Проржавленные дни. Собрание стихотворений

Кугушева Наталия Петровна

Проржавленные дни

Издательство выражает искреннюю благодарность Российскому государственному архиву литературы и искусства за всестороннюю помощь в подготовке книги

Стихотворения 1919–1941 годов

Безумный вальс

Кому предугадать развитье партитуры

Под дирижерской палочкой безумного маэстро?

Несется мир. Всё бешенее туры

И па сбиваются, оглушены оркестром.

И только клочья вальсов нестерпимых,

Дрожа, взвивают<ся?> испепеленной лентой,

А мир несется. Рвутся звезды мимо,

Неистовый летит под вскрики инструментов.

Кому предугадать развитье партитуры,

И кто переложил безумный вальс на ноты?

Несется мир. Неистовее туры,

Но всех неистовей железные фаготы.

Письмо

Я ушла. Совсем. Так надо.

В Вашу комнатку я больше не вернусь,

Но любви отравленную радость

Пронесет, как шлейф, за мною грусть.

Будет пусто в Вашем старом доме.

Будет скорбь. А на пьянино Григ.

Точно в Вашей жизни кто-то переломит

Номер лотереи-аллегри.

И любя других любовниц

Под альковом бархатных ночей,

Тихо скажете – спокойно и сурово:

– Ты ушла… Зачем?

Я ушла. Совсем. Так надо.

Старый Григ напомнит мне о Вас,

Дней моих безрадостную радость

В тонкий стих перекуют слова.

«В лохмотья слов, как в гамлетовский плащ…»

В лохмотья слов, как в гамлетовский плащ,

Забиться и уйти. Но от себя уйдешь ли?

Роняет осень медный трубный плач

В пустых полей безрадостные кошны.

И тянутся гудящие часы

Под стрелами тяжелых листопадов.

Ложатся нaстилом холодным и густым,

Но их покою сердце радо ли?

Сгибаюсь тяжестью невысказанных слов,

И дни прозрачные не сберегут покоя.

Обрызжет ветер золотым веслом

Моих ли дней звенящие оковы…

<

1920

>

«Ты хочешь быть чужим – пожалуйста…»

А.М.

Ты хочешь быть чужим – пожалуйста,

Я не заплачу, не разлюблю —

Пусть ветер за меня пожалуется,

Пусть слезы облака прольют.

Вся жизнь твоя проходит издали,

А мне покорность и стихи —

Так русских женщин манят издавна

Любовь и схима.

<1920 или 1921>

«Двадцать первого лета, золотого как персик…»

Двадцать первого лета, золотого как персик,

Я губами касаюсь, и сок на губах.

Барбарисовым полднем под солнечным тирсом

Зацветающая судьба.

По утрам загорелые полынные росы,

Берегу на ресницах остуженный пыл,

Торопливых часов слишком раннюю проседь

Под цветочную пыль.

И густое вино полновесного часа

Проливает июля раскрывшийся мех,

И фиалками пахнет родной и печальный

Розовеющий хмель…

<

1921

?>

«Храню любовь, как некий чудный дар…»

Храню любовь, как некий чудный дар,

В ночных полях росой пути прохладны,

И на щеках моих гранатовый загар,

И вьется Млечный путь, как нитка Ариадны.

Мне влага трав – прохладное вино.

Бродить и петь в крови ночной тревоге.

Припасть к земле. И слушать. А за мной

Следит, как за добычей, козлоногий.

Качаются сады, цветут поля,

Распущенные косы пахнут медом.

Бежать. Влюбленная зовущая земля,

Тебе несу любовь мою и годы.

Я тоже зверь наивный и простой,

У заводей в зеленые прохлады

Я окунаю тело, под листвой

Творю любви священные обряды.

<

1921

?>

«Тополями пропахли шальные недели…»

Тополями пропахли шальные недели,

Каждый день как осколок расколотых лет.

Это юность моя по старинным пастелям

Отмечает взволнованно стершийся след.

