Buch lesen: «Магия венецианского стекла»
«…ей в приданое дано было зеркальце одно.
Свойство зеркальце имело: говорить оно умело».
(А.С. Пушкин)
Глава 1
Судьба, – дама капризная. Она то сгибает в бараний рог, то расточает улыбки и осыпает милостями, которых уже не ждешь. Трудно предсказать ее следующий шаг…
Осенняя ночь в Москве, не самое лучшее время и место для того, чтобы испытывать судьбу. Но люди пренебрегают вековыми традициями, превращают в забавы древние обычаи, искушают неведомые силы… с которыми шутки плохи.
Женщина беспокойно оглянулась, плотнее запахнула длинный плащ, под которым скрывался наряд Офелии, – будто она очень торопилась и вышла из театра, не переодевшись, прямо в сценическом костюме.
Она шла по улице, отворачиваясь от промозглого ветра, уже жалея о том, что приехала в Москву. Ночной город пугал ее пустотой переулков, гулким эхом в подземных переходах, холодными огнями и низко нависшим беззвездным небом.
Навстречу попалась компания подвыпившей молодежи – развязные, разгоряченные спиртным парни и густо накрашенные девицы. Они громко, вызывающе хохотали и отпускали непристойные шутки в адрес прохожих. Офелия проскользнула мимо, молясь, чтобы ее не заметили.
На улице появились вампиры, русалки, лешие и прочая нечисть. От их недвусмысленных заигрываний Офелию бросило в дрожь. Она хотела свернуть в проходной двор, но вурдалаки и утопленницы обступили ее со всех сторон.
– Давайте бросим ее в реку, – предложила иссиня-бледная девушка с распущенными волосами и черным ртом. – Водяной царь соскучился по свежатинке.
Цепкие руки схватили Офелию, сорвали с нее плащ. Она закричала… из темноты вынырнула огромная черная птица… или ей померещилось со страху? У птицы был длинный загнутый клюв, но заговорила она человеческим голосом.
– Это моя добыча! Убирайтесь прочь!
Нечисть кинулась врассыпную, оставив полураздетую жертву на ледяном ветру.
– Как твое имя?
– О-офелия… – заикаясь, вымолвила женщина.
– Харрр… харрр… харрр… – смех птицы напоминал раскатистое карканье. – Не бойся! Нельзя утопить того, кто уже мертв. Ты давно утонула, не правда ли? Принц Гамлет не стоил твоей любви… красавица! Пора сделать более достойный выбор. – Птица взмахнула крылом и… протянула женщине согнутую в локте руку. – Обопрись на меня, ундина. Нас ждет гостеприимство благородной Головы.
У Офелии зуб на зуб не попадал от страха и холода. Ночь ужасов обещала невероятные приключения и встречи. И не обманула.
Черная Птица увлекла Офелию за собой, в толпу привидений и окровавленных мертвецов. Мелькали пустые глазницы, черепа, скелеты, зияющие раны и высунутые языки. Женщина ахнула, когда лицом к лицу столкнулась с повешенным, у которого на шее была затянута веревка, а глаза вылезли из орбит…
– Хочешь поносить мой галстук? – отвратительно захохотал он. – Бери, не стесняйся!
Она отпрянула, но повешенный ловко снял с себя петлю и набросил на нее.
– Ты ведь за этим сюда пришла? Хэллоуин – праздник мертвых, девушка.
Черная Птица потянула ее в сторону, к лестнице, ведущей вниз…
– Куда мы идем? – испугалась она.
– В преисподнюю… на пиршество…
Спускаясь по бесчисленным ступеням, Офелия заметила, что омерзительная веревка все еще болтается у нее на шее…
– Это ночь пророчеств! – прокаркала Птица. – Не оглядывайся, когда спускаешься в потусторонний мир. Плохая примета. Харрр! Харрр! Харр…
* * *
Москва. Год спустя.
