочем, можем и поспорить, ежели не боитесь проиграть пару миллионов, на меньшее я не соглашусь.

– Нет-нет, не имею не малейшего желания, тем более что в ваших познаниях не сомневаюсь, – генерал решил, что спорить сейчас с хозяином дома ему никак не с руки.

– Ну то-то же! – удовлетворенно хмыкнул Патрон. – А глоток доброго коньяку перед ужином – это, как утверждают медики, не просто хорошо, это еще и мало, – и он оглушительно захохотал над собственной шуткой. – Впрочем, к ужину вас не приглашаю. Знаю, знаю, что вы вегетарианец, хорошему мясу предпочитаете орехи, а доброй осетринке – кабачки да баклажаны, – продемонстрировал таким образом Патрон, что знает о своем нынешнем визави гораздо больше, чем тому бы хотелось. – Впрочем, вернемся к нашим баранам.

Они принялись деловито обсуждать детали предстоящей «кампании». И слова «в порошок стереть» были в их лексиконе самыми безобидными. Ни малейшей нравственной неловкости собеседники при этом не испытывали. Как не испытывают неловкости, к примеру, мойщики трупов, садясь обедать в мертвецкой. Потому что трупы для них это не те, кто недавно смеялся и плакал, любил и страдал, а некие совершенно неодушевленные предметы, как столы или, допустим, простыни. Так для Патрона и генерала те, о ком они сейчас говорили, теперь уже существовали словно в ином измерении, скорее даже в некой абстракции. Ибо те, кто осмелился нарушить незыблемые устои или просто позволяли себе наглость и безумие иметь собственное мнение, уже существовать переставали; их попросту надлежало «стереть в порошок». И если бы в природе существовал прибор, определяющий степень цинизма, то в этой комнате с коврами и камином его просто бы зашкалило.

Наконец, генерал дождался, так ему, во всяком случае, представлялось, удобного момента и, как о чем-то незначительном, вроде бы даже и вскользь, заметил:

– У этого вашего строителя, Аникеева, сосед есть, некий Михеев. И дом он себе отгрохал, и фермерское хозяйство на той самой земле Подмосковной. Не сомневаюсь, что если тут копнуть как следует…

– То-то я смотрю, вы все о чем-то своем думаете, явно какие-то комбинации продумываете. Но я не возражаю, личный интерес должен быть, это всегда хороший, если не лучший, стимул. Вынужден, однако, повторить: тактические наработки и варианты меня совершенно не интересуют. К тому же мне сдается, что вам все никак покою не дает этот молодой человек, фамилию которого я уже забыл, – невежливо перебил хозяин своего собеседника, фразой «фамилию уже забыл» давая понять, что не намерен участвовать в детальном обсуждении.

– Какой он молодой! Он почти мой ровесник, – попытался возразить генерал, не желая отступать от затронутой и весьма животрепещущей для него темы.

– Ну для меня вы все – молодежь, – внешне благодушно заметил Патрон. Впрочем, благодушествовать он не собирался и продолжил жестко, демонстрируя при этом, что его память цепко хранит любые детали: – Вы, кажется, уже не раз потерпели фиаско на этом фронте. Кто уверял, что из Женевской тюрьмы Михееву не выбраться, кто устроил шоу с обыском в его доме, когда вмешался в ваши дилетантские, если не сказать топорные, действия Патриарх? И что вы получили в итоге? После Женевы Михеев стал героем – статьи в газетах, телепередачи, фильмы, книги о его жизни. И так всякий раз, когда вы пытались с ним разобраться. Признайтесь, у вас что, есть какие-то личные счеты с ним?

– Я его уничтожу, – не отвечая впрямую на вопрос, сквозь зубы процедил генерал.

– Не возражаю. Попутно можете уничтожить еще с десяток тех, кто может стоять на подступах к Аникееву. Только не забывайте о главной цели. И не ставьте личные амбиции превыше всего.

Патрон раскурил погасшую было сигару, с явным наслаждением отхлебнул коньяку из огромного пузатого бокала и наставительно заметил: – На Востоке говорят, что, если решил кому-то мстить, рой сразу две могилы. Вам это должно быть понятно, как никому, – ведь в ваших жилах течет восточная кровь, – Патрон, как его ни подмывало, все же удержался от напоминания весьма характерного прозвища своего нынешнего собеседника.

