Buch lesen: «Сумерки в лабиринте»

1 Глава

Евроремонт превратил памятник деревянного зодчества в модернизированный свихнувшимся хозяином деревенский курятник. Снующие между столов клуши – методистки спешили снести яйца отчетов и планов городской культуры. Несмотря на толпу праздношатающихся разномастных деятелей искусств мужеского пола, большая часть яиц оставалась неоплодотворенной. Партеногенезные птенчики культурных мероприятий круглый год пугали горожан своими уродствами. Но в мэрии поощряли потуги творческой интеллигенции, исправно выдавая деньги на содержание инвалидного потомства.

На Настю, как на предмет интерьера, никто не обращал внимания. Наконец, заметила главная курица, по совместительству её подруга – Сонька. Пока, дымя сигаретой и раздавая на ходу указания, она двигалась в её сторону, «мебель» с тоской размышляла о том, сколько никчемных, пустых лет эти тётки здесь прокопошились. «Твою мать! Неужели и моя жизнь прошла в курятнике?» Пронзительная мысль вытолкнула из гостевого кресла и швырнула во вкусный весенний воздух.

Выдохнула табачный дым и заскользила по аллее к выходу между весело кивающими ветками кленов. Улыбки прохожих, привлеченных её арабесками и кабриолями, нисколько не смущали. Даже мигом намокшие в талом снегу пуанты не беспокоили.

Порывистый танец кардинально изменил настроение. «Я-то при чем? Пусть себе копошатся», – подумала о курятнике. И вдруг замерла посреди тротуара, уставившись на Дом купца Алдонина. Огромные постмодернистские стеклянные двери сделали старинный особняк похожим на пожилую невесту, вырядившуюся в подвенечное платье, а яркий макияж вывесок усиливал нелепый вид. Дама изо всех сил старалась держать приличный тон, обнажая в натянутой улыбке парадного крыльца перламутровые зубы шикарной плитки, таращась подведенными глазками витрин.

Настя, вдруг ощутила твердые носки пуантов, мокрую ткань, прилипшую к озябшим ногам, устало опустилась на всю стопу прямо в грязную снежную кашу. «Как же я домой – то в пуантах дойду?» – затосковала она, выбирая на тротуаре местечко посуше.

Неожиданно лужи остались далеко внизу. Сильные руки подхватили, закружили, понесли в спасительное тепло. «У нас ведь свадьба!» – неожиданно вспомнила.

Их давно ждали. Жених растер Настины озябшие ноги, налил водки, от которой она мигом поплыла. Так и сидела босая, пьяненько улыбаясь, блаженно привалившись к родному плечу. Гости лицемерно – сочувственно улыбались, словно каждый знал, что невеста пьянчужка. Но царапнувшая обида ускользнула, тело наполнилось томительной нежностью к люби-и-имому, близкому. И он никого и ничего вокруг не замечал, обнимая, свою еди-и-инственную.

2 Глава

Настя повернулась, чтобы смотреть, не отрываясь, в родное лицо, обвила руками подушку и проснулась. Долго лежала, не открывая глаз, старалась удержать звериную нежность в подвздошье, в груди, боясь её выдохнуть. Все утро прикрытыми веками отгораживалась от контрастных углов реальности, удерживая на сетчатке глаз родной образ. Углы нещадно мстили, то и дело вонзаясь, в мечущееся по дому упругое Настино тело.

Проспала, конечно. «Какой дурак ставит первую пару», – со студенческой злостью подумала она. «Не дурак, а Тамарка – гадина, – поправила себя. – Знает змеюка, что мне вставать рано – нож к горлу». Фамилия деканши соответствовала гадской натуре – Гадецкая, – а яд старухиной неприязни отравлял Настину жизнь в любой подходящий момент. «Или неподходящий, с чьей стороны смотреть, – усмехнулась отравленная и тут же спохватилась, даже грудь ощупала. – Где? Все! Нет! Утекло, ушло!». Замерла, постояла, пытаясь ощутить глубоко внутри хоть малюсенький комочек ночной нежности, ничего не нашла и со вздохом заставила себя покинуть убежище.

Углы торжествующе смотрели ей вслед.