Теплая осень, не скупясь, осыпала Москву золотом. Дворники не успевали подметать тротуары. На клумбах отцветали хризантемы и астры; солнце садилось все раньше, и на город опускались свежие лиловые сумерки. По утрам воздух был прозрачным, как слеза, в его безветрии с тихим шелестом облетала с деревьев желтая и красная листва.
Госпожа Ельцова сидела на открытой веранде кафе, любуясь яркими красками сентября. Пахло мокрой землей и ягодами рябины, раздавленными ногами прохожих; со школьного двора тянуло дымком – там жгли листья и ветки. Костер плохо разгорался.
«Хорошо, что мне уже двадцать восемь и школьные годы остались далеко позади», – подумала молодая женщина.
Училась она старательно, только в выпускном классе разленилась, потеряла интерес к предметам, забросила учебники и с бесшабашным пылом юности предалась любви. Первый роман затянулся дольше, чем рассчитывали оба, и она, и он – одноклассник Захар Иваницын по прозвищу Зах. Парнем он был видным, девчонки на него заглядывались и тайно вздыхали: это продолжалось до сих пор, но Зах ни на кого не обращал внимания. И сейчас Ельцова решила, наконец, выйти за него замуж.
В детстве она очень гордилась, что родители назвали ее Астра, – словно осенний цветок. Хотя отец как-то объяснил: астра – по-гречески означает «звезда». Он смолоду увлекался астрономией, мечтал жить в горах, рядом с обсерваторией, наблюдать за звездным небом. Романтика прошла, как юношеская болезнь, Юрий Тимофеевич стал заниматься делом куда более прозаическим: страхованием имущества граждан. Он быстро поднимался по служебной лестнице, потом основал собственную компанию и пошел в гору. Параллельно Ельцов развивал посредническую деятельность, которая тоже приносила дивиденды. То ли ему везло, то ли он обладал недюжинным умом и вовремя ухитрялся делать нужные шаги, но его фирма «Юстина» процветала, а прибыли росли, как на дрожжах. Семь лет назад Ельцовы переселились в роскошный загородный дом, мать Астры ушла с должности главного бухгалтера и посвятила себя домашнему хозяйству, а сама Астра, выучившись актерскому мастерству, не стала обивать пороги столичных театров – ей пришлось по душе праздное существование, обеспеченное деньгами отца. Она встречалась с Захом, их отношения давно стали интимными, но на заключении законного брака настаивал именно он.
Иваницын работал в «Юстине» главным менеджером, Юрий Тимофеевич был доволен будущим зятем и ничего не имел против свадьбы. Скорее наоборот.
– Вам следует пожениться и жить семьей, – говорил он дочери. – Ты уже не девочка, Ася, пора бы и ребеночком обзавестись. Вон, мать от скуки изнывает – а так бы внука нянчила. Работать ты не хочешь, хотя бы хозяйством займись, детьми. Не то с ума сойдешь от безделья!
Астра согласилась с его доводами. Зах был красив, общителен, иногда остроумен – умел блеснуть в обществе удачной шуткой, со вкусом одевался и год за годом неустанно твердил Астре о своей любви. Она ему верила.
Астра по-прежнему дружила с Мариной Степновой, которая была ее соседкой по парте и наперсницей девичьих откровений. Лучшая подруга закончила медицинский и работала стоматологом в частной клинике. Вчера вечером она позвонила и пригласила Астру в кафе.
– Устроим «чай вдвоем». Я слышала, ты замуж выходишь за Иваницына?
– Этим должно было закончиться.
– Вас всегда считали женихом и невестой, – усмехнулась Марина.
На столик прямо перед Астрой упал желтый листок. Еще пара недель, и обманчиво ласковая осень начнет безжалостно срывать с деревьев роскошный наряд, – сегодня ими можно любоваться, а завтра они будут стоять голыми под холодным дождем.
– Привет! – Марина, как всегда, выглядела великолепно: рыжие волосы модно подстрижены; лицо покрыто тональным кремом, скрывающим веснушки; стройная фигура обтянута брючным костюмом зеленого цвета, а длинный шарф более светлого оттенка удивительно идет к ее зеленым глазам. – Прости, опоздала!