***

Устрашающее прозвище Чингисхан Марат Мингажев, тогда еще майор, получил, когда его направили для подавления бунта в маленьком казахстанском городке, названном по чьей-то идиотской прихоти именем украинского Кобзаря. Закрытый для свободного посещения, городок этот занимался в основном производством чего-то такого, от чего люди, его населяющие, лысели годам к двадцати пяти. В тот год налетела на местный скот какая-то ураганная зараза, выкосившая под корень всех коров. А тут еще накрыла местные степи ранняя жара, злой и горячий ветер погнал на всю округу гадкий запах гнилого мяса. Городской «треугольник» – секретарь горкома партии, прокурор и председатель местной потребкооперации – заседал недолго. Возможность мгновенного обогащения затмила разум. И уже на следующий день прилавки всех здешних магазинов были забиты тухлятиной, чуть промытой в растворе марганцовки. Да если бы только магазины. Протухшее мясо поступило во все «точки» общепита – городские столовые, детские сады, больницы. Падеж скота неизбежно грозил повлечь за собой и «падеж» людей. Население города взбунтовалось. Но майор Мингажев, командуя солдатами внутренних войск, подавил бунт столь решительно и жестоко, что долго потом еще смывали и соскребали с мостовых кровь людскую. Вот тогда-то и получил он прозвище Чингисхан, о котором не стал ему нынче напоминать Патрон.

***

– Я родился и вырос в России, у меня русская жена, и своим родным языком я почитаю русский язык, а вы все попрекаете меня происхождением, – с нескрываемым раздражением произнес Мингажев.

– Полно вам, голубчик. Что вы так занервничали? Попрекать можно дурными связями, но никак не происхождением. Вы уж простите старика, если что, не подумав, брякнул.

Но глаза его при этой благодушной тираде блеснули таким ледяным холодом, что генерал невольно поежился и мысленно обругал себя последними словами: «Забыл, где находишься и с кем говоришь, расслабился. Тут не то, что за каждым словом – за каждым жестом следить надо». И сугубо деловым тоном продолжил:

– Полагаю, что основную вашу мысль понял верно. И поверьте, мною движут отнюдь не амбиции и тем более не чувство мести. Но для осуществления данной задачи мне понадобится определенный административный ресурс. Не помощь, на это я не рассчитываю, каждый норовит одеяло на себя перетянуть… Хотя бы чтобы не мешали.

Чем горячее генерал убеждал Патрона, что руководствуется не чувством мести, а интересами дела, тем больше его многоопытный собеседник убеждался, что сугубо личный интерес у Мингажева имеется. Впрочем, ничего предосудительного он в этом не видел, полагая, что делу не повредит, а лишь подхлестнет исполнителя к более решительным действиям.

– Действуйте, как считаете нужным. И ни о чем не беспокойтесь. Пикнуть никто не посмеет, не то чтобы помешать, – сурово пообещал Патрон. – Вы будете совершенно свободны в выборе средств. Как я уже сказал – тактические детали и подробности никого не интересует. Главное – результат. И результат поэтому должен быть стопроцентным. Каждый, у кого в голове только промелькнет мысль о том, что можно противодействовать Системе, должен знать, что последствия такого сумасбродства неизбежны.

Поняв, что разговор закончен, генерал поднялся со своего кресла и, попрощавшись кивком головы, молча вышел.

Часть первая

ДОЧЬ

«Нет, не будет счастливой Россия,

Пока женщины в тюрьмах сидят»

(Из песни)

Глава первая

Гром не грянул, и небеса не разверзлись. Просто раздался телефонный звонок. Чуть заспанный голос консьержки Анечки сообщил:

– Александра Сергеевна, к вам из милиции, – и, подчиняясь какому-то невнятному голосу, уточнила: – Из полиции.

Саша взглянула на часы – около семи утра, как-то рановато для визитов. Она, минут десять назад проснувшись, едва успела одеться, собиралась детям завтрак перед школой приготовить… А в дверь уже настойчиво звонили, в квартиру ввалились какие-то люди, много людей, человек семь-восемь, она даже точно посчитать их не могла; что-то говорили, представляли ей понятых, протягивали для ознакомления бумагу об обыске. Растерянная от всего происходящего, она просто ничего не могла понять, а в голове свербела одна только мысль: дети в школу опоздают. И, сбросив с себя оцепенение, Александра твердо и решительно заявила:

– Погодите вы со своим обыском, мне детей надо в школу собрать.

