Buch lesen: «Слепая зона»
© Ильина Н., 2023
© ООО «Издательство «АСТ», 2023
Часть первая
Невидимое зло всего тревожней.
Публий Сир
Глава 1
Обожаю конец апреля! Птицы разноголосо празднуют возвращение тепла, потрескивают почки под напором свернутых в тугие жгутики молоденьких листьев, а вместо унылого шарканья плоских зимних подошв по ледяной коросте по тротуарам начинают весело постукивать каблучки…
Я прикрыла глаза, подставляя лицо под щедрую ласку солнечных лучей, бьющих в окно. В маленьком кафе на углу пахло свежемолотым кофе и ванилью. За стойкой басовито гудел, подпевая негромкой музыке, какой-то аппарат. Бармен Денис непрерывно писал эсэмэски, его айфон стрекотал, как обезумевший кузнечик, пытаясь угнаться за проворными пальцами хозяина. Мне было хорошо за привычным столиком у окна – тепло, уютно, спокойно. Я выбиралась сюда не реже трех раз в неделю в любую погоду просто посидеть, выпить чашечку кофе и отдохнуть после утренней прогулки в парке.
Дверь распахнулась слишком резко, до упора, так, что затейливый железный вензель на ручке с хрустом ударился о стену. Вломившийся в кафе человек тяжело, с присвистом дыша, проскочил мимо меня и рявкнул Денису:
– Запасной выход есть? Где?
– Чего? – начал было возмущенный Денис, но дверь распахнулась снова и в маленьком помещении дважды бахнуло так, что у меня зазвенело в ушах.
Но даже сквозь звон было слышно, как тяжело рухнул первый посетитель, как, жалобно звеня, посыпалась за стойкой посуда, которую снес собой падающий Денис. Я не могла увидеть стрелка, но точно знала, что теперь оружие направлено на меня – мерзкий холодок пополз по спине. Судорожно потянувшись к спинке свободного стула, куда обычно прислоняла трость, я неловко зацепила ее трясущимися руками, и легкая алюминиевая трубка с дребезгом заплясала по стыкам мраморных плит. Совершенно не соображая, что делаю, я сползла на пол и зашарила по нему руками, униженно, суетливо и очень, очень беззащитно.
Он все не стрелял. Пауза, занимавшая в реальном времени секунды, для меня растянулась в мучительную бесконечность. Я водила трясущимися руками по холодным плитам, словно обретение трости могло каким-то магическим образом остановить неизбежное.
– Слепая, что ли? – голос стрелявшего, низкий, грубый, я расслышала, словно сквозь вату.
В мозгу полыхала паника, подкрепленная пороховой гарью и жутким, ни на что не похожим запахом крови, таким тошнотворно-приторным, что у меня сжался желудок. Вот так, на прицеле, в коленно-локтевой, из меня и вывернулся только что выпитый кофе вместе со свежим рогаликом. А нависший надо мной убийца хрипло хмыкнул, коротко хохотнул и… исчез, аккуратно притворив обе двери, внутреннюю и наружную.
«…одиночество – сука!» – яростно сообщила Слава под последние аккорды песни. Тихим баском подгудел ей автомат за стойкой. Отрезанная от внешнего мира толстыми стеклами витрины и двойными дверьми трагедия, разыгравшаяся в крохотном зале кафе «Уют», не привлекла к себе никакого внимания. Я сидела, пытаясь унять дрожь. Колени больно упирались в неровный пол. Нужно было что-то делать, куда-то бежать, звать на помощь, но пошевелиться не получалось. В тот момент мне казалось, что стоит сделать хоть что-нибудь, и произошедшее станет необратимой реальностью, а пока я не шевелюсь – все может еще каким-то образом исчезнуть, отмотаться назад. Это был шок, разумеется. И он прошел.
– Один-один-два, – прохрипела я голосовой набор, – кафе «Уют» на Варшавской. Здесь стреляли, два человека ранены… или убиты.
