Пятницкий

Глава 7

Поспать удалось лишь пару часов. Митрофан услышал как мать, клацая цаплюшкой, достала из печи сковороду.

Встал отец. Низко пробасил обращаясь к матери:

− Опять капаешься, затопляй уже, холод в избе!

Через минуту огонь занялся в печи, живо поедая лучины и отражаясь тусклым танцем на белёном потолке. Кизяки, положенные сушиться с вечера, быстро дали жар. Мать пихнула спящую Анну в бок.

− Вставай, невеста. Стряпаться пора.

− Встаю мамань…, − еле различимо послышался сонный голос.

− Брешет она мам, − проснувшийся Андрюшка свесил голову с печи. − Щас опять уснёт!

− Щенок! − мигом проснулась Анна. − Из люльки вчерась вылез, а голос даёт!

Митрофан сквозь сон улыбнулся, но тут же вспомнил про письмо, и холодок пробежал по телу.

По избе протянуло едким дымком разжижки. Пахло людским теплом, побелкой и молоком. Мать загремела, переставляя чугунки.

Отец, широко растворив дверь, вышел на двор. Морозный воздух на миг хлынул по полу, холодом ожигая голые ноги Анны, не поспевшей натянуть валенки.

Пока убрали скотину начало светать. За утренними хлопотами никто не заметил, как Митрофан поманил брата Николая на лавку, в тёмном углу избы.

− Николка… ты скажи батюшке, что не поеду я боле в училище, − прошептал он еле слышно, не поднимая головы.

− Вот новость! С какой стати? Ты, братец, не проснулся ещё? − Николай взъерошил волосы мальчика, словно надеясь, что в голове от этой перемешки выпадет другая мысль.

− Не хочу я туда. Не поеду и всё.

− В чем причина? − брат начал понимать, что дело серьёзно и это не утренний каприз мальчика.

− Тяжко мне тама. Дыхнуть разу нечем. Не поеду.

− Это всё из-за Песенника? Так я поговорю с инспектором, всё уладится.

− Я всё одно не поеду. Хоть убейте. Силой повезёте − сбегу.

Митрофан сел на лавку, отвернувшись в угол.

− Да… дела, − пробормотал Николай, закручивая цигарку.

Мать накрыла завтракать. В тусклом свете раннего январского утра на столе завиднелись горшки с молоком и гора пирогов с капустой.

Младшие уже попрыгали с печи и заняли места на лавках вокруг стола. Огонь в печи, вошел в силу и загудел приятным для слуха голосом.

Из-за занавехи вышла мать:

− Митроша, Николай, сколько вас ноне собирать? По углам забились, нос воротють, как свиньи Рявокины!

− Мать, тут дело у нас есть, отца кликни, − попросил Николай затягиваясь самокруткой.

− Чаво ишо удумали? Отец вон идё из амбара. Собрал вам в дорогу гостинец.

Слышно было, как отец топчется в сенцах, обивая снег с валенок.

Спустя полчаса пироги на столе так и лежали не тронутыми.

Андрюшка на всякий случай утёк подальше на печь, вместе с получившим затрещину котом, попавшимся под ногу отцу. Анна тихонько присела к окошку с иголкой и нитками, как будто самое время сейчас заплатить старый носок.

Потемневший лицом отец, перестав ходить по избе, присел, наконец, на лавку у стола. Вылив криком свой гнев, он никак не мог успокоиться. Грудь, раз за разом, подымалась и опускалась тяжелыми выдохами. В руках он зачем-то крутил деревянную щеколду, непонятно откуда взятую.

Мать засуетилась. Хотела было пойти вслед за Митрофаном, выскочившим в одной рубахе из избы. Следом за ним сразу вышел Николай.

− Сиди! − стукнул ладонью по лавке отец видя как мать накидывает тёплый платок. − Один пошёл, и ты ишшо. Много чести этому шуталомному!

Не снимая пухового платка, она бессильно осела на табуретку у двери. Тяжкая тишина разбавляемая лишь шорохом молчком пихающихся на печи детей тянулась не долго. В избу вернулся Николай.

− В сарай убежал. Сидит у яслей в соломе, − сообщил он, видя, что все повернулись в его сторону. Сестра не сдержавшись, всхлипнула.

− Отец, чего делать будем? − подняла голову мать.