3 Глава

Как ни старалась, не удалось сберечь сухое тепло в стильных сапожках – на остановке выпрыгнула прямо в грязную жижу. «Пуанты надежнее», – поджимая пальцы, с улыбкой вспомнила ночную прогулку. И тут, точно во сне, кто-то подхватил и перенес на сухой островок тротуара. «Жаль, не на свадьбу», – рассмеялась Настя, приземлившись прямо пред пронзительные змеиные очи Тамарки. Олежек, блондинистый атлант с античным профилем, спасший кураторшу из талых вод, скользнул за спину мегеры и растворился в холле среди студентов.

– Репетируете с раннего утра? – ядовито поинтересовалась Тамарка.

– С ночи, – в тон ей ответила Настя, пытаясь тоже проскользнуть мимо деканши.

Но та загородила плоской фанерной фигурой дорогу и зашипела: «Я вам иду навстречу, ставлю пары с самого утра».

«Вот сука», – подумала Настена. Вслух с максимальным подтекстом выдала: «Я безмерно благодарна! Кто бы еще так обо мне позаботился?!»

– Я не ради благодарности, да вы на неё не способны, а для общего дела, в данном случае – отчета. А чтобы высыпаться, по ночам спать надо, а не…

– … трахаться? – закончила за неё Настя.

Тамарка поперхнулась, покрылась красными пятнами, рванулась к двери, услужливо распахнутой перед ней кем-то из студентов.

Победа подогрела радостную злость, отодвинула мысль о треклятых бумажках, сжиравших море времени и сил. Через десять минут, высушив в туалете бумажными полотенцами мокрые колготки, сунув ноги в уютные разношенные туфли, Анастасия Николаевна впорхнула в репетиционный зал.

Студенты всегда с замиранием сердца наблюдали за походкой наставницы, пытаясь с порога распознать, в чьем образе нынче явилась. От этого зависела их нелёгкая жизнь в ближайшие четыре часа. Ясно, что она в любом случае будет напряженной, но одно дело сильфида, другое, как сегодня, валькирия.

«Валькирия» обвела группу цепким взглядом, замечая любую мелочь, каждое движение, и замерла перед сценой. Не села в любимое кресло – дурной знак. Народ подобрался, демонстрируя полную боевую готовность.

– Кому сидим? Кому кроликов изображаем? – звучным голосом поинтересовалась Анастасия. – На мастерстве зверушек будете показывать. Давайте работать. Сцена битвы. Начали!

С чего бы еще могли начать при таком её настроении? Подстегиваемые жесткими окриками, ребята быстро разогрелись и вошли в нужный темп. Она, почти довольная, делала короткие, точные замечания, и, казалось, репетиция пройдет благополучно, но на любовной сцене неожиданно застряли. Утренний спаситель, Аполлон – Олежек, мямлил, его партнерша куксилась.

– Что за курица здесь пробежала?! В прошлый раз все было! Что вы там квохчете?!

Анастасия неожиданно выросла за спиной девицы, отчего та вздрогнула и скукожилась.

– Ну, было же все. Что ты скулишь? Спроси его о главном. Ты в последний раз спрашиваешь. А дальше нет ничего, кончится всё, убьют его! – бушевала Настя.

Она резко обернулась и оказалась лицом к лицу с пленником, уцепившимся побелевшими пальцами за веревочную решетку декорации. Серые глаза ночного возлюбленного из сна слали неистовый, страстный призыв. Настя поперхнулась, с трудом проглотила жесткий ком и тихо, с силой вытолкнула: «Как же ты мог оставить меня?» Реплика была не по тексту, но Олег подхватил: «Я должен!».

– А как же я?! Как я?! – голос наполнился невыносимым страданием. – Как же я буду без тебя?! Как я буду без тебя жи-и-и-ть?!

Мучительный крик облетел зал и замер.

– Я вернусь, – тихо, но твердо и ясно казал Олег.

Неожиданно она просунула руки сквозь ячейки веревочной решетки, взяла в ладони его лицо и притянула близко – близко к своему. Долго смотрела в глаза, прощалась. Казалось, еще миг и выпьет поцелуем потаенную нежность возлюбленного. Но нет, отпустила, отступила на шаг, медленно, с трудом, отвернулась, сгорбилась и поплелась вниз, в темный зал. Спряталась в свое кресло и молча слушала ноющее сердце.

Ребята отмерли, аплодировали. «Слава богу, решили, что показ. Гениальный показ прощания с жизнью», – глотая слезы, думала Настя. Собралась с силами и, почти нормальным голосом, объявила перерыв. Народ, бурно обсуждая случившееся, рванул в курилку. Последней, медленно, беспрестанно оглядываясь на замершего посреди сцены Олега, ушла «главная героиня». Он стоял и смотрел в темноту, точно в то место, где корчилась Анастасия.