Девушка-оператор принялась о чем-то спрашивать заученной скороговоркой, но я, не слушая, оборвала звонок, пытаясь уловить звук дыхания, стон, хрипы – хоть что-нибудь. Но ничего, кроме негромкой музыки и шмелиного гудения неизвестного аппарата, не нарушало тишину. Стрелок не промахнулся. Вцепившись в трость двумя руками, старясь не вляпаться в собственную блевотину, я тяжело, по-старушечьи, поднялась на ноги. В нескольких шагах от меня лежал мертвый незнакомец, а за стойкой – Денис, которого я знала почти два года…
Я сделала всего один неуверенный шаг и замерла. Мне почудилось движение впереди. Ничего конкретного, просто ток воздуха, легкий ветерок, которому здесь было неоткуда взяться – кондиционера в «Уюте» не было. К трясущимся рукам добавились и ноги – колени странно ослабели и мелко, противно задрожали. Продолжая напряженно вслушиваться, я сунула руку в карман и вцепилась в телефон, как будто пластиковая коробочка могла помочь избавиться от ужаса, пронзившего позвоночник ледяной стрелой. Шок и страх не позволяли мыслить трезво. Как там учил меня профессор Лазарчук?
«Сконцентрируйся, Светочка, сосредоточься…»
Слепо таращась во тьму перед глазами, я почти перестала дышать. В маленьком зале определенно был кто-то еще, кроме меня и двух мертвецов. Он не издавал звуков, но я была абсолютно уверена, что он сейчас находится над телом незнакомца и совершает быстрые, короткие рывки. Воздух вокруг загустел, словно превратился в кисель, и в этом киселе расходились тяжелые волны чужих движений. Кто-то заставлял кисель колыхаться, становиться еще гуще вокруг себя, словно выдавливал, спрессовывал его своим присутствием.
– К-кто т-тут? – заикаясь от испуга, пискнула я и не узнала собственный голос.
Чужак замер на миг и продолжил свое занятие, резко ускорившись.
– Эй! – Я подняла алюминиевую трость, внезапно потяжелевшую до чугунной, и неуклюже взмахнула перед собой.
Чужак беззвучно дернулся и плавно переметнулся, перетек, соскользнул за стойку, к Денису.
Ну, нет! Все еще не понимая, кто и как мог оказаться в кафе, кроме нас троих, я пошла вперед. Позволить ему обшаривать тело Дениса я не могла! Где же проклятая полиция?
Дойти до стойки не успела. Оставалось два последних шага, но пропал всякий смысл их делать – внезапно чужак исчез. Пропал. Растворился в воздухе. Только что был – и вот его уже не стало. Вместе с ним исчезло гнетущее ощущение холодка в позвоночнике и густоты окружающего пространства. Я растерянно застыла посреди зала, слушая далекий вой полицейской сирены. Медленно-медленно до меня начала доходить пугающая правда. В кафе никто не входил. Исчезнувший вовсе не был человеком. Что бы он из себя не представлял, никакого отношения к людям не имел. Не дышал. Не издавал ни единого звука – я расслышала бы и стук сердца, не говоря уже о шагах. Передвигался по воздуху, и вообще – теперь казался мне совершенно бесплотным. Я попятилась и, поскользнувшись, неловко приземлилась на край отставленного стула. В таком виде меня и нашли ворвавшиеся в кафе полицейские.
– Светлана Петровна, вы меня слышите?
Я очнулась и поднесла к губам стакан с водой. Зубы стукнули о стеклянный ободок, тонкая струйка скользнула по подбородку ледяной змеей. Вокруг топотали и переговаривались люди. Щелкал фотоаппарат, шуршала бумага и полиэтилен, какой-то Василий все не мог отыскать вторую гильзу и, негромко чертыхаясь, по пятому кругу побрел вокруг стойки, а этот настырный капитан «Как-его-там» продолжал задавать мне одни и те же вопросы.
– Слышу. Она с правой стороны от стойки, наверное, укатилась под дверь в туалет, – устало сообщила я капитану.
– Что?
– Гильза. Я слышала, куда она поскакала. Маленькая железка. Сразу после выстрела.
Капитан озадаченно помолчал. Я ощущала на лице его взгляд. Скорее всего, он был недоверчивым.
– Василий, в туалете смотрел?
– Нет. Как она могла туда… – Василий затопал к узкой двери в самом углу зала. – Вот черт! Точно! Здесь она, милая моя.
