Глава 14
Сентябрь, с первых же дней, натащив холодных тяжёлых туч, заявился с противными тягучими дождями. Ветра, как очумелые собаки, трепали редкие деревья на Большой Дворянской, без труда срывая высушенные солнцем листья. А само солнце отдыхало в далёких краях, который день не являясь в Воронеже. Утопающий в лужах город притих в ожидании бабьего лета.
Пятницкий, отбывая присутствие, часами смотрел в окно рабочего кабинета. Омытое дождями, влажное стекло, с прилипшими клочками растерзанных ветром кленовых листьев, стало для него магическим шаром. В нем, который день, он безуспешно пытался разглядеть своё будущее.
Окно спасало. Иначе безделье и скука напрочь изгрызли бы его существование. Отец Иоанн совсем позабыл о наличии в штате Митрофана Ефимовича, не поручая ничего сверх обычной рутинной работы по хозяйственным делам училища. С этим он справлялся за пару часов. Остальное время размышлял, глядя как редкие прохожие двигаются мудрёными путями меж луж, уворачиваясь от повозок разбрызгивающих грязь во все стороны.
Несколько дней назад мысли относительно Вали рассыпались как листы с отчётами из его рук, когда узнал, что она уехала из города.
Новость сообщил отец Владимир, уже не раз за последнее время заходивший к смотрителю. Анфиса Петровна с мамой и дочерью отбыли в Кисловодск, и намереваются там провести зиму. А скучающий Артемий Иванович, теперь с удвоенной силой приглашает всех в гости.
Митрофан понимал: отъезд естественен, даже обязателен в сложившейся ситуации. Только сожаление о том, что не смог увидеться с Валей сжигало все разумные объяснения. Совершенно не зная что сказать ей, был уверен в необходимости встречи.
Радости не доставлял и оперный кружок, куда ранее ходил каждую субботу как на праздник. Который день ничего не происходило. Мнилось, вся оставшаяся жизнь пройдёт в этом кабинете, под ровный звук дождя и шуршание мышей за шкафом с пыльными бумагами.
Поднялся и сходил за кипятком только из желания чем-либо себя занять. Заварил чай. Глядя в окно отхлёбывал из кружки, внимательно следя за каплями, стекающими по стеклу. Чай почему-то казался горьким, хотя сахару добавил как обычно.
«Вот бы кто-нибудь подсыпал мне яду, и я умер сейчас, спокойно и легко. Но жизнь так скучна, что у меня даже нет подходящего врага, способного на это», − с грустной улыбкой думал он.
Распахнулась дверь кабинета, ручка ударила в стену. Митрофан, ещё не оглянувшись, знал, что это отец Владимир. Таких энергичных людей здесь больше не водилось.
− Выглядите прескверно, господин Пятницкий! Недуг подобный англицкому сплину?
− Короче: русская хандра, – улыбнулся Митрофан, радуясь, что хотя бы у друга отличное настроение.
− Он застрелиться, слава богу, не захотел, Но к жизни сильно охладел! Так? Или может уже пистолет раздобыл? – продолжил Василий, пытаясь понять, как себя чувствует друг.
− Нет, но только что подумывал о яде. А ты, смотрю, зачастил к отцу Иоанну. Скоро станете не разлей вода!
− Исключительно деловые вопросы. Кстати, в том числе, касающиеся тебя… Скоро некогда будет хандрить! Полагаю, такие новости должен сообщать сам смотритель, но учитывая некоторые тонкости, я опережу его. – Василий щелкнул пальцами, − У тебя скоро появится новая работа. И, что немаловажно, более солидный доход.
− О чём ты?
− Тут история такая…Даже не знаю как лучше объяснить, – он пододвинул стул и присев за стол, понизил голос. – Всё разумеется между нами. Дело в том, что пока я учился, мой дядя получил весьма серьёзную должность. Сейчас в чине ассесора в синоде. Не скрою, это помогает и мне. А недавно я посодействовал через него… И ежели совсем кратко: в ближайшие дни, Путилин будет назначен управляющим свечным заводом и казначеем училищного совета, а ты будешь помогать ему вести дела.
− Свечной завод? Ты так сообщаешь, словно это должность почище архиерейской, – усмехнулся Пятницкий.
Василий встал и подошёл к двери. Приоткрыл её, выглянув в коридор, а затем плотно притворил.
