Buch lesen: «Слёзы Пасифаи по быку»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОТ НАЧАЛА ДО СЕРЕДИНЫ

Если подумать, давай не поедем в Камелот.

Это глупое место. (Король Артур)

«Монти Пайтон и Священный Грааль» 1975

ГЛАВА 1. РАФАЭЛЬ

Если забраться на крышу многоэтажки, то панорамный вид города в это время может порадовать смотрящего своей умиротворяющей статикой. Ночные фонари ласкают невидимый взгляд жёлтым кадмием, рассыпаясь тонкой паутиной по всему открывающемуся пространству. Свет в последнем бодрствующем окне выключили с четверть часа назад, из-за чего большая часть крыш спряталась в безмолвной тьме, и только плеяда красных огоньков свидетельствует о присутствии таковых.

Летние ночи буквально созданы для человека: мало того, что прохлада компенсирует ужасы жаркого дня, погружая тело в комфортную среду, так ещё и поднимает моральный дух, но из-за комендантского часа случайных людей на улице не встретить. Даже законченный выпивоха уже мирно спит с приоткрытой форточкой в надежде на честно заработанный досуг нового дня.

В кратко описанном пейзаже появляется маленькая неувязка. Если спуститься с крыши, пройти неспешным шагом по центральной аллее, свернуть внутрь двора за магазин «ЭДЕМ», а затем, пройдя парковку, обогнуть детскую площадку, то у одного из жилых ульев обнаружится вялая суматоха.

С парковки услышится возня. Ближе к детской площадке заметится фургон белого цвета с красными лампасами вдоль корпуса. С окна первого этажа обнаружится намёк (достаточно явный для такого умиротворённого городского пейзажа) на зажженный свет, просачивающийся через тончайшие нестыковки жалюзи, а у подъезда станут различимы несколько тел, которые своею кучностью образовали цельное пятно. Если же внимательно сощуриться на соседние окна без света, то от некоторых из них повеет незримым любопытством.

Но давайте не отвлекаться почём зря на окружающие детали, а сосредоточимся на конкретном фрагменте: ближе к центру композиции возня усиливается, на свет показываются действующие лица.

Коротко забритыми затылками стоят две мужские фигуры. Над головой что пониже поднимается никотиновая дымка. У второго проглядываются черты разведённых лопаток. Скорее всего руки сплетены на груди в замке. Эти два тела невольно образуют вертикальные границы картинной плоскости, в которую вписываются ещё четыре персонажа.

К левому углу воображаемой картины прижимается неказистый мужичок в ночной рубашке с плешью на макушке. Его маленькие глазки на толстом лице смотрят с виноватой озабоченностью, выискивая зрительного контакта с человеком, которого ведут двое мужчин неразличимо похожих на первых двух.

Виновник сложившейся сцены не оказывает никакого сопротивления. Напротив, с обыденным спокойствием в глазах идёт он самостоятельно, от чего работа казённых палачей заключается лишь в подстраховке. Да и приобнимают они мужчину за локотки скорее по привычке, не подавляя его собственного стремления пройти в машину.

Внешность мужчины имеет здесь не последнее значение, учитывая то, как часто нам придётся сталкиваться с ним на протяжении всего повествования. Стоит изучить этого джентльмена как друга (или не самого лицеприятного родственника из третьего эшелона), чтобы затем воспроизводить в уме образ, с лёгкостью представляя его внешность, во время происходящих с ним же манипуляций.

Это Рафаэль. Ему чуть меньше сорока лет. Средний рост, не вызывающий никаких ассоциаций. Кудрявые волосы средней длины. На его симпатичном лице имеются густые усы, а щетина на щеках и подбородке только уравновешивает такой сомнительный декор. Глаза карие, в чём-то печальные. Такое выражение встречается у совестливых собак крупных пород, когда те провинились перед своим хозяином. Можно смело сказать, что Рафаэль вполне себе ничем не примечательный человек, чьи черты никак не смогли бы вписаться в понятие «особые». Единственное, за что цепляется читательский взгляд, это надпись на его бежевой футболке: «Make like a tree and get out of here»¹.

