Ради красоты

Гнездо

Яня сидела на скамейке детской площадки, правое плечо последние дни нещадно болело, таблетки не помогали, оставалось только бесполезно массировать его другой рукой. Но впервые ей не хотелось избавиться от физической боли, потому что это отвлекало от мрачных мыслей. Для Яниты настала череда немыслимых открытий. Что не только мир, но и близкие люди будут мешать ей исполнить мечту, поскольку существует незыблемая грань между реальностью и фантазиями. И если ты сам не в силах отделить одно от другого, то что-то чужеродное и упрямое сделает это за тебя.

Детский смех, что звенел в округе, успокаивал её, в нём вспыхивал и усмирялся свет, в нём скрывались ответы и отражалась любовь. Яня жадно впитывала образы, не умея остановиться. Прошло несколько минуты, и она уже не злилась на мать, не гневалась на людей, создающих оружие, её переполняла благодарность к всеобъемлющей детской искренности.

– Костя, не играй с этим мальчиком, он научит тебя плохому! Вон как у него лицо расцарапано, – донеслось с соседней скамейки.

Яня вскочила с места и побрела домой. Нельзя так с детьми, нельзя так, – всё думала она, пока мимо пролетали голоса с «купил», «получил», «сделал». И только она испугалась, что может стать голосом, раздалась музыка. Уличные музыканты играли так, словно слились воедино волны, ветер и стрекот цикад. Яня положила им в шапку последние тридцать шесть рублей, ведь они сумели продолжить детских смех, и потому свет сегодня победил. Об этом нужно было рассказать всем. Какой цвет передаст ощущения, может быть, краска из мальвы?

– Богдан, пойдём со мной! – крикнула она, едва перешагнув порог. – Там музыканты…

Богдан выглядел раздражённым, он торопился на день рождения к другу.

– Терпеть не могу уличных музыкантов. И где мой шарф, в конце концов?! Я сколько раз тебе говорил не трогать мои вещи?!

– Почему?

– Потому что у них нет слуха! А ты почему гуляла вместо того, чтобы работу искать?

Янита опустила голову, почувствовав укол вины.

– Ела хотя бы?

Она замешкала, а затем, всё так же не поднимая головы, произнесла:

– Да, йогурт покупала.

– Врёшь?

– Нет, тридцать шесть рублей стоил. В магазине у парка. Не веришь, проверь! – с вызовом произнесла она, пугаясь собственной лжи.

– Окей, дождись меня, я ненадолго, – накинув куртку, он вышел из квартиры.

Оставшись одна, Яня достала альбом и, в упоении напевая музыку, болезненным взмахом провела кистью с синей краской. Проявилась детская весёлость, зашевелились под пальцами струны, разразилась благодать.

* * *

Земля сплошь покрылась опавшими листьями. Янита наслаждалась хрустом, раздающимся из-под ботинок: хруууп, хруууп, а если побежать: хру, хру, хру, хру. Девушка, идущая навстречу, отодвинула капюшон, демонстрируя Яне, что с любопытством её разглядывает. Янита отвернулась: хруп, хруп.

На секунду она остановилась, задрала голову и чуть не закричала от восторга – на дереве сидела синичка. Скинув перчатки, Яня положила на скамейку блокнот. Прищурилась, задумалась над цветом, сейчас она была не согласна с общепринятым мнением, что грудка у синиц жёлтая. С внутренним голосом они сошлись на трёх цветах: грушевом, светло-оливковом и янтарном.

– Ну уж точно не жёлтый! – вслух воскликнула Яня, только сейчас осознав, что потеряла счёт времени.

Перчатки затерялись в листве, с трудом их отыскав, она помчалась к галерее. У самого входа она поскользнулась и, вцепившись в дверную ручку, залилась смехом. Администраторша, лопающая конфеты, даже не взглянула на неё.

Янита вынула из рюкзака папку с рисунками и подошла к девушке.

– Скажите, а вы, случайно, не выставляете работы начинающих художников?

– Нет, – ответила девушка, не поднимая головы.

– А может быть, вам нужны экскурсоводы?

– Нет.