− Не сочти, что я слишком мнителен. Предосторожность не помешает, – ответил он на удивлённый взгляд Митрофана. – Тем более, как я вижу, коротко не получится. Тебе всё же придётся узнать о некоторых вещах, раз будешь с нами.
− Это с кем − с вами?
− Подробности тебе ни к чему, но в общих чертах постараюсь разъяснить. Скажи, батюшка твой, богато живёт в священниках?
− Не пойму при чем тут батюшка, – Митрофан удивлялся всё больше. – Едят не всегда досыта. О каком богатстве речь?
Василий поднял палец, только и ожидая подобного ответа.
− И такая картина по всей России. Священников за прошедший век придавило государство. Обер-прокурор ведёт такую политику, что подрывает все основы самостоятельности церкви. Но господин Победоносцев не всегда будет прокурором. В синоде сейчас сложилась партия, которая противодействует этому. Православная церковь непременно восстановит своё влияние, и мы уже сейчас делаем всё возможное. Наша задача – отделить церковь от государства. Чтобы чиновник, даже самого высокого полёта, не мог диктовать синоду свои желания. А для этого нужны средства. Не так давно первой победой стала возможность открывать самим свечные заводы. Подумай − в нашей губернии больше тысячи церквей, да еще в самом Воронеже огромные храмы. И в каждом горят свечи. Доход от этого колоссальный! И раньше он шёл мимо церкви, в карман фабрикантам. Теперь же у нас появилась законная монополия. Но этого мало. У обер-прокурора Победоносцева везде свои люди. За каждую должность идёт борьба. Тот, кто будет управлять заводом, получает доступ к большим капиталам. При правильном подходе к делу, очень скоро можно улучшить положение приходов в самых дальних сёлах, да и содержание училища повысить в разы. Бурсаки пустыми щами перебиваются, да учатся по книжкам, какие еще при матушке Екатерине издавались. Вот такие, брат, дела.
− Прямо вселенский заговор, – ошеломлённо произнёс Пятницкий. − А я тут с какого краю?
− С такого, что в подобных предприятиях не бывает мелочей, в том числе касаемо должностей. Нельзя к деньгам допускать случайных личностей. Дошло? Я думаю, ты справишься.
− А если нет?
− Думать не смей. Господь даёт тебе возможность. Да и хороший доход не помешает. К примеру: Валентина твоя рано или поздно вернётся. Так лучше следующий раз заявиться на ужин помощником управляющего завода. Совсем другое дело получится.
− Она не моя, – густо покраснел Митрофан. – Я её видел один раз. Ну, два… и вообще, мне неудобны такие разговоры. Я чувствую себя как мальчишка, а мне уже далеко не шестнадцать.
− Какая разница. Всё в твоих руках. Тут и думать нечего.
− А тебе какая выгода, коль принимаешь столь деятельное участие?
− Главная выгода, что губернские церкви смогут вздохнуть хоть самую малость. Управляющим будет Путилин. Он теперь мне обязан. Ты, мой друг, будешь при деле, заодно за ним присмотришь. Разве мало плюсов?
− Достаточно. Я всё же несколько в раздрае. Сроду не думал размышлять о тех делах, в которые ты посвятил.
− Тебе и не требуется размышлять. Я рассказал лишь для понятия, что ты являешься маленьким винтиком большого благого дела. Так что жди, скоро отец Иоанн вызовет тебя.
Они обнялись прощаясь. Василий вышел из кабинета. Дверь с шумом захлопнулась.
Митрофан посмотрел в окно. Дождь продолжался. Капли всё так же скатывались по стеклу, но, кажется, стало чуть светлее. Захотелось выйти из кабинета и пройтись по улице. Или ещё лучше, остановить извозчика и прокатиться по городу без всякой цели. Велеть править поживее, чтобы брызги дождя летели в лицо, а ветер трепал волосы.
В кабинет заглянул посыльный, сообщив, что его требует смотритель. Митрофан встал, осмотрел свой старенький сюртук, пригладил волосы и вздохнув отправился на верх.
Глава 14
Апрель 1896 года.
Кабинет остался прежним, на первом этаже бурсы. Всю бумажную волокиту свечного производства Митрофан вёл, совмещая с текущими делами училища.
К удивлению, основная часть работы оказалась вовсе не такой как он представлял.