Отвел рукой решетку, уверенно двинулся к ней. Сел рядом и ровно произнес: «Анастасия – значит, преодолевшая, а еще воскресшая».

– Я попробую, – попыталась отшутиться, – ты иди.

– Я вернусь, – тоже полушутя ответил он.

Настя промолчала.

После перерыва репетировали сцену убийства.

4 Глава

Убить. Положить пальцы на тощую грязную шею, прямо на голубую бьющуюся жилку, придавить её и ждать, пока перестанет пульсировать. Она не будет дергаться, так и умрет, не заметив ничего в коматозе. А если будет? Если будет, можно взять за голову и резко повернуть её вбок, до щелчка сломанного позвоночника. Потом медленно опустить на кровать и наблюдать, как гаснет водянистый взгляд.

Новенькая соседка тревожила Настю своим жутким сходством с Ольгой. Те же рыбьи мутные глаза, лягушачий рот, маленькая круглая головка на тонкой шее. Плоскогрудую, плоскозадую фигуру утяжеляли накачанные ноги и руки танцовщицы, казалось, пришитые от чужого тела. Короткими пальцами с плоскими квадратными ногтями, она без конца теребила то край одеяла, то подол больничного халата, блуждая отсутствующим взглядом по беленым стенам.

«Этими мерзкими, корявыми щупальцами лапала грудь, лезла, царапая заусенцами, в промежность. Гадость какая! Сука! Руки сильные, жесткие, как клещи. Дыхание зловонное от табачного перегара. Что, если отчикать разделочными ножницами уродливые пальчики и засунуть их ей по одному… Нет здесь никаких ножниц, ничего колюще – режущего нет. Только мятое, вонючее постельное белье».

Настя сняла наволочку, оглянулась на запертую дверь и на цыпочках двинулась к «Ольге». Подошла вплотную, та никак не отреагировала. Продолжала молча раскачиваться. Ничего не изменилось и, когда наволочка скрыла голову, а завязанные края плотно сжали жилистую шею. Отвратительные пальцы все также перебирали обтрепанный край одеяла. Настена приготовилась затянуть узел, но в коридоре послышались голоса и звяканье посуды. Поспешно развязала, сорвала наволочку с головы соседки и до прихода санитарок успела надеть обратно на свою подушку.

Няньки внимательно осмотрели больных, не заметив ничего необычного, разлили по тарелкам вонючий суп с мочалками расплывшейся капусты, шлепнули по шматку слипшихся макарон, украсили натюрморты на тумбочках стаканами с мочой, именуемой чай с сахаром. Настя отпила немного и, не притронувшись к еде, легла, свернувшись калачиком, лицом к стене.

Ночью её мучил, исходивший от соседки тухлый запах немытого тела, проникающий в носоглотку даже через сложенное вчетверо полотенце. Не выдержала, резко села и в свете ночника увидела устремленные прямо на неё рыбьи глаза. Ольга не раскачивалась, не перебирала пальцами, сидела, не шевелясь, вперив в Настю безумный взгляд.

– Ты что? Чего уставилась?

Сумасшедшая не ответила. Настена трясущимися руками сняла наволочку, накинула ей на голову, связала концы и изо всех сил стянула узел. Впервые за неделю соседка подала голос – завизжала. Не переставая вопить, с неожиданной силой она схватила душившие руки, мешая затянуть смертельную петлю.

Санитары и медсестры знали свое дело. Разняли, упаковали, укололи, уложили.

Утром доктор Иван Ильич долго расспрашивал Настю, что случилось, кто на кого напал, и почему на голове у Светланы была наволочка.

– У какой Светланы? – удивилась Настя. – Я надела Ольге на голову наволочку, при чем тут какая-то Светлана.

– Анастасия, вашу соседку зовут Светлана, неужели вы за год не запомнили её имени? Анастасия Николаевна, вы меня слышите?

5 Глава

– Анастасия Николаевна!

Настя вздрогнула и, наконец, отозвалась:

– Почему год? Всего неделю.

– Ну, как же неделю? – вскипел проректор. – Мы в начале учебного года анкеты выдали, конец второго семестра, а вы до сих пор не сдали, между прочим, одна из всех кураторов. Настя потерла пальцами виски и пробормотала: «Ерунда какая-то».