– Та-ак, Светлана Петровна… – протянул капитан.
Я вздохнула. Из слепой, перепуганной насмерть и бесполезной для следствия идиотки я превратилась для него в ценного свидетеля. Сама виновата.
– Продолжим. Вы утверждаете, что нападавший был один, жертву не окликал, а вторая жертва, бармен Иванцов, был убит как свидетель преступления. Тогда почему же он не пристрелил и вас, Светлана Петровна?
Мы сидели за столиком давно. Сначала в кафе появились полиция и «скорая», и только потом приехали следователь и еще какие-то люди. Я отчаянно хотела домой, чтобы забраться с головой под одеяло и не чувствовать с каждым вдохом запах крови. Не думать, как быстро и необратимо холодеют тела незнакомца и несчастного Дениса Иванцова, которые упаковывали в хрустящие пластиковые мешки за моей спиной.
– Спросите его, когда поймаете, – устало ответила я дотошному капитану.
От него пахло табачным дымом, не слишком свежей одеждой, слабо – дешевым мужским парфюмом. Неустроенностью в личной жизни от него пахло. Он был небрит и часто тер щетинистый подбородок, а я слышала сухое похрустывание отросших волосков. Не стоило мне, конечно, ему грубить, но я так устала…
– Спрошу. Но сейчас я спрашиваю вас.
– Не знаю. Он увидел, как я ползаю по полу за своей тростью, и рассмеялся. Ему это показалось забавным. Он не боялся наказания, капитан. Он был более чем спокоен. А вот убитый был напуган очень сильно. У страха есть запах, знаете? Здесь до сих пор пахнет страхом.
Я не стала сообщать, что половина этого запаха – моя. Прежде чем заберусь под одеяло, следует сходить в душ и смыть с себя эту липкую, душную тяжесть.
– Хорошо. Что вы еще запомнили об убийце?
– Ничего. Сейчас я не могу вам сказать больше ничего.
Я едва шевелила языком. В голове тоненько звенела пустота. Все чувства, даже раздражение на въедливого капитана, покинули меня разом. Не в силах больше удерживать невидящий взгляд на собеседнике, я закрыла глаза.
– У меня там дочь! Она инвалид, пропустите немедленно!
Моя мама с полицией церемониться не стала. Она прорвалась через охрану и влетела в кафе маленьким, но мощным ураганом.
– Доченька!.. – Это мне. – Как вам не стыдно! – Это – капитану. – Боже мой, вы держите ее здесь, среди трупов, как преступницу! Да как такое возможно? Вы что, совсем не понимаете ничего, да? Ну, я вам устрою! Света, вставай! – снова мне. – Мы уходим немедленно!
Оторопевший капитан еще только пытался вставить слово в гневную тираду моей мамы, а я уже оказалась поднята на ноги сухими маленькими, но сильными мамиными руками, мне была вручена трость и задано направление движения – она развернула меня к дверям, как будто я сама не смогла бы найти выход.
– Ребенок – инвалид! Как вы смеете издеваться!..
– Ваша дочь – свидетель двойного убийства. Пока – свидетель. И она не ребенок, ей двадцать четыре года, а инвалидность нужно еще подтвердить, – пришел в себя капитан.
«Напрасно…» – успела подумать я до того, как маленький вулкан – моя мамочка – взорвался, затопив кафе волнами праведного материнского гнева.
Она вырастила меня одна. Когда я заболела, мама бросила все и целый год посвятила тому, чтобы я смогла увидеть и запомнить как можно больше. Она возила меня к морю, водила по музеям, мы ездили в тайгу и в аравийскую пустыню, встречали восход на краю земли во Владивостоке и кормили зверей в зоопарке Джеральда Даррелла на Темзе. Отец не выдержал, когда ради этих поездок она решила продать большую квартиру своих родителей в центре и перебраться в хрущевскую двушку здесь, у черта на рогах. Он нас бросил.
