В Москве я пошел в 4 класс, школа находилась в Октябрьском районе города. Мне очень нравилось там учиться: большие просторные классы, хорошие завтраки и обеды, а самое главное – уроки садоводства.
Однажды, возвращаясь домой из школы, мне навстречу попалась конвоируемая колонна пленных немецких солдат: они были одеты в свои изношенные, подлатанные шинели, а на уши, спасаясь от холода, натягивали «испанки». Колонну охраняли 4 автоматчика. Мы с мальчишками остановились посмотреть на них, я, особо не задумываясь, лакомился бубликом, который остался у меня от школьного завтрака и вдруг увидел, как самый высокий немец в колонне смотрел на меня в упор и, перехватив мой взгляд, стал показывать пальцем на свой рот. Я понял, что он был голодным. В памяти моментально возникла Лысьва. Мне стало ужасно жаль этих недавних врагов, оказавшихся теперь в том же тяжелом положении, в котором когда-то находились мы. Я, не задумываясь, подбежал ближе и кинул ему свой бублик, который он ловко поймал. Немец благодарно помахал мне рукой и принялся делить бублик на кусочки, раздавая остальным, находящимся рядом с ним, пленным. Теперь каждый день я уже специально ждал колонну военнопленных, чтобы угостить их школьным бубликом. Высокий немец уже узнавал меня, да и все остальные тоже. Это продолжалось несколько месяцев, но однажды в этой колонне я больше не увидел своего немца, что с ним случилось, одному Богу известно.
6 июня 1946 года, отец взял меня с собой в Дом советов, где был выставлен гроб с телом Калинина. Должен был приехать Сталин со свитой и естественно Дом Советов был оцеплен милицией, в том числе подчиненными отца. Сталин прошел рядом со мной, я с интересом разглядывал его и разочарованно отметил для себя, что образ с портрета совсем не соответствовал действительности: в жизни он производил абсолютно противоположное впечатление.
Через несколько дней, после похорон Калинина, я уехал по путевке
в пионерский лагерь «Пески», который находился в 250 км на Запад
по Москве-реке. Добирались до лагеря на пароходе с крутящимся колесом,
и особенно мне понравилось, что в пути нас угощали какао.
Место было очень красивым, на пригорке виднелся огромный дом
с колоннами – бывшая помещичья усадьба, за которой располагался прекрасный липовый парк и пруд. Это был первый мой отпуск после войны и постоянных переездов.
В лагере подъем был по трубе, мы делали зарядку, завтракали, а затем нас учили различать и собирать лекарственные растения, затем обед, сон, полдник и вновь сбор трав. После ужина играли в шахматы до самого сна.
Через месяц мы зажгли огромный прощальный костер, нагрели воздушный шар, который расправился от горячего воздуха, надулся и взмыл в небо, а уже на следующий день мы загрузились в пароход и вернулись домой.
После моего возвращения, отец решил устроить меня в Московское Суворовское училище, но меня туда не приняли, так как на тот момент приоритет отдавался детям-сиротам, которые потеряли на фронте отца, а после войны все места, по понятным причинам, были заняты.
20 января 1947 года отец сообщил, что его отправляют на Украину для ликвидации националистов. Отец должен был возглавить роту милиционеров и роту солдат. Его предупредили, что район, в который он едет не спокойный, в округе много лесных массивов, бандиты-бандеровцы хорошо вооружены немецким оружием. Отца направляли в такой сложный район именно по причине его большого боевого опыта и проявленного мужества на фронте.
***
На Украину мы прибыли 31 января 1947 года, но до места отцовской службы добрались не сразу. Первоначально мы остановились в гостинице в одном из городов. Нас сразу предупредили, что вечером выходить очень опасно и действительно, когда я укладывался спать, с улицы донеслись автоматные очереди, которые не утихали всю ночь.
На следующий день, в сопровождении трех автоматчиков, на крытой машине, мы выехали до места назначения, где размещался районный отдел МВД и к вечеру оказались в селе.
