Либелломания: Зимара

Глава -23. Дверь открывается на себя

Передвигаться волоком недурно, если, конечно, это тебя волокут. И конечно, если не за волосы на лобке. Бритца волокли за капюшон, как счастливчика. Снег залепил ему лицо и набился за шиворот, ботинки были полны подтаявшего льда. Он полагал, что уже мог бы идти сам кое-как, но не собирался облегчать жизнь Нахелю и Деус, а ещё надеялся, что им надоест, и они его бросят. Хотя эта холера, Деус, ничего на полпути не бросала. Они остановились где-то в сугробах, и Нахель забарабанил в дверь обледенелой хибары.

Кайнорт на секунду прикрыл глаза, а очнулся в жаркой комнатёнке на жёсткой лавке. Он понял, что переоценил себя, что не сделал бы и шага самостоятельно. В глазах рябило, и разглядеть при первой попытке удалось только мерцание бесчисленных индикаторов. Полутёмная хибара напоминала одичавший капитанский мостик, и если бы не мох, торчавший в стене тут и там среди проводов и чудаковатых приборов, можно было и впрямь принять эту конуру за ископаемый звездолёт. Где-то что-то тикало, пыхтело, скрежетало. У набухшей от влаги двери за эзерами следили два жёлтых глаза: ручной песец. Таких заводили только те, кто считал чуек и канизоидов недостаточно агрессивными. Нахель ковырялся в сапогах, вытряхивал комки снега. Рядом крутилась Деус. Девчонка с ворсистой, как нубук, лимонной кожей и в смешной шапке с помпоном. Бритц наблюдал за ней из-под набрякших век. Боль притупилась, или он к ней привык, но суставы забила вата, в ушах пульсировал шум, а в груди опять булькало. Он знал, что это. И знал, чем это лечить. Когда-то давно, на другом краю вселенной, он провалился под лёд и часа два оставался по шею в воде, задавленный снежной глыбой. А потом отхаркивал кровь и куски лёгких. А потом пришёл доктор Изи. Мягкий и добрый толстяк, лучший в мире специалист по эвтаназии. А потом стало хорошо. Так они и познакомились. Деус увидела, что Бритц моргнул, распахнула на нём куртку и прижалась ухом к груди:

– Я бы ему врезала, ох, врезала бы… – услышал он голос Деус, обращённый к кому-то. – Но у него пневмония. Хотя если подумать… по яйцам-то можно и врезать, надеюсь, он их тоже отморозил, и разобьются.

– Ты как будто меня обвиняешь.

Голос Нахеля звучал жёстче обычного, с какой-то новой сталью.

– А кого же? – вскинулась Деус. – Мог бы и поторопиться! Зачем заставил самого лезть, видел же, что синий уже! Сдохнет – Зимара не будет играть. А у меня на кону кое-что поважнее алмазов.

– Это ведь лечится. Лечится, ведь так?

– Так, да не так! У вас всё гораздо сложнее. Вы же…

На этом Кайнорт опять выпал из реальности. А в следующий раз проснулся на обрывочном бурчании:

– …ещё и этого на мою голову. Зеппе, плесни ему плесневого чаю.

– Если термопот не против, – проворчали из дальнего угла. – Вообще-то наш термопот жаворонок по натуре, и за полночь неважно себя чувствует.

Бритц из любопытства даже открыл глаза. Среди свалки потёртых запчастей и механического барахла возился кто-то в громоздком бронзовом шлеме. Шлем этот был накрепко запаян и напоминал кальмара, обхватившего голову. Из-под гнутого, колотого и растрескавшегося металла выглядывали худосочные морщинистые плечи. Зеппе выглядел как черепаха, которую вытащили из панциря и упрятали головой в ведро. В шлеме было что-то вроде забрала, только оно не открывалось.

Старик смотрел сквозь сотню пропиленных щелей, и его лицо, по-видимому, долгие годы не показывалось на свет. В просветах забрала бегали строчки машинного кода. Шлем дополнял реальность Зеппе одному ему известными данными о состоянии его питомцев, сумбурно отлаженных приборов, место которым было разве что под прессом. Зеппе поднялся и погладил нагреватель, словно кота:

– Устал, мой хороший? – ласково пробормотал он и почесал шлем в раздумьях, прежде чем нажать пуск. – Ну, ты хоть чашечку нам согрей… Слышишь, Деус, я его прошу только одну чашечку! Нельзя будить машину всякий раз, когда тебе вдруг приспичило чаю. Есть режим работы и отдыха. Сама-то, поди-ка, по семь часов кряду спишь.

