Buch lesen: «Территория»

© О. Куваев, наследники

© 2020, издательство «Паулсен»

Парадокс Куваева

«Трепещите, потомки!» – наполовину в шутку, наполовину всерьез записал в своей полевой книжке 21-летний студент Куваев, парадоксально предчувствуя свою дальнейшую незаурядную судьбу. Это было во время его первой экспедиционной практики в Тянь-Шане. После окончания третьего курса МГРИ жизнь казалась прекрасной и удивительной, а бродячее геологоразведочное будущее – желанным и ясным. И ничто тогда не предвещало, что через весьма короткое по историческим меркам время в авторитетнейшем Российском энциклопедическом словаре напишут: «КУВАЕВ Олег Михайлович (1934–1975), русский писатель», и далее про острые нравственные конфликты в его романе «Территория» (1974). Заурядные персоны и произведения в подобные издания не попадают.

Однако Олег Куваев, строго говоря, и не был обычным человеком. Много ли есть людей, которые с самого детства точно знают, кем и какими они хотят быть? А потом, несмотря ни на что, пренебрегая соображениями бытового благоразумия, с необоримым упорством прокладывает путь к своей мечте? В самом начале романа «Территория», в главе «Примечания к маршруту», есть такие слова: «Вы полетите туда самолетом… Рейс ваш окончится не на той планете, с которой начался». Куваев как раз и есть с той планеты. Похоже, он инопланетянин, сродни Маленькому принцу Сент-Экзюпери, невесть каким ветром занесенный к нам и внедренный в тело любознательного вятского паренька. Наверное, затем, чтобы, пройдя и поняв всю нашу планету, от столицы до самых окраин, от раскаленных солнцем южных гор до скованных льдом северных морей, в конце своей главной книги спросить жителей Земли: довольны ли они собой?

Творчество Олега Куваева, да и сама его жизнь полны парадоксов. Полярный геолог, представитель одной из самых романтических (с точки зрения обывателя) профессий на свете, к романтике он относился вполне иронически. «Где начинаются подлинные факты, там исчезает романтика», – писал он одному из своих друзей. А натужная газетно-журнальная «р-романтика» его просто раздражала. Уже чувствуя себя уверенно на литературном поприще, как-то «под веселую руку» Куваев написал письмо знакомому человеку в редакцию журнала «Вокруг света», озаглавленное «Оскорбление». В этом письме, по его собственным словам, он «поносил всех редакционных пижонов за то, что они пишут о всякой романтике, сидя на редакционных удобных диванах, под сигаретный дым пишут о дыме костров, а под шум воды в унитазе о тропических грозах, в общем и т. д. …» Интересно, кстати, что ни одно из ранних произведений Олега Куваева, которые он планировал создать в «романтическом духе», так и не увидели света – сам автор счел их слабыми и малокровными.

Выросший среди дремучих вятских лесов, Олег Куваев на всю жизнь прикипел душой к безлесным тянь-шаньским предгорьям и чукотской тундре. Мечтая с детских лет о морских плаваниях у берегов Юго-Восточной Азии – Цейлона, Целебеса, Явы и так далее, – он утолял эту страсть, сплавляясь по ледяным чукотским рекам, выходя на вельботах и байдарах в акватории морей Северного Ледовитого океана…

Можно и дальше перебирать куваевские парадоксы, их список далеко не исчерпан. Но самый удивительный среди них – это то, что совершенно советский и по происхождению, и по образу жизни, можно даже сказать, типично советский писатель Олег Куваев одновременно был и весьма несоветским, хотя наверняка сам никогда не задумывался об этом и не мыслил себя вне существовавшей тогда системы общественных отношений. Просто он честно смотрел жизни в лицо, стараясь описать ее как можно более правдиво и точно. Правда как нравственная категория была для него столь же естественна, как дыхание. Иначе говоря, он никогда и ни за что не написал бы слова «залп «Авроры»» об известном событии нашей истории, зная, что на самом деле это был один выстрел, да и тот холостой… У него совершенно отсутствовал конъюнктурный рефлекс, характерный для многих, если не для большинства, собратьев по литературному цеху. Поэтому парадоксальным для того времени кажется моментальный и необычайный успех романа «Территория», сразу же сделавший автора знаменитым. Роман хвалили «литературные генералы» Борис Полевой и Юрий Бондарев, им заинтересовался патриарх советской литературы академик Леонид Леонов. За журнальной публикацией последовало издание в «Роман-газете» полуторамиллионным (!) тиражом.

