Zitate aus dem Buch «История нацистских концлагерей»

Если единственное «преступление» евреев – мужчин, женщин и детей – состояло в том, что они – евреи, то им, скорее всего, приходилось страдать повсюду, где ступил эсэсовский сапожище.

Однако большинство офицеров концлагерной охраны хотели Третий рейх пережить. Они, вполне вероятно, могли говорить о героическом самопожертвовании в духе японских камикадзе, но в конечном итоге всеми силами пытались спасти собственную шкуру[3292]. Так же поступила и основная масса лагерных охранников. В оставшихся лагерях, которые в последние дни существования рейха продолжали функционировать, они заняли позицию невмешательства, строя планы бегства от наступающего противника. И когда подходящий момент настал, они переоделись в штатское и быстро скрылись[3293]. Аналогичным образом попытались избежать плена охранники, сопровождавшие последние транспорты смерти. Если у них не оказывалось под рукой гражданской одежды, они натягивали арестантские робы[3294].

Естественно, и жен эсэсовских охранников влекла в Освенцим материальная выгода – немногим из них выпало жить в такой роскоши. И так было не только в Освенциме, но и в любом другом концлагере на территории оккупированной нацистами Восточной Европы. В конце 1970-х вдова бывшего коменданта лагеря Плашув Гёта с великой грустью вспоминала о своей жизни в статусе супруги коменданта – нет, нет, все эти преступления, несомненно, ужасны, но «какие чудесные были времена», увы, они миновали: «Мой Гёт был королем, а я – королевой. Кому не хотелось бы оказаться на нашем месте?»[2081] Не отстает от нее и фрау Хёсс, которая тоже чувствовала себя настолько счастливой, что оставалась в Освенциме вместе с детьми, даже когда ее мужа осенью 1943 года перевели в Ораниенбург в Главное административно-хозяйственное управление СС-D (ранее Инспекция лагерей). Ее расточительность подпитывалась за счет поставок СС и убитых в Бжезинке евреев. Ее платяной шкаф был забит одеждой и обувью убитых в лагере женщин, а в кладовой хранились запасы сахара, муки, шоколада, мяса, колбас, молока и всего, чего угодно. Когда в конце 1944 года подошло время спешно убраться из роскошной комендантской виллы в связи с приближением советских войск, семье Хёсс понадобилось несколько грузовиков для транспортировки награбленного в безопасное место[2082]. Разумеется, они были не единственными ворюгами среди лагерных эсэсовцев – паутина коррупции покрывала все концентрационные лагеря на оккупированных территориях Восточной Европы.

Жизнь семей эсэсовских охранников была неотделима от лагеря. Еда, мебель, одежда и даже игрушки появлялись из лагерной зоны Освенцима, как и заключенные, используемые в качестве слуг и работников. Жены и дети эсэсовских охранников присутствовали и на официальных публичных мероприятиях, таких как празднование Рождества, посещение кинозалов и спектаклей кукольного театра[2076]. Что касается творимых в лагере преступлений, зловонный дым крематория Бжезинка (Биркенау) «висел над всем районом», как отмечал Хёсс позже. По вечерам, когда эсэсовцы возвращались домой, от их форменной одежды и обуви разило лагерным смрадом распада и смерти[2077]. Родственники охранников допускались даже на территорию лагерной зоны Освенцима, хотя официально это запрещалось. Но эсэсовцы регулярно показывали подвластные им участки своим женам или подружкам, вероятно, чтобы удовлетворить их любопытство[2078]. Члены семей охранников пользовались медицинскими учреждениями СС на территории лагеря – один лазарет располагался прямо напротив старого крематория, другой – вблизи так называемого цыганского лагеря. Заключенные в таких случаях служили объектами развлечения. Летом 1944 года лагерфюрер Бжезинки Иоганн Шварцхубер заставил советских заключенных плясать у электропроводов лагерного ограждения, желая таким образом повеселить жену и детей, наблюдавших с другой стороны. Дети некоторых охранников заходили на территорию лагерной зоны, несмотря на попытки матерей оградить их от созерцания зверств. Надо сказать, что подобные визиты стали настолько частым явлением, что в июле 1943 года решил вмешаться сам комендант Хёсс, запретивший появление детей лагерных охранников на территории зоны для заключенных и любые контакты с узниками как недопустимые с точки зрения морали[2079].