– Как тебе удается так потрясающе одеваться? – вздохнула подруга. – И волосы у тебя лежат, как после укладки. Я вот хожу в элитный салон, а на голове черт знает что!
– Стараюсь. У меня ведь нет богатого папеньки, приходится крутиться на собственную зарплату.
Злая ирония в ее словах насторожила Астру – ни разу за эти годы она не замечала, чтобы Марина ей завидовала.
– Ты не в духе? Что-то случилось?
– Ну, да…
– Ой, Рыжая, давай, выкладывай! Может, я смогу помочь?
– Ты? Вообще-то… почему бы и нет? Конечно, можешь…
– Тебе деньги нужны?
– Понимаешь, подруга… я… ребенка жду.
Между ними со школьной скамьи не было секретов, и пораженная Астра ахнула. Как?! Маринка беременна, и ни разу не обмолвилась о том, что у нее появился мужчина? Кто он? Почему она его скрывает?
– А ты… не ошибаешься? Вдруг просто задержка?
Марина уверенно качнула головой.
– Я же медик! Уже двенадцать недель.
Астра невольно посмотрела на ее плоский живот – не похоже.
– Пока не видно, – объяснила Марина. – Зато постоянно тошнит, и рвота по утрам. Ужас!
Астра хотела спросить, кто же виновник столь радостного или печального события – это уж кто как воспринимает будущее материнство, – но вместо этого сказала совсем другое.
– Решила рожать или…
– Хотелось бы родить. Я ужа два аборта сделала, после третьего детей может не быть вовсе. Так что… возможно, это мой последний шанс.
«Два аборта? – еще больше удивилась Астра. – От кого? Почему она молчала?»
– Понимаешь… – продолжала подруга, – Все от тебя зависит. Отдай мне Захара! Он тебя не любит. Ему нужны деньги твоего отца, фирма и… все такое. Мы с ним уже три года любовники! – выкрикнула она. – Он женится на тебе по расчету! Из-за денег, Аська! Ты же единственная дочь Ельцова, значит… все достанется тебе. То есть ему, Заху!
Слезы градом катились по щекам Марины, смывая краску и обнажая крупные веснушки на болезненно бледной коже.
Официантка в коротком накрахмаленном передничке посмотрела в их сторону.
Астра опешила – она не верила своим ушам. Маринка и Зах – любовники? Давно? Вот почему Рыжая тщательно хранила свой секрет! Они с Иваницыным… о, боже!
– Рыжая… ты шутишь?
– Мне не до шуток! – та приложила руки к животу. – Если не веришь, спроси у Заха! Он отпираться не станет.
Астра поняла: подруга не лжет. Она ждет ребенка от Захара, а тот готовится к свадьбе… с другой. У Астры пересохло в горле, – она, точно заведенная, придвинула к себе чашку с остывшим кофе, с трудом сделала глоток. Горько…
– Он знает о ребенке?
Марина подавленно кивнула:
– Да, я ему сказала… сразу после визита к гинекологу. Когда все сомнения отпали.
– И что?
– Он велел… идти делать аборт! А я не хочу.
– Правильно, – безучастно вымолвила Ельцова.
Ей казалось, они обе ломают комедию – фальшиво разыгрывают душещипательную сцену из театрального «капустника», так противоестественно выглядели их лица и жесты, так плоско звучали реплики.
– Ваша свадьба отменяется? – Маринка судорожно вздохнула. – Зачем тебе муж, который изменяет еще до брака? Притом с твоей же подругой! Слу-ушай… я постоянно удивлялась, как он тебе в глаза смотрит?