Избранники богов умирают молодыми. Олег Куваев не дожил до выхода первого книжного издания романа. Ему было всего сорок…

Уже после внезапного ухода автора роман получил премию имени Магаданского комсомола (1976) и первое место на конкурсе ВЦСПС и СП СССР как лучшее произведение о рабочем классе (1977). Теперь уже не все знают, как расшифровываются эти когда-то громкие советские аббревиатуры. Однако это несущественно, важен очередной парадокс – аскетичный и жесткий роман без лозунгов и красивостей, без пафосной трескотни, без единого слова о руководящей роли коммунистической партии оказался вдруг нужным всем – и людям, и власти, – как никакой другой.

С момента выхода романа прошло ровно сорок лет. За это время его перевели на два десятка иностранных языков, около тридцати раз он издавался на русском. Только за последние два года настоящее издание – четвертое по счету. Книга нужна людям, если ее покупают и читают. Что же делает роман Олега Куваева столь востребованным – и тогда, и сейчас?

Проще всего сказать, что от него невозможно оторваться, что чтение романа доставляет неизъяснимое удовольствие… Но этого недостаточно. Тем не менее здесь не будет ни рецензии, ни литературно-критического разбора. Неблагодарное дело – пересказывать своими словами талантливую прозу, особенно когда автор уже ничего не может возразить. К счастью, есть возможность узнать, что думал об этом сам Олег Куваев.

«Об чем роман? Внешне – это открытие золотоносной провинции, – писал он своему другу и коллеге магаданскому писателю Альберту Мифтахутдинову в ноябре 1973 года. – Но сие – сугубо внешне. С равным успехом можно было писать о каменном угле, участке леса для разработки и т. д. Внутренне же это история о людях, для которых работа стала религией. Со всеми вытекающими отсюда последствиями: кодекс порядочности, жестокость, максимализм и божий свет в душе. В принципе каждый уважающий себя геолог относится к своей профессии как к символу веры. Производственных романов много. Отличие моего, что герои его веруют еще и в свой образ жизни как единственно правильный».

Вот в этом и есть секрет непреходящей популярности романа, поэтому его хочется читать и перечитывать. Именно в этом! Не только в экзотике места действия, точности и эмоциональной напряженности авторского языка, убедительности выписанных образов. В смутные времена духовного разлада, когда последовательно и окончательно сошел на нет авторитет церкви и парткомов, он показывает человеческой душе путь к обретению надежной и неизменной опоры в жизни. Объединяющее его героев мировоззрение, чья основная догма формулируется короткой и ясной фразой «главное – твое дело, а все остальное – сопутствующие явления», укрепляет и возвышает их, ничуть не уступая внутренне противоречивым и основательно скомпрометировавшим себя известным идеологическим доктринам. Оно способно мощно противостоять идеям беспардонного стяжательства, развращенного беспутства, «мелкой рациональности».

Культура народа – это не только арифметическая сумма материальных памятников ушедших эпох, не только воспоминания о славных достижениях предков. Это способность сохранить и передать следующим поколениям накопленный опыт, нравственные ориентиры, нажитые знания и умения. Главным инструментом решения этой задачи с древности были книги, тексты. Роман Олега Куваева «Территория», воспевающий нерасторжимое братство людей, объединенных «святым чувством нужной работы», достойно и навсегда вошел в состав культурного наследия нашего народа «с точностью патрона, досланного в патронник»…