Не по четкам веду счет потерь и находок,

Не по книгам считаю количество строк. —

По сгоревшей судьбе только скрипы повозок,

Да стихов зацветающий дрок.

1921

«О, трудный путь заржавленных разлук…»

О, трудный путь заржавленных разлук,

Вино, отравленное вкусом меди!

Сожженных губ – похожих на золу —

Не зачерпнет надежд веселых бредень.

Колесами раздавливает час,

На пытке медленной распластывает тело,

И снова ночь тугая, как печаль,

И снова день пустой, бескровный, белый.

Лишь ожиданье шпалами легло,

Под паровозным растянувшись стуком.

Осколки слов разбившихся стеклом

Царапают целованные руки.

<1921. Москва>

Из цикла «Проржавленные дни»

Скрипят проржавленные дни

И гнутся.

Сожженных революций

Новорожденный день возник.

Найдет ли новый Оссиан

Такое слово,

Что красноглавою Москвою

Заполыхается Россия,

И там, где глыбами Тибет,

К Далаю Ламе

Плеснет республикою знамя —

Коммунистический разбег!

1921

«Резцом по бронзе говорить о жизни…»

Резцом по бронзе говорить о жизни,

Тяжелым словом прибивать века,

Чтобы судьбу не люди сторожили,

А звезды отраженные в строках.

Возлюбленного божеское имя

Как жертву заколоть на жертвеннике дней,

И старые Иерусалимы

Спалить в зажженном купиной огне.

Тома тяжелые отеческих историй

Зарыть под камни улиц городских,

Небесным рупором века повторят

Не пыльные дела, а в бронзу влитый стих.

На вехах наших душ прибьют свой стяг потомки,

Не пилигримский крест, а душу понесут,

И библий догоревшие обломки

Не вызовут людей на страшный божий суд.

Воздвигнут памятник над мертвыми Христами,

И сердце расклюет зерно опавших звезд,

В крови и гомоне людских ристалищ

Вытачивает мысль тугое острие.

«Жестокий подвиг лихолетий…»

Жестокий подвиг лихолетий —

Неугасимая Москва.

Плеснет ли европейский ветер

Кремлевским стенам и церквам,

На колокольни расписные,

На золотые купола?

Но Византийская Россия

Под тяжким золотом палат,

Под азиатскими страстями,

Под бармами царя

Таится в Половецком стане

Да ждет, вернется ли Варяг,

Да плачет бедной Ярославной,

Рукав в Каяле замочив, —

Баяны гуслями прославят

И черный ворон прокричит.

Поганых полчищей татарских

Под Керженцем мы помним сечь

И думы важной и боярской

Славянскую мы слышим речь.

Пусть двадцать первое столетье

По Брюсову календарю, —

Не свеет европейский ветер

С небес древлянскую зарю.

«Нелепых дней случайный ход…»

Нелепых дней случайный ход

И нужных слов неповторимость.

Мне каждый день в окно восход

Бросает новую немилость.

Я каждый день тебе молюсь:

Вся жизнь моя – твоя ошибка,

Меня вскормили ты да Русь,

Да ветер северный и зыбкий.

И зреют, зреют семена

В душе, нелепостью смущенной.

Но свято ваши имена

Я чту, как клад запечатленный.

Когда же дней случайный ход

Порвется, как и всё, случайно,

В последний мой земной заход

Откройте мне земную тайну.

«Не тебе мой путь отметить…»

Не тебе мой путь отметить

Тонкой меткой острия,

Берегу в душе запреты

И тоски сладчайший яд.

Я давно не знаю боли,

Отреченья полюбив,

И теперь кому приколят

Сердца выцветший рубин.

Зерна скорби точно четки

В мерных пальцах прошуршат,

Миг влюбленный и короткий

Вскроет строгая душа.

Так придвинь же губы ближе, —

Губы нежные целуй,

Пальцы мерные нанижут

Зерна скорби на иглу.