Когда Рафаэль ровняется с полным мужчиной в пижаме, тот не упускает случая сказать:

– Рафаэль, друг… ты прости меня сердечно. Точнее не так, поставь себя на моё место: у меня ведь маленькие дети, работа с утра пораньше, а ты…

– О чём вообще разговор, – Рафаэль делает аккуратный шаг в сторону говорящего, мягким движением хлопая соседа по плечу на мгновение задерживая ладонь. – Ты всё сделал правильно.

– Ты пойми, я не держу на тебя обид.

– И за это я тебя очень ценю как соседа. – подытожил Рафаэль, продолжив своё умиротворённое шествие.

Никаких разговоров более не последовало. Сосед, козырнув в последний раз на окна, отправился к себе домой досматривать беспокойные сны. Смутьян же, не оглядываясь под изменённой перспективой, уселся в карету, вернув ночному городу молчаливую целомудренность, которая через три часа будет сдаваться, уступая место удушливой жаре.

В салоне машины не так свежо, хоть форточка боковой двери и приоткрыта. Приятно урчит приглушенный звук мотора, рассеиваясь в голове подобно дымке утреннего рассвета.

Уснуть Рафаэлю не дают тихие голоса санитаров, что сидят рядом, повёрнутые к нему в профиль. У одного из них примечательный орлиный нос, а помимо него мощные челюсти. У его собеседника лицо мягкое, овальной формы. Сам разговор строится вполне пустячный, да и нужен он в данный момент больше не для получения информации, а для взаимной поддержки, чтобы элементарно не уснуть при исполнении.

– Вчера пересматривал игру Ирмы Урреи². – негромко начал диалог орлиный клюв.

– Это которую ты показывал на прошлых выходных?

– Её самую.

– И как она в этот раз?

– Также хороша, это ведь старинная запись.

– Ну, знаешь, бывает так, что с каждым разом если пересматриваешь фильм там или песню переслушиваешь, то начинаешь замечать всё больше деталей.

– Есть такое.

– И когда после всех этих многочисленных пересмотров ты начинаешь улавливать мелочи, которые раньше не замечал, то и сам продукт вроде как меняет к себе отношение.

– Точно.

– Так вот, послушай. Обычно детальность меняет отношение к самому продукту только в лучшую сторону. Я ни разу не слышал, чтобы новые детали, допустим, в фильме, наоборот вызывали негативное отношение. Это противоречит логике.

– Соглашусь.

– Вот я и спрашиваю тебя, как Ирма управлялась с шарами в этот последний раз?

– Неизменно ловко, мой друг, как и двадцать лет назад, когда отец показал мне запись этого чемпионата.

– Ничего качественно нового ты не заметил?

– Думаю, что нет, но только потому, что видел эту игру с десяток тысяч раз.

– Знаешь, это странно.

– Что именно?

– Вот так пересматривать одну вещь бесчисленное количество раз.

– Но ты ведь переслушиваешь любимые песни?

– Песни на то и песни, чтобы их пересушивать.

– А запись памятного чемпионата по боулингу чем хуже?

– Там нет музыки.

– Зато есть боулинг.

На целую минуту повисает тишина, которую прерывает санитар с мягким лицом:

– Вот только знаешь в чём основное различие?

– Ты про что?

– Про музыку и боулинг.

– …

– Ну, вот я музыку пишу и слушаю.

– Так.

– А ты в боулинг не играешь.

– Не играю.

– Тогда зачем тебе пересматривать эту игру?

– Не знаю, может, потому что там красивые женщины ловко управляются с тяжелыми шарами, а может потому, что моему отцу нравилось пересматривать эту запись. Знаешь, когда ты сказал эту мысль вслух, то теперь мне действительно кажется такое увлечение этой записью – бессмыслицей. Но в то же время мне только захотелось ещё раз глянуть на эту архаику.

– Прости, если вдруг расстроил тебя.

– Да нет, всё хорошо.

– Боулинг – красивый вид спорта.

– Да.