Сергей Колесников

Олег Куваев
Наглядное жизнеописание

ОТ РЕДАКТОРА

Можно подумать, что перевоплощая свой жизненный опыт в литературные произведения, писатель выражает только собственное отношение к действительности, в конечном счете, только самого себя (вспомним хрестоматийное заявление Флобера «мадам Бовари – это я»). В высшей степени это должно относиться к автобиографическим текстам, казалось бы, тут автор уж точно рассказывает только о себе, только о своей жизни. Но это не так. Писатель живет и действует не в вакууме, особенно если о жизни за окном рабочего кабинета узнает не из газет и эфирных трансляций, а сам с головой погружен в ее грубый и сочный поток. Выражая самого себя как продукт своей эпохи, писатель делает ее моментальный снимок. В случае автобиографии снимок этот обретает достоверность репортажа. Поэтому публикуемый очерк с куваевскими фотографиями и фрагментами его текстов позволит читателю не только представить себе личность писателя и ощутить головокружительную притягательность его мира, но и понять дух времени и обстоятельств, в которых он создавал свой роман.

На берегу Ледовитого океана. 1964 г. (фото Б. Жутовского)

Фотографии из личного архива и фрагменты из произведений и писем Олега Куваева. Композиция Светланы Гринь

Олег Куваев. О себе. Автобиографический очерк

Я родился в Костромской области в 1934 году, но считаю себя вятичем, ибо все время вплоть до института жил в Кировской области, вначале в деревне Кузьмёнки, позднее на железнодорожном разъезде Юма. Отец работал дежурным по станции, мать преподавала в соседнем селе. На примере матери я вещественно, если так можно сказать, усвоил понятия «сельская учительница» и «ликбез». Последнее слово сейчас полузабыто, первое употребляется редко. «Ликбез» – это когда мать поздно вечером шла за десять километров в глухую лесную деревню. В качестве оружия, скорее морального, она брала «вильцы» – так в Кировской области называются маленькие двузубые вилы, которые применяются при вывозке навоза на поля. В наших лесах в те годы была пропасть волков. Зимой волчьи стаи зверели. А «сельская учительница» – это школа в селе, которое также называлось Юма и куда мать ежедневно ходила за четыре километра. Это еще корова, огород, сенокос и прочее. Мы жили в деревне, и кормиться было надо. Летом мать ничем не отличалась от колхозных женщин.

Отец родился в крестьянской семье на Ветлуге, ушел на заработки, был мальчиком в булочной на станции Шарья, потом стал телеграфистом и был им в Первую мировую войну, участвовал в брусиловском прорыве, воевал в Мазурских болотах. В своей армии он первым принял телеграммы об отречении царя и о свержении временного правительства. Они у него хранились, и я их отлично помню, и я же по детской глупости их куда-то «заиграл». Позднее в армии отец стал членом солдатского комитета. До 1937 года он был начальником крупной станции Свеча Северной железной дороги.

Восьмилетний Олег Куваев. Деревня Кузьмёнки, 1942 г.

Интересы мои рано замкнулись на двух вещах: книгах и ружье. Ружье я начал выпрашивать лет с семи, но получил его, только когда учился в восьмом классе. До этого я держал нелегально добытую шомполку, к которой капсюль надо было привязывать тряпочкой, порох я добывал из железнодорожных петард, а петарды мы с товарищем воровали у путевых обходчиков.

Первую потрясшую меня книгу помню отлично, хотя она была без заглавия и без автора. Это был рассказ о нескольких поморах, застрявших на острове Малый Берун. Северная робинзонада. Да, я великолепно помню эту книгу, ибо перечел ее несколько раз, но по неизвестным мне причинам до сих пор не могу ее отыскать¹.