Астра молчала. Любые выяснения отношений вдруг потеряли для нее смысл. Ясно одно – Зах, ее жених, школьный друг, неизменный ухажер и первый мужчина, оказался лживым, расчетливым и хладнокровным мерзавцем. А как романтично все начиналось! Как он стоял вечерами под ее окнами, носил охапками цветы с окрестных клумб, читал стихи! Каким робким был его первый поцелуй, как терпеливо он ждал ответных ласк и каким страстным он прикидывался в постели! Как им все завидовали! Видно, зависть людская – опасная штука. Она-то и сгубила их школьный роман.
– Эх, Маринка, Маринка… подружка моя задушевная! – с сердцем воскликнула Астра. – Хороша, ничего не скажешь! Ты ведь давно заглядывалась на Заха… исподтишка, мечтала отбить его у меня. Что ж, тебе это удалось. Ликуй!
– В любви – каждый за себя! – огрызнулась та.
Она была права, поэтому Астра не стала спорить, просто встала из-за стола и пошла прочь. Не прощаясь, не оглядываясь. «Любовь! – думала она, ускоряя шаг. – Сплошное притворство, притом бездарное. Пустая и глупая забава. Никогда больше не попадусь на эту наживку!»
Глава 2
Камышин. Незадолго до описываемых событий.
Иде Вильгельмовне Гримм не спалось – в такие утомительные ночи она, измучившись, садилась перед зеркалом в массивной бронзовой раме, зажигала свечу и долго всматривалась в помутневшую от времени амальгаму: из золотистой мглы на нее взирала хорошо сохранившаяся худощавая шатенка с проблесками седины в густых волосах, с глубоко запавшими глазами и орлиным носом. Ида Вильгельмовна называла свое отражение Ади, – то же имя, только наоборот. Все в жизни имеет обратную сторону, скрытую от любопытных глаз. Ади существовала в мире зазеркалья и зачастую могла ответить на те вопросы, которые госпоже Гримм были не по зубам.
– Ну, что молчишь? – вопрошала своего зеркального двойника дама с орлиным профилем. – Долго нам еще ждать?
Зеркало досталось ей от матери, в замужестве баронессы Гримм, вместе с фамильными драгоценностями, дорогой раритетной мебелью и саксонским фарфором. Еще семь лет назад Ида Вильгельмовна проживала в Германии, в маленьком чистеньком городке на берегу Эльбы, и не помышляла о переезде в Россию. Однако пришлось.
Она приобрела небольшой, но комфортабельный дом в Подмосковье и поселилась в нем одна. От прежних хозяев к ней перешел сторож Тихон – молчаливый бородатый крепыш, который выполнял также обязанности дворника, занимался мелким ремонтом и прочими хозяйственными делами. Тихон жил тут же, в летней кухне, домой в поселок уходил раз или два в месяц на сутки: проверить, все ли в порядке. Семьи у него не было, никакой живности тоже – собаку, и ту отдал соседям, поэтому работа на госпожу Гримм составляла весь его интерес и единственный источник дохода.
Увы, стирку, стряпню и уборку комнат Тихону не поручишь, да и разговаривать с ним было не о чем, потому вскоре у баронессы появилась компаньонка: собеседница, кухарка и горничная в одном лице. Молодую женщину звали Эльза. Возможно, госпоже Гримм понравилось ее имя, нетипичное для русских; возможно, сама девушка – высокогрудая, с тонкой талией и стройными ножками, голубоглазая, с красивым личиком, обрамленным светлыми волосами. Такое прелестное создание вполне могло появиться на свет в респектабельной немецкой семье. Удивительно, что Эльза родилась в захудалом поселке, затерянном среди елей и сосен, где зимой улицы тонули в снегу, а летом по дорогам бродили куры. Сады за некрашеными деревянными заборами заросли диким крыжовником и смородиной, яблоки и груши родились мелкие, кислые и твердые. Живописное озерцо, куда спускались огороды, обмелело, покрылось ряской; по его берегу зеленел камыш. Одинокие рыболовы скучали, забросив удочки с черных мостков, – не ожидая улова, а просто убивая время. Мужики, которые не уехали в райцентр или в столицу на заработки, беспробудно пили, дымили дешевыми сигаретами, часто и громко ругались, случались и драки. Постепенно спивались и женщины – на их одутловатые, синие лица было особенно страшно смотреть.