– Скажите…

– Девушка, нам никто не нужен! Вы мешаете мне работать, – только сейчас администраторша взглянула на Яню и оскалилась коричневыми зубами.

От неожиданности Яня смяла папку, которую держала в руках.

– Спасибо, – растерянно произнесла она и вышла на улицу.

Город окутывал густой аромат, сотканный из запаха травы, бензина и тревоги на лицах. Янита продолжала прижимать папку к тощему животу, не замечая, что листы под моросившем дождем мокли.

* * *

Холодало. Порывы ветра взбивали истрёпанные края пальто, пока Яня плутала по пустым улицам.

Не один день она простояла в холе краеведческого музея: высматривала, просила и доказывала, только что не отдавала честь и не маршировала. Не пришлось. Над ней сжалились раньше, пустили к менеджеру по персоналу. В теремок.

Собеседование проходило в большой комнате, напоминающей класс. Каждое слово здесь отдавалось эхом и тем весомее казалось.

– Радует, что до сих пор почётно работать в музее, – сказала пожилая женщина, пролистывая лаконичное резюме Беловой. – Каждый день просятся к нам, не пугает ни маленькая зарплата, ни большая ответственность. Почти как в двухтысячные. Голова кругом. Ну, а вы… Образование непрофильное, опыта нет. С рукой что?

– Я готова на любую работу!

– Мы могли бы предложить позицию уборщицы, но, боюсь, вы не справитесь даже с этим, – бросила взгляд на правую руку Яни.

Яня вздрогнула и закрыла лицо ладонью, затем поднялась с места другая – смятённая и уставшая.

– А я бы и не согласилась на эту работу. Как и не стала бы работать в столь почтенном возрасте жирным цербером. И кстати…

Янита медленно пошла к выходу. Левой рукой она согнула правую в локте и, сжав пальцы на ручке, открыла дверь.

Дворники не были русскими. Не хотели быть русскими. Они так усердно махали мётлами, будто желали победить невидимого врага. Янита аккуратно ступала по проторённой дорожке, изображала то ли лазутчика, то ли шпиона, что в сущности означало одно и то же и не меняло правил игры.

Квартирное тепло обдало жаром. Бросив на пол пальто, а на родителей невидящий взгляд, Яня юркнула в комнату. Когда заиграла музыка, она закружилась в искрящихся потоках настоящего мира. Охровые, нефритовые с чёрно-синими прожилками стены приветливо рассыпались драгоценными камнями, пёстрыми тканями, причудливыми веерами. В счастливом дурмане Яня вынула из шкафа большой мешок с травами, в комнате запахло лугом.

– Как поиски работы? – спросила появившаяся в дверях мать.

Яня скривилась:

– Не очень.

– Не удивлена, – мать прищурилась, в голосе слышалось разочарование, – моя подружка пристроит тебя экономистом.

Яня внимательно посмотрела на неё, будто пытаясь разобрать значение слов:

– Я ничего не понимаю в цифрах.

– Ты же как-то оканчиваешь институт, всё получится!

Янита не знала, как объяснить матери, что её жизнь посвящена другому, и то было неотвратимо и навсегда. Отпущенный ей на сегодня запас счастья истратился, поэтому незаметно Яня вышла из квартиры и прямо у подъезда сиганула в кучу листьев. Дворники не оторвались от работы, не потому, что были нерусскими, а потому что стало холодно и темнело.

Василий Хармс

Первый удар пришёлся по зрению: последние осенние лучи подкрашивали жёлтым лиловую ткань гроба. Второй удар – по обонянию: смешивались в единую композицию запах формалина, гнили и воска. Потусторонний холод подкрадывался, силясь проникнуть в эту реальность.

Яниту переполняло чувство вины, ведь в неказистых судьбах близких она совсем не принимала участия, наблюдала, как за сценами на экране, ища лишь проявление света пригодного для картины. В какой момент их торжественное шествие за руки навеки оборвалось, и она, не расстроившись, предпочла просто семенить рядом? В какой день она отравилась ядом бесконечных исканий?

– Какая глупая традиция не закапывать покойника сразу, – прошептала Янита. – Тебе нравится, такое внимание, папа?