− Нихай сидит хоть до Вербного! Не желает отца знать, может овца ему даст указ, как жить дале.

Николай присел на лавку, нащупал в кармане кисет, но понял, что табак закончился. Повертел в руке загодя заготовленную бумажку, спокойно, будто всё шло своим чередом, сказал:

− Характер Митрофана ты знаешь. Силком вязать прикажешь? Не лежит душа − заставлять грех. Бог знает как оно лучше. Будет желание, я его обучу, способности есть.

− У него должно желания проснулись гусей со свиньями пасти. Ломоносов, ты даве гутарил, с самого севера шёл за учением. А этого силком не спровадишь на всё готовое, − сказал отец и посмотрев на щеколду, со злостью швырнул её на подоконник.

− Кубыть грех, свиней то пасти, − вступилась мать, разглаживая уголки платка. − Небось не с ножиком на дорогу пойдёт.

− А в храме бы служил, − вновь с горечью возвысил голос отец. − Иль худо? Жизнь перед ним ложилася ровная и почётная, лишь учись. Какие черти, прости Господи, его обратали?

Николай плеснул в кружку холодного молока. Сделал несколько глотков с видимым удовольствием, стёр белые капли с усов.

− Надо ехать, отец. А на Митрошу не серчай. Может и пожалеет он, а может другой путь ему Господь начертал. Неволить тут последнее дело.

Мать вздохнула и махнула рукой.

Догадавшись, что гроза прошла, с печки за пирогами слетел Андрюшка. Кот же, не понимая речи, пока лишь с опаской выглядывал, не решаясь спуститься.

− А ну, погоди, − остановила его сестра. − Погреть надо, остыли совсем.

Мать замахнулась утерником на нетерпеливого мальчишку. Отец, натянув малахай, не дожидаясь пирогов, ссутулившись, вышел во двор.

Глава 8

В молочном утреннем свете неспешно падали крупные пушистые хлопья. С каждой упавшей на землю снежинкой серая сонная туча теряла свою полноту, становясь тоньше и прозрачнее. Солнце уже угадывалось на востоке мутным белым пятном.

Снег задумчиво накрывал село, тишиной принося её с неведомой бесконечной высоты. Это была та самая обволакивающая тишина, которая не рушится от редких посторонних звуков, а впитывая их, становится глубже и плотнее.

Коротко, спросонья мукнул телёнок у соседей, заквохтали в катухе куры, скрипнули сани за воротами.

Митрофан вышел из сарая услышав, как возница хрипло прикрикнул, трогая коня. Вытерев слёзы, подошёл к плетню, оставляя за собой следы на только что выпавшем снегу.

Сани, в которых пустовало его место, обновляли ставший еле видимым путь вдоль слободы. Отец притулился с краю. Проехав чуть, соскочил у церкви.

Несколько баб вдалеке не спеша двигались к утренней службе.

Николай, оглянувшись, увидел брата и махнул рукой, то ли прощаясь, то ли веля скорее бежать в избу. Митрофан помахал в ответ. В дом не пошёл. Ёжась от холода, ступил из ворот.

Фигура отца в чёрной рясе оставалась, хорошо различима в снежной пелене.

Глядя как сани заворачивают у крайних изб в сторону станции, Митрофан высунул язык пытаясь поймать холодные хлопья. Как ни старался, ничего не почувствовал. Снежинки мгновенно исчезали, сгорая на горячем, влажном лице ещё не просохшем от слёз.

Сердце, не успев остыть, бойко стучало, но мысли текли спокойно и легко.

За много дней пути отсюда, шумят в клубящемся тумане громады каменных городов, удивляют белый свет сказочные царские дворцы, идут по широким мощёным улицам тысячи разных людей, не знающих о том, что в далёком заснеженном селе он сейчас думает о них.

Глядя вслед саням, превратившимся в еле различимую тёмную точку, Мальчик ощущал то легкое и светлое дыхание будущего, которое бывает только у детей.

Будущее, далёкое и неразличимое среди простой крестьянской жизни, пока не волновало его предчувствиями, и не будоражило невероятными мечтами.

Он глубоко вдыхал прохладную свежесть деревенского воздуха, наслаждаясь приятным, почти забытым чувством свободы в этом огромном мире.

Ударил благовест. Заколебались снежинки в воздухе, дрогнув от резкого звука. Где-то за селом вздохнул степной ветер, еле заметно шевельнув тонкие, обледенелые веточки молодой березы прислонившейся к сараю.