Какая-то строительная фирма взялась было возводить на окраине поселка коттеджи европейского типа, но вскоре благое начинание захлебнулось – то ли деньги кончились, то ли здешние места не приглянулись состоятельной публике. Дома покупали вяло, неохотно, и фирма ограничилась одним рядом строений, не проложив даже хорошей асфальтированной дороги от трассы до Озерной улицы. Вообще в поселке преобладали водно-растительные названия, – переулки Садовый и Березовый; улица Заречная, хотя «река» представляла собой журчащий на дне оврага мутный ручей; улица Прудки, проезд Чистый Ключ. Странно…
Сам поселок назывался Камышин, железнодорожной станции здесь не было, только автобусное сообщение, разбитые дороги, весной и осенью повсюду непролазная грязь, зимой снежные заносы… глушь глушью. Даже летом в Камышин почти не приезжали вездесущие дачники, не снимали у местных жителей комнат, не привозили на парное молоко и свежие ягоды бледных городских детей.
Ида Вильгельмовна неспроста выбрала сие тихое местечко: при ее образе жизни Камышин был идеальным вариантом. Тут малолюдно, спокойно, сама она остается в тени, зато у нее все на виду.
Эльза напоминала ей благовоспитанную бюргерскую дочку, хотя те и в талии пошире, и в работе проворней. Впрочем, последний недостаток поправим. Главное – девушка старается, из кожи вон лезет, чтобы понравиться хозяйке. Баронесса легко угадала ее незатейливые мечты: если фрау Гримм будет ею довольна, то заберет белокурую горничную с собой в Германию. Глупышка! Совсем ничего не понимает.
Эльза не спрашивала, с какой целью эта немка приехала в Россию, сколько здесь пробудет и почему решила обосноваться именно в Камышине, – она побаивалась строгой и замкнутой хозяйки. От ее пронизывающего взгляда девушку пробирал озноб. С другой стороны, Ида Вильгельмовна была щедра, не придиралась по пустякам и терпеливо объясняла, что требуется от Эльзы. Когда компаньонка задерживалась допоздна, ей разрешалось ночевать в гостевой комнате. Постепенно девушка привыкла к баронессе, все реже отлучалась по своим делам и уже не представляла себе иной жизни.
– Не надоело батрачить на заграничную богачку? – возмущались знакомые и родня Эльзы. – Что она забыла в глухом Камышине? Не иначе, как шпионка или… наркодилерша! Эта твоя фрау или подпольно распространяет какую-нибудь отраву, или людьми торгует!
– Чего вы на нее взъелись? Она хоть в душу не лезет и платит исправно, – огрызалась девушка.
Но ей и самой не давал покоя вопрос, зачем баронесса из благополучной Германии прикатила в забытый богом поселок. Эльза украдкой пыталась следить за хозяйкой, но тщетно. Та, казалось, жила уединенно, никуда не выезжала; гости у нее появлялись крайне редко, в основном летом, и все – люди обеспеченные, на своих машинах. Они закрывались в кабинете Иды Вильгельмовны, вели долгие беседы, при этом говорили так тихо, что Эльза, как ни старалась, ничего не могла подслушать.
– Как тебе не противно быть прислугой? – не унимались доброжелатели. – Поезжай в Москву, поступай в институт, устраивай свою жизнь! Замуж там выйдешь: в столице-то женихи – не чета нашим! Ты девка видная, пригожая, сразу парня себе найдешь. Это камышинские кавалеры через одного алкаши да бездельники, а в большом городе – большой выбор!
– На какие шиши ехать-то? Заработаю, тогда подумаю.
Перспектива переезда в Москву, учебы и выгодного замужества казалась расплывчатой. Не придется ли вместо этого стоять на рынке в любую погоду от темна до темна, торговать продуктами или шмотками, а потом, едва дыша от усталости, тащиться в снятую квартиру куда-нибудь в Митино или Братеево?