– Может и нравится, – ответил воздух под кулоном на груди.

Яня потрясла головой, достала из кармана пузырёк и выпила таблетку обезболивающего, далеко не первую за сегодняшний день.

Приходили люди, плакали, причитали. Большинство из них знакомые, но лиц было не разобрать, они множились и расплывались, совершенно ненужные, непроницаемые. Янита сидела смирно, но ни с того ни с сего мать потащила её в комнату.

– Ты можешь проявить хоть каплю эмоций? Ты всё-таки отца потеряла, – мать злобно смотрела на слишком спокойную Яню.

Янита то возвращалась, то выпадала из реальности и даже если бы захотела, не смогла бы разобрать, что от неё хотят. Она страшно сконфузилась, но тут же посмеялась над собственной неловкостью. Мать в недоумении открыла рот и наотмашь ударила её по лицу.

– Придёт горе на смену твоему смеху, – делая паузу между словами, произнесла она.

– Мам, не надо, – лицо Яниты печально вытянулось.

Возможно, если бы в то мгновение мать с дочерью знали, что это их последняя встреча, и после похорон их отношения окончательно расстроятся и охладеют, то они не были бы так жестоки друг к другу. Но на деле мать вытолкнула дочь из квартиры, а Яня так и не объяснила своё поведение.

Реклама

Молодой врач тянется к аптечной полке, в его заострённой позе читается:

– Ты думаешь, что таблетками облегчаешь себе жизнь. Как бы не так! Твой кайф сегодня будет казаться уродством завтра. Но и завтра – тоже обман. Иллюзия исчезнет уже через неделю. Но как ты сможешь не употреблять целую неделю? Нет, нам не узнать правды. Наверное, нужно иметь какой-нибудь крючок или якорь, чтобы суметь вернуться, либо не принадлежать миру изначально. Выбираю второе. Уверен, что и ты тоже не захотел бы возвращаться и становиться взрослым. Ведь в этом нет ничего захватывающего. Вставай на работу, пей витамины. Потому что спасение всё равно съесть.

* * *

Солнце слепило, Яня прилегла на облезлую лавочку у подъезда. Окружение выглядело заурядным и необычным одновременно, оно плыло и покачивалось. Пришлось вцепиться в деревянные перекладины, чтобы не упасть. Густой запах мокрой травы вызывал тошноту, казалось, им пропиталась даже одежда. Обволоченная липким потом Янита почувствовала, что над ней кто-то навис, открыла глаза и увидела Богдана. Он легко поднял её. Припали всем телом, обнимались шеями, животами, ногами. Тоска отпускала, больше не выдавливала глаза. Богдан достал из кармана блокнот. Яня печально улыбнулась.

Голоса с «мстили», «избивали» слышались из-под земли, но вышли из подъезда. Яните уже не было горько или обидно, внутри стало тихо, пусто и совсем-совсем безразлично. Безразлично шествие с фотографией, безразличны причитания, слёзы свои и чужие – безразличны, объятия навязчивые и отталкивающие – безразличны, искажённые лица тех, кто пришёл поддержать – тоже туда. И особенно безразлично, что внутри ничего не осталось: ни эмоций, ни образов, ни трав.

– Кидай землю! – последнее, что ясно слышала и помнила Яня.

А после перед её глазами стояла только крышка гроба, к которой она падала-падала-летела. По-видимому, так она пыталась опередить жизнь, разваливающуюся намного стремительнее, чем Яня могла себе представить.

– Может, тебе это даже нравится? А может, потом понравится? – спросил воздух голосом отца.

Был ли тот голос сном, проявлением её особенности или чем-то третьим – новым, Янита не знала, лишь предчувствовала, что больше никогда ей не быть прежней.

* * *

Вся дальнейшая жизнь казалась Яните неправдоподобной. Она сдавала экзамены, ходила на работу, но не рисовала, а, значит, не жила. Богдан уговорил её переехать к себе, но спокойнее от этого не стало. Ей казалось, будто её разыграли. Что отец вот-вот явится и позовёт её гонять «шпану». Мир, в котором и так не хватало места картинам и травам, теперь суживался, затягивал, готовый задушить. Яня отказывалась в него верить.