– Другие ведь смотрят футбол там или хоккей, хотя сами ни разу в жизни не пинали мяч, да и клюшку не держали.

– Так и есть.

– А боулинг – сложный вид спорта.

– Филигранный.

– Именно… Зрелищный.

– Очень.

– Особенно женский.

– В особенности он.

Санитары потихоньку впадали в сонный транс. Рафаэль заметил их тяжелые веки, которые с каждым морганием всё дольше держали глаза под своим тонким покровом.

– Простите, но как же отдельно взятая личность?

Два взора синхронно метнулись в сторону голоса. Рафаэль приподнялся с носилок, приняв сидячее положение. Его силуэт с блуждающим в пространстве взглядом вклинился между двух голов.

– Вы про что это? – Орлиный нос резко проморгался, параллельно расправляя плечи, подобно тому, как грифы или сипы расправляют крылья, перед тем как встрять в перепалку с собратьями.

– Про ваш разговор.

– О спорте?

– Не совсем. Про тезис вашего товарища о том, что детальность имеет исключительно положительный характер на те или иные вещи. А вы с ним, замечу, согласились.

– Так. И вы сказали? – Второй санитар успел сбросить сонную дымку, заинтересовавшись разговором.

– И я сказал, что отдельно взятая личность при детальном рассмотрении (а такое рассмотрение возможно только тогда, когда вы находитесь с этой личностью в очень тесном и постоянном контакте) со временем начинает вызывать негативное отношение.

– Это вы так решили?

– Погодите, – орлиный нос не дал ответить Рафаэлю на вопрос товарища, – то есть вы хотите сказать, вы намекаете, что союз между мужчиной и женщиной в долгой перспективе – это путь к разрушению?

– Это не я говорю, а статистика.

– Послушайте, я знаю огромное множество крепких семей, которые даже не думают расходиться. Живут десятилетиями вместе, на лицах сияют улыбки, и идут они рука об руку. Никакая там ваша детальность со статистикой им неизвестна.

– Не спорю, есть такие крепкие узы, но статистика разводов в общей перспективе с вами в корне не согласна. Да и смотрите вы на такие семьи без возможности детального анализа. Проще говоря, видите лицевую общественную обложку. Большинство людей уже в зрелом возрасте расходятся как раз по причине этой самой детальности, так как слишком хорошо узнают друг друга. Искренность близкого человека с её бытовыми привычками и заскоками, почти неизбежно будет неприятна партнёру. Причём такое чувство – негативный его оттенок – всё это может накапливаться у потенциального партнёра неосознанно, и пока существует хоть какая-то мнимая мотивация быть рядом, все эти особенности могут игнорироваться годами, но в итоге пузырь подобных иллюзий неизбежно лопнет, обнажив большую гноящуюся рану.

– Вы сейчас очень однобоки. Что бы вы тут сейчас не говорили, но просто выберитесь в выходной солнечный день на улицу, где будут гулять или просто идти в магазин за покупками счастливые семьи!

– Не все достигают детальности. Порою за всю жизнь муж не может запомнить какого цвета глаза у благоверной, не говоря уже о более глубоких эмпатических связях.

– Послушайте, даже если представить, что всё так обстоит и что ваша статистика такая мрачная и все в ней несчастливы, то на счёт себя могу вас точно заверить, что со своей женой я в союзе больше двадцати лет. Я изучил её повадки, знаю каждый её недостаток, как маленький, так и большой, но от этого не стал менее счастливым, чем в первый день нашего с нею знакомства. Вот так-то!

– Как друг подзащитного, – театрально встрял санитар с мягкими чертами, – подтверждаю всё вышесказанное.

– Что вы счастливы – спору нет. Я вам абсолютно верю, но вы не можете утверждать, что и ваша жена счастлива так же, как вы.

В первое мгновение глаза санитара с орлиным носом вспыхнули праведным гневом. Невооруженным взглядом можно было увидеть, как тело его напружинилось, следуя хищному инстинкту, но орлиный нос вовремя спохватился. Вслух он ничего не сказал, только в голове проговорил таинственные доводы против домыслов собеседника. Затем ухмыльнулся собственной реакции, а после, как ни в чём не бывало, сложил, не переставая ухмыляться, руки на груди, опустив голову, позволив себе, наконец, немного отдохнуть.