Что интересно, время, проводимое Эльзой у баронессы, не просто шло: летело стремительно. Годы мелькали, будто месяцы. Дождливыми осенними вечерами Тихон растапливал в зале камин и госпожа Гримм смотрела на огонь, неторопливо беседуя с Эльзой, а та ловила каждое слово. Эти беседы она заслужила прилежным трудом и покладистым, незлобивым характером. Баронесса сумела оценить положительные качества своей работницы и платила ей не только деньгами. Разговоры у камина Эльза не променяла бы ни на что другое. Хозяйка разбудила в ней глубоко запрятанные, дремлющие до поры чувства, о которых молодая женщина и не подозревала. А может быть, госпожа Гримм заронила в ее душу искру иного, нездешнего огня. Этот огонь, исподволь разгораясь, начал заполнять собой примитивный внутренний мир Эльзы, а затем и пожирать его.
– По-твоему, она настоящая баронесса? – донимала Эльзу младшая сестренка. – Или это все враки?
Но баронесса оказалась не вымышленной, а вполне реальной. Как-то раз, интуитивно уловив вопрос, который вертелся на языке компаньонки, Ида Вильгельмовна удовлетворила ее жгучее любопытство – рассказала немного о своей жизни. Ее мать была родом из обедневших дворян с немецкими корнями, до войны жила в Риге, перебивалась уроками русского и немецкого. Кстати, именно благодаря матери госпожа Гримм хорошо говорила по-русски – та словно знала, что дочери пригодится этот язык. Когда в Ригу вступили немецкие войска, мама познакомилась со своим будущим мужем – бароном Гриммом, он полюбил ее и увез в Германию, к родственникам. Там, в маленьком ухоженном поместье на берегу Эльбы она родила ему дочь Иду. Семейство Гримм сочло брак с девицей сомнительного происхождения неравным и всячески препятствовало законному воссоединению любовников. Только после поражения Гитлера и разгрома Германии барон женился на своей избраннице, и они прожили душа в душу долгие годы. Вот такая романтическая история!
– Значит, ни братьев, ни сестер у вас нет? – робко поинтересовалась Эльза.
Баронесса отрицательно покачала головой:
– Я – единственная дочь.
Дабы избежать кривотолков, Ида Вильгельмовна намекнула, что в Россию ее привело желание проникнуться духом предков, которые преданно служили российским самодержцам. В Камышине же она поселилась исключительно потому, что обожает тишину и покой, совершенно не выносит городской сутолоки, а загрязненный выхлопными газами и промышленными выбросами воздух вреден для ее здоровья.
Незаметно протекли шесть лет. На седьмой год что-то изменилось в атмосфере уютного дома баронессы – в воздухе витали то ли смутные тени прошлого, то ли тревога перед неизвестным грядущим. Хозяйка все больше молчала, как будто ожидая чего-то. Эльза стала чаще уединяться. Она то и дело отпрашивалась на день или два, уезжала на выходные и праздники, а отведенную ей комнату закрывала на ключ.
Обнаружив однажды запертую Эльзой дверь, госпожа Гримм была неприятно удивлена. Она подергала ручку, постояла, раздумывая, что бы сие могло означать, пожала плечами и тяжело вздохнула. Русская душа – потемки, и разгадать ее, ох как непросто…
* * *
– О, черт! – выругался молодой человек приятной наружности, одетый в черную майку и спортивные штаны. Отлетевшая щепка чудом не угодила ему в глаз.
Он рубил дрова позади бревенчатого дома с верандой – собирался попариться в выстроенной год назад баньке. Сауна – это заморское развлечение, а для русского человека нет ничего лучше настоящего душистого пара. Плеснешь из ведра на раскаленные камни, аж сердце мрет! А венички березовые как пахнут?! А квасок из дубовой бочки?