Уж не знаю, по какому случаю, в пятом классе у меня завелись карманные деньги, и я купил первую свою книгу в районном книжном магазине на станции Свеча: «Путешествия по Южной Африке» Ливингстона. Я бережно ее храню и сейчас. О каком-то предопределении судьбы говорить смешно, но любимыми книгами были и остаются книги о путешествиях. Первым юношеским героем был, разумеется, Николай Михайлович Пржевальский. Я чертовски жалел тогда, что не родился в его время. Красные пустыни Тибета, подошвы верблюдов, стертые на черной гобийской щебенке. Книги Николая Михайловича Пржевальского и его последователей Козлова, Роборовского читал самозабвенно (с таким же увлечением перечитываю их и теперь). В результате где-то к седьмому классу я уже твердо знал, «куда мне жить»; решил стать географом. Но сведущие люди вовремя объяснили, что профессия географа-путешественника давно отмерла или отмирает, и я, не растерявшись, решил стать геологом.

Если б все было сначала, то, разумеется, были бы геологоразведочный институт и Чукотка.

Вот эти два понятия – вуз и местность – помогли мне сформироваться.

Из выступления О. Куваева по Магаданскому радио, июнь 1971 г.

Пришел в институт с яростным честолюбием, верой: вятская фамилия еще будет на карте Союза… Первое – скромно, без шума доказать, что ты можешь все…

Из романа «Территория».

Студент 2-го курса геофизического факультета Московского Геологоразведочного института им. Серго Орджоникидзе (МГРИ). Москва. 1953 г.

На практике в Киргизии. Тянь-Шань. 1955 г. Историческая клетчатая рубашка сшита сестрой Галиной.

Десятилетку я окончил в интернате для детей железнодорожников в городе Котельниче на Вятке. Котельнич – старинный город, но он много раз выгорал, – из старины там разве что остались купеческие лабазы на Советской и сам дух старого уездного города. На правобережье Вятки, на огромных глинистых обрывах, можно было гонять на лыжах вплоть до полной возможности сломать себе шею, на левом берегу был затон для речных судов, где зимой шел ремонт колесных пароходов. Школа была хорошая, с традициями, выход же агрессивным ученическим настроениям мы находили в извечной войне интерната с окраиной Котельнича, отделявшейся от интерната оврагом.

Окончив школу, я отправился в Москву поступать в институт. Ни одного города, кроме Котельнича, я до этого в жизни не видел. Отец настаивал на физико-техническом институте, отчасти справедливо представляя жизнь геолога как бесприютную и безалаберную. Кроме того, в школе у меня обнаружились математические способности. Я внял советам отца, подал документы в физико-технический, прошел отбор, а потом с легким сердцем отнес документы в геологоразведочный, куда и был принят на геофизический факультет. В институте у нас сплотился великолепный дружный коллектив ребят. Как ни странно, в этом оказался «повинен» преподаватель физкультуры, тренер по лыжам, чемпион Союза 1940 года. Иван Иванович Николаев. Этот отличный тренер и замечательный педагог как никто умел внушить нам дух товарищества.

Ни о какой литературной деятельности я в ту пору не думал. Готовился стать правоверным геологоразведчиком и, кроме спорта и учебы, ничего не хотел признавать. Правда, «книжные интересы» несколько расширились, я стал собирать книги по Северу, и появился новый кумир – Нансен. Все-таки после третьего курса, когда нам разрешили на лето устраиваться в штат геологических партий, я отправился в «пржевальские» места на Тянь-Шань. Был коллектором в партии, которая работала на Таласском хребте. Вьючные верховые лошади, долины горных рек Аспары и Мерке, перевалы, вершины. Начальник партии нашел для меня наиболее пригодное, по его мнению, амплуа: я снабжал партию дичью, разыскивал пропавших лошадей, водил вьючные караваны при перебазировке. Благодаря этому неплохо изучил этот район Тянь-Шаня: то по нескольку суток пропадал с киргизами на горных охотах, а однажды вдвоем с проводником мы три недели искали пропавших лошадей, объездили всю Киргизию и нашли лошадей в десяти километрах от базы. Тянь-Шань меня очаровал. Желтые холмы предгорий, равнинная степь, тишина высокогорных ледников. Кроме того, я прямо сжился с лошадьми и, ей-богу, ощутил в себе кровинку монгольского происхождения. Поклялся, что после института вернусь сюда.