Я начала слепнуть в семь лет. К девяти уже не различала границ света и тени. Сколь угодно яркого света, хоть прожектор в глаза направь. В одиннадцать слышала, как по полу бежит таракан. В двенадцать могла прихлопнуть его, не промазав, но никогда этого не делала – таракан тоже жить хочет, между прочим! Обоняние обострилось чуть позже, так же, как и умение выделять нужные звуки из навязчивой какофонии окружающего мира. Такая компенсация вовсе не редкость, скорее, норма, просто в моем случае оставшиеся чувства обострились настолько, что однажды мама привела к нам профессора Лазарчука. Она была уверена, что у меня открылся особенный дар. Я же была уверена, что Лазарчук – садист и шарлатан. Фанатик помешанный. Профессор поначалу согласился с мамой и с энтузиазмом взялся за меня, а потом я его разочаровала. Никаких особенных способностей у меня не оказалось.
Глава 2
Остаток дня почти не отложился в памяти, но и наутро легче не стало. Я позавтракала и ускользнула к себе, а мама, против обыкновения, не стала тормошить меня расспросами. Свернувшись калачиком под тяжелым китайским пледом, я с горечью размышляла о том, что профессор Лазарчук оказался прав: там, где он пытался с помощью таких, как я, отыскать присутствие чего-то необычного, невидимого приборам и органам чувств обычного человека, что-то действительно было. И это что-то явно интересовалось мертвецами.
Поджав колени к самому подбородку и часто дыша, я пыталась справиться с внезапным ознобом.
– Нет. Не сегодня. У вас совесть есть, вообще?..
Мама старалась возмущаться негромко, но я все равно прекрасно ее слышала. И даже слышала низкий рокочущий басок собеседника, что-то втолковывающего ей в трубку. Неожиданно мама сдалась:
– Хорошо, я спрошу.
Она тихонько приоткрыла дверь в мою комнату.
– Светочка, ты спишь?
– Нет.
Высовывать голову из уютного и безопасного подпледного мирка не хотелось.
– Представляешь? Этот капитан Дежин мне сейчас угрожал! Он настаивает на разговоре с тобой. Заявил, что может привезти тебя на допрос в следственный комитет под конвоем! Пришлось разрешить ему заехать к нам, я только не сказала когда.
Переубедить мою маму?! Я вынырнула из-под пледа. Воздух в комнате был прохладным и свежим. За окном весело распевала какая-то пичуга. Жизнь продолжалась.
– Да пусть приходит когда хочет, мам. Все равно ведь не отстанет. Работа у него такая, – обреченно согласилась я и спустила ноги на пол.
Под пледом можно было спрятаться от чего угодно, но только не от себя самой.
– Добрый день, Светлана Петровна.
Сегодня капитана окружал целый букет противоречивых ароматов. Свежая рубашка, остро пропитанная запахом стирального порошка – я едва не чихнула, – так и не смогла до конца замаскировать унылую вонь табачного дыма и отчего-то – железа, которая шла от затасканного свитера. Шерстяного. Шерсть и хлопок я распознавала безошибочно. Капитан побрился, и запах лосьона смешивался с кофейным ароматом. Судя по отчаянной попытке сдержать зевок, он мало спал и много курил прошедшей ночью.
Я задержалась с ответом всего на несколько секунд:
– Здравствуйте, капитан! Простите, не запомнила вашего имени.
– Максим Сергеевич. Не извиняйтесь, я вам его не называл.
Капитан сел к столу. Старый и полукруглый, огрызок бабушкиного обеденного, он примыкал к подоконнику с тех самых пор, когда мама еще не доверяла моим способностям ориентироваться в пространстве и старательно оберегала меня ото всего, что имело острые углы.
Капитан не спешил начинать свой допрос, оглядывая комнату. Было слышно, как поскрипывает под ним стул, как хрустнул позвонок в шее. Что он медлит? Не знает, с чего начать? Странно, вчера он не показался мне деликатным.
– Тамара Георгиевна прислала мне подтверждение вашей инвалидности.
Я хмыкнула. Мама даром времени не теряла.
– Мы обязаны рассматривать все версии, в том числе и ту, в которой вы стали бы подозреваемой, понимаете?
– Конечно-конечно, – кивнула я, самым нахальным образом уставившись ему в лицо.