– Зеппе, не начинай! Этому кретину нужно много пить.

После чашки отвратительного грибного чая Кайнорт откашлялся и почувствовал, что стало чуть легче. Он приподнялся на лавке, но Деус толчком локтя вернула его назад.

– Лежи, балда. Здорово же тебя искусали.

– Что, я теперь стану песцом?

– Остри, остри. Знаешь что, петрушка ты кудрявая? Ты теперь смертный, только это полбеды.

– Другие полбеды – это ты? – буркнул Кайнорт и попытался наконец проморгаться. – Классная шапка.

– Беда в том, что не привык ты смерти бояться. У эзеров же всё просто: сдох, раз – и опять живой. Твой организм не умеет противостоять тяжёлой болезни. А ты серьёзно болен, Бритц. Но совершенно не способен сопротивляться. В другой раз я бы сплясала на твоих рёбрах. Но Зимара, чтоб ей растаять, выбрала тебя, и послезавтра ты должен встать на ноги. Игра-то уже завертелась. Первый ход наш.

Она как будто обиделась, что не её назначили главной. Раздула ворсистый шейный капюшон, словно кобра, и маячила взад-вперёд под тяжёлым взглядом эзеров. Деус готовила укол антигипоксидной сыворотки и сжимала челюсти от досады. Разумеется, ей не хотелось разорять драгоценный запас ради того, кто ставил на неё ловушку. Кайнорт хотел сказать, что с удовольствием поменялся бы с ней местами, вручил бы капитанские бразды и Нахеля в придачу. Но Бритц боялся, что тогда Деус от радости придушит его ночью валенком за ненадобностью. Плесневым чаем и сносной лавкой он был обязан исключительно прихоти шамахтона.

– Это где же видано, чтобы ты – ты, вот ты! – и вдруг мною помыкал, – кипела Деус. – Это мной-то, которая умнее, сильнее, храбрее. И прочее «ее». Почему шамахтон тебя выбрала?

– Я в её вкусе.

– Зимара не человек.

– Ну… какая-никакая, а тоже углеродная форма жизни.

– А ты – уродная форма жизни, – отрезала Деус. – При прочих равных я бы предпочла Альду Хокс. Кстати, где эта взбалмошная? Вы же с ней не разлей вода были.

– Мы расстались в некотором разногласии.

– Пф-ф, назвал её на «ты»?

– Сломал ей челюсть. Хотел обе, но вмазал с левой.

– Ты? Ах-ха-ха! – капюшон Деус раздулся нубуковым парусом. – Врёшь! А ходили слухи, ты с ней спишь.

– Упаси боже. Мы бы не смогли договориться, кто из нас госпожа.

– Ладно, верю. Вон, у тебя аж тик на нижнем веке, когда о ней говоришь.

Бритц и сам ощутил, как задёргались ресницы, и закрыл глаза. Вроде между ним и Деус если не потеплело, то подтаяло. Но тактическое острословие выжало его, как тряпку. На ноги послезавтра, сказала Деус? Хотелось верить той, которая вправду была умнее и разное прочее «ее». Но пока что-то не верилось. Укол она нарочно влупила побольнее, протолкнула иглу до кости. Холодок разбредался по капиллярам. Бритц откашлялся и задрожал от слабости.

– Песцы, которые тебя покусали, – продолжала Деус, – они переносят токсолютоз, и если выкарабкаешься, приобретёшь иммунитет к морозу. Пригодится, когда пойдём к Фибре.

– Ещё один маньяк?

– Нет. Он тут потерпел крушение, но у него есть гусеничный вездеход, просто буровая чума. Если Зеппе над ней поколдует, мы успеем во Френа-Маньяну на этот ваш Маскараут Карнаболь.

– Так много «если».

