Buch lesen: «Чёртов узел»

Schriftart:

* * *

Чикинда

Коль случилась беда – открывай ворота! Сначала принесла нелегкая в труднодоступное горно-таежное урочище геологов. Это еще можно было пережить, с одной стороны даже и ничего: надо выбраться в город – почти каждый день – машина из партии; кончаются продукты – можно отовариться в лагере… Но вскоре привязался к Алику новый егерь. Мордастый, пучеглазый казах с непомерной важностью и брезгливой складкой губ, без надобности заехал на коне в лесную избушку травника, стал насмехаться, встретив в ней не блаженного русского старика-лекаря, собирающего травы, а здорового молодого мужика непонятной национальности, обросшего волосами до плеч, с широким поясом, на котором висели два крючка и нож.

– Сен атм ким?¹ – спросил с усмешкой.

– Еврей! – с такой же усмешкой ответил Алик.

Егерь начальственно ухмыльнулся, по-хозяйски заглянул в кастрюлю и под нары, потребовал охотничий билет, сверил вписанный в него номер дробовика.

Вскоре хорошо знакомый лесник-уйгур стал воротить нос при встречах. Кто в лесу без греха? Видно, оба получили наказ выследить и поймать на том, чего раньше не замечали. Алик подстрелил свинью без лицензии, поделился с геологами мясом, кто-то проболтался, и нагрянули разом в его уединенную избушку егерь, лесничий и какой-то русский инспектор, который старался и выслуживался больше всех. Сделали акт об изъятии мяса, протокол о незаконной охоте, отобрали ружье и охотничий билет, сказали, чтобы ждал повестки в суд.

Ждать ее Алик не стал. Что поценней из вещей – спрятал, что получше из одежды – побросал в рюкзак и ушел через ледниковый перевал в город, посмеиваясь над зловредным егерем и инспектором, которые поджидали его у шлагбаума, осматривая выезжавшие машины геологов. По договору с заготовительной организацией Алик числился сборщиком трав, хотя контора занималась в основном заготовкой эфедры, а ее кустарник частенько рос в таких местах, которые доступны только скалолазам со всем их снаряжением.

Эфедра, по-казахски «чикинда», с ударением на последний слог, давала заработок и вольную жизнь нескольким десяткам заготовителей, уединенно живущим в горах. Они называли себя чикиндистами, а по-русски – эфедристами, только в смех, ругань или с презрением к кому-либо из своего клана.

Алик не был в городе больше трех месяцев – не то чтобы заскучал по нему, но, спустившись с гор, вдруг почувствовал знакомое волнение. Красивые люди с рассеянными улыбками празднично хлопотали по своим радостным городским делам. Острый запах лопнувших почек и едкого выхлопного газа тек по прибранным улицам, свежий ветер трепал плакаты, транспаранты и кроны тополей. Втиснувшись в переполненный городской автобус, Алик ощутил себя частью этой безалаберной, ликующей жизни и, конечно, захотел выпить.

То, что в «Травлекарспроме» произошли перемены, он увидел издалека: забор был заново выбелен, железные ворота выкрашены, на них неверной рукой намалеваны алкоголик с пионерским галстуком на шее и баба-яга в платочке шалашиком. Ниже крупным шрифтом оглашалось: «Граждане пионеры и пенсионеры! С пользой тратьте свободное время – занимайтесь сбором лекарственных трав. У нас за месяц можно заработать 300–500 рублей и даже больше».

Улыбаясь, Алик постоял возле смешной картины, мотнул головой, отбрасывая за спину отросшие до ключиц густые темно-русые волосы, перекинул с плеча на плечо ветхий рюкзак и вошел во двор конторы. За высокими воротами стоял старый одноэтажный барак, срубленный лет сто назад, а затем, по заданию партии и правительства, еще в довоенные годы, приспособленный под администрацию. Здесь, за железными воротами, были перемешаны древность и ветхость с современностью: крепкий гараж для двух грузовиков, обшитый жестью, склад и слесарная мастерская под шифером. Напоминая о былом и стародавнем, в стороне стояла конюшня с провалившейся крышей, служившая гостиницей для выехавших с участков чикиндистов, рядом кузница, бывшая у них бичбаром, с горном, под которым лежала гора окурков для обнищавших бичей, со ржавой наковальней и толстым покрытием из пробок под ногами. Рядом с кузницей еще стояли столбы для ковки лошадей, названия которых было забыто, где-нибудь под забором в крапиве можно было найти остатки хомутов, деревянные колеса телег, гниющие упряжи.