Тишина начала таять, уносясь в высоту светлеющего неба вместе со звоном колоколов.

Митрофан улыбнулся. Тихонько, стараясь не спугнуть выглянувший в прореху между облаками краешек белого солнца, запел:

Чтой-то звон, да чтой-то звон

Да с нашей колокольни…

Глава 9

5 августа 1895 Воронеж.

− Митрофан Ефимович, отец Иоанн велит сей же час подняться к нему, − выпалил бурсак, просунув голову в дверь кабинета.

Пятницкий поднял взгляд от бумаг. Махнул рукой давая понять, что не задерживает. Коротко стриженная голова скрылась за дверью.

Встал из-за стола заваленного папками, амбарными книгами и листками с расписками. Потянулся. Поправил галстук и смахнул пыль с рукава. На всякий случай сунул под мышку отчёт над которым трудился с утра.

Шагая по лестнице к кабинету отца Иоанна догадывался, что, не смотря на запыхавшийся вид посыльного, особой срочности в его присутствии нет. В училище всё делалось без спешки. Затребованные им на прошедшей неделе бумаги доставили лишь через два дня, хотя архив находился на соседней улице.

Секретарь в приёмной кивнул на дверь кабинета. Значит можно войти без стука. Пятницкий устроился на должности эконома в училище недавно, но уже усвоил некоторые порядки.

Смотритель училища отец Иоанн (в миру Иван Иванович Путилин) пил чай из большой фарфоровой чашки. Рядом стояла вазочка со смородиновым вареньем и корзинка со сдобными булками.

− Митрофан Ефимович! А я вас жду. Присоединяйтесь…, − плавный жест указал в сторону самовара стоящего на столике у окна.

− Благодарю покорнейше, не откажусь, − Пятницкий подошёл к самовару и налил чай.

− Сегодня ознакомился с цифрами в отчёте, по тем годам, что вы откопали из архивов. Весьма полезные изыскания! Я очень вами доволен, − сказал Путилин с удовольствием макая кусок булки в густое, почти чёрное варенье.

− К сожалению, ваше Преподобие, многие документы, что я запрашивал в архиве епархии, по каким-то причинам мне не предоставляют.

− Не предоставляют − значит не надо. Занимайтесь теми отчётами что имеются. Всё и так отлично сходится. Недаром мне рекомендовали именно вас, − отец Иоанн отпил из кружки и, почмокав губами продолжил. − Весьма жаль Пятницкий, что в своё время вы забросили духовную стезю.

− Кесарю кесарево, как говорится....

− Не скажите, с вашими талантами по ведению дел, можно далеко пойти в нашем ведомстве. Духовное звание вам было бы сейчас весьма уместно.

− В детстве, ваше Преподобие, я полагал духовное звание подразумевает отрешённость от мирских материй, а не экономические исследования.

Отец Иоанн поставил чашку. С серьезным лицом поднял палец испачканный вареньем и произнёс:

− Неверно мыслишь. Изволь ответить: Как смогли бы мы исполнять своё благое духовное предназначение не имея крепкой материальной основы? – и не дожидаясь ответа хлопнул рукой по столу. − Дьявольская химера все разговоры о том, что дескать церковь должна быть без гроша, подобно праведникам! Да, в библейские времена бытовали иные положения относительно финансов. Но руководствуйся мы ими сейчас, церковь православная исчезла бы с лица земли! Поглотили бы её латиняне иль магометане. Они в этом вопросе не так щепетильны.

− Не смею спорить, будучи далёк от этих сфер, − решил притушить разгоравшуюся тему Пятницкий.

− Кстати, − отец Иоанн приподнял брови, будто мысль пришла ему в голову неожиданно. − Я не видел вас на воскресной службе. И на исповедь вы до сей поры не дошли.

− Нездоровилось эти дни, ваше Преподобие.

− Дай бог здоровья. А я, было, подумал, припоминая ваш детский побег из училища, что с тех пор прохладны к церкви стали. Не мудрено, сейчас у молодёжи в моде атеизм. А ведь несколько лет назад слова такого народ не знал. Невероятно представить было подобное!

− Откуда же, думаете, ветер дует? − Митрофан Ефимович догадался, что у смотрителя есть своя версия, и услышать её всё равно придётся.