Разговоров более не предвиделось. Ввиду отсутствия иного транспорта на дорогах, путь до цели сокращался с поразительной скоростью. За отодвинутым жалюзи Рафаэль увидел знакомое здание, через квартал от которого расположилось медицинское учреждение, куда он со своими вынужденными спутниками и держал путь. Днём на преодоление такого расстояния со всеми пробками и светофорами потребовалось бы как минимум сорок минут. Сейчас же прошло не более четверти часа.

Как только высокие железные ворота распахнулись, в нос ударил лекарственный запашок, который уже в детстве ни с чем хорошим не ассоциировался. И хоть никто не посмеет утверждать, что чуткий нос Рафаэля не смог бы действительно уловить медикаментозный флёр из ближайшего открытого окна (подхваченный очередным порывом лёгкого ветерка), но сам шанс на такое «гренуйское чутьё»³ равнялся всё же закономерному нулю. Самовнушение – сильнейшая необузданная стихия, сидящая в головах от мала до велика.

Рафаэль снова сменил положение с лёжа на сидя, неприязненно втягивая лекарственный запах своих фантазий. Движение получилось достаточно резким. Орлиный нос невольно дёрнулся, выставляя напрягшуюся правую руку в сторону фью⁴ клиента. Грозно козырнув, санитар, удостоверившись в ложности проявленной тревоги, вернулся в своё исходное положение.

Дежурная машина с красными лампасами тихо маневрировала по дорожным лабиринтам заведения, направляясь прямиком к приёмному покою. Находясь в машине, невозможно было полностью оценить внешний вид здания, но Рафаэль не был тут новичком. Каждый раз ему приходится покидать эти стены на своих двоих. Уж он-то в полной мере насладился всеми фасадами. Забежав чуть вперёд, можно отметить, что это здание с завидной периодичностью фигурирует в любительских полотнах мужчины. Разумеется, всегда деформированное, не всегда на переднем плане, но образ оригинала легко определяется.

Рафаэль закрывает глаза. Пустая сцена с нейтрально-бесконечным фоном во все стороны начинает заполняться воспоминаниями об этом архитектурном сооружении.

Сначала рисуются все прямые по горизонтали, за ними следуют вертикали. Показывается достаточно простая, вытянутая вширь коробка высотой в четыре этажа. Лицевой фасад красится в тёмное стекло с отблесками от рядом стоящих фонарей. Еле заметная металлоконструкция между этой современной панорамой очерчивается тонкой сеткой. С бокового фасада достраивается выкрашенный прямоугольный параллелепипед, у которого имеются свои маленькие окошки. Первый этаж заходит вглубь за общие габариты, создавая впечатление «нависания», добавляя своеобразного шарма общей форме. Все свободные стены выкрашены в блекло-бирюзовый: глазам такой оттенок комфортен при любом освещении.

Ещё в первый раз, до того, как Рафаэль начал часто гостить в этом месте, он видел здание издалека, с центральной дороги, проезжая на трамвае с работы домой. Не сказать, что в то памятное время это сооружение как-то особо выделялось для него, но уже тогда он заметил схожесть общей формы с Баухаусом⁵ (жаль не с Музеем в Тель-Авиве, но тоже вполне сносно). Только спустя продолжительное время, после всех неурядиц, здание клиники стало занимать в уме Рафаэля своё почётное место в связи с той душой, которая скрывалась в пациентах, врачах и в связи с общей борьбой, чья красота была открыта именно через нутро, в которое Рафаэль периодически проглатывался заживо.

Машина плавно остановилась. Более яркий свет начал просачиваться через открытое боковое окно. Санитар с мягкими чертами лица произнёс очевидное:

– Приехали.