Алик толкнул дверь конторы. Предстоял сложный разговор с управляющим. Нужно было проситься на новый участок, а просить Алик не умел. Он вошел в знакомый кабинет с немытым тусклым окном, с пожелтевшей от времени и табака штукатуркой… В углу, возле стола – старинный сейф с облупившейся краской, на полках обветшавшие снаружи и нечитанные изнутри книги классиков марксизма-ленинизма, большой портрет Ленина с хитроватым прищуром глаз. Под ним, в просиженном кресле сидел Саня Индейкин и желтым пальцем выуживал окурок из консервной банки, обрезанной под пепельницу.

– Ну, ты даешь, Индеец. В замы выбился?! – Алик, сутулясь, перешагнул порог. Его волосы двумя пышными волнами свесились на ключицы, обнажая крепкий затылок. Он рассмеялся, и в прищуре глаз явственней обозначилась азиатская кровь.

Индеец вскинул голову, отдернул руку от банки с окурками, его узко посаженные, как срез двустволки, глаза настороженно метнулись на вошедшего и доверительно залучились, а в стриженой бороде расползлась приветливая улыбка:

– Здорово, Алик, хрен моржовый! Какими ветрами? Траву привез? – Индеец пожал протянутую через стол руку, но в следующий миг с таким начальственным видом откинулся в кресле, что Алик, уже всерьез удивленный, плюхнулся на шаткий стул.

– Да ты чо, в управы выбился?.. Ну, ты даешь…

Прежним управляющим «Травлекарспрома» занималась прокуратура, его предшественник заканчивал срок в учреждении строгого режима. Слишком много соблазнов было у начальников этой неказистой конторы. Саня Индейкин резал эфедру лет десять, а то и больше, был авторитетом среди старой чикинды, оставаясь при этом коммунистом при партбилете, что вызывало незлые насмешки товарищей по промыслу, поскольку добрая часть вольных заготовителей прошла через исправительные учреждения.

– То-то я думаю, ну кто, кроме Сани Индейкина, мог алкашей на воротах намалевать?

– Приказали закрасить! – Индеец отодрал полоску газеты, выпотрошил в нее сигарету «Памир», подсыпал для крепости просмоленного табака из размятого окурка и стал сворачивать самокрутку. – Приехал инструктор из райкома, сказал – космополитизм! Не понял, почему «космополитизм», но замазать придется.

По понятиям Алика Индеец плотненько влип, насильно посаженный в директорское кресло за свой партбилет, но такой оборот упрощал его личные проблемы. Он закурил, хмыкая и посмеиваясь, вытянул ноги в латаных-перелатаных штанах и рассказал о своих передрягах.

Индеец слушал чинно и терпеливо, как настоящий начальник, не суетился, не перебивал: входил в роль. Все строже становились его узко посаженные глаза, а доверительная улыбка и по-азиатски плутоватый прищур глаз на лице Алика начали выстывать, превращаясь в пристальный и настороженный звериный взгляд. Повеяло вдруг холодком между старыми друзьями, будто не загибались вместе от голода в Чулакских горах и не делили последние сухари, скитаясь по Джунгарским отрогам. Индеец почувствовал это и спохватился:

– Да пошли ты их всех… Ты у нас первопроходец. Мы туда отправим другого бича – тебе пора осваивать новый участок. – Индеец поднялся с кресла, подошел к карте, занимавшей полстены: – Про Байсаур слышал? Там еще никого из наших не было. Смотри, – ткнул прокуренным пальцем. – Отсюда вверх по реке до ледника – все твое… Забрось продукты, построй фанзу.

Индеец в задумчивости постоял у карты, вождистски вытягивая руку, и, задирая бороду к одному ему видимой перспективе, тряхнул головой, возвращаясь к столу, деловито спросил:

– Сколько травы нарезал?

– Больше двух тонн!

– После обеда дам машину – вывози.

