Buch lesen: «Маньчжурский вариант»

Schriftart:

* * *

Часть первая
Монгольский пролог

Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет,
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет!..

На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч и суров:
Если завтра война,
Если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов!..

В. Лебедев-Кумач

Глава 1. «Как много девушек хороших…»

Одесса, август 1936 – декабрь 1938 г.

– Ни-ко-гда, ни-ко-гда, ни-ко-гда… – безнадежно стучали колеса на рельсовых стыках.

Владимир лежал на верхней полке с закрытыми глазами. Но спать ему не хотелось. Ничего ему не хотелось. А то, что хотелось, было нельзя. Нельзя было выпрыгнуть из вагона и хоть пешком по шпалам, но вернуться назад в Одессу.

А больше ему не хотелось ничего. Даже жить… Сердце сдавило такой тягучей тоскливой болью, что впору было завыть во весь голос!

Он сам был во всем виноват.

И ведь мог бы остаться в авиашколе летчиком-инструктором, если бы захотел.

Витьку Попова, между прочим, оставили инструктором, так он ходил, всем надоедая, ныл и сетовал на свою несчастную судьбу. Ведь мог же с ним поменяться местами! Но не стал! Постеснялся. Подумал – не так поймут.

Дальний Восток… «На границе тучи ходят хмуро…» Ему даже завидовали. Другой бы радовался такому распределению, а он…

Эх, да, что тут говорить! Он до последнего дня так и не решился признаться девушке в любви. Бесстрашный сталинский сокол! А теперь вот лежит на полке и скулит!.. Потому что никогда больше ее уже не увидит! Никогда!.. Никогда…

В конце августа тридцать шестого года Владимир Пономарев был зачислен в восьмую Одесскую военную школу пилотов по спецнабору.

Сначала, как и положено, был курс молодого бойца. Строевая, огневая, тактическая, физическая и политическая подготовка, общеобразовательные предметы – математика, физика, русский язык в объеме средней школы. К концу года все зачеты были сданы, вчерашние гражданские ребята приняли присягу и стали полноправными курсантами.

В декабре из спецроты была сформирована учебная эскадрилья для обучения на У-2. Правда, полеты начались только в апреле. Зимой в Одессе всегда плохая погода – дожди, туманы, слякоть. Поэтому всю зиму Владимир с товарищами просидел в классах. Они изучали матчасть, мотор и авиаприборы. Одновременно учили теорию полета, самолетовождение, теорию воздушной стрельбы. Зубрили «Курс учебно-летной подготовки школ ВВС РККА» и «Наставление по производству полетов». И только когда земля просохла, наконец-то, приступили к делу.

Полеты курсантов Одесской авиашколы проходили на западном аэродроме, расположенном километрах в пяти от основного аэродрома Одессы.

Замерев в строю, Владимир пытался унять дрожь, волнами пробегающую по телу, то ли от утренней свежести, то ли от предвкушения полета.

Комэска оглядел курсантов и скомандовал:

– По самолетам!

Летчики-инструкторы и счастливчики, которым первым предстояло сейчас подняться в небо, полезли в кабины, а остальные легким бегом направились в сторону «квадрата» – места, отведенного на аэродроме для техников и свободных от полетов курсантов.

Инструктор пономаревской группы старший лейтенант Иосиф Хотелев сел впереди. Во второй кабине У-2 устроился курсант Дьяконов. Он был первый по списку. А остальные, снедаемые белой завистью, ждали своей очереди, сидя в «квадрате».

– За-апус-кай моторы! – прозвучала команда комэска.

– Выключено! – глядя на техника, стоящего возле винта, произнес Хотелев. – Зальем!

– Есть, зальем! – провернул винт техник.

– К запуску!

– Есть, к запуску!

– От винта!

– Есть, от винта! – техник сильно дернул лопасть, срывая компрессию, и отбежал в сторону. Винт крутанулся и, чихая сизым дымом, заработал мотор. Хотелев развел руки в стороны, приказывая убрать из-под колес колодки, и самолет плавно порулил к старту.

Полет по кругу над аэродромом – взлет, четыре разворота и посадка. Несколько минут счастья…

Наконец к самолету вызвали Владимира.

– Старайтесь запомнить направление взлета и ориентиры разворотов, – через переговорный аппарат сказал Хотелев. – Взлетаем!..

Но ничего в этом полете Владимир не запомнил. Кроме захватывающего дух зрелища высоты. И ощущения бесконечности бескрайнего голубого неба.