На завод заходил лишь раз в неделю, в понедельник. Забирал ведомости о начислении жалования и сведения о производстве, которые передавал ему бригадир Иван Лукич.
Митрофан любил бывать в цеху. Пары горячего пчелиного воска впитывались в одежду и потом долго чувствовалось присутствие горьковатого запаха нектара. Так в детстве пахло в Александровской церкви на спас, когда люди святили мёд, принося глиняные чашки с кусками янтарных сот, что ценились на вес золота.
Этим утром зашёл в цех рано. Огонь ещё не развели и затвердевший в чанах воск молчал, не питая воздух своим густым ароматом. Прохлада наполняла цех, свободно проникая в открытые окна.
Иван Лукич подошёл к секции, на которой с вечера были натянуты фитили готовые сегодня стать свечами.
− Смотри внимательно, Митрофан Ефимович. Фитили, что в этот раз пользуем, негожи. Доделаем партию и с такими, огрех в этот раз не дюже большой. Но с вашей стороны сообщите куда следует, чтоб таких больше не присылали.
− Что же с ними не так? – спросил Митрофан, рассматривая фитили, висящие на рамке ровными рядами.
− Свечи коптят чуток. А это непорядок. Когда свеча коптит, виноват фитиль. Присмотришься, к свече, то углядишь: воск по фитилю подымается на самый его кончик. Кончик этот и горит. Когда фитиль толстый, воска даётся огню боле положенного. Значит, не успеет он прогореть, и в копоть обратится. А ежели будет фитиль тонок − не поспеет дать нужного воска огню из-за своей слабости, и заплачет свеча. Потечёт по ней лишний воск. А свеча хороша лишь когда выгорает дочиста, без потёков и гари.
− Я прослежу теперь непременно, – уверил Пятницкий, в очередной раз удивляясь тому что в каждом ремесле есть свои секреты. Для мастера они известны как «Отче наш», и одновременно непонятны человеку со стороны.
Зашли в кабинет Ивана Лукича. Митрофан забрал бумаги и выслушав необходимые пояснения, направился к выходу.
Цех оживал. Три десятка рабочих, в основном крестьян поднятых в город нуждой, таскали восковые ковриги, разжигали огонь, закрепляли фитили на рамках. Рабочий день забурлил вместе с остатками вчерашнего воска на дне чанов.
Пятницкий вышел на улицу, с портфелем под мышкой, и заспешил вниз, к Большой стрелецкой. Спуск быстро сменился подъёмом Базарной горы. Добравшись до площади решил завернуть в Кольцовский сквер. Тридцатиминутная прогулка не утомила его. Перед тем как сесть на весь день в пыльном кабинете, хотелось надышаться ароматом цветущих яблонь. Кроме того, манил запах кофе и горячей выпечки из раскрытых дверей кондитерской Бланже.
Митрофан, последнее время, позволял себе насладиться некоторыми удовольствиями. Жалование, назначенное прошлой осенью было очень хорошим. В тайне он даже считал, что получает неприлично много за свою работу. С другой стороны, свечной завод давал весомую прибыль, и она увеличивалась каждый месяц, не в последнюю очередь его усилиями.
Большая часть работы состояла в переписках с настоятелями губернских храмов и небольшими командировками по уездным городкам.
Оказалось, есть немалое количество желающих нажиться на свечах. Повсюду существовали нелегальные свечные заводы, добавляющие в воск дешёвый церезин и сбывающие свечи значительно ниже в цене. Такие свечные шабашники заходили в село, интересовались, где живёт батюшка или дьяк, чтобы не зайти к ним ненароком. И проходили улицы двор под двор, предлагая свечи в два раза дешевле, чем в церкви. Даже заводской мастер не всегда мог отличить церезин от воска, пока свеча не начнёт гореть. Настоятели храмов жаловались в Епархию и Митрофан разбирался с этими случаями, составляя прошения о содействии участковым приставам и околоточным надзирателям. Мошенников ловили, уничтожали их производства. Таким образом, количество поддельных свечей неуклонно снижалось.
Работа не доставляла особой радости, но абсолютно оправдывала себя с доходной части. Продолжая отказывать себе во многом, наконец, смог откладывать не жалкие копейки, а приятные на ощупь, радужные купюры. Не посвящая никого в свои планы, Пятницкий твердо решил в этом году держать экзамен в консерваторию.