На практике в Киргизии. Тянь-Шань. 1955 г. Эти рога добытого на одной из тех охот козерога-тэка и теперь висят на стене в комнате-музее писателя в Болшево (ныне г. Королев Московской области).

Трепещите, потомки!

Такую полушутливую, полусерьезную запись сделал тогда в своей полевой книжке 21-летний студент Куваев.

Дипломник МГРИ. 1957 г.

Зимой случилось «событие» – я как-то незаметно написал рассказ «За козерогами». Типичный охотничий и очень слабый рассказ. Но его опубликовали, я не придал этому никакого значения.

Позднее работал в верховьях Амура. Это был старый золотоносный район, с почти выработанными рудниками, освоенный и заселенный. А в 1957 году поехал на Чукотку, просто хотелось ступить на коричневый угол карты, о котором даже в лекциях по геологии Союза говорилось не очень внятно.

Наша экспедиция базировалась в бухте Провидения, позднее мы рейнским речным пароходиком – остатки репараций, невесть как попавшие на Север, – проплыли в бухту Преображения и оттуда на двух тракторах отправились с работой к заливу Креста. Еще в бухте Преображения я понял, что погиб. Ничего похожего мне видеть не приходилось, как не приходилось раньше ходить на вельботах за моржами с чукчами, охотиться с резиновых лодок в море. Позднее начались нечеловеческие «десанты», когда все – от спальных мешков и палаток до примусов и керосина – люди несли на себе. Мы разбивали стоянки в молчаливых горных долинах, встречали пастухов, и всюду была тундра, очарование которой, кажется, еще никому не удалось передать. Я вырос в вятских лесах, но меня тянуло именно в безлесные пространства вроде тянь-шаньских предгорий или чукотской тундры.

Чукотка.1957 г. На обороте снимка автограф О. Куваева:

Грузимся на катер. Залив Креста. 1957 г.

Преддипломная практика. Чукотка. 1957 г. На обороте снимка автограф О. Куваева:

Трактор попал в талик.

Куваев обдумывает свою первую повесть…

Экспедиция окончилась довольно неудачно: погибли оба трактора, нам пришлось пешком выбираться на берег залива Креста, где ждали вельботы, потом в течение двух недель пережидать шторм, питаясь моржатиной. Над заливом каждый вечер повисали ужасные марсианские закаты на полнеба. Все это меня окончательно доконало, и на обратной дороге я залетел в Магадан, договориться о заявке в институт. Я был уже студентом шестого курса и через полгода должен был защищать диплом. В Магадане охотно пошли навстречу, заявка была послана, но чтобы попасть на Чукотку, еще долго пришлось обивать пороги в министерстве: нашу группу готовили к несколько иному профилю.

Но на Чукотку я попал. И в феврале 1958 года оказался в Певеке на берегу Чаунской губы в должности начальника партии. Певек частенько называют чукотским Клондайком.

В чукотской тундре с охотничьими трофеями. 1958–1959 гг.

Олег Куваев (слева) в гостях у чукчей. Чукотка. 1957–1959 гг.

…Я точно знаю, что сердце мое навсегда отдано тем, кто живет на окраинах государства. Людям с тихим светом в душе.

Из документальной повести «Дом для бродяг».

А ведь мне повезло в жизни – я уже видел и держал в руках розовую чайку, и мы вместе пили из алюминиевой ложки коньяк на Ятролявеем и слушали, как плачут на озерах гагары, и наши спины сгибались под тяжестью гусей. Не каждому посчастливилось замирать от ужаса в Восточно-Сибирском море, не каждый чуть не плакал от злости на тридцатом километре кочек. Я благодарен своей работе за это, но теперь надо уже выходить за ее рамки, так как работа – это промышленность, это жесткие рамки, это ненавистная техника, вертолеты и самолеты, это нудное сидение над отчетами…

Из письма О. Куваева старшему другу, геологу А. П. Попову.

Чукотка. 1958 г.