Канареечно-лимонная Деус была самым ярким пятном Зимары. Стройная, гибкая, экзотическая куница. Охотиться на неё тянуло страшно, но не представлялось возможным: девчонка оказалась такой сообразительной и прыткой, что опережала эзеров не на шаг, а на три дороги. Её интеллект граничил с гениальностью. На неё плюнули, изредка припоминая, как любовались где-нибудь издалека. И жила бы себе тихо! Охотилась бы на песцов. Помогала бы Зеппе, ведь поначалу они продавали маньякам кустарное оружие и даже скопили немало денег. Клуб закрывал глаза на то, что кто-то снабжает дичь боеприпасами, так даже интересней стало. Но Деус вздумалось оборачивать ловушки эзеров против них же самих, раздевать, грабить и глумиться. В итоге члены Клуба посчитали за честь выловить лимонную обезьянку и напихать ей во все дырки незабываемых дней и ночей. Но обезьянка знала о планах развратных охотников, и, пока ей не попался некто совершенно иного склада, выходила победительницей. Так что Бритц, если так можно выразиться, оказал Деус услугу, когда, недолго думая, просто свалил на неё ледяную глыбу, да так и оставил. Даже не потрудился убедиться, что она мертва. И вот – оба в одной перчатке на правой руке шамахтона.

– Зеппе, ему кислород нужен, – голос Деус становился глуше. – Потребуется твой пульс-дозовый концентратор.

– Ещё чего! Деус, детка, так не справедливо. Концентратор и сам болен, а чем он хуже этого таракана? Компрессор перегревается… Я не позволю эксплуатировать его на износ, как какого-нибудь… какого-нибудь…

– Как какой-нибудь прибор? – холодно выплюнул Нахель.

– Не надо так! – воскликнул Зеппе. – Они же всё понимают!

Голос под шлемом сломался, старик подхватил концентратор на руки. Песец, учуяв склоку, тявкал и подметал пол хвостищем. Нахель поднялся из своего угла, угрожающе нависая над Зеппе:

– Так, дед! Тут Зимара решает, кому жить, и ты будешь делать всё, чтобы господин добрался вовремя. Иначе я тебя из этого панциря выколупаю!

– Тихо! – рявкнула Деус, и у неё в руке откуда ни возьмись появился крименган. Складной, за пятьсот зерпий штука. – Если бы ты лучше заботился о господине, тупица, ему бы и концентратор не понадобился!

– Я должен контролировать, а не нянчить!

– Надо было лучше выполнять свою работу, ради которой Зимара оставила тебя в живых. И не смей угрожать Зеппе! Иначе придёт Деа, и мало не покажется. Место, Сырок, фу, фу!

Песец перестал скалиться и опять свернулся у двери. Даже если бы у Кайнорта были силы вмешаться, он бы только закатил глаза. Нахель не привык, чтобы все вокруг были помешанные, включая теперь и его самого. И спорил так, будто доводы рассудка играли здесь какую-то роль. Тем временем Зеппе обхватил концентратор на манер загнанной хищниками раненой матери и прижимал к груди, судорожно укутывая рваным пледом. А сам отползал всё дальше в угол. Нахель фыркнул, глядя на складную пыхалку в руке Деус, но отступил. Бритцу захотелось, чтобы он ещё поупирался, и Деус прострелила бы ему колено. Желать этого было несправедливо, ведь Нахель явно не сознавал, что делал. Кайнорт против воли чувствовал за собой вину. Ему казалось, что он недостаточно ценил Пшолла все эти годы, гонял на астероид, бросил одного чинить тарталёт на острове… и вот теперь его у него забрали. Как забирают у ребёнка дорогую игрушку, с которой плохо обращались. Игрушка была отвратительной аналогией, просто Кайнорт параллельно, фоном, думал о детях. Он не хотел признавать, что потерял ещё и лучшего друга в такой момент.

– Ты сказала, Деа придёт? – спросил он, и Деус почему-то сникла.

– Не твоё дело. Всё равно ни уколы, ни концентратор не помогут, пока организм этого не захочет. Мы только потратим лекарства впустую, а тут не на каждом углу аптечный киоск, ты в курсе? И антибиотики я тебе не дам, пока не увижу, что ты намерен выздороветь.

– Я намерен, – Бритц придал голосу максимальной, оскорблённой в лучших намерениях, твёрдости. – Деус, у меня дети в заложниках.

– Дерьмово. В смысле, дерьмово, что ты ещё и размножаешься. Они у Зимары?

– Нет. Но чем скорее мы выиграем, тем скорее я получу их назад.

– Скажи это мокроте в лёгких! Тебе нужна мотивация. Эмоция какая-нибудь… жизнеутверждающая.

– Страха за детей недостаточно?