Единственное на что он не жалел денег − кофе у Бланже. Каждый понедельник, а иногда и по праздникам, его тянуло именно в это место.
Стеклянная дверь заведения скрипнула, и Митрофан вошёл в храм сладких удовольствий. Сквозняк из открытой двери тронул хрустальные украшения огромной люстры. Приятный звон сопроводил до кассы. Запах шоколада и жареного кофе смешивался с ароматом ванили.
Вероятно, он был первым посетителем сегодня утром. Самого Бланже, создающего волшебные десерты, пока ни разу не встречал. Сожалеть об этом не приходилось. За кассой стояла улыбчивая девушка с ямочками на щеках. Хотелось верить, что она уже приметила его, и улыбается не просто так, а узнавая.
− Доброе утро! Желаете кофе? Бразильский?
«Точно запомнила», − подумал Митрофан, и произнёс, копируя интонации Василия:
− Да, пожалуйста, как всегда.
Бразильский кофе появился в Воронеже совсем недавно, и по мнению друга заметно отличался в лучшую сторону от турецкого или индийского. Сам же он не чувствовал существенной разницы. Просто хотелось вкусить чего-то первоклассного. Ведь совсем недавно, бедствующий учитель, перебивающийся случайными уроками, ни за что не смог бы позволить себе чашку такого напитка. Удовольствие от этой мысли, как раз равнялось стоимости чашки именно бразильского кофе.
Девушка на минуту скрылась и появилась с серебряным кофейником. Налила в голубую с золотым узором чушку, густой напиток. Добавила сахар и сливки. Митрофан поблагодарил и присел за столик у окна. Сквер уютно розовел в утреннем свете. Сквозь ветви с начинающими пробиваться листочками, на него смотрел бюст любимого Кольцова.
Ещё со времён учёбы в бурсе, Митрофан знал множество его стихов. Многие из них, без всяких нот, легко становились песнями прямо в голове.
Я провёл век юности:
В суетных занятиях
Не видал я красных дней;
Жил в степях с коровами,
Грусть в лугах разгуливал,
По полям с лошадкою
Один горе мыкивал.
Кольцов светился в лучах апрельского солнца, оставаясь задумчивым и одиноким в своём вечном покое среди суеты большого города.
Я ещё не знал любви.
В городах все девушки
Как-то мне не нравились,
В слободах, в селениях
Всеми брезгал-гребовал.
Раз один в Воронеже —
Где, не помню – встретилась
Со мной одна девушка.
Митрофан размышлял, вспоминая знакомые с детства строчки. Тогда он выучил и пел их бездумно, не чувствуя сердцем каждого слова. Пел лишь для удовольствия от игры собственного голоса.
Вдруг сердечко пылкое
Зажглось, расколилося,
И с тех пор той девушки
Стал я вечным пленником.
Мысли унесли Митрофана волнующим весенним ветром из кондитерской. Ни запах свежих пирожных, выставленных на прилавок, ни вкус сладкого кофе, ни скрип двери, в которую кто-то вошёл, не смогли его отвлечь.
И только голос, стоявший к нему спиной девушки, вернул в реальность.
− Мы заказывали эклеры вчера. Уже можно забрать?
− На Семёновых? – уточнила продавщица.
− Да.
Митрофана обдало холодом ночной реки. Он так резко повернулся, что чуть не упал с тонконогого изящного стула. Это была она.
Валя вернулась и стояла в нескольких шагах от него. В первое мгновение собрался подняться и тут же осадил себя:
«Не бросаться же к ней как сумасшедший», − вынырнула мысль из завертевшегося в голове водоворота. Услышав шевеление за спиной, она обернулась.
Взгляды встретились. Глаза её чуть округлились, пальцы, искавшие в сумочке деньги, на секунду замерли. Он встал и поклонился. Валентина, не выказывая эмоций, ответила кивком. Митрофан застыл. Добрую сотню раз представлял себе встречу, но так и не придумал, как начать разговор. Видя, что он не предпринимает более ничего, девушка обернулась к прилавку. Расплатилась. Не глядя в сторону столика у окна, вышла на улицу.
Митрофан опустился на стул и посмотрел в окно. Тонкая фигура в небесно-голубом пальто с накидкой быстро удалялась в сторону площади. Сделал глоток кофе. Сердце стучало как после пробежки в гору. То чего так ждал произошло. Ещё один глоток. Чашка пуста, а он осознал, что больше не может чего-то ждать и придумывать поводы для встречи. Оставив деньги на столике, выскочил из кафе и бросился догонять девушку.