Орлиный нос лениво распахивает дверь. Мягкое лицо выходит первым. Теперь очередь Рафаэля. Мужчина спокойно следует на свежий воздух. За спиной, с водительского места, начинает шуршать рация. Чёрт знает, как бедные пользователи этих «штучек» вообще приспосабливают свой слух. История на уровне мистической экстрасенсорики. По вздоху орлиного носа становится понятным – покоя этой ночью не видать. Его тихий голос обращается к напарнику:

– Сам сможешь проводить гостя в приёмный покой?

– Разумеется. – Мягкое лицо переводит свой взгляд на Рафаэля. – Вы ведь не станете брыкаться?

– Что вы, ни в коем разе.

– Вот видишь, всё в порядке. Можете ехать.

Орлиный нос кивает. Дверь закрывается под возрождённый звук мотора, а через сонное мгновение машина удаляется в сторону выезда.

– Пойдёмте, уважаемый, нас заждались. – Санитар подставляет свой палец к электронному замку. Раздаётся знакомый звук отворившейся двери.

– Постойте, – Рафаэль всё же двинулся в открытую дверь, но чуть медленнее необходимого, – вы хотите сказать, что услышали голос по рации?

– Нет. А что?

– Вы сказали: «можете ехать», хотя ваш напарник ничего вам не сказал.

– А-а, вы про это, – мягкое лицо чуть хихикнуло, – у нас это обычное дело, особенно в ночные смены. Люди словно оборотни, только превращаются не в больших волков, а в свои скрытые личины. Водитель начал заводить мотор чуть раньше, чем вы уловили, вот и весь фокус. А рацию эту понять – сам чёрт голову сломит.

Рафаэль слегка кивнул, дружески улыбнувшись, затем ноги его переступили порог учреждения, где холодный яркий свет создавал иллюзию дня, оставляя ночные пейзажи всем остальным жителям, мирно видящим сны в своих уютных кроватях.

Частичное разочарование от интерьера у искушенного зрителя может быть связано с эклектичностью, которая грубо бросается в глаза без каких-либо прелюдий. Экстерьер, как уже было описано выше, имел простые и понятные черты, сочетая в себе спокойствие с неким подобием уюта. А вот «внутренние органы» пестрили ГОСТом, который в аналогичных заведениях был обязан соблюдаться с дотошной пунктуальностью. О чём говорить, если, к примеру, те же частные клиники могли поиграться только с ресепшеном, поставив рядом кожаный диван на манер английского Оливера. В остальном же процедурные комнаты строго следовали букве инспекционного закона.

Интересна ещё такая мысль: ни один человек на свете не выказал вслух своё недовольство этими вечно жесткими скамейками с быстро рвущейся обивкой, белыми стенами, что под холодным освещением начинали буквально слепить человеческий изнеженный глаз; а эти скользкие плиты под ногами, которые особо опасны на уровневых переходах из-за создаваемой горки – градус наклона хоть и небольшой, но поскользнуться хватает. Не забывайте и о медсёстрах, которые везут пациентов на каталках. Они занимаются тем ещё экстремальным видом спорта… Сплошная непродуманность пугает особо задумчивых и нервных, но выбирать ведь не приходится, верно?

Сейчас в приёмной никого нет, кроме молодой девушки, мирно клюющей носом, то и дело вздрагивающей при любом шорохе. Несмотря на комфортную естественную температуру, кондиционеры никто не выключил, от чего сталось холоднее требуемого.

С ресепшена послышался тонкий голосок, который поприветствовал мягкое лицо, назвав его по имени – Радя. С новоприбывшим гостем девушка не поздоровалась, проявив здешнюю (практически кондиционерную) холодность, словно санитар пришел один. Рафаэль особо не расстроился, скорее элементарно не заметил, ввиду своих коммуникативных убеждений. В его голове давно сложились заповеди этикета, которые, в свою очередь, подчинялись фразе: «Будь не настойчив и соблюдай личные границы». Да и если вдуматься, то приветствия с людьми, не имеющими прямой родственно-дружеской связи, не имеют никакой необходимости, учитывая, что на их плечи не ложится даже толики какого-либо подтекста.