«Эти», как она их мысленно называла, даже оторопели от такой выходки, а старший, он наверняка был здесь старшим, потому что всеми командовал, усмехнулся и снисходительно эдак процедил:

– Успеется со школой, Александра Сергеевна, вы, главное, внимательно смотрите, а то скажете потом, что мы вам что-то подбросили.

И тут она поняла, что все происходящее в квартире – это не дурной сон, не мираж, который в любую минуту мог рассеяться. Это все происходит наяву и не с кем-то другим, а с ней самой. А из ящиков на пол тем временем летели выгребаемые оттуда вещи.

– Мне положен один звонок, – сбросив с себя оцепенение, заявила Александра твердо, глядя на того, кого определила старшим. – И для чего вы сюда столько людей понагнали?

Он усмехнулся, обращаясь к ней теперь снисходительно-фамильярно на «ты»:

– Что ты знаешь? Столько людей… Да, там внизу – целый автобус, битком людьми набитый…

– Зачем?!

– А затем, что, если бы ты не открыла дверь, мы бы твою квартиру штурмом взяли. Ладно, нечего болтать. Звони давай. Грамотные все стали, права свои знают…

Саша схватила телефон. Номер отца не отвечал. Она позвонила маме, услышав ответ, заговорила скороговоркой, сбивчиво: «Мама, у меня в доме полиция, проводят обыск, нужно, чтобы срочно приехал адвокат».

Услышав про адвоката, старший повелительно на нее прикрикнул: «Заканчивай!» И тут же добавил, то ли восхищаясь, то ли осуждающе:

– Ишь ты, и про адвоката не забыла.

– К вашему сведению, у меня высшее юридическое образование, – заявила Александра. – И вообще: вы можете мне внятно сказать, в связи с чем в моем доме проводится обыск и что вы, собственно, ищите?

– Там видно будет, – туманно ответил полицейский.

Приехавшие на обыск оперативники продолжали рыться в вещах, спокойно, равнодушно, как равнодушно изо дня в день остругивает доску плотник, беззлобно матерясь лишь тогда, когда рубанок наталкивается на сучок. Некоторое оживление возникло при осмотре коробки с детскими телефонами – их было штук восемь-десять. «Зачем так много телефонов?» – строго поинтересовался один из полицейских, словно обнаружил что-то незаконное.

– Так это же детские, практически игрушки, – ответила Александра. – К тому же ни один не работает, все давно сломаны. Вообще-то, я думаю, что баловать собственных детей и покупать им игрушки – не преступление.

Старший тем временем, устроившись за столом, рассматривал какие-то бумаги. Подозвав Сашу, спросил: «Что это?» Она взглянула из-за его плеча:

– Вы же видите – черновики доверенностей.

– Доверенностей на что?

– На приобретение земельных участков – здесь же написано.

– И что, приобрели?

– Нет, не получилось.

– Зачем же тогда черновики храните?

Саша не ответила – мало ли какие бумаги, которые все забываешь выбросить, хранятся в любом доме. Велев внести черновики доверенностей в протокол, старший заявил, что изымаются паспорта Александры – и внутренний, и заграничный, ее мобильный телефон и ноутбук.

– Собирайтесь, Александра Сергеевна, вам придется поехать с нами, – заявил полицейский.

– Я что, задержана или уже арестована?

– Там видно будет – такой же туманной фразой ответил он.

– Но я хочу дождаться адвоката…

– Подождем, пока заканчиваем оформление протокола, но не больше. И так чуть не полдня здесь потеряли.

В этот момент раздался звонок в дверь – приехал адвокат. Виталий Михайлович внимательно ознакомился с постановлением на обыск, выяснил, куда собираются везти Александру, поинтересовался, могут ли они ехать на своей машине, и лишь пожал плечами. – Документы оформлены правильно, надо ехать, думаю, все обойдется формальным выяснением деталей по поводу несостоявшейся покупки земли, – сказал он Саше.