Что мне делать? – в очередной раз спрашивала она у себя, сидя в душном офисном кабинете. Ею овладевало мрачное отчаяние, одиночество, предвещающее бездну.

В её смутном сознании укреплялась мысль, что она торгует абразивами всю жизнь и умрёт здесь же, за этим офисным столом. Работа была ей ненавистна, ничего не радовало. Она смотрела в пустоту экрана, и мысли напрочь улетучивались. Она видела вокруг себя предметы, осознавала происходящее, но не могла поверить, что это и есть настоящая жизнь.

Яня достала блокнот. Белоснежное пустое пространство оставалось белым и пустым. Она наклонилась ниже, и тогда листок превратился в широкую деревенскую дорогу, на которой, если прищуриться, можно разглядеть играющих в снежки детей.

Взгляд блуждал по поверхности стола, пока не наткнулся на подставку с канцелярскими принадлежностями. Яня потянулась за ножом, внимательно изучила маленький кусок пластмассы с металлом, силясь что-то разобрать. С характерным хрустом она потянула за кнопку, обнажилось потемневшее лезвие.

Яня посмотрела на листок – никаких ощущений, мир такой же далёкий.

– Мы оба знаем, почему ты оказалась в том месте, – произнёс воздушный голос, – что ещё оставалось делать, если ты жила в такой среде? Неудивительно, что ты искала убежище, где розовые облака, белые птицы и, может быть, шум моря. Я, кстати, так ни разу и не побывал на море. Хотя кого это волнует. Я уже старый, а значит, никчёмный. Конечно, ты захотела найти другой дом, более красивый. Ведь ты видела, как легко сгинуть в пыльной жаре. Ты бы так же, как и я, стала чем-то замершим. Залитым брелоком. Мёртвой аквариумной рыбкой. Твоим любимым гербарием. А теперь ты можешь создать собственный мир, освятить его краской – любыми цветами. Но тебе ведь нравится только красный. Ты и есть главная краска. Делай надрез на пальце, рисуй небо, горы, радостных людей. Рисуй жёлтым, зелёным и голубым, но только кровью.

Смерть, настолько жестокая и неподготовленная, никак не вписывалась в понимание красоты жизни. В памяти Яниты всплыли обрывки воспоминаний: закрытый гроб, кладбище и множество вязких тёмных тонов. Но ужас граничил с чем-то другим, как будто была в нём застывшая фарфоровая красота, что приняла конечную форму.

Незаметно под столом Яня задрала юбку и провела канцелярским ножом по бедру. Капроновые колготки и кожа одинаково ровно расползлись в стороны. Боль забилась в ноге, будто что-то живое стремилось выбраться наружу. Пульсация перемещалась всё выше и выше, пока не слилась с болью в плече. По телу побежали мурашки, в голове словно взорвался огненный шар, Яня затряслась, разбилась на ощущения. Всякая боль исчезла, сменившись опустошённостью и тоской. Яня приложила белый листок к бедру и, когда отняла его, то увидела будущий рисунок. Не пейзажи или травки, это должен быть космос.

– Ты будешь меняться не только снаружи, но и внутри, – продолжил воздух.

– Янита, что ты там делаешь? Неси скорее отчёт! – тявкнула начальница.

– Мне нужно ещё пять минут, – не сразу отозвалась Яня, пряча листок.

По мере того как останавливалась кровь, Яня возвращалась в тело, только сейчас осознавая, что произошло.

В абразивном мире построили столовую. В абразивном мире кормили. Анализ и расчёты подтвердили, что рабы лучше работали, если ели. К Яне подсел продавец, в разговоре приглаживал залысину, кашлял в кулак.

– Ох, и давно не было у нас в фирме таких молодых и красивых, – бормотал он. Яня молчала, пережёвывала суп. – Слышишь?

Она нахмурилась, а затем неожиданно для себя подмигнула и пошла за добавкой.

Возвращаясь к столу, Яня споткнулась и вылила тарелку с супом на своего соседа.

