Buch lesen: «Два солнца в моей реке»

Schriftart:

* * *

Тебя убьет не тот медведь,
которого ты видишь.
Эскимосская пословица

Ты со мною прощался,
И снег был похож на цветы,
А сегодня вернулся,
И цветы так похожи на снег.

Фань Юй, V век н. э.

Глава 1

Каждое утро, идя на работу, я смотрю на лица людей, спешащих мне навстречу, и думаю – может быть, кто-то из них только что записался ко мне на прием. И завтра или через пару дней придет, чтобы рассказать обо всем плохом, что произошло у него в жизни за последнее время. За месяц, за год, за пятнадцать лет. Время идет так быстро и с такой разной скоростью, что иногда трудно уследить за происходящим. Вроде только что окончила школу, ты еще никак не можешь почувствовать себя взрослой, а вчера отпраздновали тридцать лет. Недавно покупали сыну первый велосипед и прикрепляли маленькие колесики, чтобы он не упал, а сегодня сын, смущаясь, спросил, надо ли ему сбривать пробившиеся над детской еще губой темные усики или немного подождать. Пока ты думала, что ответить, у сына выросла борода и появилась девушка, которая лучше знает, надо ли ему брить усы или лучше ходить похожим на нарядного дикобраза – девушка подарила ему оранжевую бандану и разноцветные носки, а ты ничего не можешь поделать – жизнь летит вперед, не ждет, пока ты сама повзрослеешь и помудреешь.

Я стараюсь рассуждать как можно более общо, представлять, что мне не тридцать восемь, а, скажем, две тысячи триста восемьдесят восемь, и я знаю всё, что было и что будет, что прошло и что еще не началось, все тайные причины человеческих бед и страданий. А иначе я сама сойду с ума, каждый день выслушивая истории моих посетителей – про усы, велосипеды, невест сына, свекровей, соседей, начальников и самих себя, потерявшихся в бурном потоке жизни. Некоторые из них считают себя моими пациентами – но я не врач в собственном смысле слова, и по образованию, и в обычном понимании – «прием – диагноз – таблетка».

Некоторые называют себя «клиентами». Но я не продаю услуги. И не считаю то, что я делаю, «услугой». Ничего плохого в этом старом русском слове нет, у глагола «услужить» даже есть приятный, добрый смысл. «Хочу чем-нибудь тебе услужить…» И слышишь – «помочь, сделать хорошее». Но сегодня в слове «услуга» слышится что-то приниженное, бытовое, сиюминутное, дешевое по сути своей.

Я работаю в кабинете бесплатной психологической помощи, открытой усилиями нашего городского главы. Говорят, что его первая жена когда-то выбросилась в окно, потому что не смогла пережить неизлечимой болезни обоих детей и их ранней гибели, одного за другим. Так это или нет, но первое, что он сделал, когда стал управлять городским округом, – предложил открыть несколько таких кабинетов и по конкурсу пригласить туда работать.

Я увидела в Сети объявление, слегка удивилась – довольно необычное предложение, и решила попробовать. Мое образование дает мне эту возможность. Конкурс был, но совсем небольшой, потому что требовалось иметь высшее психологическое образование, диплом гособразца и опыт работы с людьми не менее семи лет. Зарплата предлагалась по меркам нашего города неплохая, но очередь, мягко говоря, не выстроилась. В результате из пяти обещанных центров открылись три, два вскоре закрылись, наверное, глава не успевает следить за всем происходящим в нашем городе и всех относящихся к нему теперь поселках, селах и деревнях. А мой кабинет остался работать, и мне неожиданно понравилась новая работа, поглотившая меня полностью.

До этого я преподавала психологию в нашем университете, любила свою профессию и никогда не думала, что появится что-то, что заставит меня уйти с кафедры и перестать читать лекции и вести семинары. Но потом на наш факультет назначили нового декана и… многое в моей жизни изменилось, скажем так.

– Ольга Андреевна, на двенадцать мужчина не придет, можно мне с вами поговорить? – В дверь заглянула моя секретарь Юлечка.

