Buch lesen: «В усадьбе помещицы Ярыщевой»
I
Воскресный летний день собирался быть особенно жарким. Солнце как-то сразу показалось на безоблачном небе и скучно, без предрассветной прохлады, уставилось в оголённые берега большой извилистой речки. Там, выше речки, раскинулось большое торговое село, грязное и серое, под цвет остальной округи.
У базарных лавок сидели и стояли толпы жнецов из татар в ожидании найма.
Это был первый базар и первая наёмка на жнитво в это лето. Урожай был хороший, и цены на работы ожидались высокие. На площади показался, приседая и смешно оглядываясь, словно за ним гнались, Кирилл Архипович, приказчик одной маленькой экономии барыни Наталии Ивановны Ярыщевой. Опросил цены на жнитво и, услышав про пятнадцать рублей, убежал без оглядки. Татары-жнецы проводили его с базара свистками, улюлюканьем и смехом. Кирилл Архипович, с мягкой курчавой бородой, с громадной лысой головой и мелкими чертами лица, прибежал сам не свой на двор, куда заехал было, и обратился к хозяину, хлопнув руками:
– Беда! Пятнадцать рублей.
Хозяин двора катил в это время бадью по двору и, остановившись, равнодушно ответил:
– Вот как хлещут!
– Чего ж теперь делать? – спросил приказчик.
– И не знаю.
– Ехать надо домой, – вздохнул приказчик.
Крестьянин покатил бадью дальше под навес.
– Аль раздумали орать?
– Да как брать-то? – Кирилл Архипович почесал затылок. – И не соображусь теперь… Жать двадцать десятин, а всех денег сто двадцать рублей всего-то у нас: половину не сожнёшь на эти деньги.
– Не сожнёшь поэтому.
– А, ведь, поколь жнёшь, да когда ещё молотить там, да в город продавать, а их рассчитывать надо: ждать не станут.
– Не станут.
– Ах, ты грех! Ехать надо посоветоваться… Думал пораньше выбегу на базар, поколь цена не разыгралась, а вот…
– Дешевле не будет нынче…
– Ехать надо…
Кирилл Архипович ещё поохал и стал запрягать. Запряг, рассчитался, попрощался, сказав с каким-то придыханием: «Ах, ну до увиданья», сделал с обычным приседанием ещё для чего-то круг возле своей плетушки, уселся и тронул.
Он уже проехал почти всю улицу, всё смотря куда-то в сторону, как вдруг воскликнул, освобождаясь от задумчивости:
– Ах, кулёк-то!
Он внимательно осмотрел сиденье, заглянул под козлы, приподнял тонкий слой находившегося в плетушке сена, но кулька нигде не оказалось. Кирилл Архипович ещё нерешительнее несколько раз оглянулся, вероятно, в надежде, не догадается ли сам кулёк прибежать к нему, но, не дождавшись, вдруг засуетился и поворотил назад.
Хозяин квартиры, увидев его, отворил ворота, и Кирилл Архипович въехал опять во двор.
– Здравствуйте опять, – сказал он растерянно, сойдя с плетушки.
– Здравствуйте и вы, – ответил равнодушно крестьянин.
Кирилл Архипович снова поздоровался с ним, а также с вышедшей хозяйкой. На мгновение он замер в сладостной истоме и сообщил:
– А я, ведь, кулёк-то забыл. Гляжу, где он? Ах, назад ехать надо!
– Недалеко пахнулись ещё…
– Не далеко… вот тут на углу – против лавки… Как его?
– Аксёнова?
– Она… Гляжу: нет кулька… Ах, ты грех! – Кирилл Архипович постоял ещё, подумал, покачал головой и, приседая, пошёл в избу за кульком.
– А я тоже гляжу на кулёк, – провожала его хозяйка, – думаю, что он, мол, оставил его? Мне бы скричать, а я, вишь, не смекнула тоже…
– И я тоже не догадался… Ну, до увиданья ещё раз.
И ещё раз попрощавшись с хозяйкой, Кирилл Архипович с кульком в руках вышел из избы во двор.
– Ах… не надо бы заезжать было во двор, – спохватился он.
– Поэтому не надо бы, – согласился и хозяин, – я гляжу, едете, ну отворил ворота.
– Я ведь только вот за кульком…
– Известно, не оставлять же…
– Как же теперь? Не поворотишься ведь… выпрягать?
– Не знаю… Так, что ль, попробовать? Айда-те так попробуем. Я лошадь заводить стану, а вы задок-то относите.
Общими усилиями дело обошлось без перепряжки и, повернув лошадь, приказчик барыни Ярыщевой покатил, наконец, с базара, сопровождаемый напутствием хозяина: «Ну с Богом!»
Кирилл Архипович, склонившись на бок, ехал и ломал голову, как ему быть. По пятнадцати рублей – двадцать десятин обойдутся триста рублей. Ста восьмидесяти не хватит. Главное то, что сам же он и подбил свою барыню усилиться посевом на эти лишние двадцать десятин. Обыкновенный порядок в имении был таков, что в экономии сеялось столько, сколько можно было урвать, так сказать, не в счёт, без денег. Сдаётся, например, крестьянину десятина земли под посев; цена – как у людей, а один рабочий день выговаривается не в счёт. Одну десятину взял – пеший рабочий, две – с лошадью. Часть земли снимала своя деревня и не в счёт убирала пять десятин.