Санитар сонно указал Рафаэлю на скамейку, предложив дождаться оформления. Сам же встал у стойки, начав перешептываться с коллегой. Парочка быстро перешла в режим сплетен, затеяв обсасывание насущных бытовых тем, которые отнимают у человека большую часть жизни, перекрывая собою простые радости от лицезрения колыхающейся кроны дерева, поющей маленькой птички на нём или даже чувство счастья от вдыхаемого воздуха по утрам с закрытыми глазами.

Рафаэль повиновался последнему, правда, без привязки к слову «счастье», облокотив голову о стену. Для внешнего феномена-зрителя эта фигура могла сейчас показаться монументом спокойствия, застывшая в удобной позе для непродолжительного сна. В голове же начал разворачиваться ощутимый конфликт. Это неприятное воспоминание, последнее, связывающее Рафаэля с женой.

Вот она мечется по комнате, собирая в розовую дорожную сумку сезонные вещи. Глаза её тщательно избегают его взгляда. Он ничего ей не говорит, только смотрит безумно, словно вот-вот сорвётся, но этого не происходит. Рафаэль никогда не мог выплёскивать чувства, раскрываться, поэтому в воспоминаниях ему остаётся роль побитой собаки, которая держится на расстоянии со своим хозяином-садистом, но уйти не может ввиду их деконструктивной дружбы.

Анна. Как красиво её лицо. Строгие черты без косметики, разве только губы подчёркнуты слегка алой помадой. В футболке без бюстгальтера. Мягкое стройное тело с белесой кожей. У неё сложился пречудеснейший характер. Самодостаточная, не позволяющая собою помыкать. Настоящая женщина из плоти и крови.

Сейчас, в реконструкции конфликта, она видится ещё красивее. Долгий период жизни без её физического присутствия оставил отпечаток беспамятства, подарив мозгу возможность самостоятельно заполнить недостающие детали.

Сознание Рафаэля добавило бывшей жене жестокости в поведении. «Жертвой быть проще, чем признать собственные ошибки» – сказал ему врач ещё в первое посещение. Законное утверждение, но это «проще» бывает жизненно необходимым, иначе не справиться, можно снова сорваться в бездну, и кто знает, не бесповоротно ли?

Небольшой отступ от темы, и вот Анна уже тащит собранные чемоданы к входной двери. Её русые волосы нервно выплясывают кулебяки, подчиняясь резкому шагу. Побитый пёс идёт следом, поджимая хвост. Его хозяйка натягивает кроссовки. В последний раз она смотрит на своё отражение, поправляя спутавшиеся локоны. Наконец взгляд её фокусируется на Рафаэле. Очень примечательная деталь заключается в этом зрительном контакте, который занимает у Анны продолжительное время. Собачке кажется, будто пристальность жены призывает бедолагу к каким-то действиям. Мелькает мысль о призрачной надежде на то, что эта женщина полагается на всю резкость ситуации, надежде на то, что собачка превратится в оборотня, показав, наконец, качества так нужные ей. Но Рафаэль, чувствуя тонкость ситуации, остаётся неподвижным и немым.

Коннект резко обрывается. Анна потеряна навсегда. Её хрупкий, нагруженный сумками силуэт исчезает за металлической дверью, которая в последний раз раздаётся оглушительно громовым ударом – так сильно хозяйка зла на своего питомца.

Рафаэль открывает влажные глаза. Перед носом возвышается девушка с ресепшена. В руках она держит компактный паспортный терминал для стандартной процедуры идентификации личности, использующийся не только в клиниках, но и в других местах при различных ситуациях, когда на то есть необходимость.

Мужчина разворачивает левую руку тыльной стороной, предоставляя возможность считать код-татуировку. Эта небольшая наколка, очень смахивающая своими полосками на продуктовый штриховой код, позволяет перейти на личную страницу каждого гражданина, на которой указана вся официальная информация.

Пока девушка бесшумно настукивает пальцами по дисплею, Рафаэль находит Радю курящим на крыльце.

– Рафаэль 14831520?

– Он самый.