Юлечка проходила практику в нашем кабинете в качестве стажера, она учится на психолога уже шестой год, время от времени уходя в академический отпуск. Работать у меня ей понравилось, она задержалась здесь, я подозреваю из-за того, что я помогаю ей разобраться в ее запутанной личной ситуации.

Она состоит в том, что Юлечка беззаветно любит смазливого мальчика, которого нужно встряхнуть, отобрать у него машину, деньги, большую часть ненужной одежды, все украшения и лишние игрушки и заставить пойти работать хотя бы три раза в неделю. Но Юлечка его любит и ничего поделать с собой не может. Видит что-то свое. Терпит, страдает, возмущается и любит.

Как можно любить нечто очень жалкое, ничтожное, не имеющее воли, цели, совести? А если у этого нечто – симпатичное личико, длинные ровные ноги и очаровательная улыбка? Спросите у мужчин, они большие специалисты в том, как выбирать себе любовь по экстерьеру, не заглядывая внутрь, точнее, наполняя нутро по своему воображению. Красивая – значит, хорошая. Гармония мира – внутри нас, и нам очень трудно с этим что-то поделать. Так я объяснила однажды Юлечке, и она услышала в моих словах что-то приятное для себя.

– Да, заходи, конечно.

– Ольга Андреевна… Он вчера ночью поставил фотографию вот с такой подписью… – Она протянула мне телефон.

«Ожидая тебя, мой малыш» – было написано по-английски под фотографией довольно молодого, но уже очень потрепанного жизнью человека. Как-то в прошлый раз он выглядел получше… Может быть, обработал ту фотографию – убрал второй подбородок, мешки под глазами, обвисшие щеки. И не такой уж он очаровательный, оказывается.

– Это строчка из песни, – стала быстро объяснять Юлечка, – но я понимаю, что он что-то имеет в виду. Как вы думаете, кому он это пишет? Вэйтинг фор ю…

– А ты как думаешь, кого он вэйтинг?

– Я чувствую, – Юлечка отбросила волосы, все время сваливающиеся ей на лицо, – что не меня.

– Почему?

Юлечка с надеждой посмотрела на меня. Для нее надежда – даже в моем вопросе. Я не успела больше ничего сказать, потому что дверь открылась, и зашел мужчина лет сорока восьми. Больше сорока пяти, но меньше пятидесяти, лучше так сказать, возраст я обычно вижу очень хорошо.

– Я без записи, ага? – Мужчина, не дожидаясь ответа, прошел и сел передо мной.

Не могу сказать, что кабинет психологической помощи как-то концептуально рассчитан на то, чтобы я могла доверительно разговаривать с моими посетителями. Посреди небольшой светлой комнаты с двумя высокими окнами стоит стол, за ним сижу я на белом крутящемся стуле, для посетителей предназначены два стула перед столом. Хотя за год вдвоем ко мне приходили не более пяти пар, из них две – мама с подростком. Большие окна иногда очень мешают, потому что для людей с внутренними проблемами слишком яркое солнце, сильный ветер, дождь, стучащий об откос, вороны, сороки, воробьи, синицы – это всё дополнительные факторы для раздражения или печали. Под дождь хочется плакать, солнце зовет и манит туда, куда дороги нет, от ветра хочется спрятаться в объятия того, кого уже нет, птицы поют слишком жизнерадостно или кричат слишком мрачно и тревожно. И еще сижу я, подозрительно доброжелательная и спокойная.

Вот и сейчас мужчина сел и первым делом с неприязнью посмотрел в окно за моей спиной, где с самого утра заливались две очень веселые пичужки. И солнца сегодня нет, и ветер с мелким дождем, а они сидят где-то под карнизом и поют о чем-то своем, о птичьем. Или жалуются на жизнь, так же, как мои посетители.

– Не думаю, что вы можете мне помочь, – сказал он и, взяв со стола чистый листок бумаги, стал его складывать. Пополам, еще пополам, еще… Я думала, что он складывает журавлика или самолетик, и терпеливо ждала. Но он свернул лист раз в десять, скомкал остаток, поискал ведро для бумаги, не нашел, подбросил шарик вверх, ударил по нему, как по мячу. Потом проследил взглядом, куда улетел бумажный шарик. И так и продолжал туда смотреть.