Когда они оторвались от взлетной полосы и набрали высоту, горизонт словно отодвинулся. И под крыльями раскинулась планета. Огромная и чудесная…

Этот первый полет навсегда остался в его памяти.

Как навсегда остался в памяти прекрасный майский день, когда он впервые увидел Наталью Серебровскую…

Не заметить эту невысокую стройную блондинку с огромными льдисто-серыми глазами было невозможно! Само собой, это была любовь с первого взгляда. Все произошло неожиданно и совершенно безнадежно.

Не так уж много девушек приходится видеть курсанту военной авиашколы.

Распорядок в школе суровый – подъем в шесть утра, кросс и зарядка в любую погоду, занятия строго по расписанию, вечером – самоподготовка, в двадцать три часа – отбой. Личного времени едва хватало, чтобы погладить форму, подшить подворотничок, почитать письмо из дому да написать пару строчек в ответ. Хотя иногда, в выходной, если повезет, можно было несколько часов поболтаться по Дерибасовской в увольнении, поесть мороженого и попялиться на девчонок.

Замкомэска по строевой Иванов отпускал в увольнение только тех, чей внешний вид соответствовал его высоким представлениям о том, как должен выглядеть курсант Одесской авиашколы, будущий пилот РККА. Но это было еще не все. «Иван-царевич», как почему-то прозвали замкомэска курсанты предыдущего выпуска, отпускал в город только тогда, когда кандидат в увольнение перепрыгивал через гимнастического коня. Перепрыгнешь – свободен, а не перепрыгнешь – останешься в спортзале, отрабатывать упражнение. Капитан Иванов был не женат, не пил, не курил и все свое время от подъема до отбоя посвящал родной эскадрилье.

У некоторых курсантов имелись знакомые одесситки, но Владимир Пономарев к числу этих особо продвинутых не относился. Владимир девушек сторонился по молодости лет и природной стеснительности. На самом деле, в свои девятнадцать он даже и целоваться-то еще не умел, не говоря уже обо всем остальном.

О том, что в авиашколе появилась девушка-орденоносец, инструктор по парашютному делу, Владимир слышал, но до сих пор ни разу ее еще не видел.

И вот увидел. И пропал! Сразу и напрочь!..

Летная форма Наталье Серебровской очень шла. В затянутом в талии комбинезоне, улыбчивая и круглолицая, с коротко остриженными белокурыми от природы локонами, она вся светилась, как утренняя звезда. И глядя на Наталью, голова кружилась не у одного только Владимира. Но она поддерживала ровные дружеские отношения со всеми, никого особо не выделяя. Открытый и веселый нрав позволял ей оставаться «своим парнем» в любой компании.

До авиашколы она работала инструктором по обучению прыжкам с парашютом в Одесском аэроклубе. Было ей всего двадцать два года, но пять из них она отдала парашютному спорту. К этому времени Серебровская совершила уже более двухсот прыжков. Она окончила Тушинский аэроклуб и Высшую парашютную школу. Была ученицей Якова Мошковского. Того самого Мошковского, который получил знак мастера парашютизма СССР вторым в стране. Того самого, который в начале этого лета участвовал в экспедиции на Северный полюс и был вторым пилотом в экипаже Мазурука.

В тридцать пятом году за личную отвагу и выдающиеся заслуги в развитии советского парашютизма Наталья Серебровская вместе с Яковом Мошковским, Николаем Остряковым и другими парашютистами была награждена орденом Красной Звезды.

Эта награда никак не повлияла на нее. Она по-прежнему оставалась такой же озорной хохотушкой, как и до того, как на ее высокой груди, рядом со знаком Мастера парашютизма СССР с трехзначной цифрой на подвеске, засверкал вишневой эмалью и серебром боевой орден.

Ни о каком романе, конечно, не могло быть и речи. Владимир даже смотреть на Наталью не решался, не то, что заговорить. Хотя и считал часы до занятий по парашютному делу. Считать-то считал, но успехами не блистал. Увы, в ее присутствии у него начинало шуметь в ушах и все обрывалось под солнечным сплетением, как будто он совершал затяжной прыжок с большой высоты. Тем не менее учебную программу он осваивал не хуже других и к прыжкам был допущен.

В тот день на аэродроме работала пятерка Владимира. Организационно учебная эскадрилья состояла из двух отрядов, по четыре звена в каждом. В звене – три летные группы по десять человек, которые, в свою очередь, делились на две части для поддержания непрерывности учебного процесса. Каждый летный день одна пятерка проводила на аэродроме, а другая в классе. На следующий день они менялись местами.