Начальник геологоразведочной партии Олег Куваев (сидит у костра). Чукотка. 1959 г. Снимок был послан А. П. Попову, на обороте автограф О. Куваева:

Велик и отважен русский народ. Еще месяц назад эти мальчики не видали ни черта, кроме Владимирской колхозной земли, а сейчас вот уже восьмые сутки прутся пешком вброд через реки и кочки с двухпудовыми рюкзаками. Неизвестно куда ведет их несолидный начальник, и жрать хочется до истерики – а ничего, смеются. Отличные парни. Ведь все-то это за одну тысячу рублей в месяц².

Поселок Певек. Чукотка. 1958–1959 гг.

Незадолго до моего приезда здесь открыли хорошее промышленное золото, в геологическом управлении и в поселке жизнь била ключом. Но система работы крепко отличалась от системы столичных экспедиций. Тундра здесь не была экзотикой, люди просто жили в ней обычной и привычной жизнью. Материальная база управления была слабой, и всякий начальник партии и сотрудники ее в значительной степени стояли в зависимости от собственной энергии, энтузиазма и… физической выносливости. Я прожил там почти три года, даже научился ездить на собачьих упряжках, все это послужило отличной школой. В управлении царил дух легкого полярного суперменства, что только помогало работе. Работа, собственно, была основным занятием, и просидеть до 12 ночи в управлении не считалось чем-то необычным, особенно когда подходил срок сдачи отчета.

Изобилие впечатлений требовало какого-то выхода, и я вспомнил о своем единственном опубликованном рассказе. Меня перевели к этому времени в Магадан в Центральное геологическое управление Северо-Востока.

…с седьмого класса я отравился мечтой о тех странах, что лежат за горизонтом, кончил институт, и вот, проработав два года, понял, что даже профессия геолога или геофизика не дает полного удовлетворения этой мечте. Сейчас у меня богатейшие возможности для научной работы и карьеры. Можно даже говорить о кандидатской кличке через четыре-пять лет при определенной интенсивности труда. Ну а дальше что?

…Сейчас я пишу интенсивнейшим образом. Я вполне согласен с Вашим тезисом о том, что не важно сразу печататься – важно научиться писать хорошо, так хорошо, чтобы в любом обывателе разбудить дремлющую в нем душу кочевника. Вот что главное…

Из письма А. П. Попову.

Чаунский залив, Чукотка. 1959 г. Автор на переднем плане.

На обороте автограф О. Куваева:

Вот это и есть наша знаменитая шхуна «Золотой петух», которая честно служила мне на море и на реках и дала радость и счастье больше, наверное, чем дает это иной раз даже шибко любимая женщина.

Чукотка. 1961–1962 гг. О. Куваев первый слева.

Чукотка. 1961 г. Снимок был послан сестре Галине, на обороте автограф О. Куваева:

Задавленный природой человек на берегу губы Нольде. А шапка-то на нем папкина.

Остров Врангеля. 1962 г. – автограф О. Куваева на обороте (сам автор на снимке слева).

С чукчей-каюром на острове Айон. 1963 г.

На обороте автограф О. Куваева:

Остров Врангеля. 1963 г. Работа на льду.

К этой новой руководящей должности я, видимо, не был приспособлен – затосковал и неожиданно для самого себя уехал в Москву. «Вокруг света» напечатал в 1962 году несколько моих рассказов. Я пытался как-то взвесить все, что произошло.

В общем-то, это были, пожалуй, стандартные размышления о смысле жизни. В результате я самостоятельно додумался до апробированного поколениями вывода, что главное – это работа, вернее, степень ее интересности. Все остальное – сопутствующие явления. Работа может быть разной, и всякая клановость или кастовость не делает чести уму апологета какой-либо профессиональной замкнутости. Главное – работать с азартом.