После столь наглого замечания проректор Иван Ильич побагровел, засопел, хрюкнул и заголосил:

– Что вы себе позволяете? Думаете, если у вас там, – он ткнул пухлым пальцем в потолок, – свои люди, можете оскорблять всех подряд. Тамару Ивановну сегодня до слез довели.

Настя изумленно глянула на Тамарку. Что – что, а заплакать она вряд ли могла. Интересно, где у неё яд? Где у змеи яд? Надо будет посмотреть у Брема.

– Насчет слез я сомневаюсь, а про анкету… Что вы так обижаетесь, будто сами этот бред написали?

Коллеги дружно прыснули. Настя нечаянно попала в точку. Заведующий из багрового – красного сделался бледно – синим и свистящим шепотом выдал:

– Вы, вы – нахалка. Зазвездившаяся…

«Блядь», – чуть было не ляпнула Настя, но вспомнив утреннюю стычку с Тамаркой, промолчала. Сдернула ремешок сумки со спинки стула и с мыслью: «А вот ремешком хорошо бы получилось его придушить. Так бы и впился в жирную шею», – покинула заседание кафедры.

Позволить себе такой финт могла только Настя, к чему все давно привыкли, а начальство притерпелось, хоть и буйствовало иногда, как сегодня. На самом деле Настена ничего себе не позволяла, просто делала, что хотела, не опасаясь увольнений, не надеясь на волосатую руку. Уволят, так уволят. Обычно не увольняли, она им была нужнее, чем они ей. Никаким пофигизмом, выпендрежем, хамством тут и не пахло. Отсутствие барьеров и авторитетов – естественное Настино состояние с момента рождения. А про звездизм – это он от зависти.

«А вот выпьем сейчас с Сонькой кофейку в “Пещере”». Вспомнился вкус больничного чая, и рот наполнился горьковатой слюной. «Что за черт?! Засыпать стала среди бела дня, и снятся мерзости всякие. Хотя на заседании кафедры и не такое привидится», – хмыкнула Настя и зацокала каблучками по оголившемуся асфальту.

– Анастасия Николаевна!

– Что ж за день-то такой! – разозлилась Настя. – Покину я сегодня эти галеры?! Чего тебе, Олежек?

Античный герой глянул на неё родными серо-голубыми глазами, и в солнечном сплетении завозился знакомый комочек боли. «Сбрендила, старая дура! – выругала она себя. – Ну, похож – похож на Андрея, а дергаться-то зачем». Пока он шел к ней, откидывая белокурые волосы со лба, таким знакомым жестом, что зубы ныли, она старалась справиться собой, «сделать» нормальное лицо. Но воспоминание об утренней репетиции смело остатки сопротивления, и острая боль пронзила висок. Настя резко побледнела. Олег испуганно спросил: «Вам плохо? Давайте, я вас провожу».

– Нам плохо, давайте, – попыталась пошутить, но вышло как-то жалко.

И пока он вел её, уверенно ухватив под руку, усаживал на любимое местечко в «Пещере», размешивал сахар в чашке с кофе, она, ни слова не понимая, слушала его успокаивающий голос и потихоньку отпускала, растапливала иголку в виске и жесткий комок боли в животе.

– Вы согласны? – неожиданно пробился вопрос.

– С чем?

– Как, с чем? Что нужно заменить или меня, или Ляльку в спектакле.

– Зачем?

– Вы меня совсем не слушали? Я же объяснил, у нас не получится с ней.

– Почему? У вас чудный дуэт…

– Был.

– Почему – был? Просто последняя репетиция, – Настена замялась, – неудачная. Так бывает. Пройдет.

– Не пройдет, а прошло, – упрямо сказал Олег.

Обозначились скулы, жесткие складки у рта. «А он уже не Олежек, – подумала Настя, – вырос». Вслух спросила:

– Что прошло?

Он собрался с духом и выпалил:

– Влюбленность наша с ней прошла. Ну, или моя. Она смотрит на меня все время, как брошенная собачонка, и скулит, вы правильно сказали. А там надо, ну, вы знаете.

– А куда влюбленность подевалась? – насмешливо спросила Настя и процитировала, – «Вчера еще в глаза глядел, а нынче – все косится в сторону. Вчера еще до птиц сидел, – все жаворонки нынче – вороны».

Олег вспыхнул.

– Вам уже лучше? Тогда я пойду.

– М-да, ненадежный ты кавалер, да и любовник, получается, ненадежный.