− Веяния сии от дурости исключительно. Ведь если чуть подумать… Веруй в Бога, и убытка точно не поимеешь. Сходить в церковь на службу − одно удовольствие. Отчего не веровать? Ведь, ежели, есть Бог, вознаградит тебя сполна за веру.

− А если нет его, как утверждают нигилисты?

− Так не в этом суть! А вот как есть Он? Тут-то и разверзнется гиена огненная для всех ваших нигилистов, прости Господи! Вот же слово поганое…

− В логике вам не откажешь, ваше Преподобие! − улыбнулся Пятницкий.

− Не откажешь! − повеселел отец Иоанн. − Потому не понимаю я атеизма. Бессмысленное, и вредное учение, прежде всего для самих его приверженцев.

Дверь кабинета тихо скрипнула, и на пороге появился секретарь:

− Ваше Преподобие, инспектор Золотов, по известному вопросу вас дожидается…

− Обождёт, − рука отца Иоанна привычно нарисовала в воздухе широкий полукруг, означавший, что минуты не имеют значения в масштабах вечности и все вопросы могут решиться сами собой, одним лишь Божьим провидением.

− Я принёс сегодняшний отчёт. Не всё закончено, но большей частью суть ясна, − попытался вернуться к делам Пятницкий.

− Оставьте, я посмотрю. Заберёте утром у секретаря. Пожалуй, на сегодня свободны… И вот ещё что – пальцы отца Иоанна пробежал по краю стола как по роялю – на днях в Епархии видел одного из моих учеников, отца Владимира. Получил назначение в настоятели Тихвино-Онуфриевского храма. Если мне не изменяет память, вы с ним земляки и учились в один год. Василий Горьковский в миру.

− Неужто Васька?! − улыбка невольно появилась на лице Митрофана. − Я не видел его с тех самых лет!

− Ну, теперь не Васька, а отец Владимир. Кандидат богословия, блестяще окончил Киевскую духовную академию, даром что из вашего уезда. Написал в весьма занимательный труд: «О брачном состоянии клириков». Поимел немалый резонанс своими суждениями.

Митрофан только качал головой. Не выходило представить, что эта краткая аттестация относится к тому самому Ваське, с которым дружил в далёком детстве.

− Непременно навещу его. Прямо сейчас зайду.

− Ну, вот и прекрасно, − отец Иоанн достал платок, и начал вытирать перепачканные вареньем руки оставляя тёмно-красные пятна на белом шёлке. – Надеюсь, ваша былая дружба возобновится. Дерзну предположить, что отец Владимир высоко поднимется. Общение с таким человеком никогда не помешает. А то и в училище его пригласите. Попьём чаю вместе!

Путилин не пленился встать и подойти к двери, проводить Митрофана. Всё в его поведении, включая нарочито неспешную походку, демонстрировало подчинение Божьему промыслу. Но Пятницкий не почувствовал в этом внешнем спокойствии смиренного принятия бытия. Вспомнилось, как в тени плетня, хоронясь за лопухами, украдкой пробирался к курятнику соседский кот, высматривая писклявых, жёлтых как одуванчики цыплят.

Попрощавшись, почти бегом спустился по лестнице. Выйдя на улицу оглянулся. Новое училище, отстроенное несколько лет назад на Большой Дворянской, краснело ещё не потускневшим кирпичом. Солнце било в натёртые окна, блики слепили глаза. Митрофану показалось, что отец Иоанн смотрит ему вслед из окна своего кабинета.

Но прямо сейчас думать о словах смотрителя решительно не хотелось.

По натоптанной дорожке Митрофан спустился к Фабричному переулку. Вместо фабрики в сером, давно не знавшим ремонта доме, звавшемся в народе «полуротка» квартировали арестанты.

Напротив, молочно светился храм, греясь в последних лучах измаявшегося за день солнца. У паперти ходил вольно распоясавшийся мужик. Подойдя ближе, Пятницкий увидел в его руках ржавую тяпку, насаженную на новенький черенок, вырубленный, похоже, только что из растущих рядом кленов. Неразборчиво приговаривая что-то, он не шибко сноровисто рубил тяпкой бурьян, стоявший ближе к стенам полуротки.

− Бог в помощь, − Пятницкий пошевелил ногой толстые будылья поверженных сорняков, − Экие вымахали! Отец Владимир велел порядок наводить?