– Твою мать, как можно быть такой неуклюжей! – вскричал толстяк, вскакивая с места.

– Извините, – сухо произнесла она.

Тут же зарокотал одобрительный смех коллег, весь обед подшучивали над толстяком, отбивали в воздухе ладоши. Яня не реагировала, доедала остатки супа и проверяла – ни одного приглашения на резюме. Часто дышала. Тарелка из-под супа полетела на пол.

* * *

Дома на грани умопомешательства Янита закончила начатый на работе рисунок. Озадаченная тем, как он был создан, она не заметила, что впервые во время рисования боль в плече её не мучила.

Янита тут же показала новое творение Богдану. Космос на рисунке манил, тянул в несуществующие глубины, обволакивал переливающейся мерзлотой. Богдан замер или впал в транс, а когда очнулся, стал молчаливым и печальным. Крепкая, беспробудная тоска отразилась в его глазах. Именно этой всеобъемлющей безнадёжностью насквозь была пронизана работа. Богдану, наконец, открылся дар Яниты.

– Как такое возможно? – сказала Яня в пустоту, ни к кому специально не обращаясь.

Она ходила сама не своя, не желая верить, что кровь стала той краской, которую она так безудержно искала. Яня отгоняла навязчивую мысль, что применить такую основу посоветовал проявившийся голос. Убедив себя, будто эксперименты с кровью – это всего лишь расстройство разума, она спрятала рисунок и постаралась забыть о нём.

Неделю за неделями Янита готовила краски из трав, рисовала новые картины, но как бы она ни старалась, они не передавали её дар другим. Синдром Стендаля передавался только через рисунок, родившийся на крови.

В её голове мелькал один и тот же вопрос:

Должна ли я сделать всё ради своей цели или имеются границы, за которые нельзя выходить?

После очередной неполучившейся картины Яня раздражённо бросила кисточку и метнулась к окну.

– Чего шумишь? – сквозь сон спросил Богдан.

Янита не отозвалась, она вглядывалась во мрак за окном. Улица в свете фонарей казалась пугающей, а появившиеся звёзды мерцали, словно чешуя на мёртвой рыбе. Яня впервые ничего не испытала от великолепия темноты, поскольку величие мысли стало сильнее: Кровь не выход, это то, до чего я дойду, если останусь здесь. Нужно научиться рисовать лучше! Намного лучше. И может быть, тогда главное не ускользнёт, не унесётся прочь, как всё остальное.

Вслух же она произнесла другое:

– Мы не властны над жизнью. Пустые, бесполезные оболочки. Единственное, что всех нас объединяет – это сон. Нескончаемый, беспробудный сон. Впервые я по-настоящему увидела картину полгода назад. Наткнулась на розовое море. И оказалось, даже море существует в собственной ирреальной реальности. А я в человеческой пустоте. Но сейчас всё изменилось! Не знаю, как вам теперь меня найти, но с тех пор я существую в картинном покое. Пусть остальные спят, держатся за свою стабильную скуку, но меня больше нет. Пусть говорят всё что угодно, меня здесь больше нет. Где я? Ну, спроси меня, где я! Теперь я живу в мире красоты.

– Янита, что с тобой?

– Нам пора уезжать.

Янита БЕЛОВА 1990–2020

Отец Василий Хармс. 2017 г. Холст, масло

Поступление: у Хармса была маленькая голова и длинные ноги. Он ступал своими тяжёлыми ступнями по мягким бёдрам Земли и говорил, что женщина должна быть проваливающейся. Прямо стой, Хармс, а то умрёшь. А почему бы и нет, а почему бы и да. А почему бы и не сидр. Мешай газы с четвёртым состоянием вещества. Четвёртое состояние не газ, это Хармс. В его зеркальце отражается рот. Точнее, сорок ртов. Один рот для улыбки. Второй рот для усов. А сороковой рот для фотографии. Напряженный, искромсанный рот.

Часть 2. Над травой золото

Притягательность космоса

В то время в Москве насчитывалось более десятка частных галерей. По белоснежным залам в отутюженных костюмах прогуливались галеристы, кураторы, экскурсоводы и ненавязчиво призывали созерцателей насладиться чувственной красотой мира картин.