– Не-не-не! – замотал головой Алик, входя в роль баловня у начальника. – Пока пива не напьюсь – не поеду!

– Алик, надо! – положил на стол растопыренную ладонь управляющий. «Двустволка» его взгляда строго вперилась в лицо собеседника. – Квартальный план не вытягиваем… Сам куплю тебе в дорогу ящик пива, но чтобы уехал сегодня… Что до егеря, так у меня теперь есть знакомства повыше: ему позвонят откуда надо, и он тебя с травой выпустит. Может, конечно, обыскать, но ты подготовься: предупрежден – вооружен!

Толкнув дверь, Алик сутуловато обернулся всем телом и сказал уже без тени насмешки:

– Саня, ведь ты до денег нежадный. Зачем тебе все это? Посадят же!

При всех своих достоинствах Индеец слыл за человека, у которого временами «простреливала крыша». Вот и сейчас он взглянул на товарища, и в его глазах блеснула жертвенная гордыня.

– Кому-то же надо, Алик! – продекламировал со вздохом.

Алик тоже вздохнул и вышел.

Груженная сухой хвоей эфедры машина вернулась в город на рассвете. Из сторожки, что возле конторы, выползла на костылях старуха, похожая на намалеванную на воротах бабу-ягу, раскрыла скрипучие железные ворота, и грузовик въехал на территорию «Травлекарспрома». Алик выпрыгнул из кабины, остановился посредине двора, раздумывая, с чего начать городскую жизнь. Кто-то окликнул его по имени, он обернулся всем туловищем и увидел знакомого слесаря, зачем-то притащившегося на работу двумя часами раньше.

– Алик, друг, с возвращением!

Слесарь достал из-под верстака бутылку вина, сковырнул пробку, почти всю вылил в желтую поллитровую банку. Алик припал к посудине губастым ртом и зычными глотками осушил до дна.

– Алик, ты при траве, займи сто рублей?! Отдам через неделю…

Алик закурил, хлопнул слесаря по плечу:

– Сначала получить надо! – Заметил в углу чьи-то сандалеты, сбросил заштопанные леской резиновые сапоги, примерил.

– Как на меня шиты, – сказал и пинком отправил под верстак свою старую обувь вместе с грязными портянками.

К обеду он сдал на склад вывезенную эфедру и без задержки получил почти полторы тысячи рублей трех- и пятирублевыми пачками. День был солнечный. Алик скинул свитер, залатанный на локтях шинельным сукном, повесил его на забор, оставшись в рубахе без пуговиц и с оторванными рукавами, завязал узел на животе и сунул деньги за пазуху. Вокруг него уже вертелись знакомые и незнакомые мужики с похмельными лицами.

– В «Черном Ишаке» пиво свежее! – нашептывал кто-то.

Алик хрустнул пачкой, протянул несколько бумажек в чьи-то руки:

– Кто за водкой? – дал деньги еще кому-то.

Потом они что-то пили, кого-то ждали и не дождались. Поехали в универмаг одевать разбогатевшего бича, но попали в центральный гастроном. Бабенки, на которых Алик пристально поглядывал, испуганно шарахались от него, но за пазухой лежали деньги, и это его не обижало.

Он ненадолго и только чуть-чуть отстал от толпы собутыльников и почувствовал на плече знакомую властную руку. Прошло всего три часа, как он получил деньги и вот уже медвытрезвитель. За стойкой в белых халатах сидели злющая прокуренная старуха и молодой пухлый лейтенант. Его китель с погонами висел на спинке стула. Алик расстегнул булавку на единственном кармане, пришитом с внутренней стороны к рубахе, выложил паспорт и договор с «Травлекарспромом». Лейтенант стал рассматривать документы, его розовые губки бантиком брезгливо скривились:

– Такой лоб – и травку собираешь?!

– А ты знаешь, что это за работа?! – От обиды Алик даже перегнулся через стойку. Сержант из-за спины привычно обхватил его жилистой рукой, нащупал что-то подозрительное, ловко залез за пазуху, вытащил две пачки пятерок и смотрел на деньги с таким лицом, будто вместо мандарина разжевал лимон. Зато лейтенант в изумлении поднялся со стула и свойски подмигнул:

– Кассу взял?