Мужик повернулся на голос, и с охотой взяв перерыв в работе ответил:

− Спасибо на добром слове. Да, истинно отец Владимир велели. А вы никак к нему? По приходскому делу, аль по личному?

− Верно, к нему. На месте? – ответил Митрофан, не вдаваясь в подробности.

− Нету на месте, отошёл батюшка по важному делу.

− Это какому же важному?

− У его преподобия иных дел не бывает окромя важных. Знать в Епархию вызвали, −мужик почесал бороду и немного подумав, добавил: − А, может статься, в ресторации кофий пьют. Придётся вам погодить час другой.

Ждать Пятницкий не стал. Самому тоже не мешало не только кофею попить, но и перекусить после работы. Присев на порог паперти, написал короткую записку, предлагая встретиться вечером у реки, на старых мостках близ яхт-клуба.

Он любил гулять там на закате. Ребятня разбегалась по домам, устав с визгом прыгать со склизких, чёрных досок в реку и можно было вдоволь насладиться успокаивающей вечерней тишиной.

Оставив записку мужичку, с наказом непременно передать отцу Владимиру, Митрофан пошёл по переулку к себе на квартиру. Через несколько минут подошёл к увитой хмелем деревянной калитке. Дом вдовы полковника Сутормина, где он снимал комнатку с отдельным входом, широко раздался в разные стороны мелкими пристройками. В них обитала разномастная публика, начиная от учителя гимназии и заканчивая парой девушек неясного рода занятий.

Вдова сидела в любимом кресле на балконе второго этажа. Щедро отмерянные судьбой годы она проживала, наблюдая за течением реки и жизнью постояльцев. Вида с балкона вполне хватало для наполнения разговоров с Катериной, женщиной средних лет, приходившейся ей дальней родственницей. Она же выполняла роль экономки, служанки и кухарки. Поручик Рукавишников, живущий через стену с Пятницким, подвыпив, утверждал, что никакая она не родственница, а беглая каторжанка. Митрофан вполне допускал это, услышав однажды вечером, как Катерина, готовя ужин, тихонько напевала под нос:

Как настанет весна, как окончится срок

По лесам по лугам я пойду

Там где кедры шумят, там где пташки поют

Вольну волюшку в поле найду.

Митрофан задрал голову, поздоровался с вдовой и быстро, избегая лишних разговоров, двинулся на кухню.

Ужин обычно просил подать в свою комнату. Вид на реку хуже чем с балкона, но всё же главное достоинство небогатого жилища.

На этот раз похлебал щей прямо на кухонном столе. От чая отказался, не смотря на ворчание Катерины.

Заскочил в комнату. Переменив сюртук на косоворотку, отправился к реке.

Разомлевший в тяжкой жаре шумный город затихал вместе с закатом. Солнце, устав отдавать свой жар тающим летним дням, начало хорониться за тонкими, рваными облаками. Впитывая в себя всю палитру красного, они сгорали на горизонте, так и не превратившись в переполненные влагой грозовые тучи. Прохлада речной змейкой живо скользила по крутым стёжкам вверх, к распахнутым окнам. Каменные дома, уставшие от дневной духоты, казалось, задышали, шевеля тонкими занавесками.

У берега пахнет рыбой и мокрым деревом. Скрип вёсел разносится ветерком, еле заметно волнующим, рыжеватую в свете заката, рябь реки. На пристани несколько раз звонко ударил молот. Звук легко прокатился над водой и утонул в плеске волн замирающих в редкой осоке.

Митрофан подошёл к мосткам. Их переделывали не раз с тех пор, как он купался тут в детстве. Обломки, натасканные с лесопилки, сгрудились на опорах из почерневших дубовых стволов, глубоко ушедших в прибрежное дно. Чуть поодаль кто-то соорудил подобие лавки из бревна, лежавшего ранее в основании избы. Днём ребятишки раскладывали на нём свою одёжку, вечерами сидели компании девчат и парней.

Он любил смотреть на изящные лодки яхт-клуба, спешащие на ночную стоянку у цейхгауза или широкие, сонные баржи с зерном. Мысли катились лёгким прозрачным потоком. Такие моменты бывали, когда солнце медленно уходило за крыши домов на холме, а молодёжь высыпала на гуляния.