Когда уже усаживались в машину, подошел один из полицейских и, не спрашивая ни у кого разрешения, уселся на переднее пассажирское место, заявив безапелляционно: «У нас там тесно, я с вами поеду».

***

Время близилось к полудню. Москва, как обычно в такой час, плотно встала в пробку. До старинного особняка в центре города добирались больше часа. «Следственное управление», – прочла Саша на табличке у входа в здание. По скрипучим, местами прогнившим деревянным ступеням поднялись на третий этаж. В коридоре было полно людей. Саше предложили подождать.

– Здесь по телефону разговаривать нельзя, – сказал адвокат. – Я отлучусь буквально на минутку, позвоню вашим родителям. Только после этих слов Саша поняла, что показалось ей странным в поведении всех этих людей, сидящих в полутемном, с затхлым запахом коридоре: ни у кого из них в руках не было неизменного атрибута наших дней – мобильного телефона. Разглядывая без всякого любопытства сидящих в коридоре, Саша и представить не могла, что рядом сидят ее мнимые «подельники», участники «организованной преступной группы», в которой следователи-марионетки, по злой воле их кукловодов, ей, Александре Лисиной, будут, уже буквально через несколько дней, без всяких на то оснований и доказательств, навязывать роль чуть ли ни главаря.

Таков был приказ. О! Как же это удобно – жить, просто исполняя приказы, поступившие «сверху», ни о чем не заботясь и не думая, а зная только, что за правильно и без рассуждений выполненный приказ тебя ждет сладкая коврижка, и по голове погладят, и скатится с неба еще одна звездочка – на погоны…

***

Наконец, ее вызвали в кабинет, где за обшарпанным письменным столом сидел довольно молодой, но уже непомерно располневший и начавший лысеть человек. «Следователь Степан Степанович Удальцов», – представился толстяк, и хотя обстановка этого кабинета, да и все, что с ней происходило с самого раннего утра, никак не располагала к веселью, Саша чуть не прыснула от смеха: так не похож был на удальца этот увалень с жидкими прядями волос, которыми он безуспешно пытался замаскировать изрядную плешь на макушке. «Внутренний заем» – так называла Сашина бабушка такие прически.

– Приобретали ли вы земельные участки на территории Московской области? – достав из сейфа какую-то папку и пролистав ее, задал следователь первый вопрос.

– Нет, не приобретала.

– А с какой целью выписали доверенности на приобретение?

– Хотела купить, но не получилось.

– По какой причине не состоялась сделка?

– Человек, который порекомендовал мне приобрести эти участки и рекомендовал риелторов, умер. Доверенности я выписала, но мне так никто ни разу не позвонил. Это было давно, я уже и думать об этом перестала.

– Кроме доверенностей вы подписывали еще какие-то документы, оплачивали какие-либо суммы денег?

– Ничего не подписывала, никому не платила.

Затем Удальцов начал монотонно называть фамилии, всякий раз спрашивая: «Этого знаете?» – получая от Александры один и тот же отрицательный ответ. Она на самом деле никогда не слышала этих фамилий.

Несколько раз, предварительно заперев документы в сейф, Удальцов удалялся из кабинета, и тогда они с адвокатом выходили в коридор. Иногда следователь возвращался сразу, иногда отсутствовал подолгу. Всякий раз, возвращаясь, он заново задавал практически те же вопросы, на которые она уже отвечала. День склонялся к вечеру, спина разболелась так, что хоть кричи, – ее хронический сколиоз не прощал такого безобразного отношения к себе, а захваченные из дому обезболивающие таблетки уже почти не помогали. За окном давно стемнело, стрелка настенных часов перескочила за цифру «10», когда Степан Степанович наконец произнес:

– Ну, хорошо, Лисина. Ознакомьтесь с протоколом, если замечаний нет, напишите: «С моих слов записано верно, мною прочитано», –подпишите и можете быть свободны. Если понадобитесь, мы вас еще вызовем.

Вместе с адвокатом они стали читать протокол, когда распахнулась, не открылась, а именно распахнулась, словно от ураганного ветра, дверь и в комнату ворвалось нечто женоподобное – растрепанная скособоченная фурия, с выбившейся из юбки не первой свежести белой блузкой.