Деус нахмурила лимонный лоб и потёрла виски, раздражаясь:

– Это паника, ты просто себя со стороны не видишь! Найди то, что поднимет тебя с постели, а не рассыплет вот как сейчас. Ненависть, злоба, не знаю… месть.

– Эй, Деус! – озабоченно воскликнул Зеппе и постучал пальцем по виску. – Деус, детка, шапка прохудилась! Вон – потекло!

Деус лихорадочно схватилась за помпон и, обнаружив, что он весь промок, метнулась на улицу. Дверь за ней смачно хлопнула, запустив в хибару клубы синего пара.

– Зачем ей вода в шапке? – удивился Нахель.

Он сидел насупленный, шлёпал себя по шее и ловил снежных блох, которых нахватался от песцов. Снаружи блох было не так-то просто отличить от обычных снежинок, но если снежинка не таяла уже пару часов, то скорее всего, уже присосалась и тянула тепло. Укус снежной блохи ощущался с непривычки как озноб. Зеппе бережно укладывал кислородный концентратор в ящик.

– Не вода, – буркнул он. – Лёд.

– А зачем?

– На спрос! Кто спросит, тому насосом засос.

Ясно, Зеппе ещё злился из-за того выпада. На бронзовом шлеме у старика болтались разнокалиберные провода и кабели с клеммами, зажимами, паяльными головками и магнитными тестерами для экспресс-диагностики приборов. Они подрагивали, когда Зеппе злился или нервничал, как сейчас.

В дверь снаружи заколотили. Это Деус вернулась, но Зеппе и ухом не повёл. А Деус тем временем перестала стучать и визжала, пинала, царапала обшивку. Сырок опять затявкал, Нахель подскочил с глоустером в лапище, чтобы открыть. Мало ли кто напал? Никогда Кайнорт не видел его таким решительным. Но Зеппе встал между ним и дверью, ничуть, кажется, не напуганный:

– Не надо.

– Там минус двадцать три! Не дело башковитую насмерть морозить! Отпирай!

– Откроешь – пожалеешь, – отрезал Зеппе.

– Да что здесь происходит?!

– Она же не запирала… – сонно бормотал Бритц, но его будто не слышали.

На дверь навалились с разбегу. Раз, другой. И затихли. Сырок и Нахель переглянулись в недоумении. Спустя минуту в халупу как ни в чём не бывало ввалилась Деус, живая и здоровая.

– Поправила? – буднично бросил Зеппе. Он и не посмотрел в её сторону, продолжая паять какой-то механизм.

– Да!.. Ух… Напугала этих? Ну, ничего. Надо же, как не вовремя!

Кайнорт хотел буркнуть, что уж его-то она точно не напугала, но вместо этого захлебнулся на вдохе и зашёлся кашлем. Деус охлопывала иней с шубки. Из-за её спины показался Чивойт.

– Ме-е.

– Настырная зверюга! – погрозила ему кулаком Деус. – Ваша, что ли?

– Наша, – кивнул Нахель. – Бранианская безоаровая кошка.

– Приняла в потёмках за песца, хорошо, не сообразила, как стре… ладно.

Нахель только головой покачал. Отвернулся и устроился на своей лавке, чтобы вздремнуть. Чивойт безуспешно тыкался под лавки, но отовсюду его выгонял Сырок. Тогда Чивойт вспрыгнул на самый высокий и неустойчивый шкаф, забрался в пустую коробку и шипел оттуда. Деус ткнула Кайнорту ещё один укол и села рядом. Пыталась беззаботно посвистывать, но заметила, как Бритц прищурился.

– Что? – вскинулась Деус.

– Это и есть Деа?

– И как это ты… понял? – столько растерянности было в её бегающем взгляде, что Кайнорта даже не задело, что она будто не ожидала от него внимания к деталям.

– Ты в дверь снаружи ломилась от себя. А она на улицу открывается.

– Ишь, не дурак! – Деус хлопнула его по мочевому пузырю, и эзер болезненно скривился.

– Значит, эта шапка…

– Охлаждает. Вот, полюбуйся, твоя работа.

Она стянула её за помпон, но через секунду водрузила обратно на макушку. Под шапкой в скальпе Деус были просверлены десятки ровных дырочек, побольше и поменьше. Жуть трипофоба, а не скальп. Деус оттянула воротник сзади, и Кайнорт понял, что вдоль всего позвоночника тоже шли отверстия. В подкладке шапки хранился лёд.