Митрофан присел. Почувствовал дневное тепло дерева ещё не украденное влажным дыханием реки. В избах, на другом берегу, начали загораться тусклые огоньки. У моста живо запрыгало оранжевое пламя костра, щедро подкормленное сухим хворостом. Рыбаки готовят уху.

Сумерки бережно задули истлевший августовский день тёплым, принесённым из степей ветром.

Васька не шёл. Митрофан оглянулся на тропинку, ведущую с улицы к реке. Ночь быстро стирала очертания домов на холме. Блеснули первые звёзды.

Присмотревшись, у каменной пристани заметил фигуру девушки в белом платье. Заметил и не отводил взгляд. Само появление одинокой дамы в такое время было необычным. Лица рассмотреть невозможно. Странные, порывистые движения делали её похожей на берёзу, ветви которой ломает буран. Показалось, девушка задыхается. Качаясь как пьяная, она попыталась разорвать платье, словно оно душило её.

Он поднялся, чувствуя неладное. Девушка, ещё раз безуспешно рванув ворот, упала на колени. Осталась так, покачиваясь, словно молится. Вдруг резко поднявшись подалась вперёд. Несколько быстрых шагов и белое платье исчезло в текучем мраке реки. Глухой всплеск лишь на мгновение нарушил тишину.

Митрофан побежал к пристани. На ходу скинул ботики. В темноте не раздавалось ни звука. Она исчезла мгновенно, без следа, как камень, брошенный в воду обиженным ребёнком. Подбежал к месту, где только что стояла девушка. На секунду замер. Сделав еще несколько шагов прыгнул в воду дальше по течению. Нырнул на удачу. В слепую, широко двигая руками, добрался до дна. Пальцы скользнули по холодным щупальцам водорослей. Ничего. Рубаха сковывала движения и казалась тяжелой как кольчуга. Не обращая на это внимания искал, продолжая загребать руками в разные стороны. В легких появилось жжение. Черный туман начал накрывать сознание. Рванул вверх, уже не будучи уверен, что верх именно там. Почти задохнувшись, вырвался из затягивающей тьмы реки на волю. Воздух наполнил лёгкие. Жадные глотки его закружили голову. Перед глазами запрыгали звёзды и огни города. Девушка исчезла.

Постарался быстро набрать побольше воздуха, и захлебнулся. Вода затекла в нос и горло. Судорожно дергая руками и ногами, попытался продышаться. Слишком долго пробыл под водой. Резко накатила тошнота со вкусом речной воды. Когда, наконец, собрал силы для следующего захода, совсем рядом услышал всплеск и булькающий звук. Над водой появилась и тут же исчезла голова.

Резко развернувшись, сделал гребок правой рукой, а левой, успел схватить за волосы уже шедшую на дно девушку.

Не пытаясь вытащить её голову наружу, рванул к берегу. Холодная вода мгновенно стала густой как кисель. Несколько гребков к берегу отняли оставшиеся силы, но он знал, что через несколько секунд почувствует дно. Как только смог встать, с силой потащил за волосы. Голова появилась над водой.

Ухватив под руки, без труда выволок девушку на траву. Удивился худобе и лёгкости тела. Даже мокрое платье не сильно утяжелило её.

Почувствовав головокружение, чуть не упал рядом со спасённой.

− Позвольте…, − неожиданно из темноты появился мужчина и мягко отодвинул замешкавшегося Митрофана. − Я знаю что делать.

Сноровисто подтащив девушку к бревну, положил животом на ствол. Голова свесилась вниз. Ритмичными движениями он начал нажимать на спину. Почти сразу изо рта толчками потекла речная вода. А через несколько секунд она закашляла.

Для Митрофана эти секунды текли медленно. Он не думал, откуда взялся мужчина. Просто не мешал ему, видя как тот уверенно действует. Присев рядом взял руку девушки. Пальцы, вначале холодные и вялые, с каждым толчком кашля напрягались. Ногти впились в ладонь. Он не отдёрнул руку, чувствуя радость в этой боли.

«Спас! Она будет жить»! – гулко стучало в висках волнами накативших эмоций.

Прокашлявшись, девушка сползла с бревна и обхватив колени упала на бок. Несколько секунд лежала неподвижно и вдруг затряслась всем телом. Захлёбываясь в рыданиях начала тихонько подвывать как маленький побитый зверёк.