– Добро пожаловать в психиатрически-реабилитационную клинику имени Казимира.

– Благодарю, наслышан.

– Что, простите?

– Да ничего, говорю: бывал тут, но вас вижу впервые.

– Понятно. Время позднее, врач сможет принять только завтра днём. Санитар отведёт вас в палату, где вы сможете отдохнуть.

– …

Девушка с ресепшена возвращается за своё рабочее место, начиная активно стучать по кнопкам клавиатуры. К этому времени с перекура возвращается санитар. В приёмной сразу начинает пахнуть дешевым табаком, имеющим, в отличие от своих качественных конкурентов, характерный аромат застоявшейся гари.

На рабочих смарт-часах Ради загорелся экран. Ознакомившись бегло с информацией, он кивает сам себе.

– Пройдёмте, уважаемый, покажу ваши покои.

– Непременно.

Рафаэль боялся, что его могли определить в корпус для буйных, учитывая прошлые намеки врача на то, что повторяющиеся случаи агрессии могли перевести пациента на «новый уровень» борьбы с недугом. Но когда санитар нажал на четвёртый этаж, от сердца сразу отлегло.

Местный пентхаус предназначался не для особо опасных, а, скорее, для слегка оступившихся. Не сказать, что уж очень сильно приятно тут очутиться, но знакомые стены и элементарное знание местных порядков внушают имитацию спокойствия.

Вот перед взором тусклый коридор. За стойкой в середине «кишки» мирно дремлет дежурная медсестра, а по бокам натыканы маленькие, очень узкие дверцы. Рафаэль знал, что чётные палаты по левую руку имели небольшие, но вполне симпатичные окна, а вот в нечётных палатах по правую сторону были установлены лишь имитационные экраны, которые дублировали вид из окон соседей. Не стоит удивляться такой странности. Всему виной непродуманное зонирование архитектора, которому приходилось в спешке выполнять выигранный тендер. Можно было не заморачиваться, поставив не очень удачливых пациентов перед фактом отсутствия в их палате форточек, но заведующий главврач – человек не только большого ума, но и души. Поэтому было решено создать почти равные условия для всех гостей.

Когда тени поравнялись с дежурной стойкой, санитар самостоятельно скопировал информацию со своих часов с регистрационного компьютера, избавив медсестру от вынужденного пробуждения. Рафаэль юрко подглядел на светящийся экран, увидев цифру «34».

Снова повезло. Только однажды он попал на нечётную сторону. Не сказать, что искусственное окно может считаться худшим кошмаром пациента, но всё же приятней спать с режимом «проветривания». Шелест деревьев за окном – чудеснейшая песня природы.

Электронный ключ блаженно завибрировал. В застоявшейся тишине раздался щёлк отворённой двери. Радя приветливо пригласил Рафаэля пройти и, пожелав спокойных снов, ретировался.

Сейчас, оставшись наедине в этом пусть скромном и маленьком, но убранстве, Рафаэль почувствовал полную покорность ночи. В один миг его тело стало тяжелым. Тревоги ушли, как, впрочем, и хорошие мысли. На смену эмоциям пришло одно великое желание спать.

Он не стал переодеваться в приготовленную больничную форму, которая лежала у подножья кровати. Сил хватило только на то, чтобы содрать с себя обувь, открыть шире окно, а после, тело рухнуло камнем, приятно соприкоснувшись с мягкой поверхностью.

Заснуть сразу Рафаэль себе всё же не позволил. Хотелось ещё немного насладиться этим чувством, этим предвкушением долгожданного отдыха. Уже сквозь дымку до его ушей донёсся мужской голос, декламировавший неизвестные строки, а после по коридору зацокали торопливые каблучки.

Конец рокировки, начало посадки,

смерзаются в хлопья ночные осадки,

на доски закусочной льётся какао –

коробочка спичек с анализом кала.

Ах, вольному воля – отныне хоть пой ты,

хоть слушайся, если положено, старших.

По снегу летят длиннополые польта

сперва отстающих, а позже отставших⁶.