Иными словами, правда о лагере была известна семьям эсэсовских охранников Освенцима. Впрочем, это не мешало их женам поддерживать мужей и благоденствовать в отведенной для них комфортабельной резервации. И потом, пусть хотя и неофициально, но подобная поддержка была идеологически обусловлена. Некоторые жены эсэсовцев были пылкими последовательницами нацистского мировоззрения. И будущая фрау Хёсс познакомилась со своим супругом на митинге крайне правых в 1920-х годах. Часть жен охранников, возможно, и относились к заключенным скорее гуманно, но так или иначе своей поддержкой мужей потворствовали их преступлениям, втихомолку или же открыто. Выступая в роли жен эсэсовцев, они, пытаясь создать подобие человеческих условий в этом богом забытом краю, вольно или невольно становились соучастницами творимых злодеяний[2080].

Заключенные, которых избрали для работы в лагерной зондеркоманде, вскоре поняли, что выбирать им приходилось между повиновением и смертью. Некоторые предпочли смерть, покончив жизнь самоубийством. Других отказавшихся убили за неповиновение. Когда пятеро заключенных-евреев, сославшись на плохое самочувствие, попросились после первого дня работы в крематории в лагерный лазарет, это произошло примерно в 1943 году, эсэсовцы, долго не раздумывая, их убили. Даже незначительные огрехи могли повлечь за собой летальный исход; по крайней мере, один заключенный («дантист») был сожжен эсэсовцами заживо за саботаж – он по недосмотру не вырвал у трупа один-единственный золотой зуб[1929]. Большинство заключенных выбирало жизнь и работу в зондеркомандах, то есть полное подчинение эсэсовцам, хотя бы на какое-то время. В тайных записках Соломон Левенталь выразил муки рабочего лагерной зондеркоманды в одной фразе отчаяния: «Правда такова, что человек стремится любой ценой выжить, каждый хочет выжить, все на свете хотят выжить»[1930].

Согласие работать в лагерной зондеркоманде Бжезинки (Биркенау) в обмен на жизнь было самой страшной из дилемм, перед которой мог оказаться заключенный Освенцима[1931]. Что за жизнь была ему уготована среди мертвецов? Некоторые сумели убедить себя, приучить себя к страданиям, выработать в себе равнодушие или даже жестокость, сосредоточить все помыслы исключительно на привилегиях и материальных благах. Другие болезненно переживали эрозию души и искали спасения в пьянстве. И дело было даже не в неизбежных атрибутах, присущих любой бойне – мольбах обреченных на гибель, воплях, грудах безжизненных тел, крови, – их не покидало глубокое чувство вины, осознание того, что эсэсовские охранники и их сумели превратить в соучастников преступлений, в грешников, в людей, лишенных, по словам Примо Леви, даже возможности обрести «утешение в невиновности»[1932]. Но некоторые не утратили способность творить добро, проявлять мужество, если требовалось. Поскольку работники лагерных зондеркоманд уже не рассчитывали вырваться из этого ада живыми, некоторые из них решили документировать творимые преступления, свидетелями которых они были, руководимые осознанием того, что никто из обычных заключенных не был допущен в нацистскую преисподнюю. Документирование преступлений требовало бесстрашия, чувства коллективизма и изобретательности. Огромный риск, на который шли члены лагерных зондеркоманд, был оправдан – заключенные были движимы стремлением донести голос до будущих поколений. Девять различных документов, захороненных на территории «фабрики смерти» Бжезинка (Биркенау), были восстановлены после освобождения лагеря. Среди них было и краткое сообщение одного из последних выживших заключенных зондеркоманды – кого именно, узнать так и не представилось возможным, – датированное 26 ноября 1944 года. Будучи уверенным в собственной гибели, этот узник успел добавить заключительное примечание к нескольким другим, которые он спрятал ранее в коробках около крематориев II и III. В конце сообщения он написал: «Прошу объединить все обнаруженное и издать под названием «Кошмар преступлений»[1933].