– Сначала я использовала антифриз, но он быстро закончился. А льда здесь навалом, но пришлось просверлить дырки. Главное, не перегреваться, понимаешь? Иначе приходит она. Деа. Тупая и злобная тварь. Счастье, что у неё ума не достаёт ни с крименганом разобраться, ни даже с дверью.

– Диссоциативное расстройство идентичности? Ты что, повредила голову, когда на тебя упала та глыба?

– Когда ты сбросил на меня ту глыбу, – поправила Деус.

– Да я бы не тронул пигалицу, если бы ты не охотилась на охотников. Лично на меня бы не охотилась.

– А что пигалице было делать? Эзеры упекли меня во Френа-Маньяну, а когда поняли, что я нормальна, просто выкинули в лес. Если бы не Зеппе… Сначала я боролась за жизнь, потом за кусок хлеба. С бедолаг, за которыми вы гонялись, и взять-то было нечего. А помнишь, как ты не удосужился даже проверить, убил ли меня? А я ждала. Ждала, что ты меня откопаешь, чтобы добить, тогда я бы добила тебя первой!

– Я знал.

– Поэтому-то я на тебя и зла. Зла на то, что ты оказался достаточно благоразумным, чтобы не считать себя умнее.

– Ну… зато теперь ты здесь как все. Как дома. На Зимаре нормальным не место.

– Заткнись!

Он говорил правду. Зимара была плохим местом для нормальных. Очень плохим. Кайнорт вспомнил об Эмбер, и каждая игледяная жила в нём отозвалась жжением. Он очень, очень, очень хотел, чтобы Альда не удовлетворилась быстрой смертью чёрной вдовы и захотела оставить её в живых, чтобы замучить позже… как бы жестоко это ни звучало. Наверное, противоречивое колебание отразилось на лице эзера, потому что Деус обеспокоенно нагнулась послушать дыхание.

– Ты что-то совсем посерел. Знаешь что? У меня слабость к сообразительным. За догадку насчёт двери я дам тебе антибиотик. А чтобы он не пропал впустую, тебе нужна живая кровь. Жвала-то сможешь выпустить?

У Бритца не хватило сил даже на кивок. Деус позвала ручного песца:

– Сырок! Ко мне. Иди, достойный зверь, спасать зверя недостойного.

Зверь зацокал коготками. Бритц не видел, что они делают, но вдруг запахло свежей кровью. Крылья носа дрогнули, откликаясь на спасительный аромат. Ему в ноги прыгнул песец и крался вдоль тела, прижимался всё ближе. Разлепив веки, Кайнорт увидел над собой белый мех, и пушистое облако окутало лицо. У зверя на горле кровоточила резаная рана. Бритц вдохнул запах чистого меха, мускуса и провёл рукой по пышному загривку песца. Сырок встал толстыми лапками ему на одно плечо и уложил морду на другое. На губы Кайнорту капнула кровь, сердце зашлось от жажды.

– Не миндальничай, упырь, просто пей, – устало подстегнула Деус.

Это была лучшая трапеза в его жизни. Получив несколько восхитительных глотков, Бритц лежал с закрытыми глазами и вдыхал кровяные пары.

– Деус, – шёпотом позвал он. – А туалет у вас где?

– Снаружи, в овраге. Тебе не дойти. Ведро вот тут поставлю.

Бритц пришёл в такой ужас, что едва не прожёг взглядом потолок. Ведро? При всех? Только не возвращение на Кармин, только не в казематы, твёрдо решил он.

– Не надо.

– Тебе виднее, конечно. Я десять лет мечтала увидеть, как Бритц обделается. В переносном смысле, конечно. Но подойдёт и буквальный. Спокойной ночи.

Она имела право быть сукой. Деус прошла в свой угол, по пути задев эмалированное ведро. Вскоре Чивойт почуял, что Сырку уже не до него, слез и уложил бородатую морду на колено Кайнорта. Где-то Бритц читал, что таким образом кошки лечат. С одной только поправочкой. Он-то знал правду о безоаровой кошке, что напрочь отбивало даже эффект плацебо. Он вздохнул.

В тёмной тишине Кайнорт тщетно искал в себе тот самый жизнеутверждающий мотив, но с досадой обнаружил, что единственным мощным побуждением в его жизни в ту ночь стало желание наутро самостоятельно дойти до уборной. Деус сказала, ему требовался мощный стимул. Знала бы она… знал бы он сам, что единственное средство, способное поднять его с постели, – это граничащий с животным аристократический ужас перед эмалированным ведром.