Перед тем как заявиться в «УЕТ», Янита решительно настроилась обойти все галереи в городе. Она с жадностью изучала картины, будто пытаясь насытиться ими на всю оставшуюся жизнь. Чаще попадались работы, вызывающие многозначительное молчание, реже – едва уловимый свет. В эти дни Яня совершенно убедилась, что не оставит искусство, даже если ради этого придётся перевернуть мир. Она боялась нескромности мысли, но ещё больше боялась полностью не раскрыть дар, которым наградила её Вселенная.

Повинуясь давней мечте, Яня записалась в художественную студию, где занятия вели профессиональные художники. Но ей хватило трёх занятий, чтобы понять: между их академизмом и настоящей красотой мира нет ничего общего. Яня не стала рассказывать Богдану, как заблуждалась все эти годы, опасаясь, что он захочет перебраться поближе к их провинции, а хуже этого ничего не могло случиться.

Москва совершенно не нравилась Богдану, соглашаясь на переезд, он рассчитывал, что на новом месте Янита станет более ответственной и займётся, наконец, чем-нибудь полезным. Но она продолжала гулять и, казалось, не замечала, сколько всего он делал для их будущей семьи. Ещё в Димитровграде он смог договориться с руководством компании, чтобы его перевели в главный офис, а с дальними родственниками, чтобы они сдали им двухкомнатную квартиру недалеко от станции метро «Медведково».

Когда Янита впервые увидела новую квартиру, то запрыгала от радости, потому что, видите ли, у каждого из них теперь будет отдельная комната, своё личное пространство. Богдан не разговаривал с ней несколько дней, ведь он хотел проводить каждую ночь с Яней, а она, получается, не хотела. Но он снова уступил, и из свободной комнаты они сделали мастерскую.

Для мастерской в комнате было мало света, но это не имело значения. Главное, что у Яниты появилась рабочее пространство.

Собственная мастерская художницы Яниты Беловой!

Они убрали из мастерской ковры, маленькую кровать поставили в дальний угол, рабочий стол придвинули к окну. Янита принесла сюда ещё пару стульев, которые она собиралась использовать до тех пор, пока не разживётся мольбертом.

О, покупка мольберта! И пусть Яня пока не представляла, как наловчится рисовать на нём больной рукой, это не мешало страстно мечтать о нём. И не только о мольберте, о холстах, кистях, этюднике. Магазины в Москве разжигали аппетит. В Димитровграде она часто приобретала кисти или разбавители на заказ. А здесь открывалось целое царство, она хотела забрать всё: палитры, угли, мелки. Но что было важнее – в этих дивных магазинах продавались разные виды масел для красок: льняные, конопляные, маковые, ореховые, сафлоровые. И краски когда угодно можно варить на кухне, не боясь размолвок и осуждения.

Обычно немногословная Яня менялась рядом с продавцами в художественных магазинах. Им она задавала бесчисленное количество вопросов, хотя чаще всего ей односложно отвечали: «Попробуйте сами». Загоревшись, она купила на последние деньги маковое масло, скипидар, смолу, чтобы вечером из привезённой с собой травы сварить краску. Ей хотелось купить про запас и холст, но его невозможно было незаметно пронести в квартиру. Остальные обновки она смогла притащить, пряча за пазухой.

Богдан, в свою очередь, лишь делал вид, будто не замечает ужимок Яниты. Для него семейная жизнь стала тренировкой терпения. Пока Янита держала в руках кисть, он держал молоток, пока она варила краски, он варил суп. В неотступном раздражении он всё реже говорил в ответ, что тоже её любит.

* * *

Днями напролёт Янита рисовала, точно не могла насытиться дарованной ей свободой. Порой она просыпалась в тревоге, не веря, что уехала из Димитровграда, и эта радость теперь с ней навсегда. Всякий раз, когда кисть окуналась в краску, казалось, будто через мгновение мир изменится, станет добрее, искреннее, желаннее. Краска, словно волшебная пыльца, оживит изображение, и оно, медленно растекаясь сначала по комнате, затем по улице и городу, захватит в мягкие переливы весь свет.