Но Алик тыкал скрюченным пальцем в номер телефона на договоре. Лейтенант неохотно набрал его, спросил, работает ли Истинбетов и как он выглядит. Глаза его дрогнули, зад опустился и мягко облепил скрипучий стул, он положил телефонную трубку и протокольно поднял глаза:

– Уже протрезвел, Истинбетов? – И, обернувшись к старой морщинистой врачихе в халате, спросил: – Может, отпустим? У нас вторые сутки бомж без денег… За двоих заплатишь?

Алик не спеша снова затолкал деньги за пазуху, насмешливо взглянул на поникшего милиционера.

– Ходишь по городу в лохмотьях, нарушаешь порядок, – проворчал тот. – Оделся бы. Деньги есть.

– Заплачу полсотни, если на «побирушке» отвезешь в ЦУМ! А то опять возьмут за воротами?!

Алик оставил на стойке тридцать рублей: за себя и бомжа, вышел во двор. Сержант распахнул дверь камеры на колесах, шофер нажал на стартер.

– Садись, если за полсотни!

– Э-э нет, сержант! Я поеду в кабине, а ты – здесь! – Он отсчитал несколько синих пятирублевок из отощавшей пачки, протянул сержанту: – Аванс на руки!

Тот шмыгнул носом, полез в камеру-будку.

Машина остановилась возле магазина. Алик не спешил вылезать из кабины, оглядываясь, наслаждаясь недолгим своим торжеством. Но шофер все настойчивей выталкивал его, а сержант уже открыл дверцу. Алик поймал на себе несколько любопытных взглядов прохожих, неохотно шагнул на асфальт, откинул волосы с лица за плечи и зашагал в магазин: нескладный, оборванный, никому в этой толчее не было до него дела.

Из ЦУМа он вышел выбритый, с модельной прической – на первом этаже оказалась парикмахерская – в джинсах, в новенькой рубашке со складками, и в пиджаке, под мышкой – коробка с транзисторным приемником. Пиджак – так себе, зато много карманов: ради этого и был куплен. Алик растолкал по ним документы и деньги. А душа все чего-то ждала, алкала праздника и чуда… Надо было объехать друзей, раздать долги, встретиться с людьми, которым обязан помощью в разное время. Он уже сел в такси и назвал первый из знакомых адресов… Но передумал:

– Шеф, заворачивай на семидесятый разъезд – плачу в оба конца!

С ревущим приемником в руке, приодетый и напомаженный, он небрежно хлопнул дверцей машины, подъехавшей к самым воротам «Травлекарспрома». Подвывающей стаей навстречу выбежала из-под тополей озабоченная недопитием толпа потерявших его собутыльников. «Гульну слегка, а потом займусь делами», – подумал Алик.

Раз двадцать он рассказал, как его везли в магазин из вытрезвителя – надоело. Обрыдли опухшие похмельные рожи и чья-то грязная квартира… Алик умылся над заблеванной раковиной, сунул за пояс две бутылки водки, вышел, забыв транзистор. Уже на улице вспомнил про него, но возвращаться не захотел.

Тусклое солнце маячило за колпаком накрывшего город дыма, подташнивало от едкого газа, которым были переполнены улицы. На переходах и перекрестках он метался, как заяц от охотников: отскочил от москвичонка и угодил двумя ногами в грязный арык. Сплюнул, пробормотав: «Ну, мля, жизнь». Оглянулся с тоской – ни костерок развести, ни обсушиться – и как здесь живут нормальные люди?

Хлюпая мокрыми ногами в туфлях, он пробрался сквозь толпу к остановке автобуса и долго не мог понять, на каком из них и куда надо ехать, высмотрел телевышку, вздымавшуюся над городом, и побрел на нее. Помнил, что где-то там, неподалеку, есть узкие улочки и кривые переулки старой «Нахаловки», в которой он знал кого и где искать.

К черту собутыльников – ему нужна была тихая комната без навязчивой музыки, без рева машин за окнами и ласковая женщина. Такой сейчас представлялась Люська. Когда-то, пытаясь стать горожанином, Алик прожил с ней почти год. Почти жена имела ветхий дом в тихом районе, и он, пусть не сразу, нашел его, постучал в окно, как когда-то, правда, не очень-то надеясь застать ее дома. Но, откинув занавеску, выглянула и вправду она: то ли пополневшая, то ли опухшая – посмотрела на него, как на чужого. Вышла на крыльцо.