– Я постараюсь, – наконец сказала я.

– Бесполезно. Не знаю, зачем я пришел.

– Расскажите, что произошло.

– А ничего. Ни-че-го! Я разорен. У меня нет больше ничего. И трое детей. И еще двое в первой семье. И они хотят есть. Каждый день. А мне нечем их кормить, потому что я поставил на кон всё и всё проиграл.

Я внимательно посмотрела на мужчину. Игрок? Не похоже. Игроков обычный человек глазом из толпы не выцепит. Я тоже могу ошибиться, но в разговоре пойму, если у человека есть такая пагубная страсть – играть, ставя на кон, как выражается мой сегодняшний посетитель, всё, в том числе и жизнь своих детей.

– Расскажите по порядку.

– По порядку? – Мужчина вскинул на меня глаза. – А в чем порядок? В том, что сначала обманули меня, потом я решил тоже обмануть, чтобы хотя бы вернуть свое, и не смог? Вот такой порядок. Вы это хотите услышать? Они – смогли, а я не смог. Даже обмануть не смог!

Я смотрела в глаза человеку, пришедшему, чтобы рассказать о своих проблемах, чтобы с чьей-то посторонней помощью не сломаться под их тяжестью, и не могла поймать его взгляд. Да. Тяжелый случай, а с легкими ко мне, как правило, не приходят. Иногда я думаю, что если бы моя жизнь сложилась по-другому и меня дома ждали бы дети и моя собственная семья, я бы не смогла, наверное, каждый день заполняться чужими проблемами, большей частью неразрешимыми. Чаще всего я могу лишь помочь человеку адаптироваться к новой, более сложной, чем вчера, жизни. Иногда, конечно, находится какой-то выход, которого человек сам не видит. А если не видит – может быть, лично для него это и не выход? Я всегда об этом думаю, когда пытаюсь распутать чьи-то проблемы и помочь.

– Я слушаю вас.

Мужчина посидел еще молча.

– Хорошо, я расскажу. Я пришел, потому что мне некуда идти. Все друзья отвернулись. Потому что я должен каждому, а вернуть деньги не могу. Я могу только повеситься или прыгнуть с моста, привязав к ногам кирпич. Но у меня даже нет страховки на мою собственную жизнь, и мои дети ничего не получат.

– А почему?

– Что – почему?

– Почему нет страховки?

Мужчина удивленно посмотрел на меня.

– А что? Если бы была, то что?

– Ну вы же хотите повеситься или прыгнуть с моста. Тогда пригодилась бы страховка.

Он хмыкнул.

– Вот видите, – сказала я. – Можно ведь застраховаться. И спрятаться в лесу, лет на пять. Потом появиться, сделать новый паспорт и начать жизнь заново.

– Это совет психолога? – Мужчина недоверчиво посмотрел на меня.

Я пожала плечами.

– Я не даю советы.

– «Бесплатная психологическая помощь»!.. И вы не даете советы?

– Нет. Как я могу посоветовать взрослому, дееспособному человеку как-то поступить? Любой поступок – это ваша ответственность. Если вы свободный человек, то вы можете поступать лишь по-своему. Совет, которому надо следовать, это навязывание чужой воли. Моя воля может вам не подойти. – «И сломать вас до конца» – могла бы добавить я, но, разумеется, промолчала.

Мужчина поерзал на стуле. Большой, вполне крепкий, и, если не видеть лица, помятого, измученного, то даже солидный.

На экране моего телефона в беззвучном режиме появились слова «Тот, кто не должен тебе звонить». Мне не хочется, чтобы кто-то из посетителей или Юлечка однажды увидели эти слова. Но мне самой необходимо напоминать себе – он звонить не должен, а ты не должна отвечать. Даже если он звонит. Встает утром, идет гулять с собакой и звонит. Или пишет. Но он больше любит звонить, потому что родился и вырос в то время, когда звонок любимого человека был счастьем. И когда-то для меня тоже его голос в трубке, его дыхание, его смех были самым большим счастьем на свете…