Пролог к поэме «Сегодня»

Звенит наш стих шальным напевом бубна,

Звоночки радости разбросив наугад.

Не всё ль равно, кого в стихах полюбим,

Над кем раскинется небесная дуга.

Не сдавлен путь наш мировой орбитой

И нет пределов.

Поют часы. Века сменяют ритмы.

Не всё ль равно, в какой стране родиться,

В каких законах.

Москва. Нью-Йорк. Калькутта. Ницца. —

Нам всё знакомо.

И мы пробьем стихами, как тараном,

Земные стены.

Вот мы приходим с лучшими дарами

И мудрым телом.

И в площадей дерущиеся горла

И в дыры окон

Бросаем щедро мы даров бесценных горсти

К людским порогам.

Так звонче, стих, звени и пой, наш бубен,

Отравой звонких строф над чьей-нибудь судьбой.

Смотрите. Мы пришли. Мы принесли вам, люди,

Даров бесценнейших и радости и боль.

«Милый, милый, осень трубит…»

Милый, милый, осень трубит

В охотничий рог.

Небо и землю раскрасил Врубель

И смерти обрек.

Милый, милый, уж солнце-кречет

Ждет добыч.

И алые перья сбирает вечер

Для ворожбы.

Милый, милый, чей лук на страже

Каленых стрел,

В какие страны нам путь укажет

Чужой прицел?

Милый, милый, нам осень трубит

В зловещий рог.

И ветра медный протяжный бубен

Среди дорог.

Песенка

Посв. Вячеславу Ковалевскому

Струится белый балахон,

Бубенчики звенят.

Скажи, скажи, каким стихом

Ты воспоешь меня?

Декоративная заря.

Горят гвоздики губ. —

Не надо сердце укорять,

Пускай часы бегут.

А в сердце тонкая игла.

Бубенчики звенят. —

Моих ты не забудешь глаз

И не поймешь меня!

Струится белый балахон,

На нем след красных губ.

Я больше не хочу стихов, —

Я сердце берегу.

Глаза придвинулись к глазам,

Гримаса губ больней.

Ты лентой пестрой обвязал,

Любуясь, косы мне.

Твое усталое лицо,

Бровей больных излом.

Звенит жених мой бубенцом

И весело, и зло!

«На влажный берег выйти…»

На влажный берег выйти,

Росой промыть глаза.

Тоскует сердце выпью

В болотистых низах…

Над головой прозрачный

И розовый восход,

И берег зыбью схвачен

Под старою ольхой.

Осоки звонкий шелест

Качает берега.

И грязью голубеет

Расхлябанная гать.

Курятся сосны тонко

Смолистым янтарем

И перепевом звонким

Сплетаются с зарей.

Иду. Хватают травы

И стелются у ног.

Двойник мой плавит заводь

Зажегшейся волной.

«Над звоном нив моя ль тоска тоскует…»

Над звоном нив моя ль тоска тоскует,

Не мой ли голос гулкий крик подков.

Веду, веду я песенку простую,

Ношу на пальце медный ободок.

Бегу к реке девчонкою веселой,

В моих глазах не зелень ли волны?

Поют в руках некрашеные весла,

Шумят леса полдневные псалмы.

Я затерялась в золоте осеннем,

Не знаю, где пределы для меня,

Во мне душа деревьев и растений,

Моей душою травы прозвенят.

Волна и я – мы зыблемся от ветра,

Во мне и в ней разгулы вольных дней,

В нас отражаются восходы и рассветы,

Мы музыкой качаем путь луне.

«Мой голос скрипкой векам проплачет…»

Мой голос скрипкой векам проплачет,

Чуть слышной скрипкой в большом оркестре,

И скажет миру чуть-чуть иначе,

Что непорочна душа невесты,

И, может, кто-то в веках далеких

Приникнет к плачу душой влюбленной

И переложит тот отзвук в строки,

А строки снова векам уронит.