Утром, 2 февраля, когда я вышел во двор штаба, то увидел часового с автоматом, за которым, ближе к конюшне, стояла телега с мертвыми людьми, присмотревшись, я понял, что это были убитые бандеровцы, накануне милиционерам удалось ликвидировать одну из банд.
После завтрака, нам выделили машину, и мы отправились на квартиру, которая находилась в частном доме, напротив школы. Квартира состояла из трех комнат и кухни, а вторую половину, занимал хозяин дома со своей дочерью и зятем. Комнаты обогревались печью на дровах, и еще одна печь находилась на кухне, вода бралась из колодца во дворе, удобства все были на улице. Сам дом был огорожен небольшой оградкой, а на территории двора были установлены большие прожектора, которые светили во все стороны от дома, так что приблизиться к нам в вечернее время незаметно было невозможно. Все окна квартиры были оборудованы ставнями из толстой дубовой доски, которые исключали возможность бросить гранату в окно. Каждый вечер ставни плотно закрывались и закреплялись с внутренней стороны специальным жгутом к стене. У отца комната была отдельной, и в ней ставни были двойные: снаружи и изнутри, – они не открывались. В углу стоял пулемет. Остальные комнаты в квартире занимали мы, трое братьев и отец мачехи.
Хотелось бы отметить, что если с мачехой мои отношения были довольно прохладные, то с ее отцом мы практически сразу нашли общий язык: он был очень трудолюбивым, сильным, уравновешенным и добрым человеком. Нас никогда не обижал и всегда предостерегал свою дочь от негативного отношения к детям своего мужа.
Практически каждую ночь нас беспокоил стук в окно:
– Кто? – спрашивал отец.
– Георгий Николаевич, я пришел с повинной, я слышал, что была объявлена амнистия, для тех, у кого не замараны кровью руки! У меня не замараны, я ни над кем никогда не издевался! Примите, пожалуйста.
У нас в квартире был установлен прямой телефон со штабом МВД, в котором всегда дежурила ночная группа. Отец вызывал их на место, они всегда оперативно приезжали к дому и забирали сдавшегося. После проверки, повинившемуся изготавливали документы и отправляли его в другой район, предупреждали, чтобы он соблюдал осторожность и старался не столкнуться ни с кем, кто мог его знать и опознать, так как бандиты обычно избавлялись от сдавшихся и жестоко расправлялись с их семьями.
Ежедневная обстановка была крайне напряженной, отца практически сутками не было дома, он постоянно куда-то срывался посреди ночи.
Что касалось меня, то я был вынужден начать осваивать украинский язык, так как школа, которая была рядом с домом, была украинская и на русском в ней не преподавали. Два года я учил язык и в итоге освоил его в совершенстве. В этой же школе учился и мой брат Валентин, а младший Владимир пошел здесь в первый класс. В школе я подружился с сыном православного священника – Ярославом, с которым мы были не разлей вода все четыре года нашей жизни на Украине. Очень яркие воспоминания остались о трудовых занятиях: мы вооружались автоматами, к тому времени я уже очень хорошо стрелял, и выезжали классом на заготовку дров для школы. Нас сопровождали несколько солдат-фронтовиков. Мы спилили дуб, нарубили веток, связали и загрузили бревна в сани. Работали целый день, а к вечеру вернулись домой.
Что касается быта, то я активно участвовал в заготовке дров и возделывании земли: мы выращивали абсолютно все, что требовалось для нормального питания. У нас были свои овощи: помидоры, картошка, морковь, кабачки, огурцы. Держали поросят. Отец приучал нас к физическому труду, и я ему за это очень благодарен, так как к жизни в любых условиях мы оказались полностью приспособленными.
Мы любили ходить с отцом и братом на охоту на зайцев. Отец подарил мне бельгийскую двустволку, а у Валентина было одноствольное ружье. С зайцами у меня охота ладилась не особо хорошо, а вот уток я стрелял много. Однажды, мы с братом вышли на вспаханное поле и увидели, как в метрах 10 от нас вскакивает заяц и начинает убегать, Валя был ближе к нему, поднял ружье и с одного выстрела попал в добычу. Он обрадовался, подбежал к зайцу:
–Веня, я все! Я пошел домой, – восторженно закричал он.