Я встряхнула головой. Как-то сегодня особенно трудно слушать других. Может быть, потому что на улице серая мокрая взвесь, пронизывающий ветер, темно? А должно быть вообще-то тепло, солнечно и сухо. В конце той недели началось бабье лето и как-то неожиданно свернулось. Пришел арктический циклон и за одну ночь убил все цветы, собиравшиеся цвести до конца сентября, загнал котов в подвалы, где еще нет горячих труб отопления, раскрасил зеленые листья, едва начавшие желтеть, в ржаво-бурый цвет. Мороз в сентябре. Наверное, с моим состоянием души это очень созвучно. Ведь у меня только брезжит впереди женская осень, она близко или в самом-самом начале, но еще должно быть много теплых дней. Должно быть солнце, ясные безветренные дни, когда не верится, что скоро всего этого не будет. Должно быть, но не всё бывает так, как нам хочется. Не проживешь жизнь по своему собственному сценарию – кто думает иначе, бьется головой больше других.

Я перевернула телефон. Можно просто отключить. Но это слабость. Не запрешься от мира в своей крохотной капсуле, где никого и ничего нет. «Не прячь голову в песок, хвостик твой все равно снаружи, и все его видят!» – смеялась когда-то мама, когда я трусила и пряталась от маленьких детских проблем.

– У вас какие-то сложности? – Мужчина кивнул на мой телефон.

– Хотите поработать со мной?

Он непонимающе взглянул на меня.

– Хотите посидеть и послушать людей, с чем они приходят?

– Вы издеваетесь?

– Нет, почему? Возможно, вы взглянете по-другому на свои проблемы.

– У меня пятнадцать миллионов долга. Я могу рассчитаться с половиной, продав квартиру и дом.

– Зачем вы брали столько денег в долг?

– А пёрло. – Он ухмыльнулся. – Пёрло! Мне все говорили – тебе везет. А потом перестало переть.

Я посмотрела в его помятое лицо. Если он пришел сюда, в маленький кабинет к незнакомому человеку, наверное, это последняя соломинка. Или одна из последних. Еще есть церковь. Не помогу я с аргументами логики – пойдет за сверхъестественным. Креста и даже цепочки на шее не вижу, но можно пойти к другому Богу, главное, чтобы там открылась дверь, и кто-то незримый сказал тебе: «Заходи, ты правильно пришел! Здесь можно раствориться и отдаться в руки высшей силы».

– Всё! Больше не прет. Всё улетело в трубу.

– Тем не менее у вас есть квартира и дом.

– Да! – с вызовом ответил он мне. – Есть! Мои дети должны где-то жить!

– Продайте что-то одно.

– Не могу.

– Почему?

Он помолчал.

– В квартире летом жить невозможно.

– Почему?

– Душно. Почти все окна южные. И смотрят на дорогу. Мы живем на центральной улице. Брал в старом доме пол-этажа. Потолки три с половиной метра. Не думал, что будет шумно, окна поставил тройные. Все равно гул, особенно по ночам слышно.

– А сколько у вас окон на дорогу?

– Шесть или семь… Не помню. А что?

– А как живут остальные люди в этом доме?

Мужчина опять крайне недоверчиво посмотрел на меня.

– Мне не кажется, что вы хотите мне помочь.

– Вы хотите сказать, что вам не кажется, что я очень вам симпатизирую?

– Ну вроде того.

– Вы же не за симпатией сюда пришли.

– Уже жалею, что пришел, – сказал он и сделал неопределенное движение, как будто хотел встать. И остался сидеть.

– Не жалейте. Расскажите, что вас мучает.

– Вы издеваетесь?! Вы не слышали, я сказал – у меня пятнадцать миллионов долга! И – ничего! Ни копейки больше на счету!

– Вас мучает страх, что кредиторы заберут квартиру? Или страх, что вас убьют? Или, может быть, стыд?

Он непонимающе посмотрел на меня. Как здорово, что у нас кабинет бесплатной помощи. Сейчас бы он сказал: «Я плачу вам деньги, чтобы вы меня выслушали, поняли, посочувствовали…» Ведь именно так многие понимают психологическую помощь. Хотя иногда человеку нужна шоковая терапия, нужно, чтобы кто-то сильный или просто равнодушный вдруг посмотрел на его проблему совсем с другой стороны.