Сегодня на построении рядом с инструктором стояла лейтенант Серебровская, как всегда улыбаясь утреннему солнцу. И в глазах у нее искрились веселые льдинки. У Владимира от этого зрелища привычно зашумело в голове. Поэтому он едва не пропустил мимо ушей слова Хотелева, который объявил, что сегодня вместо полетов, они будут прыгать с парашютом. Вчера им об этом не сказали, чтобы они выспались, а не тряслись всю ночь перед первым прыжком.

Владимир, как всегда, был предпоследним. Последним по списку прыгал Витька Попов… Поп откровенно мандражил, поэтому болтал без умолку. Но Владимир ничего не слышал. Он безуспешно пытался справиться с сердцебиением, так как всего в двух метрах от него находилась Она.

О том, что сейчас ему придется шагнуть в бездну, он даже не думал. Не до того было. А когда Наталья, запрыгнув на крыло, поправила лямки его парашюта и что-то прокричала, давая последний инструктаж, у Владимира от этой внезапной близости вообще дух захватило. Слава богу, Хотелев наконец дал газ, и самолет, плавно набирая скорость, покатился по траве.

Пока они набирали высоту, Владимир немного пришел в себя. «Что-то с этим надо делать. Так это продолжаться не может…» – думал он. Хотя внутренний голос и подсказывал ему, что может. Еще как может!..

Хотелев выровнял самолет на высоте пятьсот метров и убрал газ. Владимир посмотрел в зеркало. Инструктор подмигнул ему ободряюще и показал рукой на крыло. Владимир решительно поднялся, вылез из кабины, ухватившись за расчалки, а затем сел на плоскость и свесил ноги. У-2 шел с небольшой скоростью. Мотор было почти не слышно. И ветер оказался вовсе не такой сильный.

– Приготовиться! – прокричал Хотелев.

Владимир нащупал вытяжное кольцо парашюта и сунул руку в «соску» (резинку, прикрепленную к кольцу, чтобы новичок не выпустил его в воздухе с перепугу). Прямо под ногами у него раскинулось зеленое поле аэродрома. Волнения не было.

– Пошел! – крикнул Хотелев, и Владимир, не раздумывая, соскользнул вниз.

Земля стремительно понеслась ему навстречу. Воздух уплотнился под ним, как перина. На счете «три» Владимир дернул кольцо. Его потянуло назад, но скорость падения все еще была велика. Владимир отчетливо и спокойно подумал: «Что-то не так…» Он посмотрел вверх и увидел, что одна стропа парашюта перехлестнула купол. Владимир хотел достать нож и перерезать эту стропу, но понял, что сделать этого не успевает. Земля была уже близко. Он сгруппировался для приземления. И в этот момент очень сильно ударился ногами о землю. В глазах у него потемнело.

Спасло его то, что стропа перехлестнула не весь купол, а только его край. А еще то, что земля в месте приземления по счастливой случайности оказалась более рыхлой, чем в других местах. Весу на армейских харчах он еще не нагулял. Так что ничего себе не повредил, а только отбил пятки. Когда к нему подбежали товарищи, в глазах у Владимира слегка прояснилось.

Только для того, чтобы тут же снова потемнеть.

Потому что первой примчалась Наталья. Она быстро ощупала у него руки-ноги, чтобы убедиться, что Владимир цел. А потом обняла его и поцеловала.

Вот тут-то земля закружилась у него под ногами всерьез. Упасть ему не дали подбежавшие наконец друзья. Они обхватили его со всех сторон, затормошили, и только благодаря этому он не грохнулся под ноги своей красавице и не перепугал всех еще больше.

Витьке в тот день прыгать, понятное дело, не пришлось. И он потом целую неделю ходил и ныл, что вот он уже готовый парашютист, а не может прыгнуть из-за того, что у некоторых стропы купол захлестывают, когда не надо. Впрочем, это он так неумело скрывал свою зависть. Потому что комэска на вечернем построении выдал значки парашютиста всем кроме него. А еще комэска отметил хладнокровие и находчивость курсанта Пономарева, который в сложной ситуации сохранил самообладание и предотвратил несчастный случай, за что ему и объявляется благодарность.

Через неделю они снова прыгали, и на этот раз все прошло штатно. Витька получил наконец свой значок и успокоился.

А Владимир после того поцелуя как-то изменился.