– Давно приехал? – спросила, зябко подергивая плечами под легким платьем. В дом не приглашала, навстречу не шла.

– Замуж вышла, что ли? – напрямик спросил Алик.

Люська хмуро кивнула, разглядывая оттопыренные карманы его пиджака, потом решительно тряхнула кудряшками:

– А заходи!

Алик прошел на кухню, сел за прибранный стол.

– Мужик на работе?

– Угу!

– У меня флакон, – хлопнул себя по карману.

– Наливай!

– Как без мужика с замужней пить? Нехорошо! – сказал, но, поколебавшись, вытащил бутылку, бросил на стол пачку сигарет.

– Нехорошо! – согласилась Люська. Поставила два стакана, выпила, закурила, вздохнула: – Если придет трезвый – вздрючит!

– Найди мне бабу с квартирой! – Алика вдруг развезло с полустакана, выпитого «на старые дрожжи». Глаза его плутовато прищурились, заблестели.

– Наливай! – скомандовала Люська и накинула на плечи демисезонное пальтишко. – К Римке отведу – она давно без мужика мается.

Алик свернул из куска газеты пробку, заткнул початую бутылку и закуражился:

– Она хоть какая из себя?

– Увидишь!

Шли темнеющими переулками, оказались в тесном сыром дворике, затем на холодной веранде с электрической лампочкой. Откуда-то появилась длинная женщина с недоверчивыми глазами, чем-то похожая на коромысло.

В чистой комнате, куда она не приглашала, было тепло и пахло углем. Бабенка, слегка подобрев, выставила закуску, прозрачные дорогие рюмки. Люська ее поторапливала. Алик выставил бутылку с затычкой, разлил водку. Люська, не дожидаясь, опрокинула рюмку, всхлипнула:

– Вздрючит Ванечка, это уж точно! – Уронила голову на руки и захохотала: – Римка, спробуй его – он в этом году еще не целованный. – И убежала, хлопнув дверью. Алик осторожно выставил на стол вторую бутылку.

Немногословная женщина пристально посматривала на гостя, будто прикидывала, на какие работы его определить, пила она мало и нехотя. Алику неловко было молчать. Он стал заводиться:

– У тебя среди чикинды знакомые есть?.. Ты спроси, кто такой Алик… Ну, что ты за баба? И разговор не получается… Ты одна? Я тоже один. Может, выпьем и упадем? Что нам, первый раз?

Женщина ничуть не смутилась, но взглянула на него еще строже. Алик нащупал в кармане деньги, отсчитал пять, но вытащил четыре пятирублевки:

– Дядя платит! До утра что хочу, то и делаю… Хочу и сплю… Кого колышет? Оплачено. – И вдруг ухмыльнулся, не замечая, что глаза женщины становятся все уже и злей: – За бутылку из твоих вычесть или пополам?

Хозяйка поднялась, будто распрямилось коромысло:

– А ну, вали отсюда! – У нее оказался голос пронзительный, как скрип двери в камере. Цепкой, ментовской рукой она сгребла мятые деньги, сунула Алику в карман, схватила недопитую бутылку, как градусник, подоткнула ему под мышку, подталкивая к двери.

– Кочерга долбаная! – вполголоса выругался Алик и заковылял, шатаясь, к Люськиному дому.

На этот раз на крыльцо вышел плюгавенький, до синевы растатуированный мужичок и пророкотал луженой глоткой:

– Какого черта?

– Алик я! – Нежданный, непрошеный гость настойчиво наступал на хозяина, оттирая его от двери. – Поговорить надо с Люськой… И с тобой.

Новый муж обиженно зарычал и толкнул его в темные сени. Сжав за горлышко бутылку, Алик обернулся в полутьме.

– Может, ты и хороший парень, но больше так не делай! – проговорил отчетливо. Шагнул в освещенную кухню. На столе красовалась ополовиненная банка с брагой. По Люськиному лицу понял, что она выкрутилась перед мужем. Алик поставил рядом с банкой свою початую бутылку, сел.