«Главное не останавливаться, − решил он. – Просто подойду, и будь что будет».
Нагнав её уже у Гранд-отеля, постарался выровнять дыхание, обогнал на шаг и, обернувшись, сам не зная, откуда находя слова, заговорил:
− Валентина Артемьевна, я тысячу раз извиняюсь, но увидел вас, и не смог не обратиться. То есть, получается, догнать вас… сначала. Вы так быстро вышли из кондитерской, – его взгляд остановился на свёртке. – Я только хотел спросить. Часто хожу в это заведение, а никогда не спрашивал… Вы случайно не знаете, это сам Бланже делает пирожные?
Девушка остановилась. В её глазах, как показалось, он прочитал удивление и испуг. Митрофан похолодел и уже совсем тихо добавил:
− Или кто?
Девушка строго посмотрела на него. Митрофан ощутил, что сердце на пару секунд замерло, сжавшись в тугой ледяной комок. И вдруг она, прикрыв рот рукой в белой перчатке, прыснула звонким девическим смехом. Не переставая смеяться, сунула свёрток с пирожными в руки Митрофану. Он совсем растерялся и чуть не выронил его на мостовую.
− Митрофан Ефимович? Видите, я помню как вас зовут, – наконец, успокоившись сказала она.
− Да, и я ещё раз извиняюсь, если моё появление было…
− Полно извиняться, − девушка улыбнулась глядя ему в глаза. – Проводите лучше меня до дома. Тут совсем недалеко осталось. Если вы помните.
− Да, очень помню… То есть, с превеликим удовольствием.
− Ну, так идём. Отчего вы встали столбом? – сказала она и чуть подтолкнула его рукой.
Искренняя улыбка и простая просьба подействовали на него оглушающе. Весь запал, искривший, пока он бежал, потух в несколько секунд. Одновременно, оказавшись рядом с ней, он почувствовал себя как замёрзший путник, зашедший после долгой зимней дороги в натопленный дом.
А у Вали, судя по всему, было отличное настроение этим утром. Ничуть не стесняясь, она сама затеяла разговор:
− Митрофан Ефимович, совершенно не обязательно придумывать такие невероятные поводы, чтобы заговорить со мной. Но на случай, если вы и правда интересуетесь, делает ли Бланже пирожные…
− Нет-нет, я и сам не знаю, что на меня нашло, – он улыбнулся вместе с ней. – Это было первое, что пришло в голову. Ерунда какая-то.
− Ну и прекрасно. Спросите лучше, как я провела время в Кисловодске. Разумеется, если вам это интересно.
− Вы не поверите – это интересует меня сейчас больше всего в жизни. Клянусь честью!
− Тогда слушайте: Прескверно. Вода кислая. Погода сырая. Общество напыщенное и скучное. А чем вы занимались тут всю зиму?
И Митрофан начал рассказывать ей про свою зиму, что прошла в рутинной, и откровенно скучной работе. Но Валя с интересом спрашивала о самых незначительных мелочах, и в какой-то момент ему даже показалось, что он занимается удивительно интересным делом.
Скоро подошли к дому. Митрофан иногда делал крюк, идя по делам, чтобы лишний раз увидеть его. Пока решил не признаваться в этом, считая такое поведение ребячеством.
− Благодарю вас за компанию. Зайдёте, может быть, на чашку чая? Отца нет, но уверена, мама и бабушка будут вам рады.
− Я, к сожалению, спешу на службу, – Митрофан вдруг ужаснулся, вспомнив, что забыл портфель с бумагами у Бланже. – Вынужден отказать. Бегу.
− Ну что же, служба есть служба, – улыбнулась Валя. – Тогда заходите вечером. Это даже ещё лучше. Составите компанию папе в дегустации новых настоек. А то он уже меня пытается ими поить.
Митрофан не мог двинуться с места. Он ощущал, как вокруг неё витает невидимая сказочная пыльца. Она кружила голову и питала какой-то притягательной волшебной энергией. Ему страшно хотелось оставаться в поле этой энергии как можно дольше. Желательно всегда.
− Митрофан Ефимович! Вы где? – её смеющийся голос вернул его на землю. – Вас ждать сегодня?