Генезис холокоста был длителен и сложен. Давно прошли времена, когда историки полагали, что его можно свести к одному-единственному решению, однажды принятому Гитлером. Напротив, холокост явился кульминацией динамично развивающегося смертоносного процесса, подталкиваемого все более радикальными инициативами как сверху, так и снизу. В ходе Второй мировой войны нацисты в поисках окончательного решения все дальше и дальше шли по пути уничтожения, переходя от «резерваций» к немедленному истреблению евреев. У радикализации было несколько ключевых этапов. Один из них – нападение Германии в июне 1941 года на Советский Союз и массовые расстрелы евреев призывного возраста, вскоре переросшие в широкомасштабные этнические чистки с ежедневными убийствами женщин, детей и стариков. К концу 1941 года на захваченных восточных территориях было убито около 600 тысяч евреев.

Однако были и лагерные эсэсовцы, кто воспринимал кровавые расправы с куда меньшим энтузиазмом. Некоторые опасались инфекций, считая советских «комиссаров» носителями опасных заболеваний. Расстрельщики в затылок надевали защитные костюмы и целлофановые маски, но, несмотря на эти предосторожности, некоторые заболели тифом, занесенным из жутких лагерей военнопленных; в результате один блокфюрер умер[1571]. Часть эсэсовцев сомневались в оправданности подобных драконовских мер, как таковых. Не вовлеченный напрямую в убийства служащий Заксенхаузена предупреждал, что Красная армия будет мстить, расстреливая немецких солдат (его страхи разделяли и офицеры вермахта). Осенью 1941 года он сказал старому лагернику Генриху Науйоксу, что массовые убийства в нацистских лагерях – это ошибка, означавшая, что Третий рейх войну уже проиграл, по крайней мере морально. Между тем в ходе казней некоторые убийцы не выдерживали и падали обморок или у них случались нервные срывы (как и у солдат айнзацгрупп на оккупированных восточных территориях). Другие участвовали в расправах с большой неохотой, стараясь всячески уклониться от убийств; после оглашения начальством списка расстрельщиков на следующую казнь они либо опаздывали, либо спокойно уходили после сбора расстрельной команды[1572].

Но сделать это было непросто. Концентрационный лагерь представлял собой с ног на голову перевернутый мир, где мужественно бросавшим вызов существующему изуверскому статус-кво был гарантирован статус малодушного труса. Под давлением куда более фанатично настроенных товарищей по службе те, кто не желал превращаться в палачей, из соображений конформизма все же уступали, продолжая оставаться частью преступной банды лагерных эсэсовцев. В Заксенхаузене Вильгельм Шуберт в открытую насмехался над другим блокфюрером СС, обзывая того «слабаком» за то, что на его счету было меньше убитых военнопленных. Пытавшиеся уклониться эсэсовцы сталкивались с издевками по поводу якобы отсутствия у них мужских качеств и нередко уступали. В конце концов страх позора пересиливал страх перед совершением убийства. Никто не желал прослыть «импотентом», как впоследствии (откровенно) признался один из убийц Заксенхаузена[1573]. Если психологического давления оказывалось недостаточно, эсэсовское начальство без долгих увещеваний ставило уклонистов в строй расстрельной команды[1574]. Лишь горстка эсэсовцев продолжала упорствовать. Возможно, от них отстали, но, скорее всего, наказали[1575]. Обершарфюрер СС Карл Миндерлейн, служивший в Дахау с 1933 года, категорически отказался от участия в казнях. В результате острой конфронтации Миндерлейна и коменданта лагеря суд СС приговорил непокорного эсэсовца к лишению свободы; он провел несколько месяцев в одиночном заключении в Дахау, а летом 1942 года был переведен штрафную роту на Восточный фронт[1576].

Высокие чины лагерных СС хорошо знали, что многие убийцы терзались участием в казнях. Генрих Гиммлер, выражая общую озабоченность СС, утверждал, что, убивая заключенных в концентрационных лагерях, его люди могли «страдать»[1577]. В случае советских «комиссаров» руководство СС могло бы ограничить круг исполнителей, назначив несколько узкоспециальных палачей (как позднее и было сделано в газовых камерах Освенцима). Вместо этого оно стремилось повязать круговой порукой как можно больше эсэсовцев из комендатур. Как признавался после войны один из эсэсовцев Заксенхаузена: «Участвовали практически все блокфюреры лагеря», и они менялись при расстрелах в затылок, а еще один убийца свидетельствовал: «Каждый блокфюрер то стрелял через щель, то изображал врача, то смывал кровь, и так далее»[1578]. Таким образом, груз убийств пятнал кровью руки многих лагерных эсэсовцев. Соучастие все теснее связывало убийц, все сильнее затрудняя выход из группы.