– Люська, пусть сквозит твой баклан, – пророкотал прокуренным голосом новый муж, но за стол сел. Его глаза, будто вдавленные под низкий лоб, смотрели в сторону.

– Что он у тебя такой? – тоже к женщине обратился Алик. Потом резко обернулся к мужику, в упор глядя на него через стол: – Имею я право зайти к бывшей жене? Может, еще не все вещи забрал? Может, долги принес?!

Люську его слова тронули, она подбоченилась с независимым видом, кокетливо поправила локоны на растрепанной голове и громко икнула.

Новый муж что-то пробормотал, но уже миролюбивей. Положил на стол синие от татуировок руки. Алик разливал водку и рассказывал, как его вытурила Длинная. Люська заржала, икая и задерживая дыхание. Выпила, ругнулась, но икота не проходила.

– Ладно, к Тоньке отведу, помнишь?

Алик пожал плечами. Принесенная бутылка была допита. Новый муж, подобрев, разлил брагу по стаканам.

– Забыл? Тонька, толстая такая. – Люська, как наседка крылья, раскинула руки, показывая объем бедер подруги. – Ты с ней в позапрошлом году жил. Она же рассказывала.

– Дюймовочка?

– Вот-вот! Дюймовочка – сто килограмм костей и сала!

Пьяный гость решительно поднялся из-за стола:

– Веди!

– На посошок, – взялся за банку новый муж. Люська, покачиваясь, накинула пальто.

– В гости – и без бухла? – спросила вдруг с недоумением и опять икнула. – Хоть браги возьми у соседей.

Алик выгреб из кармана деньги – сколько захватил пятерней. Люська, как лепестки с цветка, выщипнула две трешки, потом еще рубль, пояснила – за посуду. Вернулась через пару минут. Глаза у Алика опять превратились в две ехидные щелочки:

– Соседка в твоем сарае живет? – кивнул на влажную банку с брагой. – С бывшего мужа втридорога…

– Всех не напоишь! – не смутилась Люська. – А труд должен оплачиваться. Бегаю, как наводчица, и все бесплатно?

Опять блудили по переулкам, теперь уже втроем, время от времени прикладываясь к банке. Стучали в чьи-то двери, ходили к каким-то соседям. Потом сидели в теплой просторной кухне. У Дюймовочки красовался румянец во всю щеку, с лица не сходила приветливая улыбка. Алик еще хлебнул из стакана и заклевал носом:

– Кого колышет? – пробормотал. – Оплачено! Что хочу, то и делаю! – Он начал устраиваться спать возле стола. Дюжая женщина легко подхватила его и положила на широкую кровать. На хмельном лице чикиндиста расплылась смущенная улыбка, он был тронут заботой. Алик проснулся среди ночи и почувствовал рядом с собой душноватое тепло женского тела. Дюймовочка с готовностью проснулась, придвинулась к нему полной грудью.

Он прожил у Тоньки три дня. Из дома не выходил. Она бегала в магазин, кормила, выстирала его рубашку, выгладила брюки. Ее румяное лицо неизменно улыбалось, и это начало раздражать. Подкатывала знакомая тоска. Алик выходил во двор. Сквозь запах оттаявших помоек, шлаковых куч и нездоровой земли пробивался дух набухающей зелени. Громко отхаркиваясь, Алик поплевал под ноги, разглядывая копошившихся в сумерках людей. В отличие от них, обреченных, ему было куда бежать. Эта мысль приносила облегчение.

Утром он хотел отправить Тоньку за самогоном, вывернул карманы и нашел всего четырнадцать рублей.

– Деньги-то где? – спросил озадаченно. – Рублей сто должно бы остаться.

– Пропил, – улыбаясь, как матрешка, заявила Дюймовочка. – Ну и я за свет уплатила, налоги… Что ж, совсем бесплатно хотел и Тоньку, и хату, и щи с мясом?

– Раньше брала поменьше! – буркнул Алик, заталкивая мятые трешки в карман.

– Раньше и водка дешевле стоила!

Он добрался до конторы автобусом и столкнулся со знакомым чикиндистом с дальнего участка, тот не подал руки:

– Когда долг-то отдашь? Получил ведь деньги.