– Баньку топить будешь, Матвей? – спросил из-за забора соседский дед Прохор. Он мерз и кутался в телогрейку, осеннее солнце не грело старых костей. – Парная от всех хворей первейшее лекарство. Не то что городская ванна! Ляжешь в ее… чисто как в гроб. Спаси, боже! У тебе спички есть?
Матвей подошел к забору, протянул деду зажигалку. Тот раскурил самокрутку, задымил, щурясь от удовольствия. Едкий дым резал глаза, но дед привык, пропитался табачными смолами, точно мумия, – желтый, высохший. Нынешним летом ему исполнилось девяносто два года, и он очень этим гордился.
– Не дождалася мене бабка твоя, Анфиса Петровна, – прохрипел дед. – Первая померла. Жаниться я на ей хотел, а она – ни в какую! Ты, говорить, не жаних – пень трухлявый. Хххе-е-е… ххххе-е-е-е… – сипло засмеялся он беззубым ртом.
Матвей любил подтрунивать над камышинским старожилом, но добродушно, без ехидства.
– Пара вы были бы – загляденье! – охотно поддакивал он. – Жаль, не довелось погулять на свадебке! Невесту Господь к себе призвал; остался ты, Прохор, неприкаянный, без женского глазу, аки сирота.
Так, перебрасываясь шутками-прибаутками, молодой мужик рубил дрова, а старый попыхивал вонючим самосадом. Сам собой разговор перешел на баронессу Гримм, которая стала в некотором роде камышинской достопримечательностью. О чем еще было судачить двум умудренным жизнью людям? Слух о поселившейся на Озерной улице немке и ее чудачествах успел распространиться среди местных жителей. Весомую лепту в эту болтовню внес Тихон. Иногда он захаживал к одной бабенке – мастерице по изготовлению чистейшего самогону – пропустить рюмочку-другую, и во хмелю язык его развязывался до неприличия.
– А правда, что немецкая барыня свою прислугу до смерти замордовала? – выпустил кольцо дыма Прохор. – Замучила девку непосильной работой? Народ шепчеть, она ее в погребе держала, на цепи, как собаку.
– Думаю, все не так мрачно.
– Куды ж она тогда подевалась? Сбегла, что ли?
Матвея мало интересовали поселковые сплетни, он поддерживал разговор только из вежливости. Все-таки Прохор – сосед, и, когда Матвей долго отсутствовал, старик приглядывал за домом. С тех пор, как умерла бабушка Анфиса, некому даже печку растопить зимой, а дом без тепла сыреет, стены покрываются плесенью… жалко. Сюда Матвей приезжал в отпуск или просто на недельку-другую, отдохнуть. Камышин привлекал его тем, что лежал в стороне от железной дороги и хорошего шоссе и дачников здесь было мало. Выйдешь в лес или в поле – простор, благодать… будто и не существует на свете ни фабрик и заводов, ни супермаркетов, ни финансовых корпораций, ни запруженных транспортом проспектов, ни ночных клубов, ни казино, ни людской толчеи. Только нагретые солнцем травы, шум сосен, голоса птиц, стрекозы в прозрачном воздухе и высокое, чистое небо.
– Ты, часом, не оглох, парень? – возмутился дед.
– Я слушаю, слушаю…
Матвей жил в Москве, а в бабкин дом наведывался, когда выдавалось свободное время. Его волновали совсем иные проблемы, чем какая-то прислуга камышинской немки. Людей хлебом не корми – дай перемыть кости ближнему.
– Немка… энту… прибиральницу извела, – гундосил Прохор. – Теперя другую ищеть.
– Во-он, что! Извела, значит… А ты в щелку подсматривал, да?
Старик глубоко затянулся и надолго закашлялся. Крепкий самосад с натугой выходил из легких. Давняя привычка курить входила в «здоровый образ жизни» Прохора, но в последнее время старика мучил кашель.
– Кто ж мене туды пустить? – прослезившись, вымолвил он. – Бабка Матрена сказывала, будто Тихон по пьяни проболталси…
– После Матрениного самогона черта лысого увидишь, не то что девку на цепи. Да и сама Матрена выпить не промах! Вдвоем сочинили страшную историю, а ты уши развесил.