Люди дышат. Чаще всего – носом. Я слышу и просто поднимаю глаза чуть выше. Это сбивает с толку, ведь мои глаза выглядят вполне привычно: не запали, не высохли, не затянулись бельмами – обычные серые глаза с черной точечкой зрачка. Многие ли способны заметить, что он неподвижен? Посторонний человек запросто мог обмануться, если не знал, что я слепа как крот, хотя на тренировку этого умения и ушли годы. Когда-то мне было очень важно казаться такой же, как все.
Если мне и удалось его смутить, то он этого никак не проявил, продолжив тем же тоном:
– Вчера мне показалось, что вы могли бы что-то сказать о стрелке, но были не в состоянии этого сделать. Вам уже лучше?
Ежику понятно, что никакого беспокойства о моем здоровье, душевном или физическом, капитан не испытывал. Его грызли досада, усталость и нетерпение. Где-то разгуливал наглый убийца, а единственный свидетель преступления оказался инвалидом по зрению! Ничего этого он, конечно, не сказал, но я кожей ощущала его настроение, что было довольно странно. Хорошо знакомых людей я могу читать, как книгу, безо всяких усилий, но Максима Сергеевича Дежина встретила только вчера.
– Со мной все хорошо, в отличие от Дениса. Я хотела бы вам помочь, но чем?
Он замялся ровно на секунду.
– Не знаю, каким вы воспринимаете окружающий мир, но фокус с гильзой меня впечатлил. Что-то же вы могли заметить, Светлана Петровна? Дайте преступнику характеристику, какую сумеете.
Теперь пришла моя очередь замяться. Я половину ночи перебирала вчерашнее в памяти. Пришлось с сожалением признаться:
– Я заметила не так много, как могла бы. Убитый, тот, второй, не Денис, влетел в кафе неожиданно, отвлек мое внимание, и я плохо запомнила появление стрелка. Крупный мужчина. Рост выше среднего. Тяжелый шаг, значит, полноват. А может, накачанный, не могу сказать. Двигается ловко, быстро. Он стоял надо мной с минуту, значит, не спешил и не боялся быть пойманным. Знаете, – вздрогнула от воспоминания, – он меня рассматривал, как… насекомое. Хладнокровный человек. Не жестокий, не маньяк – если бы он испытывал удовольствие от убийства, мы бы с вами не разговаривали. Просто не счел меня достойной даже пули.
Я замолчала, запнувшись на последних словах. Озвученное предположение выглядело еще более обидным.
– И все это вы успели заметить под дулом пистолета, пока вас рвало от страха? – поинтересовался капитан, прекратив записывать.
– Это не все. Запах. Очень необычный, густой, похожий на какую-то химию, но не ядовитый… Незнакомый запах, мне не с чем его сравнить. Он так плотно к нему прилип, что показался мне очень сильным. Точно так же пах и тот человек, за которым гнался убийца.
– Потрясающе, – капитан говорил искренне. – Вы смогли бы опознать убийцу?
– По голосу – точно. И по запаху. Такое быстро не смыть.
– Хорошо. Но я должен убедиться, что вашим наблюдениям можно доверять, уж не обижайтесь. Что вы можете сказать обо мне, например?
Я снова как бы посмотрела ему в лицо. Однако! Но ведь сам напросился?
– Вам немногим больше тридцати, но выглядите старше. Особенно когда не успеваете побриться. Жены нет, но скорее всего была и сбежала. Живете один. Много курите, в основном в машине и дома. Много кофе и иногда – алкоголь. Работу свою любите и ненавидите, но не гордитесь ей. В кабинете сидеть – не ваше, поэтому следующее звание вам не светит. Вам должен был позвонить кто-то важный, но вы выключили телефон, чтобы не сбивать меня. А еще вы бы с удовольствием покурили уже раз пять. Можете сделать это на балконе.
Он присвистнул, как мальчишка. Постучал ручкой по разложенным на столе бумагам, в которых записал все, что я рассказала о стрелке.
– Где у вас балкон?
Можно подумать, он мог не заметить его в соседней комнате, проходя мимо! Поднялись из-за стола мы одновременно.
– Знаете, Светлана Петровна, – начал капитан, жадно втянув в себя дым недорогой сигареты.
– Можно просто Светлана.
– Согласен. Вы меня так изучили, словно мы сто лет знакомы. А глядя на вас, и не подумаешь, что вы ничего не видите. Совсем ничего?