К тому времени, когда меня посетили эти благие мысли, в Магадане организовался Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский институт, и меня пригласили туда. Институт был хорошо организован и давал большой простор инициативе. Я руководил группой, которой удалось провести исследования на острове Врангеля. На легких самолетах Ан-2 мы делали съемку по дрейфующим льдам Чукотского и Восточно-Сибирского морей. Здесь тоже приходилось изворачиваться любыми способами подешевле: собаки вместо вездехода, фанерная лодка вместо катера, байдара и резиновая лодка вместо вертолета. За три года я сдружился с летчиками Полярной авиации, с байдарными капитанами, каюрами.

Занятия литературой становились чем-то вроде второй профессии. Вышла книга, готовилась к печати вторая, и потребность писать забирала все большую власть.

Вероятно, занятия литературой могут увлечь человека даже сугубо научного склада ума, не только врожденных гуманитарщиков. Человек как объект – самое сложное из всего, что выдумано природой, и процесс создания, допустим, рассказа, который заранее рассчитанным образом подействует на читателя, задача неизмеримой сложности и увлекательности. Идеал ее недостижим, и именно отсюда, мне кажется, идут рассуждения о литературе как «проклятом» ремесле, которое невозможно бросить.

Остров Врангеля. 1962–1963 гг. Снимок был послан А. П. Попову, на обороте автограф О. Куваева:

Андрею Петровичу от последнего романтика Севера. Вот это, наверное, и называется счастьем.

Остров Врангеля. Апрель 1963 г.

«Я счастлив, что родился в то время, когда полярные путешествия на собаках еще не отжили свой век». К. Расмуссен.

Из записной книжки О. Куваева.

Чукотка. 1962–1963 гг.

…Люди просят у жизни всякого: кто денег, кто красоты, кто талантов. Пусть же даст мне Фортуна возможность шляться по планете именно так, как я хочу, и умение писать об этом так, чтобы жирным дачникам не спалось по ночам, – и счастливее меня не будет человека. Удивительно и прекрасно каждое место на земле, и люди обязательно должны понять это. Может быть, посмотреть, как мчится по кочкам вспугнутый олень, не менее достойное занятие, чем слушать «Пиковую даму»…

Из письма А. П. Попову.

С Васей Тумлуком. Чукотка. 1963 г.

Радостная была встреча <с ним>. И мы лежали в пологе, и пили чай, высунув голову наружу, и дым резал глаза, и псы лежали и не открывали даже глаз, когда перешагивали через них… Спать на оленьих шкурах, пить черный чай без сахара, есть рыбу, сваренную в нерпичьем жиру, – здорово все это! И голова отдыхает лучше всяких сочинских пляжей.

Из записной книжки О. Куваева.

В калейдоскопе людей, встречающихся на Севере (а контингент их там, видимо, более калейдоскопичен, чем в других местах, ибо сюда приезжают люди с определенным потенциалом энергии), меня всегда интересовали так называемые чудаки. Чудаки в жизни необходимы – это общеизвестно. Это люди, которые руководствуются нестандартными соображениями и, во всяком случае, не житейской целесообразностью поступков. В довольно неприглядной картине непостоянства кадров на Севере подавляющее число убывших составляют люди мелкой рациональности. А чудак поселяется прочно, он надежен в этом смысле. К тому же знакомые призывы к молодежи – «на освоение» – изобилуют сплошь и рядом истертыми фразами, которые потеряли способность эмоционального воздействия. Я убежден, что человек очень долго (по крайней мере, до того возраста, до которого мне удалось пока дожить) остается мальчишкой, который запоем читает о приключениях на какой-нибудь Амазонке и склонен к авантюрам в хорошем смысле этого слова.

Омолонская экспедиция.1970 г.

Сплав по реке Амгуэме. Чукотка. 1963 г.

По полученным сведениям, вода в Амгуэме прет со страшной скоростью. На море стоит лед… плавать на вельботах вряд ли будет возможно. Значит, на 200 километров реки – пятнадцать суток времени…

Хочу сделать остановку в нижнем течении и сходить на озеро Якитики. Оно стоит в пустынных горах, в семидесяти километрах от русла. Уж очень хорошо название – Якитики. В Южной Америке есть озеро Титикака, я как-то еще в школе начитался о нем всякой чепухи. Ну, заменим пока Титикаку озером Якитики. Романтика, леший бы ее побрал! Хорошо все-таки жить на этом свете, когда существуют река Амгуэма, озеро Якитики и лагуна Ионивеемкуэм, куда мы попадем через месячишко… В общем, жизнь прекрасна и удивительна…

Из письма О. Куваева Е. П. Негребецкой – геологу, родственнице А. П. Попова.