– Это кто у тебя, Удальцов? – хриплым голосом курильщицы осведомилась она и, не дожидаясь ответа, воскликнула: – А! Лисина собственной персоной! Ну так что же нам поведала госпожа Лисина? – и она цепкими пальцами с багрово-красными ногтями схватила листки протокола.

– Никого она, Полина Андреевна, не знает и участки не оформляла, – сказал следователь.

– Никого, значит, не знаешь, – обратилась та к Александре. – А с Аникеевым знакома?

– Нет, не знакома.

– И никогда о таком не слышала? – в ее голосе явно прозвучала насмешка.

– И никогда о таком не слышала, – твердо заявила Александра.

– Ну вот и ладушки, – словно довольная ответом произнесла та и командным, не терпящим возражений тоном, приказала следователю: – Оформляй по девяносто первой. Так же стремительно, как ворвалась, она выскочила из кабинета.

– Послушайте, причем тут девяносто первая?! – возмутился Виталий Михайлович, обращаясь к следователю. – Вы допрашивали мою доверительницу целый день, убедились, что никого из вами перечисленных людей она не знает, никаких сделок с недвижимостью не совершала, ни на одном из документов нет ее подписи. И сами всего две минуты назад предложили подписать протокол и быть свободной. Так при чем же здесь задержание?

– А что я могу поделать? – флегматично возразил Удальцов. – Вы же сами слышали – начальница приказала.

– А кто она, собственно, такая, чтобы распоряжаться?

– Майор Ганибалова, «важняк», то есть старший следователь по особо важным делам.

– Ну и что, что майор Ганибалова, ну и что, что «важняк»? – продолжал негодовать Виталий Михайлович. – Вы же сами следователь, то есть лицо процессуально независимое. Почему я должен вам напоминать прописные истины?

Защитник потянулся к столу и, не спрашивая разрешения, схватил лежащий у самого края Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации. Перелистав несколько страниц, он нашел 91-ю статью.

– Ну вот, смотрите, – произнес адвокат Адарков. – Здесь основания для задержания изложены четко. – И он прочитал:

– «Следователь вправе задержать подозреваемого, когда это лицо застигнуто при совершении преступления или непосредственно после его совершения». Этот пункт соответствует? Совершенно очевидно – нет. Далее читаем: «…когда потерпевшие или очевидцы укажут на данное лицо, как на совершившее преступление». И этого нет. Может быть, такой пункт соответствует: «подозреваемое лицо может быть задержано, если это лицо пыталось скрыться либо не имеет постоянного места жительства, либо не установлена его личность»? Паспорта моей доверительницы перед вами, следовательно, ее личность не вызывает никаких сомнений, место ее жительства также совершенно очевидно. К вам в управление она приехала на собственной машине. Так что ни один из пунктов 91-й статьи УПК не соответствует задержанию. Так в чем же дело?

– Прекратите разводить демагогию, – враз построжал следователь. – Что вы мне тут экзамене устраиваете по уголовному праву. – Я не хуже вас знаю девяносто первую. Русским же языком вам сказано: начальница велела.

Какую-то неловкость он от всего происходящего, видимо, все же испытывал, ибо, оглянувшись на дверь, развел руками, давая тем самым понять, что не в его рабском положении отменять приказы начальства.

Позже, вспоминая этот безумный бесконечный день, Саша почему-то видела только то, что с того момента, когда она вышла из кабинета следователя, руки ей все время приказывали держать за спиной и обращались с ней так, словно и не человеком она была вовсе, а каким-то презренным существом. В их глазах, всех этих конвоиров, охранников, надсмотрщиков, она, никем не обвиненная и никем не осужденная, уже была преступницей, а, следовательно, кем-то таким, кто не заслуживает человеческого нормального отношения, не говоря уже о таких тонких материях, как сочувствие или сострадание. Одной своей фразой та, которую Удальцов назвал следователем по особо важным делам Ганибаловой, перечеркнула, искорежила всю прежнюю жизнь – с любовью и счастьем, радостями и огорчениями, беззаботным смехом детей, теплом и лаской родных – всю эту жизнь фурия с растрепанными волосами в мгновение ока своим прокуренным голосом отправила в мрак и бесправие.