– Уже нету, – смущенно похлопал по карманам Алик. – Хочешь, джинсы забери? Стольник стоят, всего неделю носил…

Джинсы и пиджак он продал у пивной, расплатился с долгами, снял с забора отсыревший свитер, в слесарке нашел чьи-то старые брюки и свои же сапоги с пересохшими, жесткими портянками.

Индеец денег в долг не дал, но сказал завскладу, чтобы отоварил продуктами под запись. Уже когда загрузили машину, бросил в кабину поношенный энцифалитный костюм:

– Осваивай новый участок, бичара!

Алик разгрузил машину недалеко от устья горного ручья, впадавшего в бурную реку Байсаурку. Здесь, через нее, был бревенчатый скотопрогонный мост, а в пади, из которой вытекал ручей, лес. Как всегда после города, Алику в радость было оказаться хоть на другой планете, лишь бы рядом был лес. Разумный и деловой чикиндист – а в конторе были и такие – разбил бы лагерь и построил жилье прямо возле дороги, чтобы был подъезд к самому крыльцу, но Алик перетаскал на себе добрую четверть тонны груза к первым елкам, там поставил палатку, развесил на нижних сучьях деревьев мешки с продуктами.

Разбив лагерь, он развернул лист ученической тетради, на нем была схема, срисованная с карты в кабинете управляющего. Среднее течение горной реки походило на кривизну ятагана. Покрытый лесными массивами крутой правый берег был расколот двумя длинными ущельями, левый – скалист и лыс: несколько коротких и крутых падей на схеме казались зазубринами клинка. Прежде чем строить избушку, надо было осмотреться.

Ночью дул ветер с ледников, трепал палатку, попискивали мыши возле продуктов, ухала на скалах сова. Алик курил, выглядывая из-за полога, осторожно стряхивал пепел в спичечный коробок. Немного жаль было пропитых денег, не совсем приятно вспоминался загул, но он снова был в горах, и от сознания, что в город его потянет нескоро, на душе было легко и спокойно.

Сквозь шум ветра и клокотание ручья он вдруг уловил странный звук, похожий на приглушенный человеческий голос. Осторожно вылез из спальника, откинул полог палатки, вглядываясь в ветреную темень, прислушался. Мерцали размазанные облаками звезды, луны не было. Звук повторился. Хрустнула ветка, светлячком мигнул вдали луч фонарика, потом еще раз, уже ниже. Кто-то переходил ручей. Алик сплюнул от досады: вот тебе и тихое место – даже по ночам кто-то шляется.

Он проснулся в сумерках от далекого хлопка выстрела, и тут же громче отозвалось у скал эхо. Кашляя и зевая, Алик вылез из палатки. Весенняя свежесть пахнула в лицо, зябко потекла под одеждой. Прозвучал еще один выстрел, затем охнуло эхо в той стороне, где ночью укала сова. Алик вытащил из-под одежды двенадцатикратный бинокль, чуть поднялся по тропе, волоча за собой меховой жилет, сел на него, упершись локтями в колени, стал осматривать склон. Двое охотников копошились у кромки снега, возле одинокой ели. Кого-то они там подстрелили. Алик спустился к лагерю, выплеснул из котелка остатки вчерашнего чая, зачерпнул воды из ручья и стал разводить костер. Позавтракав, закурил, откашлялся и вернулся к меховому жилету, на котором лежал бинокль.

Двое вверху тоже развели костер. Алик представил себе булькающий котелок с мясом, и его рот наполнился слюной: давно не ел свеженины. В общем-то, он мог спланировать сегодняшний разведывательный маршрут и через этот костерок. Если возле него сидят браконьеры – на несколько килограммов дичины можно рассчитывать, ну а если это охотинспекторы или егеря – так при нем ничего незаконного нет и документы в порядке.

Алик сунул в рюкзак жилет, котелок, пачку чая, полбулки хлеба, повесил бинокль на шею и перепрыгнул ручей. На склоне он быстро нашел ночные следы: один в литых сапогах, другой в рифленках – странная компания. Его заметили метрах в трехстах от костра. Снизу уже без бинокля было видно, что двое сидят возле туши убитого марала. Алик поднял руку, заверяя в добрых намерениях, но тот, что был в литых сапогах, высокий и худой, стал перезаряжать ружье стволами в его сторону. Второй поднялся и тоже подхватил дробовик. Совсем невоспитанные ребята – не лесные люди.