– Верно, – захихикал Прохор. – Может, и вреть вражья баба… только в хлебной лавке толкують, что никто из нашенских к немке в услужение не пойдеть! Боятся. Я вчерась сам слыхал…
Уже наслаждаясь в бане травяным паром и похлопывая себя березовым веничком, Матвей улыбался азарту соседа – за девяносто перевалило, а старик еще живо интересуется местными сплетнями.
Напарившись, молодой человек вышел в предбанник, хлебнул кваску, растянулся на деревянной лавке и закрыл глаза. Из головы, как ни странно, не шел разговор с Прохором. Вот пустобрех! Сумел-таки заронить искорку любопытства в равнодушный ум Матвея. Если даже он не остался равнодушным к болтовне о камышинской немке и ее компаньонке, то что уж говорить об обывателях. Какие в поселке развлечения? А тут хоть душу отвести можно!
Господин Карелин был вполне обеспеченным человеком, ему хватало средств на жизнь, которую он вел: без излишеств, без стремления пустить пыль в глаза окружающим, без завистливой тоски по дорогой иномарке или загородному дворцу. Его устраивала просторная квартира на Покровке, интересная работа и увлечение, которое привил ему отец, – возня с «трудными» подростками. Матвей любил наставлять на путь истинный пацанов от двенадцати до семнадцати лет, причем делал это ненавязчиво, в виде игры: собирал небольшую группу ребят и учил их выживать в экстремальных условиях – добывать огонь без спичек; ориентироваться на местности по солнцу и звездам; отыскивать воду и делать ее пригодной для питья; сооружать из подручных средств укрытие; спрыгивать с высоты, оставаясь невредимым; оказывать первую помощь пострадавшим; защищать себя в уличной драке… и прочим премудростям. Бывший военно-спортивный клуб «Вымпел» охотно предоставлял ему помещение для занятий за чисто символическую плату, и некоторые воспитанники клуба присоединились к группе Матвея, составив со временем надежный и отлично обученный костяк. Взрослея, парни исполняли обязанности инструкторов и помощников в длительных пеших походах, вылазках в горы или речных путешествиях на плотах и катамаранах.
По образованию Матвей, как и его отец, был не педагогом, а инженером, поэтому не применял «школьных», менторских способов воздействия на ребят, легко находя с ними общий язык.
Отправившись на заслуженный отдых, старший Карелин без сожалений расстался с Москвой и подался с супругой в Краснодарский край, где покойный тесть оставил зятю и дочери ухоженный домик, окруженный большим плодоносным садом, виноградник и лохматого пса Кудлая.
Матвей любил родителей, но, когда они уехали, не заскучал: отец сумел закалить его характер, приучил к самостоятельности в решениях и поступках. К тому же пришлось взять на себя всю организационную работу в частном конструкторском бюро «Карелин», которое теперь перешло к нему, поддерживать хорошую репутацию и не только не растерять постоянных клиентов, а и привлечь новых.
– Теперь ты сможешь жениться и привести в дом хозяйку, – сказала мать, целуя сына перед отходом поезда. – Пора обзавестись семьей. Кто-то же должен тебе готовить, гладить рубашки!
Она ни слова не сказала о любви. Какая любовь? Люди сходятся, чтобы заботиться друг о друге: вдвоем легче выстоять в жизненных бурях.
– Конечно…
Матвей не хотел спорить – пусть едут со спокойной душой, – но поддакивал только для вида. На самом деле он не хотел связывать себя брачными узами, вряд ли найдется женщина, которая будет отвечать его требованиям. Да и насчет себя он не обольщался. Такой мужчина – не подарок.
Почему он вспомнил о родителях, лежа в предбаннике и вдыхая теплый дух хорошо прогретых бревен? Сама собой пришла другая мысль, – о компаньонке камышинской немки. Сдается, он еще услышит о ней…