Глава -24. Норман против ненормальных

Это была до того странная компания. Мы напоминали анекдот: собрались как-то в баре убийца, клякса, графоманка, хромой и невротик. И тут бармен говорит…

Только вместо бара была комната групповой терапии, а вместо бармена – главврач. Я опоздала. И вообще второй день вела себя отвратительно, но на то была уважительная причина. Ценой истерзанных стальными ухватами запястий я заставила Гриоика провести меня длинной дорогой, чтобы разобраться в перипетиях бентоса. Металась не в те коридоры, выскакивала с неправильной стороны проходной столовой, упиралась и просилась в другой туалет, хотя дальний был близнецом ближнего. Я побывала всюду, кроме чужих жилых отсеков. Но так ничего и не поняла. И не увидела лифт. В этой лечебнице всё нарочно устроили так, чтобы запутать пациентов, отбить даже мысли о побеге. Назначение треугольных комнат явно менялось, потому что мы ходили в одни и те же места разными путями. Подписаны были только жилые отсеки, и за два дня я добилась только обострения топографической агнозии.

Я присматривалась к замкам на отсеках. Гриоик запускал щупальце-кабель в круглую скважину и проворачивал его, как обычный ключ. У меня появилась идея, как раздобыть отпечаток, оставалось улучить момент. Да только без схемы корпуса можно было бродить по комнатам в поисках лифта бесконечно. Или вскрыть замок прямиком в карцер. Вот это был бы номер.

Когда я зашла в комнату групповой терапии, показалось, что в её центре зияла глубокая яма, но мои ноги убеждали, что пол поднимается. Трое полукругом сидели на стеклянных кубиках. Я узнала Дъяблокову и чёрную-пречёрную кляксу. В инвалидном кресле на гусеничном ходу, единственный не на кубе, сидел хилый старик. На своём увешанном аппаратами жизнеобеспечения троне он смотрелся очень жалким. Рядом вздрагивал паренёк. Пока Вион-Виварий поправлял какие-то трубки в носу у старика, я заняла один свободный куб из двух. На меня сразу покосились трое, хотя насчёт кляксы ничего нельзя было утверждать наверняка. Пациенты молча вытаращились на меня, потом на пятый свободный куб и опять на меня. Может, я заняла чьё-то место?

– Все в сборе! – Видра обернулся и хлопнул в ладоши.

Я заёрзала и ужаснулась. Куб подо мной был не стеклянный, а ледяной. Под кубы тех, кто пришёл раньше, уже порядочно накапало. Но лужи не растекались, значит, и подъём мне тоже почудился.

– А где доктор Кабошон? – жалобно поинтересовался паренёк рядом.

– Сколько раз повторять, Норман?!

Вион-Виварий шагнул к нему и размахнулся. Норман скукожился на кубе, я вздрогнула. Но Видра не ударил, а внезапно притормозил и ласково погладил паренька по плечу.

– Мы ведь это уже обсуждали. Доктор Кабошон уволился. Он больше не придёт.

– Мне становится хуже! Я… я постоянно падаю, я… плутаю, блуждаю. Иногда я чувствую, будто хожу вниз головой.

– Может, потому что ты псих? – предположила Дъяблокова, и Норман захлебнулся от ужаса:

– Я видел, как Трюфель зашёл в столовую прямо из спальни, как так может быть?! Из пятого отсека! И эзер Шампу из четвёртого, вы видели? – он озирался, ища поддержки, но все отводили взгляд. – Видели?.. Минуя лифтовый холл!

Он принялся доставать из карманов пижамы скомканные салфетки, расправлять и сверять по ним какие-то схемы:

– Мне страшно, доктор Видра, я здесь с ума схожу…

– Вот ты и осознал наконец, что болен. Поздравляю, это хороший признак.

– Я здоров! – Норман высморкался в одну салфетку, другие спрятал за пазуху. – Я нормальный! Доктор Кабошон обещал во всём разобра…

– Доктор Кабошон больше не придёт!

Вион-Виварий щёлкнул пальцами, и кубы взлетели. Все, даже пустой. Я уцепилась за ледяной край. Только старик в гусеничном кресле остался внизу и задирал голову на тонкой шее, чтобы взирать на нас и подслеповато щуриться.