Нет, у него по-прежнему перехватывало дыхание, когда он натыкался на внимательный льдисто-серый взгляд Натальи. Но теперь под ложечкой у него не холодело, как во время затяжного прыжка. Теперь его всего обдавало жаром так, что хоть прикуривай. А еще он потихоньку начал писать стихи…

Вообще-то стихи он писал для стенгазеты и раньше, еще когда учился в семилетке, а потом в деповской школе фабрично-заводского ученичества. А один раз его даже напечатали в многотиражке «За социалистический транспорт». Но это были совсем другие стихи.

Раньше он писал про радость свободного труда и комсомольцев-добровольцев. Теперь же слова сами собой складывались в красивые, но такие несовременные стихи о луне, такой же круглолицей, о волне, такой же льдисто-серой, о золоте волос и прочих совершенно неуместных, никак не связанных с героическими буднями вещах.

Разве мог он прочитать хоть кому-нибудь, например, это:

Отчего же мне так горько,
Отчего саднит?
Отчего сиянье моря
Счастья не сулит?
Безответно, безнадежно
Я смотрю в глаза.
В льдисто-голубом безбрежье
Потерялся я…

Есенинщина! Мелкобуржуазная лирика и сантименты! Да его тут же продернули бы как надо и высмеяли свои же корешки. И поделом! Он эти стихи даже не записывал. А зачем? Чтобы прятать от товарищей? Достаточно того, что он молчит, и никому ничего до сих пор не рассказал о своей безответной любви.

А как ему иногда хотелось написать письмо любимой и во всем честно ей признаться. Признаться в том, что любит ее без памяти. В том, что шепчет беззвучно и никак надышаться ее именем не может. В том, что по ночам пишет стихи только о ней.

«Какой ты красный курсант! Ты – гнилой интеллигент, товарищ Пономарев!» – ругал себя Владимир почем зря. А потом забывался, глядя в потолок, и под звучный храп спящей казармы снова складывал никому не нужные строки:

Был день как все, был день обычно-серый,
Тянувшийся неспешно, как всегда,
Но в миг, когда за крыши солнце село,
Сверкнула в небе яркая звезда…
Сиреневой чертой она скользнула
В прозрачный желто-розовый закат
И небо на мгновенье распахнула
Для тех, кто к небу поднимает взгляд…

Сделав три прыжка, Владимир окончил курс парашютного дела. И не видать бы ему больше любимых глаз. Но судьба смилостивилась над ним.

По воскресеньям курсанты, не получившие увольнительной, пропадали на стадионе или в спортзале. Работали на снарядах, бегали, прыгали, играли в футбол. Так делал и Владимир, пока небольшая группа энтузиастов не уговорила начальника авиашколы разрешить им дополнительные занятия по парашютному спорту.

Вести парашютный кружок, естественно, было поручено лейтенанту Серебровской. И теперь все выходные Владимир и еще с десяток курсантов, влюбившихся в этот спорт (а может, в руководительницу кружка, что вернее), проводили на аэродроме. Под чутким руководством настоящего мастера они и сами быстро становились мастерами.

В День Воздушного флота во время праздника после группового высшего пилотажа на истребителях силами парашютного кружка были проведены показательные прыжки.

Наталья совершила затяжной прыжок, раскрыв парашют у самой земли и заставив всех изрядно поволноваться, особенно Владимира. Он и сам просился, чтобы ему разрешили выполнить это упражнение, благо такие прыжки он уже делал во время тренировок. Но начальник школы разрешил показательный затяжной прыжок только Наталье. Остальные кружковцы участвовали в групповом прыжке, когда в небе над аэродромом повисло сразу десять куполов.

На следующий день всем участникам этого десанта приказом начальника авиашколы была объявлена благодарность и предоставлен отпуск на десять суток.

Но съездить домой у Владимира не получалось. Слишком далеко было ехать. Туда-сюда от Одессы до Новосибирска полторы недели. Приехал, поздоровался и обратно. Поэтому он с удовольствием принял предложение своего друга Лехи Маковкина отправиться к нему в гости в Воронеж. В их компанию затесался и Колька Дьяконов, тоже парашютист, как и они, и почти что Пономаревский земляк. Тоже сибиряк. Только ехать к нему было еще дальше – аж до Красноярска.