Митрофан склонился над ней и начал гладить по голове, приговаривая:

− Успокойтесь милая, всё образуется. Вы живы. Теперь всё будет хорошо.

Понятия не имея, что будет хорошо, хотел хоть что-то говорить. Он чувствовал, что успокаивает не смысл слов, а интонация, ощущение, что есть кто-то рядом. Ведь случается подобное только от одиночества, казалось ему. Ни один человек не бросится в омут, если есть кому погладить по голове и сказать, что всё будет хорошо.

Девушка потихоньку стихла, лишь всхлипывая и изредка вздрагивая.

− Вы её знаете? − с любопытством спросил незнакомец, устроившись на бревне.

Митрофан оглянулся. В наступившей темноте черт лица не разобрать. Аккуратная борода, пиджак модного кроя и блеснувшие лаком ботинки. Интонация и поза такие, словно ничего не произошло и этот франт минимум раза три в неделю откачивает утопленниц.

− Позвольте узнать ваше имя и… спасибо, вы спасли ей жизнь…, − Митрофан смутился, боясь, что вышло пафосно.

− С удовольствием представлюсь, но вначале рискну угадать ваше. Митрофан?

− Да. Митрофан…, – Пятницкий еще раз всмотрелся в незнакомца. − Васька, ты?

− Можно и Васька, − рассмеялся мужчина. − Но давай обнимемся позже. Нужно решить как быть с девушкой.

− Я не знаком с ней. Ждал тебя, а она вот… Упала в воду…

− И ты её спас! Я, как помнишь, даже плаваю так себе.

Митрофан улыбнулся, вспомнив как подтрунивал над Васькой в детстве, дразня за неумение плавать. Повернувшись к девушке спросил:

− Как вы себя чувствуете?

Она попыталась ответить, но кашель сбил слова. Девушка вновь тихонько зарыдала.

− Барышня, − Василий встал с бревна и наклонился над ней, − давайте определимся с нашим ближайшим будущим. Я так понимаю, вы гуляли на ночь глядя, и случайно упали в реку, а этот молодой человек геройски спас вас. А раз я немного помог ему, то теперь мы оба в ответе за вашу дальнейшую жизнь. У вас есть дом?

Девушка подняла голову. Митрофану показалось, что она уловила только про дом.

– Да.... Я живу тут. Недалеко… на Петровской, − девушка всхлипнула, и провела рукой по мокрым волосам.

− Как вас зовут? − спросил Пятницкий.

− Валя.

− Прекрасно Валентина, − Василий поднялся. − Вы можете идти? Мы проводим вас домой. Разумеется, если вы больше не собираетесь купаться. В конце концов, хотя мой друг вполне годится на роль Левко, ночь сегодня не майская.

− Кто вы? − девушка попыталась встать, опираясь на руку Митрофана.

− Отец Владимир. Настоятель Тихвино-Онуфриевского храма, в коем непременно жду вас, так как что-то мне подсказывает, вам есть в чем покаяться. Не удивляйтесь моему наряду, я иногда выхожу в город инкогнито, узнать, чем дышит паства. Только это тайна, храните её. Ну а человек, на руку которого вы опираетесь, просто ваш спаситель. Представьтесь, мой друг

− Митрофан Пятницкий. Счетовод…уже недели две.

− И, надеюсь, прекрасны певец, как и прежде, − добавил Василий.

Девушка опустила глаза на мокрое платье, облепившее хрупкую фигуру. Даже в темноте было видно, что ил и песок превратили его в тряпку.

Митрофан попытался стряхнуть налипшую грязь.

− Нет-нет, не надо. Платье нужно выбросить, – неожиданно твердо и без всякого сожаления сказала девушка.

− Надеюсь, вы не собираетесь его выбрасывать прямо сейчас. Давайте лучше выдвигаться, разумеется если вы силах, – невозмутимо произнёс Василий.

Опираясь на руку Митрофана, девушка сделал несколько шагов. Василий подошел с другой стороны и так втроём они пошли по тропинке, ведущей в город.

Через несколько минут поднялись на Петровскую. Из-за бревенчатого дома на них выскочил пожилой мужчина с фонарём в руках. Увидев Валентину, он остановился тяжело дыша. Ноги его слегка подкосились, будто на плечи закинули невидимый груз.

− Папочка, прости… прошептала Валентина и, рыдая, бросилась ему на шею.