– Это для общей безопасности, – пояснил Видра. – Чтобы вы не покидали мест в пылу дискуссии. Сегодня будет жарко! Я не стану препарировать ваши френии, психозы и мании, как доктор Кабошон. При всём уважении к коллеге. Вы сделаете это сами. Как известно, никто не знает вас лучше, чем… ваши соседи. – Вион-Виварий выдержал паузу, чтобы мы невольно переглянулись и опять уставились на главврача, привлечённые блеском его лысины. – Бентос – корпус для особо опасных пациентов. Но клиника Френа-Маньяна им не ограничивается. Там, надо льдом, есть нечто большее. Вольный комплекс Загородный Палисад. Никаких надоедливых санитаров, нормальная пища, комнаты на одного. Прогулки. Надежда выйти на свободу! Доктор Кабошон отбирал претендентов методами, которые изжили себя. Психиатрия не стоит на месте. Больше не будет изнурительных тестов, мучительных испытаний. Отныне вы сами будете решать, кто из вас недостоин.

– Достоин? – поправила клякса. Это был первый раз, когда она при мне подала голос, который показался глубоким и мягким, даже утешающим.

– Нет. Это было бы слишком, – процедил Видра. – Я могу лишь доверить вам самостоятельно назвать самого безумного из шестерых. Того, кто первым сойдёт с дистанции и отправится на анимедуллярный ляпискинез. Другие получат шанс. Одно имя – один голос против. Менять решение, вербовать, давить, манипулировать… – можно. Здесь всё как у нормальных людей. Поехали!

Я покосилась на свободный куб рядом. Видра предлагал выбирать из шестерых? Нас было пятеро, если, конечно, главврач не имел в виду и себя заодно. Ледяной куб был пуст на первый взгляд, но уж коли нашлась где-то клякса совершенно чёрная, значит, где-то водились и совершенно прозрачные. Там сидел кто-то невидимый. И холоднокровный, потому что с его места капало еле-еле. Подо мной уже скопилась целая лужа, а у куба Нормана растаяли края, потому что он непрестанно их теребил. И что за ляпискинез?

– Я против Дъяблоковой, – выбрала клякса.

И сразу пришлась мне по душе. Как только она назвала имя, под кубом Дъяблоковой вспыхнула горелка. Розоволосая подобрала ноги и закатила глаза:

– Кто бы сомневался, – всё-таки какой же противный был у неё голос. – А я за Нормана. То есть против. Против Нормана.

– Эй, как ты можешь? Эй, мы же из одного отсека! С одной планеты, блин!

– Норман, извини, но ты храпишь. Да, Сомн?

– По правде, Дъяблокова права, – еле слышно заметил старик со своего кресла. – Я слышу храп даже через стенку. Но не возьмусь определить, кто из них двоих храпит на самом деле. Я голосую против новенькой.

Хоть я и не собиралась принимать в этом участие на полном серьёзе, но покраснела до кончиков ушей. Меньше всего хотелось привлекать внимание сумасшедших, но второй день я только и делала, что нарывалась. И что, твою мать, за ляпискинез? Сомн поймал мой взгляд в порыве объясниться:

– Прошу прощения, – в извиняющейся улыбке старика не хватало зубов. – Я вас совершенно не знаю, это так. Но мне бы не хотелось портить отношения со старыми приятелями. К тому же эта латимерия с вами… рыба, которая, бегает… вряд ли при такой склонности вы настолько безобидны, насколько выглядите.

Под моим кубом зажглась горелка. Огонёк едва теплился, но всё могло стать хуже через пару голосов против. Досадно было, что Сомн пустился в объяснения. Они звучали слишком логично, и я боялась, что другие за это уцепятся. И тогда ко мне приставят ещё одного санитара, как к самой безумной во всей Френа-Маньяне.

– Осталось трое, – напомнил Вион-Виварий. – Что скажешь, Эмбер Лау?

– Я никого не знаю. Как я могу решать?

– Будешь тянуть – куб растает, и ты рухнешь.

– Что за ляпискинез?

– Процедура.

– Что за процедура?

– Ляпискинез.

Я поёрзала в сырой ямке, потёрла лицо ладонями и сдалась. Это была только игра. Я ведь не душевнобольная, чтобы поверить, что душевнобольным позволили решать, кто из них самый душевнобольной! В таком случае, оставался лишь один выбор:

–Я против, – махнула налево, где таял пустой куб, – вот этого.