Утро в подобных местах всегда наполнено необъяснимым спокойствием. Словно попадаешь в родительский дом: мама проснулась пораньше, стоит у плиты в переднике, варганя завтрак. И никуда, а самое главное, незачем торопиться. Все взрослые скучные обязанности на время оставляют в покое. Можно неторопливо лежать с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить сон, затем лениво перекатиться на другой бок. Косые линии солнечных лучей удачно промахиваются, не задевая лица, только ноги приятно нагрелись, да и сама комната преобразилась в завораживающий калейдоскоп.

Пока что Рафаэль ещё помнит свой сон. Ему виделся условный край света, больше походивший на неудачную работу начинающего художника-сюрреалиста. Угловатый берег застилала трава, отдавая холодными оттенками, словно уже наступила поздняя осень, а за чертой этих грубых лезвий бушевала вода.

Рафаэль также помнил о своей неизвестной спутнице, чьё лицо скрывалось подобием длинного капюшона. Следующим кадром из ниоткуда выросла фигура старухи, которая взяла спутницу под руку, и со словами: «Сейчас начнётся отлив», ступила вместе с фигурой за край берега. Под их ногами вода действительно начала расступаться, словно шли эти силуэты на гору Синай⁷. Рафаэлю показалось, что он мог видеть очертания представленной загадки на горизонте, но уверенности не было, только ощущение.

В дверь учтиво постучали. Показалась красивая головка медсестры с белокурыми кудрями. Губы горели вызывающим красным, словно особа сошла с плакатов семидесятых годов позапрошлого века. Рафаэль не видел лица ночной дежурной, но точно запомнил цвет волос. У той был каштановый оттенок, значит, утренняя смена, хотя рокировка по плану должна совершаться после обеда.

На бейджике нестандартным шрифтом со знакомыми завитушками красовалось имя Лили, а чуть ниже рябила неразборчивая надпись, но не трудно догадаться, что там указывалась должность.

Лили сверилась с планшетом:

– Доброе утро, Рафаэль. Начинается зав…

– Завтрак. Да, благодарю. Здравствуйте, Лили.

– М-м-м, да. Вы прибыли ночью, моя сменщица не смогла вас проинструктировать, вот я и решила зайти к вам.

– Боюсь, инструктаж для меня излишен. Я тут… погодите, шестой раз? – улыбнулся Рафаэль, держа в руке больничную одежду для прикрытия своих озабоченных дум, усердно рассматривая ворот футболки с длинным рукавом.

– Так, сейчас. – Лили уткнулась в экран, поводила пальцем. – Тринадцатый.

– М?

– Я говорю, вам действительно инструктаж за ненадобностью. Тогда не смею отвлекать. Как переоденетесь… ну, вы знаете.

– Погодите. Я хоть и знаю ответ на вопрос, но всё же.

– ?

– Это обязательно надевать? – Мужчина с вялым видом чуть приподнял сложенный квадрат униформы.

– К сожалению, правила клиники не изменились. Вам будет удобно.

– И ещё вопрос: ваш внешний вид…

– А что не так с моим внешним видом? – тон у Лили не поменялся, как не последовало и иных импульсов.

– Вы выглядите очень кинематографично. Уж простите, но немного неестественно для этого места.

– Какой вы внимательный, – улыбнулась она пациенту, – но где вопрос?

– Вы начинающая актриса?

– Скажем так, работаю на полставки. Вроде небольшого театра. – Голубые глаза медсестры потупились в пол. – С утра на улицах пробки, не успела смыть макияж. Вот вы меня отпустите, и я тут же займусь упущением.

– Надеюсь, вы не обиделись на меня, Лили. Вам очень идёт. Просто сами понимаете, это любопытство…

Девушка ничего не ответила, только улыбнулась напоследок. Дверь закрылась.

Телесный цвет одежды нисколько не раздражал, разве что характер лица терялся на фоне. Свободные штаны на манер треников и такая же кофта. Рафаэль взглянул на себя в маленькое зеркальце, что висело над умывальником в углу от двери справа. Свежий вид кожи немного приободрил его, но умыться было бы не лишним.