Отказаться от возможности видеть любимую целых десять дней было для Владимира выше всяких сил. Но выбирать не приходилось, потому что она тоже получила отпуск и уехала в Москву, к родителям. Набиваться в гости к ней Владимир, ясное дело, не посмел…

У Алексея были две младшие сестры – Таня, высокая, темноволосая и кареглазая, и Аня, маленькая, светленькая, с прозрачными голубыми глазами. Одной – уже семнадцать, а другой – почти. Веселые и энергичные девушки тут же взяли шефство над будущими пилотами и привлекли на помощь Татьянину подружку, длиннокосую и волоокую Тамару. Чтобы и братец не остался беспризорным.

Пользуясь последними летними деньками, ребята не расставались ни на минуту. Гуляли, ходили на танцплощадку и в кино. Бравые курсанты в роскошной форме первого срока с ало-голубыми петлицами и значками парашютистов с подвесками привлекали множество девичьих взглядов, но сестры Маковкины и Тамара присматривали за своими кавалерами ненавязчиво, но в оба глаза, так что никаких шансов у остальных воронежских красавиц не было…

Время в отпуске пролетело так незаметно, что Владимир даже удивился. Он удивлялся и тому, насколько легко ему было общаться с девушками. Никакой неуклюжести. Никакого шума в ушах. Он был самим собой, за словом в карман не лазил, вовсю шутил, и девушки смеялись и смотрели на него своими большими глазами.

В кино они брали билеты на последний ряд. И Владимир, скосив взгляд, видел, что Алексей и Тамара целуются напропалую, но сам на такое не решался. Только держал притихшую Таню за руку и все. И лишь во время прощания на вокзале, перед самым отправлением поезда, она, до этого мгновения старательно не глядевшая в его сторону и необычно оживленная, вдруг порывисто обняла Владимира и припала к его губам в долгом поцелуе.

Он опешил и ответил, как сумел, а она вдруг вырвалась, всхлипнула и убежала. Владимир пожал плечами и порадовался, что Алексей, целиком занятый своей зареванной барышней, ничего не заметил. Старший брат ведь все-таки. Объясняйся с ним потом!

Он тогда долго стоял в тамбуре, уткнувшись лбом в пыльное, закопченное стекло. Разогнавшийся поезд безбожно мотало на поворотах, а он думал о Наталье. И о Татьяне.

Являлось ли все это изменой? Танцы, прогулки под луной, походы в кино. А самое главное, этот поцелуй? И вообще!.. Неужели он такой безнравственный, что любит одну, а голову морочит другой?

Положа руку на сердце, Владимир должен был признаться, что Танина влюбленность ему льстила. То, как она на него смотрела, не могло не льстить его мужскому самолюбию. Но была ли это любовь?

Увы, как ни жаль было бедную девушку, любви к ней Владимир не испытывал. И обманывать ни себя, ни ее не собирался. Он просто весело проводил время в ее компании. И не заметил, как Таня в него влюбилась. А потом уже было поздно.

«Дон Жуан несчастный!» – поморщился Владимир.

Ничего. Отпуск кончился. Он уехал. Она осталась… Все быстро позабудется. И вообще ничего такого не было. Подумаешь, поцелуй на прощание!.. Между прочим, она – сестра его товарища. Ничего и быть-то не могло!.. И прекрасно! Завтра он вернется в школу, и все пойдет по-прежнему…

И действительно, и служба, и учеба снова пошли своим чередом. Владимир и его товарищи закончили обучение на У-2. Сам он налетал на этом замечательно простом в управлении самолете двадцать пять часов и совершил полторы сотни посадок. Осенью в школе появились курсанты-новобранцы призыва тридцать седьмого года, закончившие обучение в аэроклубах. Из них и из курсантов спецнабора были сформированы две эскадрильи. Одна для обучения на истребителях И-16, а другая – на разведчиках Р-5. Курсант Пономарев был зачислен в истребительную эскадрилью.

Зимой они опять не летали, повторяя, словно по спирали, то же самое, что делали зимой предыдущей. Но теперь изучали настоящий боевой истребитель. А еще учили, только на более глубоком уровне, аэродинамику, теорию воздушной стрельбы, метеорологию, тактику ВВС, историю ВКП (б) и многое, многое другое.

Изредка до него доходили вести из Воронежа. Колька Дьяконов переписывался с Аней. И по крайней мере с его стороны это было серьезно. Алексей регулярно передавал ему приветы от Татьяны. Но Владимир только отшучивался.