– Голос против Вдруга, – объявил Вион-Виварий.

Прозрачный Вдруг не подал ни голоса, ни шороха, когда с его куба закапало на горелку. Я назвала его, только чтобы не глядеть в лицо своему выбору. А Норман повторил за мной:

– Тогда и я против Вдруга.

Огонь под ним стал вдвое ярче. Капли шипели в горелке. Вион-Виварий вгляделся в пустоту над кубом, прислушиваясь на одному ему доступной частоте, и объявил:

– Голос Вдруга против Нормана. Два-два, – он снова хлопнул в ладоши. – Второй раунд! Голоса только против Нормана или Вдруга.

– Вдруг, – сказала я.

– Норман, – сказала Дъяблокова.

– Норман – сказал Сомн.

– Вдруг, – сказала клякса.

Дъяблокова раздражённо качала коленками:

– Норман, сдавайся сам. Всё равно всё будет по-моему.

– Графоманка!

– Неврастеник.

– Бездарь!

– Статист.

– Дура!

– И это мой дурацкий сюжет!

Дъяблокова замахнулась карандашом. Норман дёрнулся назад. Взмахнул руками и, соскользнув с талого куба, упал. Правда, невысоко, кубы парили метрах, может быть, в трёх над полом. Но как-то неудачно кувыркнулся. Боднул порог и, всхлипнув, застыл. Языки пламени под кубами не давали разглядеть, в сознании ли он.

– Норман! – позвала я. Он не пошевелился. Первым порывом было спрыгнуть с куба и потрясти парня, но три метра – это три метра, и я вцепилась в лёд.

– Норм? – забеспокоилась клякса.

Вион-Виварий подошёл к Норману, откинул ему руку с лица носком ботинка и поискал пульс. У меня сердце застучало в горле. Видра поискал в другом месте и наконец в третьем.

– Группа приняла решение.

– Норм! – воскликнула клякса.

– Норман? – выдавила я и поняла, что грудь парня под клетчатой пижамой перестала трепыхаться. Комната поплыла перед глазами. Я схватилась за воздух и полетела с куба. Копчик хрустнул, горелка подожгла мне штанину. Прихлопывая пламя, я задом отползла в угол прочь от Нормана. Я боялась его. Неосознанно, подспудно. Значит, он был уже мёртв. Только мигом позже положение его шеи показалось неестественным.

– Ну, что, Дьяблокова, довольна? – вскинулась клякса.

– Через твёрдый знак!!!

– Терапия окончена! – прогремел главврач.

Горелки погасли, кубы приземлились. Мы покидали комнату, и только я одна не смотрела на Нормана. На пороге валялась его мятая салфетка, а на ней какая-то схема. Пользуясь тем, что остальные не отрывали взгляд от тела, я сунула бумажный комочек в карман пижамы. В коридоре метались санитары. Я отшатнулась от Гриоика и припустила бегом.

– Сто пять! – прикрикнул санитар. – С-т-о-я-т-ь!

И подсёк канатом. Я упала на гипнотический пол. Гриоик сцапал меня за больную руку, но я дёрнулась изо всех сил. На рукаве проступила кровь, хватка стала железной. Мелькнула игла на конце щупальца. Я почувствовала укол через вестулу прямо в спинной мозг. И размякла. Мы потащились вслед за другими в столовую.

Там я упала третьей за стол к Сомну и кляксе. Рука болела от хватки санитара, но я не смела ни растереть её, ни тронуть. Ни даже отогнуть пижаму, чтобы осмотреть кожу.

– М-да, – выдавила Дъяблокова, ковыряясь в жиже за соседним столом. – Жаль.

– Тебе? – оглянулась клякса.

– Он же с самого начала напрашивался. А убивать статистов – плохой сюжетный ход. Хуже только возвращать из мёртвых.

– Твой бред сдирает с меня кожу. Отвратительно…

– Что же здесь отвратительного? – мягко заметил Сомн. – Мы все здесь на «ты» с трупами. Мы все убивали, а это всего лишь несчастный случай.

– Тем не менее, – Дъяблокова подвинулась к нам со своим стулом и понизила голос, – до тех пор, пока она не объявилась, никто на моей памяти здесь не умирал. Эмбер, ты сама себе не кажешься странной?

– Нет. Это совершенно ничего не значит.