Повода уходить в сторону пока не было, и все же поведение незнакомцев настораживало… Какого черта они лежат возле туши третий час, так и не сняв шкуру? До костра оставалось метров двести. Худой встал, с ружьем наперевес, крикнул сипло:

– Кто такой? Чего надо?

Алик остановился, тяжело дыша, закричал срывающимся голосом:

– Здешний травник, хочу перевалить в соседнюю падь.

Худой обернулся ко второму, о чем-то переговорил с ним. Алик выругался, закурил и зашагал вдоль по склону, не набирая высоту и не спускаясь вниз. А когда вышел на седловину, разделявшую два распадка, увидел тех двоих, поднимавшихся к перевалу. У елки, там, где они сидели, еще дымил костер, и беспомощно стыла брошенная туша. Алик постоял, раздумывая, и направился к ней.

Марал-рогач лежал на боку. С окровавленной головы были срублены панты, живот вспорот, взята только печень. Чикиндист подкинул хворост на тлевшие угли и вытащил нож – не пропадать же добру.

Он провозился возле туши часа три: ободрал и расчленил марала, уложил мясо в шкуру, спрятал в камнях возле снежника. Пока работал, сварился полный котелок сочной мякоти с ребер, а на углях испеклась грудинка. В полдень Алик наелся душноватой весенней маралятины, разлегся на солнце, лениво прикидывая, что нужно сделать, чтобы не пропало мясо.

Чуть кровоточил палец, порезанный при шкурении. Алик отхватил ножом манжету новой рубахи – зачем летом длинные рукава? Присыпал рану золой и туго перевязал. Пора было что-то делать, но не хотелось. Лежать бы вот так, рядом с мясом, дремать, снова есть и опять впадать в дрему, как хищнику после удачной охоты. Алик с усмешкой подумал: «И угораздило же родиться человеком!» Нехотя поднялся, собрал рюкзак. Прихватить с собой ляжку или лопатку марала не решился: места были незнакомые, охота запрещена.

Наверное, в сознании каждого зверя есть представление об идеальном логове и об идеальном месте для него. Есть нечто необъяснимое в том, что заставляет медведя устраивать берлогу там, где никогда не выберет логово волк. За последние десять лет жизни в горах Алик строился трижды и каждый раз искал одно и то же: сухую поляну возле ручья, где лес и скалы. Распадок, куда он перевалил, вполне подходил для жизни и заработков, но Алик даже не стал спускаться в него: прикинул, сколько там можно нарезать эфедры, и пошел по склону к реке, чтобы ее берегом вернуться к лагерю. Здесь лес был слишком далеко от устья ручья, а жить на солнцепеке среди колючих кустарников и осыпей ему не хотелось.

У реки Алик остановился возле прижима. Козья тропа уходила вверх, но он не стал карабкаться по ней, а попробовал обойти скальник по воде. Выглянув из-за него, отпрянул назад: возле скотопрогонного моста стоял уазик. Два казаха в гражданской одежде курили возле машины, у одного на плече висел автомат.

Не первый раз за день Алик выругался про себя: то ли места непутевые, то ли просто не везет… Скинул рюкзак, вареное мясо бросил в воду, энцефалитку с пятнами крови утопил в заводи и придавил тяжелым камнем, еще раз внимательно осмотрел штаны, рюкзак, сапоги и полез вверх по тропе. Его заметили. Автоматчик поднял ствол и крикнул по-русски:

– Стой!

Шофер вытащил из-за водительского сиденья еще один автомат. Из салона вылез пожилой азиат в милицейской форме. Алик по-волчьи, всем торсом, обернулся, сжал зубы и, сутулясь больше обычного, заковылял прямо на стволы, исподлобья поглядывая на вооруженных людей.

– Руки! – кратко скомандовал стриженный наголо парень в сером костюме. Его непомерно большая голова торчала прямо из плеч без всяких признаков шеи.

1.Какого ты роду-племени?