Концентрационные лагеря не есть синоним холокоста, хотя их истории тесно переплетаются. Во-первых, террор против евреев бушевал в основном за ограждениями концлагерей. Лишь в последний год Второй мировой войны большинство еще остававшихся в живых евреев находились в концентрационных лагерях. Значительное большинство из 6 миллионов евреев[58], зверски умерщвленных нацистским режимом, погибло в других местах – их расстреливали в рвах в Восточной Европе, травили газом в специально приспособленных для этих целей концлагерях, таких как Треблинка, занимавшая особое место в системе концлагерей. Во-вторых, концентрационные лагеря всегда ориентировались на содержание какой-то определенной группы узников, и за исключением нескольких недель в конце 1938 года евреи не составляли большинства среди зарегистрированных заключенных. Фактически они составляли относительно небольшой процент среди узников Третьего рейха, и даже после резкого увеличения их числа во второй половине войны евреи не составляли более 30 % от всех лиц, содержавшихся в концентрационных лагерях. В-третьих, концентрационные лагеря занимались не только массовым истреблением. Их цели отличались многообразием, порой они накладывались друг на друга. В предвоенные годы СС использовали их в качестве учебных лагерей новобранцев, исправительных учреждений для несовершеннолетних, пыточных, казарм для содержания посланных на принудительные работы. С началом войны диапазон исполняемых ими функций расширился, они превратились в центры производства различных видов вооружений, а также поставщиков подопытного материала для медицинских экспериментов над людьми. Лицо лагерей определял их многогранный характер, а этот решающий аспект, как правило, отсутствует в большинстве воспоминаний рядовых узников[59].

Но Освенцим никогда не был неким собирательным понятием нацистских концентрационных лагерей. Бесспорен факт, что, будучи самым крупным лагерем, где погибло больше всего людей, он занимал и занимает особое место в концлагерной системе. Но система эта включала отнюдь не только Освенцим. Освенцим был лишь частью широкой сети концлагерей, до его появления уже существовали десятки других. Дахау, например, начал функционировать на семь лет раньше и в немаловажной степени повлиял на него. Кроме того, несмотря на то что Освенцим был самым крупным из концентрационных лагерей, большинство узников остальных – имеются в виду те, кого помещали в бараки и обрекали на рабский труд, – содержались в других лагерях, и даже на самый крупный лагерь Освенцим приходится не более трети всех узников остальных лагерей. Значительное большинство их погибло в других местах, а число их составляло приблизительно три четверти от всех официально зарегистрированных и погибших во всех остальных концлагерях узников. Поэтому важно и развеять укоренившиеся в сознании мифы относительно Освенцима и одновременно с этим никогда не забывать о его уникальной роли в нацистском геноциде[57].

В результате общепринятое представление о нацистских концентрационных лагерях было и остается скорее одномерным. Вместо того чтобы предложить нам вглядеться в хитроумное переплетение деталей и в тончайшие оттенки, историк-исследователь вывешивает перед нами огромное полотно, изобилующее грубыми мазками и отличающееся пронзительной яркостью колорита. По выражению историка Петера Райхеля, в изображении холокоста и «мемориала глобальных масштабов» под названием Освенцим превалируют прежде всего самые расхожие концепции[54]. Так было не всегда. В первые послевоенные десятилетия геноцид евреев рассматривался как часть общего геноцида, творимого нацистами, и Освенциму отводилась роль символа мученичества отнюдь не только евреев. Осознание особой специфики и чудовищности развязанной нацистами войны против евреев с тех пор претерпело изменения, в связи с чем Третий рейх теперь рассматривается главным образом через призму холокоста[55]. И в свою очередь, концентрационные лагеря СС приобрели собирательное понятие – Освенцим и умерщвленные там евреи, затенившее собой другие лагеря и других узников – не евреев. Проведенный в Германии социологический опрос показал, что именно Освенцим, безусловно, самый известный среди всех концлагерей и что подавляющее большинство опрошенных связывает лагеря с преследованием евреев и куда меньшее их число (менее 10 %) назвали среди жертв коммунистов, уголовных преступников или гомосексуалистов[56]. Таким образом, можно сделать вывод о том, большинство населения воспринимает концентрационные лагеря, Освенцим и холокост как единое целое.