– Я хочу всё вернуть, всё, что у меня было!

– А что у вас было? Расскажите.

Он снова дернулся, как будто хотел вскочить, и снова остался на месте. Взял еще один листочек чистой бумаги, сложил вчетверо, разорвал.

Как быть, если мне глубоко несимпатичен человек, которому я должна помогать? Ведь уже понятно, что ничем хорошим он не занимался. Не лечил, не учил, не пек хлеб, не водил троллейбус, не шил одежду и не чинил обувь. Даже не руководил кем-то, кто делает что-то полезное. Скорей всего перепродавал то, что не надо было производить, получая на порядок больше, чем тот, кто варил, шил, клеил, паял.

– Что вы продавали?

– Продавал? – Мужчина хмыкнул. – Нет. Я не продавал. Я просто… – Он подумал. – Хм… Как сказать… делал так, чтобы другие… Хм… – Он посмотрел в угол, потом резко развернулся ко мне. – Неважно! Я жил так, чтобы моей семье было хорошо! Имею право! Меня просто подставили! И больше ничего! Захотели от меня избавиться!..

Я молча слушала его. Ведь он пришел сюда, он не пошел и не ограбил кого-то, он мучается, мается, потерял равновесие, ищет помощи. А мне его не жалко. Надо попытаться пожалеть его детей. Или никого не жалея, найти выход из лабиринта, как в игре. Когда я к каждому человеку, приходящему ко мне за помощью, стану относиться так, я вернусь в университет. Приду с утра на кафедру, привычно открою шкаф, повешу пальто, зайду к нему в кабинет и скажу: «Привет, как дела?»

Что за мысли сегодня! Отчего? Оттого, что сквозь рваные темные тучи, несущиеся по небу, проглядывает полоска неожиданно ярко-голубого неба, обещая то, чего никто мне пообещать не может? Оттого, что на экране телефона перед собой я вижу слова «Ты мне нужна, я измучен»? Оттого, что мне кажется, что я пойду сегодня домой и случайно по дороге встречу того, кого больше не хочу встречать никогда в жизни? Встречу, потому что он иногда ждет меня в машине после работы и делает вид, что мы встретились случайно, как будто нам по пятнадцать лет, и все так ярко, так отчаянно, так навсегда, так переворачивает и уносит… Я встряхнула головой.

Мужчина неправильно понял мое движение.

– Что? Что?! – прокричал он. – Что не так? Почему я должен оправдываться? В чем? Я жил, как хотел, как все живут! И был прав!.. Что мне делать теперь? Как отдавать долги? Чем кормить детей?

– Давайте обсудим все рациональные решения, – вздохнула я. Зачем он пришел? Почему? У него в душе есть что-то человеческое? Значит, я должна ему помочь. Он на грани отчаяния, еще хуже – самоубийства? И такое может быть. Руки нервно мнут очередной лист бумаги, глаз подергивается, говорит он путано, нервно, на лбу выступила испарина.

– Давайте!!! Давайте!..

– Продайте квартиру. Купите поменьше, с северными окнами, на первом этаже. Или живите в загородном доме.

– Дом заложен. Скоро придется его отдать.

– Хорошо. Снимайте что-то, расплатитесь с долгами.

– Не хватит денег.

Еще полчаса мы пробовали так или иначе обсудить, что делать в ситуации, в которую моего посетителя загнала жизнь и он сам. Потом он встал и ушел. Не бросил в меня скомканной бумажкой или ботинком – и то ладно. Тяжелых вещей я, наученная нервными повадками некоторых моих посетителей, в кабинете не храню. Но стулья к полу не прикручены – это может испугать кого-то. Поэтому у меня всегда есть шанс не увернуться от брошенного в меня стула, в случае чего.