Однажды он даже получил от нее письмо. Ничего особенного. Коротенькое письмецо с фотокарточкой. Окончила медучилище. Работает в больнице. Он едва узнал в этой взрослой девушке с красиво уложенной прической и серьезным взглядом ту смешливую кареглазую девчонку с бантами в косичках, с которой когда-то ходил в кино. На письмо он отвечать не стал, но и выбросить его рука не поднялась. Так оно и лежало в тумбочке рядом с несколькими письмами от матери…

Наталью Серебровскую Владимир видел очень редко. Если на выходные выпадала летная погода и назначались прыжки. Лишь тогда он мог незаметно полюбоваться ее озорной улыбкой и природной грацией. И, хотя голова у Владимира уже не кружилась, как полгода назад – каждый раз, когда он видел ладную фигурку и нежный профиль девушки, все полыхало у него внутри.

Но все же что-то неуловимо переменилось в нем за этот маленький отпуск. Повзрослел он, что ли? Но стихи сочинять не перестал:

Там,
На краю неба.
Там,
На краю моря.
Розовое с синим.
Это мое горе…
Розовое – губы.
Синее – стынь-очи.
Мне бы одну.
Ту бы.
С нею бы все ночи…

Иногда ему казалось, что Наталья обо всем уже давно догадалась и рада, что он помалкивает и не лезет к ней с признаниями, потому что он совершенно ей безразличен, и даже противен. И он ходил мрачный и отчаянно месил боксерскую грушу в спортзале.

Иногда ему казалось, что она просто издевается над ним, когда бездумно кокетничает со своими коллегами летчиками-инструкторами, и сходил с ума от ревности и месил эту грушу еще отчаянней.

Иногда он замечал ее пристальный взгляд. Ему вдруг начинало казаться, что она все понимает и жалеет его, и это злило Владимира еще сильнее. И он до посинения ворочал двухпудовые гири. Это помогало, но ненадолго. А потом, маясь от бессонницы, опять до утра сочинял глупые стихи о несчастной любви.

В конце апреля тридцать восьмого года учебная истребительная эскадрилья убыла в летние лагеря Выгода, что в сорока километрах от Одессы.

В лагерях скучать курсантам не приходилось. Владимир налетал за лето еще двадцать часов на спарке УТИ-4 и истребителе И-16, совершив еще почти полторы сотни посадок… Правда, летчик-инструктор у них был уже другой. Иосиф Хотелев в мае месяце попрощался со своими курсантами и уехал, как поговаривали, сражаться в Испанию. Вместе с ним уехало еще несколько опытных летчиков-инструкторов и командиров звеньев учебных эскадрилий. Но на их место сразу были назначены другие. И курсанты, по правде говоря, разницы практически не ощутили. Они шлифовали навыки простого и высшего пилотажа. Учились выходить из штопора, делать петли, перевороты и боевые развороты. Тренировались в ориентировке, отрабатывали элементы воздушного боя и стрельбы по наземным целям.

Кроме того, Владимир много прыгал с парашютом, с тихим отчаянием, подсчитывая часы и минуты, которые мог еще провести рядом с любимой и которые утекали, как песок сквозь пальцы. Число прыжков у него приближалось к сотне, и он сам уже давно исполнял обязанности инструктора, занимаясь с другими курсантами.

К ноябрю и он, и его товарищи окончили курс летной подготовки на И-16 и в палатках летних лагерей ждали приказа о присвоении воинского звания и назначении к новому месту службы. А в Одессе уже проходил новый набор курсантов.

Во второй половине декабря им наконец выдали документы об окончании авиашколы, присвоили воинские звания младших лейтенантов, экипировали в заветную форму и отправили в части для дальнейшего прохождения службы.

Владимир получил назначение в Забайкальский военный округ. Поп остался в авиашколе летчиком-инструктором. Алексей Маковкин и Николай Дьяконов тоже получили назначение на Дальний Восток, но по пути вышли в Воронеже, чтобы провести там положенный после окончания школы отпуск.

А Владимир поехал дальше.

Нет, он мог, конечно, остаться в Воронеже, как, например, Николай. Но в отличие от друга снова встречаться с Лехиной сестрой не решился. Он подумал, что лучше уж приехать в полк и окунуться в служебные дела, чтобы позабыть Наталью не в объятиях другой, а просто потому, что между ними будет пять тысяч верст…

И вот теперь бесстрашный сталинский сокол и парашютист младший лейтенант Пономарев, промолчав, как рыба, полтора года и так и не признавшись любимой девушке в своих чувствах, лежал на верхней полке поезда дальнего следования, скрипел зубами и ругал себя то ли за трусость, то ли за тупость. То ли за то и за другое одновременно…