Янита отложила кисть, проникая в акриловую свежесть рисунка: услышала жужжание комаров и хлесткие удары веток, почувствовала запах садовых цветов и прелых опилок. Всё было на месте. Яня вскочила с табурета и покружилась в умиротворяющих звуках тихого сельского дня, в действительности – в раздающемся с улицы гуле машин.

– Хорошо, – произнесла она вслух и, схватив влажный от акварельных красок лист, устремилась на кухню.

– …а я ему и говорю, что денег из кассы мы не брали, – увлечённо рассказывал Богдан новому другу Максу. Друг кивал, разливая по рюмкам самогон.

– Будешь с нами? – спросил кухонный бармен, приметив Яню.

– Вы лучше на это посмотрите! – сказала она, положив рисунок на стол.

– Красиво, – через секунду произнёс Богдан, хватаясь за рюмку и опрокидывая её в рот. – Но ты на квартиру в этом месяце не скидывалась.

Макс, последовав его примеру, выпил.

– Деньги скоро будут, – проговорила Яня, указывая на рисунок.

– Ты талантливая, – сказал Макс, одной рукой подцепляя кусок колбасы ногтями, другой хватаясь за рисунок.

– Ой, – вскрикнула Яня, испугавшись, что на рисунке останутся жирные пятна.

– И что с того? – угрюмо пробурчал Богдан. – У тебя есть хоть один знакомый, кто разбогател на этом? – он щёлкнут по листу.

Точно подобранные цвета, перетекающие от ярких тонов к полутонам, и весь рисунок в целом казался Богдану фарсом. Но он не озвучивал свои мысли, боясь обидеть Яню. Да и как он мог предположить, что проблема его восприятия заключалась в колоссальном невежестве, проще поверить, будто дело – в Яните. В безумстве ища несуществующую краску, она не замечала собственную топорную технику, которую лишь прикрывала оттенками, формами и деталями.

– Не надо, – Яня потянулась за рисунком.

– Вот и я говорю «не надо», – Богдан выхватил у друга рисунок и отдал Яните. – Так он же от нас теперь не отстанет, – продолжил он историю, больше не обращая на Яню внимания.

* * *

По усыпанной бурыми листьями брусчатой дорожке Яня дошла до красно-коричневого здания, где располагалась галерея Узина «УЕТ». Прежде чем войти внутрь, она дотронулась до шершавой стены. Подушечки пальцев скользнули вниз, оставив тающий тёплый след на едва различимом рельефе штукатурки. Набрав в грудь побольше воздуха, Янита открыла дверь. В нос тут же ударил елейный цветочный аромат.

Она скоро осмотрелась в галерее. Лишь одну картину можно было назвать «живой», вызывающей оцепенение души. Яня приблизилась. Она не любила сразу проникать в картину, сначала касалась холста взглядом, словно пробуя поверхность на ощупь, и только потом, будто перед прыжком, она собиралась и отдавалась образам, которыми наполнил картину автор.

По её телу растекалось тепло, оно ширилось, заполняло, пока не проявлялось громыхающее ликование.

– Добрый день! Меня зовут Алексей, – представился подоспевший куратор, видимо с протянутой к картине рукой, она выглядела странно. – Вы кого-то ищете?

– Да, Михаила Узина, – произнесла она, часто моргая, – он попросил меня прийти.

Соврала и, не раздумывая, протянула конверт, в котором когда-то Миша прислал ей отказ. Алексей, строгий полноватый парень, на вид чуть старше Яниты, взглянул на протянутое письмо, но открывать не стал.

Яня оживилась:

– Чья это работа?

– Одной начинающей художницы. Мы думаем сделать для неё персональную выставку, – Алексей сложил губы трубочкой, что-то соотнося в голове.

– Это вы замечательно решили! Я бы очень хотела увидеть другие её работы. И как только у неё получилось изобразить удручающее повторение масок и жестов, комедии и трагедии?

– По какому вы вопросу? – уже более учтиво спросил он.

– По поводу картины.

– Вы тоже начинающая художница?