Есть люди, которых раздавила существующая сегодня система вещей. И я могу лишь обмануть их, если получится. Так, как в безвыходных ситуациях обманывают мои коллеги, специалисты смежных профессий, к которым люди обращаются за помощью. Без обмана прожить невозможно. Ведь мы живем, не думая большую часть жизни о смерти – и это есть самый большой и важный обман нашей жизни. Думая о смерти, жить невозможно. Хотя древние и предупреждали себя и нас «Memento mori», но, скорей всего, они имели в виду что-то принципиально иное. Они предупреждали – не забывай, что настанет момент, когда все суетное, ненужное, что заполняет твою жизнь, закончится. И не останется ничего. Не забывай, что ты можешь не успеть прожить свою жизнь, запутанный в суете и глупостях, замученный и замусоренный ими.

Глава 2

Я так хорошо помню этот разговор…

– Ты не права. Ты не должна так поступать! Послушай… Ты все, что есть у меня…

– А дети?

– Дети вырастут и уйдут. Уже выросли.

– А жена?

– Вика? Вика это Вика… Это почти что я сам. Смешно… Почему мы не в Иране родились? Или Кувейте. У нас бы не было таких проблем. Две жены – это нормально.

– Я бы не согласилась.

– Согласилась бы! Я бы тебя любил так же, только нам не надо было прятаться и страдать.

Он всегда был прав, как-то так получалось. Я спорила с ним, но на самом деле мне совсем не хотелось спорить. Мне хотелось прижаться к нему головой, закрыть глаза и слушаться. Так продолжалось до тех пор, пока однажды я не проснулась утром и не поняла – так будет всегда. Я всегда буду страдать. Я всегда буду виновата. Я всегда буду ловить на себе вопросительные и насмешливые взгляды своих коллег, которые наверняка давно обо всем догадались, и снисходительные – моих соседей, которые тоже давно все поняли.

Я знаю, что в принципе всем всё равно, и каждый живет своей жизнью и думает о своих проблемах. Как, чем, с кем живу я – никого на самом деле не интересует. И тем не менее. Любовница декана, с которой он тайно встречается, не самое приятное место в коллективе. Поэтому я ушла. И поэтому тоже. Для себя я нашла такой выход, потому что именно это я посоветовала бы другой женщине. Не бороться за свое счастье, не разрушать в этой нечестной борьбе то, что создавала не я, не лезть в чужую жизнь, не заставлять его принимать никакие решения, а просто уйти. По-настоящему уйти, а не для того, чтобы заставить его бросить семью и прийти ко мне. Мне бы это счастья не принесло.

Если ему верить, то меня он ждал всю жизнь. Жил, учился, работал, защищал диссертацию и ждал. Встретил Вику, женился, родил одного ребенка, девочку, через четыре года второго – мальчика, обоих здоровых и хороших, умненьких детей, похожих на него и Вику, и продолжал ждать. Понимал, что у него все еще впереди. Что настоящие чувства – впереди. А это так – разминка. Правда ли это? Зачем ему было врать? Или он обманывал самого себя? Или врал, чтобы я не ушла, когда поняла, что он не будет ничего менять. Я не спрашивала и не хотела этого, я просто влюбилась так, что не могла дождаться утра, чтобы снова увидеть высокую быструю стройную фигуру, внезапно появляющуюся улыбку на обманчиво хмуром лице, улыбку почти детскую, искреннюю, зажигающую веселые огоньки в глазах, таких умных, таких добрых, таких родных… Фу-у-у…

Что такое со мной сегодня!.. Я обещала себе не вспоминать – в памяти иная жизнь, иная я, верившая в настоящую, единственную в моей жизни любовь. И в его тоже. Я не знала, женат он или нет. Как хотелось верить, что нет. Кольца он не носит, приехал из другого города, семью привез не сразу. На второй день его работы мы случайно – или не случайно, я уже теперь не знаю – оказались за соседними столиками в столовой. Банально до жути. И так же необыкновенно – до дрожи, до мурашек. Я помню каждое его слово, каждый взгляд.