Настя понимала, что провоцирует, но не могла затормозить, словно вместе с шипами и иголками растаяли тормозные колодки. И это была явно сексуальная провокация, абсурдная, но приятная.

Вспомнилось, как много лет назад, на этом самом месте она вот также с удовольствием, врастяжечку, дразнила жгучего красавца, кареглазого брюнета, ужас, какого известного артиста, Юрочку. А он молча улыбался загадочной, отстраненной улыбкой и не сводил с неё умопомрачительных глазищ. Для неё, пока что, это была игра, а он сразу понял, что пропал. Ох, как «звезды в ночи светили, детям глаза слепили! Ах, как они любили!»

«Да что со мной? Наваждение. Надо выпить. Надо срочно выпить», – по-довлатовски подумала Настя.

Погасила загадочную улыбку. Двумя привычными точными движениями собрала и завязала в узел непослушные, вьющиеся черные волосы. «Официальным» голосом подвела черту:

– Хорошо, Олег, я подумаю.

От неожиданности он откинулся назад. Но тут же овладел собой, поймал нужный тон и, ответив: «Спасибо, Анастасия Николаевна», – поднялся и быстро пошел к выходу.

«Все повторяется. Вот так же Юра уходил через этот полутемный зал в их последнюю встречу. Ушел навсегда… Надо срочно выпить. Надо выпить».

Холодная водка сначала не произвела на неё никакого действия, но через пару минут в животе потеплело, и рука привычно полезла в сумочку за сигаретами. «Черт! Курить бросила. Иногда жаль. Сейчас бы затянуться», – затосковала Настя. Официант «прочитал» её жесты и понятливо исполнил безмолвную просьбу, выложив на стол пачку и зажигалку. Она благодарно кивнула.

На маленькой эстраде музыканты настраивали аппаратуру. Юра стоял посреди сцены и смотрел, как она идет через зал. Положил гитару и двинулся навстречу. Лабухи, официанты, посетители замерли, наблюдая их сближение. Словно воздушные гимнасты скользили по проволоке с электрическим током, искрило. Сошлись. Он бесконечно долго смотрел ей в глаза, наконец, сказал: «Люблю. Но время кончилось. Поздно». Она поняла – это прощение и прощание. Как больно! Сейчас сердце разорвется.

Но не выдержало его сердце. Умер под окнами кардиологического отделения, на остановке. Почему на остановке? Он и на автобусе никогда не ездил.

Сморгнула слезу, плеснула в рюмку остатки водки, глотнула и поспешила в ночь, скользкую, сырую, ветреную.

6 Глава

Ветер ерошил густую Юрину шевелюру. Она смотрела из окна второго этажа, как оркестранты выносили инструменты, аппаратуру, кофры, укладывали в кузов грузовика. Странная машина для гастролей. Как и куда они на ней поедут? Больше всего тревожило, что Юра уедет не попрощавшись. Вот музыканты забрались наверх, закрыли задний борт. Хотелось реветь от обиды и отчаяния, но Юра поднял голову и махнул ей рукой. Мигом вылетела во двор, прижалась, растворилась. Господи! Как хорошо! Так бы и стояла вечность, нет, вечности.

– Возьми мена с собой!!!

– Тебе нельзя со мной.

– Ну, почему?! Я хочу с тобой! Прошу тебя! Прошу-у-у!

– Тебе пока нельзя со мной.

– А когда будет можно?

Молчит.

– Почему ты не отвечаешь? Ты не хочешь взять меня?

– Не могу. Не разрешат.

– Кто может нам запретить?!

А сердце молотит, как бешеное. И так больно, так тоскливо. Вот сейчас, сию минуту, уедет. Не-вы-но-си-мо!

Он оторвал её от себя и запрыгнул в кузов. Закричала, срывая голос, полезла за ним, протягивает руки: «Помогите!». Мужчины молча отвернулись. Юра отвернулся. Почему все стоят? Как же они поедут стоя? А сама все карабкается. Вот сейчас, почти получилось. И вдруг он обернулся. Лицо черное, вздувшееся, страшное – лицо покойника. Отпрянула, спрыгнула вниз. Машина тронулась.

– Напугать хотел! А я опять предала его. Надо было все равно лезть, хвататься за него. Не могу без него! Он же мой!

Машина исчезла из виду.

– Теперь все. Теперь нескоро.

Так безутешно она не рыдала даже на его похоронах.