– Да, – на мгновение оглушил восторг, её в первый раз назвали художницей.

Алексей кивнул, словно обозначив, насколько серьёзно относился к творцам.

– Что ж пойдёмте.

Он проводил Яню до кабинета Узина, заглянув внутрь, немного согнулся, а затем, сразу же выскочив за дверь, протолкнул Яниту вперёд.

Михаил Узин был ярким представителем современной интеллигенции. Настоящее искусство чувствовал прекрасно, но больше всего внимания уделял материальной стороне вопроса. Он мнил себя непревзойдённым критиком, позволяя судить о художнике по одному произведению, говорил пафосное, высокопарное: «работы автора», не вдаваясь в подробности. Несмотря на некоторые недостатки, Михаил вызывал симпатию.

– Слушаю, – безучастно произнёс он.

Яня, не сводя глаз с большого бородатого Миши, обошла стол для переговоров и протянула письмо.

Внешне он походил на лесника, оттого в маленьком кабинете казался чуждым. Его сгорбленная фигура нависала над столом, словно необработанный кусок камня, из которого лишь после долгой работы мог проявиться Дорифор. Будто нехотя, на его бороду осели пылинки и вновь сорвались, когда он угрюмо повёл головой.

Миша молча изучил письмо, сложил листок вдвое и, секунду помедлив, выбросил в мусорную корзину.

– Так зачем вы пришли? Не умеете читать?

– Пусть вам не понравилась та моя работа, но у меня много других, – затараторила Яня и полезла в сумку.

– Не нужно ничего доставать!

Не позволяя подступающей тревоге заставить её оцепенеть, Янита изрекла подготовленную речь:

– Позвольте объяснить мою настойчивость. Я давно слежу за вашей галереей и не могла не заметить, что здесь выставляются лучшие работы современных художников. Вы обладаете невероятным чутьём, видите то, чего не видят другие. Именно поэтому я и пришла к вам.

Она действительно так считала. На самом деле она думала о Михаиле даже лучше. Но не желая показаться льстивой, не стала говорить, каким тонким ценителем искусства он её казался, как умело в нём сходились способность к неподдельному восхищению и критический взгляд.

– Как мило слышать похвалу от человека, который для меня ничего не значит. Уходите.

– Вы не понимаете! – громко сказала Яня и оперлась на стол для переговоров. – У меня синдром Стендаля! То, что чувствуете вы, я переживаю во много раз сильнее. Те картины в зале. Если поменять местами центральную и ту, что у входа, люди шаг за шагом будут переходить из будничного равнодушия в состояние лёгкой неги и ностальгии, которую и хотел создать ключевой автор.

– Я сейчас охрану вызову, – выговорил Миша, утыкаясь в ноутбук.

– Я лишь хочу помогать вам! Ничего больше. Ведь я так много для этого сделала. Даже сегодня. Я соврала вашему куратору. А ведь я никогда не вру. Просто у меня есть цель. И дорога к ней начинается здесь, у вас. Прошу, разрешите мне помогать вам!

– О чём ты говоришь?! – он вскочил с места. – Искусство – статус! Неужели ты думаешь, что тебя пустят в этот круг просто так?! Тут важно всё: сложившаяся традиция, образование, интеллект…

– Богатство?

Беспокойная пылинка кружила между ними. Желая поймать её, Яня протянула руку. Опомнившись, она вновь взглянула на бороду. Повелительным жестом Миша попросил молчать.

– Размер коллекции, – закончил он мысль. – А ты кто такая? Почему решила, что можно беспардонно заявиться и работать в моей галерее?

– Мне нечего терять, – она слегка наклонила голову, открываясь потоку разноцветных геометрических форм с репродукций, украшающих стены.

– Прекрати спектакль! Ты что, не слышишь?! Тебе не удастся пролезть в чужой мир. Ты хоть представляешь, какой он? Здесь все друг друга знают и передают друг другу не только имена, но и сведения. Это некое тайное общество, и оно живёт по своим правилам, – он умолк, наслаждаясь таким удачным сравнением.

Яня скривилась и попыталась незаметно достать рисунки.