Да, конечно, я была совсем не девочка, я уже успела побывать замужем два с половиной года, даже побыть мачехой. Мой бывший муж расстался с женой, точнее, она рассталась с ним и с ребенком, с четырехлетней девочкой. И он быстро, меньше чем через год нашел себе другую, для воспитания ребенка. Другой оказалась я. Ребенок меня не принял, за два года в наших отношениях мы продвинулась еле-еле, и к обоюдному счастью в семью вернулась слегка загулявшая на Западе жена и мать. Попробовала там быть и европейской женщиной, и свободной американкой, не понравилось, вернулась к родным щам, которые я варила неправильно, паленому коньяку, который я так и не научилась пить с ее брошенным мужем, длинному остекленному балкону с тридцатью семью горшками цветов, из-за которого во всей квартире было темно в любую погоду и, главное, к ребенку и рано полысевшему мужу, искавшему ее во мне и никак не находившему.

Это я сейчас, с высоты прожитых лет так легко и рационально всё раскладываю, а тогда было обидно, больно и несправедливо. И жалко прекрасных юных лет, потраченных зря. Спасибо университету и науке, я увлеклась своей темой, погрузилась с головой в проблемы структуры личностной идентичности и роли образа ближайших родственников в ней, закрылась на время от окружающего мира, что дало мне возможность легко и хорошо защититься, по-настоящему, с нужной, актуальной, невероятно интересной мне самой темой, поездить на разные конференции по России и даже за рубеж, в Финляндию, Италию и Китай, посмотреть на другие города и страны, познакомиться с людьми, почувствовать себя личностью, а не жалкой обманутой дурой, которая однажды пришла из магазина с полными сумками еды и новой игрушкой, а возле двери увидела свои вещи и записку: «Оля, извини. Будь счастлива без нас». Соседка, выглянувшая из своей двери, пояснила: «Так Ленка же приехала! Нагулялась! Ты не знала? Она вчера еще приходила на разведку. А сегодня уже заехала с вещами». А вчера еще все было нормально, и он мне ни слова не сказал, никак себя не выдал, ни намеком, ни словом, ни взглядом. Съел мой ужин, рассказал, как прошел день, поинтересовался даже, люблю ли я его (теперь я понимаю, почему, надеялся, вдруг я скажу, что нет), позволил мне уложить своего ребенка, простирнуть ей одежду, отдохнул в моих объятиях от суматошного дня, и всё это делал, зная, что завтра с вещами придет Ленка, так и не покорившая ни Европу, ни далекую и чужую Америку, поманившую ее океаном, на берегу которого можно проводить выходные, и абсолютной свободой от всего.

И восемь лет после этого, восемь долгих и быстро пролетевших лет, я была совершенно одна. Никого не встречала, как в выжженной пустыне. И мне никто не нравился, и за мной никто не ухаживал, как будто я превратилась в невидимку. Вот нет никого – и всё. Я так к этому привыкла, что почти смирилась. Одна – так одна. Все вокруг парами – временными, постоянными, официальными, тайными, а я – одна. У одноклассниц и однокурсниц по одному, а то и по второму ребенку, подружка моя лучшая, с которой мы дружили со школы, уехала в Германию и там родила подряд троих, от местного русского. Я подумывала – не попробовать ли и мне родить ребенка… Или так – не начать ли мне думать о том, что я могу родить ребенка – просто так, без любви… В этом месте наступал ожидаемый когнитивный диссонанс, а по-простому, у меня что-то перегорало в голове от несовместимости цели и способов ее достижения.

Да, наверное, пройдут еще тридцать-сорок-пятьдесят лет, и вопрос о том, что можно, не встречая любви, родить любимого, родного, драгоценного, нужного от первой секунды его появления на свет до твоей последней секунды на этой земле ребенка, перестанет быть вопросом, а станет утверждением, данностью. Но пока это вопрос – прежде всего для меня самой. От кого? Как его найти? Где? Кто он, этот человек, каков он? Или это просто некий человек, сдавший свой здоровый биоматериал в генный банк? Но – какой он, этот человек? Какая жизнь зародится во мне, с какими предками, с какой генной памятью, с какими неожиданными сюрпризами природы? Нет, нет, дальше мои мысли не шли и не идут по-прежнему.