− Да. Непременно. Я обязательно буду.
− Вот и славно – вам все будут рады.
− И вы? – вырвалось у него.
Лицо её стало неожиданно серьёзным. Посмотрев в глаза, ничего не ответила. Забрала свёрток из его рук и пошла к дому. Обернулась уже на пороге, открывая дверь. На губах мелькнула еле заметная улыбка.
Глава 15
25 июля 1895года.
Вечер окутывал город шалью горячего, пыльного марева. Который день безветрие и духота напрасно намекали на долгожданный ливень. Облака, несмело показавшись за крайними домами Заставы, растворялись, превращаясь в пустую, серую дымку.
Бабка Лукерья, в сумерках плелась из гостей. Страдая от жары, не спешившей рассеяться с закатом, остановилась перевести дыхание у дома Семёновых. Обмахиваясь, вместо веера, большущим листом лопуха прислушалась. Из открытых окон дома по убаюканной жарой улице, струился романс:
А вчера у окна ввечеру
Долго-долго сидела она
И следила по тучам игру,
Что, скользя, затевала луна.
Покачивая головой, бабка Лукерья с любопытством слушала редкие для её уха звуки фортепьяно, аккомпанирующие красивому мужскому голосу.
И чем ярче играла луна,
И чем громче свистал соловей,
Все бледней становилась она,
Сердце билось больней и больней.
Дослушав до конца, она постояла ещё с минуту. Не дождавшись продолжения, пошла дальше, помахивая лопухом. Грустный романс растаял в сумерках и бабке Лукерье остались лишь мысли о том, напоил ли дед козу, пока она была в отлучке, или забыл, как на прошлой неделе.
В гостиной Семёновых, тем временем, Марья подала холодные напитки. Артемий Иванович радушный, как и всегда, взялся самолично ухаживать за гостями, подливая Митрофану и его другу. В отличии от отца Владимира, Митрофан в этом доме стал частым гостем. Их дуэт с Валей, которая неплохо играла на фортепьяно, уже стал привычным для соседей и случайных прохожих.
− Ваше преподобие, − раскрасневшийся хозяин по дружески обнял отца Владимира, − как вы относитесь…
− Папочка, пока вы тут обсудите всё, мы пройдёмся по улице? Уж очень душно в доме.
Артемий Иванович на секунду замер.
− Да, разумеется доченька… так я о чём говорю, ваше преподобие, вся эта история очень сомнительна, хоть и писали во всех газетах. Некий господин Попов, в прошлом месяце, представил машину, которая может передать человеческий разговор разом на всю империю…
Валя схватила Митрофана за руку и потянула за собой в прихожую.
− Валентина! − донёсся вслед голос матери. − Не долго. Марья скоро подаст рябчиков.
− Ма, мы просто пройдём до угла и обратно, − уже с улицы крикнула девушка.
Они вышли на улицу. Ночь пахла сладким, с лёгкой кислинкой, ароматом зреющих анисовых яблок и смородины.
Митрофана тянуло прогуляться к реке, но он не предлагал этого. В их разговорах никогда не всплывали события того августовского вечера когда он впервые увидел её рядом с пристанью.
− Митрофан, отчего вы такой задумчивый всегда?– улыбаясь, она толкнула его в бок. – Вечно я тащу вас. Встанете у ворот и не знаете куда дальше. Будьте уже более поворотливы.
− Я полагал, что следует узнать ваше желание, прежде чем тащить куда-то, – мягко ответил он.
− Вижу вы не большой знаток дамских характеров! Позвольте полюбопытствовать, много ли женщин вы свели с ума своей тактикой?
Митрофан был рад, что ночь скрывает его смущение, и Валя не может видеть его лица.
После небольшой паузы ответил:
− Смеётесь надо мной? И не напрасно. Да, мне было не до познаний женских душ. Я, мягко скажем, даже не дальний родственник Дона Жуана. Но, видит Бог, я не жалею о том ни минуты сегодня. Ведь будь я таковым, не встретил бы вас.
− И всё же, я вам замечу, − она, нагнувшись, сорвала ромашку цветущую у забора. – Женщине чревато давать выбор. Мужчина иголка, он укажет верный путь, а женщина нитка, ткущая затем их жизнь. Берите за руку и ведите. Иначе ничего не получится.
− Признаюсь, я никогда не думал об этом в таком ключе.