– Ага, – кивнула я, прижимаясь спиной к нагретой весенним солнцем стене. – Я – тотал, абсолютно слепая. Так я угадала?
– Ну… – Он выдохнул изрядную порцию дыма, стараясь, чтобы ветер относил его в сторону от меня. – Практически. Но вот про звание – было досадно. Хотя вы оказались правы и тут. А откуда узнали про звонок?
– Это совсем просто, Максим Сергеевич. Когда вы не пытались нащупать в кармане пачку сигарет, вы прикасались к другому карману, с телефоном. А звонок я слышу, даже если вы снизили его громкость до нуля. Он звонил четыре раза. Может, вам стоит ответить? Я подожду в комнате.
– А, – взмахнул он рукой, то ли отгоняя дым, то ли отмахиваясь от моего предложения, – перезвоню позже. Что вы делали в том кафе?
– То же, что и всегда – пила кофе. С рогаликом. Я часто туда захожу… Заходила.
Вот тут оно меня и догнало. Ощущение необратимости произошедшего. Болезненно четкое понимание того, что жизнь никогда не станет прежней. Что я вряд ли захочу возвращаться с прогулок этой дорогой снова, что никогда не услышу бодрого: «Привет, Светик!» – от Дениса и ни за какие коврижки не зайду снова в «Уют». По телу побежали мурашки. Я скрестила руки на груди и ссутулилась, опустив плечи. Это не укрылось от глаз капитана.
– Что случилось?
– Случилось? Убили двух человек. Вам-то наверняка не привыкать!
– О! Разумеется, у меня толстая шкура. Так ведь считаете?
– Мне нет дела до вашей шкуры, Максим Сергеевич.
Настроение откровенничать с капитаном исчезло, и даже его «можно – Максим» не спасло положения. Я вернулась в комнату.
– Все в порядке? – осторожно прошептала мама, немедленно появившись в дверях.
– Да, – ответила я громко. – Максим Сергеевич уже уходит.
– Мне действительно уже пора, – подтвердил капитан. Я молча слушала, как он закрывает балконную дверь. – Только сначала нужно подписать протокол опроса. Вы можете это сделать самостоятельно, Светлана? Я зачитаю…
– Не надо зачитывать, – буркнула я. – Будем считать, что я вам верю. Где ставить подпись?
– Я обязан зачитать его вам, такие правила.
Закончив перечислять все, о чем мы только что говорили, он зашуршал бумагами, пристраивая листы на мамином письменном столе. Я подошла ближе и вдруг почувствовала, как жесткая, сухая, немного шершавая ладонь накрыла кисть моей руки. В пальцы ткнулась ручка.
– Вот здесь. С моих слов записано верно… Мною прочитано… Этого не надо! И подпись.
Я вытянула тонкую металлическую линейку из стаканчика с карандашами, который всегда стоял чуть правее монитора, и положила туда, где капитан несильно прижимал мою правую руку к документу. Он поправил линейку, немного сдвинув вниз. Понятия не имею, какой у меня почерк. Вряд ли красивый и ровный – пишу я редко, в этом почти нет необходимости, но мама уверяет, что разобрать мои каракули не сложно.
– Спасибо.
Он собрал бумаги и медлил у стола.
– Если вы что-то еще вспомните, пожалуйста, позвоните. Вот моя визитка.
Картонный прямоугольник кольнул ладонь. Смешно. Я пожала плечами и протянула его маме.
– Если вспомню, позвоню.
– Он тебя чем-то обидел? – спросила мама, закрыв за капитаном дверь.
– Нет. Все в порядке.
Мне было до тошноты плохо. Так плохо, что хотелось завыть в голос, но я только удрала к себе, сославшись на головную боль, и снова занырнула под плед.
В моей размеренной жизни не так уж много событий. Зимой и весной она в основном проходит на вершинах треугольника: дом – работа – парк. Я редко выбираюсь куда-то еще, и новые люди появляются в границах этого треугольника не часто. Разумеется, я пожалела, что спугнула капитана юстиции Дежина, но веского повода для звонка у меня не было. И уж точно я не ожидала, что спустя несколько дней капитан окажется единственным человеком, которому я отважусь позвонить.