И я жила, работала, любила своих учеников – некоторых, которым было интересно то же, что и мне, они были тогда немногим моложе меня, но я поставила себе за правило – не дружить со студентами, потому что это мешает учебе и дисциплине. Я писала статьи, выпустила даже книгу в популярном жанре облегченного доморощенного психоанализа «Живу однова́» (которая вызвала иронические усмешки в университете, но зато переиздавалась трижды), стала вести страничку в сетях и видеоблог. Всё это наполняло мою жизнь, и я думала, что так будет всегда. Ну что ж – есть ведь такие женщины, мимо которых идет любовь, не заходя к ним. Не то чтобы я выбирала – не из кого было выбирать. Пару раз на отдыхе кто-то пытался со мной знакомиться с целью скоротать вечерок-другой, еще пару раз подъезжали мальчики-аспиранты, тоже с очевидными намерениями, без любви и восхищения, а потом и они перестали подъезжать.

Поэтому когда солнечным осенним днем я села в столовой, размышляя о том, как лучше закончить статью – вопросом, или все-таки сформулировать мою гипотезу как ответ, в котором я не вполне уверена, и столкнулась взглядом с внимательными темными глазами, в которых тут же вспыхнули те самые удивительные веселые искорки, которые освещали мою жизнь с того дня в течение самых лучших четырех лет в моей жизни, я сначала ничего не поняла. Не поняла, что я теперь другая. Что всё сместилось, всё поменялось – верх и низ, расписание будней и выходных, мои желания, мои тревоги, мои радости и мои планы. В них теперь навсегда – так мне казалось поначалу – появился другой человек.

Я не могла сразу спросить, женат ли он. А он не говорил. Я видела, что он живет один. И собиралась спросить каждый раз. И боялась. Да, боялась. Это трусость, это слабость, это, наверное, непорядочность. И поэтому мои страдания теперь заслужены. Как это легко сказать другому. И как трудно – себе.

Когда через три месяца безоблачного счастья однажды он произнес: «Я должен был сказать раньше… Я не мог. Прости, я боялся, что ты уйдешь», счастье закончилось, и потянулись дни, недели и месяцы постоянной вины, боли, огорчений. Видеться с ним каждый день на работе – больно. Не видеться – еще больнее. Он приходит и уходит – больно. Не приходит совсем – невыносимо. Он тоже извелся, как может известись мужчина, у которого, в принципе, все есть. Жена, любимая жена, я уверена в этом. Дети, хорошие, здоровые, веселые подростки, похожие на него и на жену. Интересная работа с высоким окладом – декан получает в пятнадцать раз больше, чем любой другой преподаватель. Квартира в центре нашего старинного города, в новом доме. И еще я. Любимая женщина – да, наверное, любимая, ведь всё, что было, не может быть ничем иным, как любовь. Что было и что есть. Ведь это он пишет: «Пожалуйста, ответь мне, я больше так не могу», а не я. Я просто стараюсь как можно меньше думать о том, что было.

Сначала я жила в прошлом, в этих четырех годах. То пыталась понять, где был тот момент, когда можно было ничего не начинать – жить и жить, как прежде, без любви и без страданий. Старалась попасть мысленно в тот момент и сделать по-другому. Ведь так часто кажется – вот сейчас мы в прошлом чуть подождем или, наоборот, поспешим, или не скажем то самое слово, перечеркнувшее всё, и что-то изменится. А прошлое изменить невозможно. Разве что чуть-чуть подкорректировать в своей собственной голове. То мучила себя тем, что вспоминала – как было хорошо, когда я еще не знала, что на самом деле у моего Саши есть жена. Что место рядом с ним занято, занято давно и навсегда. Наверное, кто-то другой на моем месте сказал бы: «Как навсегда? Жена – не стена, подвинется».

«Олюшка…» На экране моего телефона появилось только одно слово и цветочек – фотография нежно-палевой розы из нашего Ботсада, где мы гуляли с ним не раз, и осенью, когда розы доцветали до самых заморозков, и зимой, когда смотреть особо не на что – на вечнозеленые хвойные и друг на друга, и весной, когда Ботанический сад наполняется ароматами нарциссов, гиацинтов, и, конечно, летом. Теперь я не хожу в Ботсад. Я перевернула телефон, чтобы не видеть продолжение Сашиного послания, я видела, что он дальше что-то пишет.