− Ну вот, я вам открыла тайну покорителей сердец!
− Мне эти тайны ни к чему.
− Отчего же? – она понюхала ромашку и посмотрела ему в глаза.
− Вы знаете всё давно. Я не мыслю более не о чем, с тех пор как встретил вас.
Она замерла на мгновение. Не дожидаясь более ничего, приблизилась к нему вплотную и прошептала:
− Тебя. Говори тебя. Мне так больше нравится.
− Как встретил тебя…
Митрофан, скользнув рукой по шелку на талии, притянул девушку к себе. Они замерли на секунду. Её мягкие, приятно пахнущие вишней губы сами прильнули к его губам. Тепло прижавшегося девичьего тела показалось теплом всего огромного мира, который до этого прятал от него свою тайну. Хрупкая девушка в белом шелковом платье стала его маленькой вселенной, которая дарила бесконечное счастье и нежность.
− Нам нужно идти, – прошептала она оторвавшись от его губ. – Иначе это будет неприлично.
− Да, – ответил Митрофан, понимая, что не хочет уходить. Он чувствовал, что минуты под кроной этой липы станут для него мерилом счастья на всю оставшуюся жизнь.
− Говоришь − да, и продолжаешь стоять! Опять мне тебя тащить?
− Я хочу сказать тебе что-то важное.
− О, прямо сейчас? – Валя с любопытством повернулась к нему уже не пытаясь уйти.
− Прямо сейчас я хочу сказать, что люблю тебя, и буду просить твоей руки…, – он хотел продолжить, но запнулся от волнения и не смог.
Она ничего не ответила, а встала на цыпочки и поцеловала его в губы, но когда он попытался обнять – отстранилась.
− А тебя не пугает моё прошлое? – тихо прошептала Валя глядя ему в глаза.
− Я счастлив здесь и сейчас, а прошлое давно унесла вода. И более того, живу лишь будущим, где мы будем вместе. Я и об этом хотел поговорить с тобой. Никто ещё не знает: на днях я еду в Москву. Буду поступать в консерваторию. Я чувствую, сердце подсказывает мне, поступлю. И спрашиваю тебя сейчас, готова ли ты будешь уехать со мной в Москву, если так всё и случится?
Валя с удивлением смотрела на него.
− Ты не шутишь? В консерваторию? Отчего же ты никогда не рассказывал? Так неожиданно! А как же твоя работа… и вообще, всё?
− Я и далее не хочу никому рассказывать об этом. Знаешь пока только ты. Признаться, боюсь, люди будут на меня коситься. Дескать, какая ещё консерватория, нашёлся студент. Не буду же я каждому объяснять, что это моя мечта, к которой я шел все эти годы. Как-то, право, глупо будет звучать такое от мужчины, юношеские года которого далеко позади. По поводу средств − я всё рассчитал. На первое время нам хватит. В консерватории положена приличная стипендия, я непременно её добьюсь. К тому же, имею опыт и преподавателя, и счетовода. Буду подрабатывать.
− И когда же ты едешь?
− Через неделю. Я узнал, что вступительный экзамен будет в первых числах августа. Полагаю, это займет несколько дней. На службе отпросился. Сказал, хочу навесить родителей.
− Ты удивил. Не ожидала таких новостей. Но что же, поезжай. Буду ждать тебя. А пока нам нужно уже идти, – сказала она, беря Митрофана под руку.
− Но ты не ответила ничего на моё признание. Не напрасны ли мои мечты?
Валя молчала. Митрофан наполнялся тревогой. Казалось, грудь сдавливают тяжёлые тиски, и с каждым мгновением ожидания, давление всё сильнее.
Наконец она заговорила:
− Я счастлива, что ты оказался рядом. В тот вечер и вообще…, И это чудо что ты смог полюбить меня. Конечно же, я люблю тебя, как может быть иначе? Ты самый достойный мужчина, что я встречала, сам Бог послал тебя. Я чувствую, уже давно, что ты мой родной человек. Ну а всё остальное… Быстрее уже поезжай в свою Москву. Я буду ждать тебя.
В небе краешек молодой луны резал своим блестящим, ещё тонким лезвием, налетевшие на него тучки. Митрофан молча обнял её.
Они долго стояли так уже никуда не спеша. Валя не замечала, как его слёзы остаются горячей влагой на её волосах.