И не надо скучнить жизнь, дорогу – мечте и фантазии! Однако и всяческие розовые коллизии, надуманная чепуха – лишь бы попышнее – там, где сам повседневный труд схож с приключением, – такая трактовка «жизни» граничит с беспрецедентностью обдуманной лжи. Я, в частности, говорю о литературе о геологах, ибо весь мой жизненный опыт пока связан именно с геологией. Геология ныне – наука и производство, она все более становится четким промышленным комплексом и дальше будет развиваться именно по этому пути. Надуманные истории про последнюю спичку, трехпудовый рюкзак, закаты и «ахи» над месторождением: «здесь будет город» – звучат чаще всего оскорбительно для геологии. Все случается в силу жесткой необходимости, но это нельзя возводить в ранг сугубо типичного. Вот именно в этом я вижу на ближайшее время свой долг пишущего человека, это долг перед товарищами по профессии, с которыми вместе приходилось работать, радоваться, рисковать и просто жить³.

Олег Куваев 

Во время одиночного сплава по Омолону.⁴ Чукотка. 1970 г.

Когда-то давно, в период полного душевного разлада и физического тоже, я навязчиво думал: «Ты, Олег, уже – все». Тогда собрал я в себе последний кисель и сплавился в одиночку по Омолону на долбленке… Через 400 километров сего сплава я пришел к выводу: «Ты, Олег, еще ничего». Много что пришло в голову во время этого одинокого плавания, которое местные жители считали невозможным.

Из письма читательнице, ноябрь 1974 г.

Дом стоит на берегу большой таежной реки, отмеченной на большинстве карт Союза. Река эта впадает в реку, которая уже отмечена на всех картах мира. А большая река самостоятельно впадает в Восточно-Сибирское море… Полярный круг проходит где-то рядом. Точного адреса я не называю, так как это дом для бродяг, а бродяги должны находить дома сами.

Из документальной повести «Дом для бродяг».

Есть, черт возьми, вечные категории. К этим вечным категориям я без колебания отношу склонность человека к странствиям. Не будем бояться слова «бродяга»… Странствия обогащают душу, лечат ее, если она больна…

Из предисловия к так и не вышедшему сборнику «Дом для бродяг» издательства «Современник», 1971 г.

Во время сплава по реке Олой. Чукотка. 1971 г. (фото И. Шабарина)

Из разрозненных мелочей возникает неуловимый аромат прошедших времен. Именно он помнится всегда ясно и точно.

Из рассказа «Через триста лет после радуги».

Кем бы ты ни был, чем бы ты ни занимался, допустим, шофер ты, шурфовщик или литератор, в своей профессии все-таки необходимо стремиться к высокому уровню настоящего профессионализма. Иначе нельзя.

Из выступления О. Куваева по Магаданскому радио, июнь 1971 г.

С А. П. Поповым. Полесье. 1974 г. (фото С. Гринь)

Был высший смысл, был «момент истины»… и в каких бы неожиданных сочетаниях ни шло коловращение лиц и имен, где-то среди этих лиц попадутся бывшие или теперешние самолюбивые мальчики, которым снятся гибельные выси и которым суждено стать знаменитыми. За Полярным кругом работают другие двадцатилетние, а те, с кем молились единым богам, сейчас уже обрастают учеными степенями и должностями… я верил, что должности, звания и комфорт не погасят в нас священный огонь, горевший во времена, когда мир казался нам сосредоточенным за Полярным кругом или там, где рискуют.

Из рассказа «Устремляясь в гибельные выси».

Со Светланой Гринь. Переславль-Залесский, 1974 г. (фото А. Чайко)