И так вот будет на веки вечно,

И не умру я с последним часом —

В пространствах странных мой путь отмечен

И голос тихий мой не напрасен.

«Остались только имена…»

Остались только имена,

И больше – ничего.

Живым усталым нам

Последний темный звон.

И долго ль будем на земле

Тащить ярмо минут,

Не находя к любимым след,

Звено ковать к звену?

Когда какой придет пророк

И разгадает дни,

И этот лучший из миров

Пойдет на смерть за ним?

Остались только имена,

И больше – ничего.

Живым усталым нам

Последний долгий звон.

«Не по хребтам сожженой Иудеи…»

Не по хребтам сожженой Иудеи

Сухих олив немотствующий хруст —

В глухих монастырях зажатые раденья,

В тоску и удаль кинувшие Русь.

Вам сохранившее от Ветхого Завета

Печать отверженных и сокровенных глаз —

А с волжских берегов степные плачут ветры,

Скрипит полей взволнованная гладь.

Громящий Судия, карающий Егова,

Под пеплом скорби гнет седых отцов —

Здесь дол и даль, слинявшая часовня,

И в каплях терна тихое лицо.

«Не ляжет снег на длинные недели…»

Не ляжет снег на длинные недели

И не запорошит холодных вечеров,

Мои шаги застыли на пределе

Немыслимых и несказанных слов.

Твоих ли глаз прочитаны страницы

И мне ль сберечь их невозможный смысл —

Клоню беспомощно усталые ресницы

Над грудами декабрьских грозных числ.

«Опять любви сухие весны…»

Опять любви сухие весны

Кропит капелью синий март,

А имя мертвое уносит

Такая ж мертвая зима.

Опять смотрю в глаза печали,

И Ваша смуглая рука

Качель весны моей качает,

А парус алого заката

Опять плывет над городами,

Цепляясь за тенета крыш.

Свою любовь несу как дань я,

Ларец души для всех открыв.

Кропят кропилами капели

Живой и пьяною водой,

А ветер туже лук свой целит,

Мой путь стрелой тугой ведет.

«Жизнь ставлю томиком на полку…»

Ты молодость пропоешь

По этой книге, как по нотам –

Здесь имя милое твое

Ex-libris’ом на переплете

Эпиграф из меня

Жизнь ставлю томиком на полку

Среди других веселых книг,

И пыль покроет втихомолку

Ее шагреневый парик.

Пусть время желтым ногтем метит

Тугую кожу корешка

И прорисовывает ветер

В листах заставками века.

Когда-нибудь найдут на полке

Не повторяемый никем

Мой стих отравленный и колкий

И жизнь в старинном корешке.

1921

«Вы тихий, как бывают тихими зори…»

Б. Кисину

Вы тихий, как бывают тихими зори,

Опрокинутые вглубь колодца.

Я пишу Вам, милый Боря,

Что надо любить и бороться.

Лапы тягучей и старой Рязани

Над головою мученическим ореолом,

А в мутные стекла робко влезает

Выжитых дней переплавленное олово.

Беспомощными пальцами мнете глину

И плачете над неудавшейся жизнью, —

Какой ветер сумеет кинуть

В каменных богов шальною джигой?

Так чтоб разлетелось! и звякнули стекла

И загорелось сердце до боли!

С мудростью, достойною Софокла,

Изглаголаю Вам мою последнюю волю.

31 мая 1922

Москва

«Прощай, подруга. Вечер сух и ясен…»

Марианне Ямпольской

Прощай, подруга. Вечер сух и ясен,

Вызванивают ржавые листы,

Скучая, музыка спускается с деревьев,

И горизонта пламенный браслет

Замкнулся хладно. Строгий

И величавый час над миром наступил.

Прощай, подруга. Загляни в глаза мне —

Там тот же холод, тот же пламень там,

Как будто все века, все жизни, все любови

Я вобрала в единственную душу

И эту душу проношу по жизни

И в этот час передаю тебе.

18 декабря 1923

«Седой Бузулук и