Конечно, это было немного, но и деревня барыни только и жила тем, что занималась нищенством. Так и в земской статистике в рубрике промыслов она значилась: «занимается нищенством». Как дадут повестку, чтобы подать взносили, и разбредётся деревня. Насобирает и взнесёт. И всегда исправно. За эту исправность и заботливость и местное начальство уважало деревню и задолго обыкновенно до сбора её первую извещало: готовьтесь, дескать.
– Что ж и умно, – говорила про крестьян своей деревни старая барыня, – сами видят свою слабость и спасаются… А другой ведь только и догадается, что в кабак последнее снести.
Но зато, когда её крестьяне попробовали было поторговаться с ней насчёт дарового посева, она ответила:
– Ну, уж, батюшки, кому другому, а уж вам-то не грех и потрудиться на меня старуху: за вас люди подать-то платят…
– Нынче где уж? – говорили крестьяне. – Действительно, значит, когда цена живёт на хлеб, так будто и ладно, а теперь ничего не стоит хоть и наше дело: день-деньской маешься, плечи от тяготы оборвёшь, хлеб собираючи, а продай его, и гривенника не выручишь за день.
В нынешнем урожайном году промысел крестьян барыни Ярыщевой, действительно, был не из очень доходных.
Крестьяне других деревень, видя, как трудятся нищие, только лукаво подмигивали на них и говорили:
– Обижаются же… в убыток работа приходит.
Жалела и барыня Ярыщева крестьян своей деревни:
– Нынче уж, конечно, не ваш год, – говорила она, – ну так, ведь, надо же и людям.
– Известно, – вздыхали покорно нищие.
В общем дарового посева у барыни Ярыщевой набиралось десятин до тридцати. Сенокос ли продавался, лес ли, во всём было установлено правило вырядить не в счёт известное количество работников. Конечно, крестьяне-арендаторы торговались, но старушка-помещица добродушно уговаривала и шамкала своим беззубым широким ртом:
– И-и, батюшка мой! что тебе услужить старухе? Доходов у меня мало, а расходов-то выше головы… Сам знаешь, ведь, батюшка.
– Известно.
– Я сама, ведь, ваш хлеб, да щи только и ем… Не мотущая, не картёжница…
– Спаси, Господь…
– Только что вот внуки… Ну, так ведь, батюшка, и их без образования нельзя оставить… И им ведь расходу больше моего ещё будет.
– Как можно…
– Ну, так вот, батюшка, и сам видишь… У меня же и тихо, спокойно: чтоб вот тебе я сдала землю, а там другому передала, – вон как у панков, – у меня этого нет, батюшка. У меня как в амбаре – всё в сохранности.
– Что говорить! Из-за этого уж, прямо сказать, и платим будто лишки.
– Так не жалей, батюшка, не жалей… Земля моя хорошая, дай тебе Бог засыпаться хлебом от моей земли.
И видя, что крестьянин убеждается, старуха спрашивала:
– Ну, что ж, надумался?
– Да видно… Что же станешь делать?
– Ну и с Богом… А вот, не дай Бог, лихоманка тебя схватит, или живот, – приходи, батюшка… Приходи – безо всякого.
– Спасибо…
– Ну, спасибо, батюшка, и тебе, я за тебя Богу помолюсь… Что тебе день? Ты – день, другой – день, а мне старухе помощь. С миру по нитке – голому рубашка. Я, батюшка, прямо… Мне что таиться? Что было вот наследственного, то ведь и осталось… А от мужа да зятя долги одни остались… Все, батюшка, сплатила, все – до копейки! Внучатам-то, – старуха радостно понижала голос, – чистенькое, как яичко облупленное, достанется именье-то.
– Ну, до увиданья, Наталья Ивановна, – подымался со стула крестьянин.
– Ну, прощай, батюшка, прощай…
Барыня жала руку и провожала гостя.
– Хоть уж дорого, да уважительная, – говорили окружные крестьяне. И если спрашивали их: «что за человек барыня Ярыщева?» – отвечали в один голос: – «Одно слово – не было такой и не будет… Уважительная барыня!»…
А Кирилл Архипович всё подвигался с базара ближе к усадьбе и всё думал. Уже показалась церковь соседнего села Дмитриевского, когда вдруг в его голове мелькнула счастливая мысль. В Дмитриевском он повернул свою невзрачную лошадёнку в ту улицу, где жил староста Матвей Фёдорович, и остановился у ворот просторной в три окна срубленной избы. Изба и все постройки на дворе имели аккуратный вид той зажиточности, при которой как-то само собой хозяин не ленится и гнилое бревно своевременно заменить новым, и свежей соломой крышу укрыть, а то заменить эту опасную крышу и глиняной, которая не вспыхнет, как костёр, от одной случайной искры.
Был праздник, и хозяин избы сбирался в церковь. В ожидании благовеста, староста, в новой синего сукна поддёвке, ходил по двору и заглядывал от нечего делать то в тот, то в другой угол своего двора.
– Ах, здравствуйте, – приветствовал его с своим обычным растерянным видом Кирилл Архипович, появляясь в калитке, – а я ведь к вам.
Матвей Фёдорович видел и сам, что приказчик приехал к нему, и в это мгновение его занимал лишь вопрос: насчёт чего мог бы приехать этот приказчик?
– Заходите, – флегматично пригласил староста.
– А я ведь на лошади.
– Ну, так что? Во двор заезжайте, а то так привязать можно.
– Так привязать, что ль? не уйдёт, чать.
– Куда ей уйти? не рысак.
– Какой рысак!
Кирилл Архипович вернулся к лошади, а за ним вышел на улицу и хозяин. Пока приказчик привязывал лошадь, хозяин неопределённо глядел на его немудрую плетушку, немудрую запряжку, немудрую лошадь.