А меня заело, что он смог уложить его практически не целясь, поэтому я только недовольно буркнул в ответ:
– Ну, давай, иди!
Но брат так был рад своему успеху, что мое ворчание, казалось, растворилось в воздухе, не коснувшись его ушей, и не успел я опомниться, как он уже вприпрыжку убежал домой.
От досады я целый день бродил в поисках зайца по всем окрестностям, даже сидел в засаде в стоге сена, но удача явно не сопутствовала мне в этот день. Когда я пришел домой, то обнаружил, что Валькиного зайца уже запекли с чесноком и овощами. Отец, увидев меня, хлопнул по плечу и говорит:
–Садись, охотник! Будем кушать зайца!
Вальке, как главному герою, отрезали самый вкусный кусок, отец положил ему заячей печенки, как положено настоящему охотнику.
Жизнь она ведь везде жизнь, при любых обстоятельствах, даже когда вокруг пылает ад.
У отца была очень сложная и опасная работа. На момент нашего приезда, в районе действовало 12 банд. Каждая банда обычно состояла из четырех людей, вооруженных ручным пулеметом Дегтярёва, автоматами, винтовками и гранатами. Банда носила название по имени своего предводителя. Скрывались они в лесу и в нашем районе лесные массивы были особенно густыми, заросшие могучими дубами, ясенем. Бандиты создавали укрепления, так называемые схроны, перекрывали их и маскировали кустами. Днем они обычно отсиживались в своих убежищах, а ночью выходили на задание. Связь между бандами поддерживалась с помощью связных, которые ездили на велосипедах и лошадях. Помимо друг друга, банды контактировали, опять же, благодаря связным, с бандитами Польши и Литвы, именно оттуда их снабжали новым оружием. Часто к действующим бандам района присоединялись банды из других местностей, бывало, что три-четыре объединялись в одну и устраивали засады.
Зимой бандиты выходили из своих схрон только в ветряную погоду, чтобы не оставлять следов, шли друг за другом гуськом, как волки. Каждый день сотрудники отца прочесывали квадрат за квадратом лесной массив. У них были щупы, метра по два, стальные, толщиной с палец, которые они использовали для обнаружения в лесу схрон. Щуп загонялся в землю и если упирался во что-то твердое, то солдаты определяли, что это перекрытие, тут же в рассыпную начинали расчищать снег и искать вход, и когда находили – срывали крышку и ждали, что будет дальше. Бандиты обычно выскакивали из убежища, попутно открывая огонь из автомата вокруг себя, но солдаты знали про эту особенность. Если бандеровцы продолжали просто сидеть в схроне, то один из солдат подползал к входу, бросали внутрь дымовые шашки. Живыми бандитов не брали – расстреливали на месте. Летом работа по обнаружению националистов усложнялась в разы из-за густой растительности, ведь крышки, закрывающие вход в схрон, маскировались так, что на них даже росли кусты. Схрон был в глубину метра три и в длину метров пять, внутри были сколочены двухэтажные лежанки, был стол, стул, убежище освещалось свечами и керосиновой лампой. Был сделан довольно приличный запас продуктов питания, которые бандеровцы забирали при вылазках у местного населения: они не были обделены ни самогоном, ни салом, ни хлебом. Однажды, удалось захватить связную, на карте она указала несколько схрон, благодаря чему получилось накрыть одновременно несколько банд.
Отец старался не передвигаться на машине по дорогам, так как это было опасно. Поэтому использовались фаэтоны – это такая карета, как правило, польского производства, которая состояла из упряжки для четырех лошадей. В фаэтоне люди располагались по двое спереди и сзади и были вооружены пулеметами. Ездили обычно по лесным тропинкам, полям с посевами, а обратно возвращались обязательно другой дорогой, никогда не повторяя маршрут дважды из-за постоянной опасности попасть в засаду.
1 августа 1947 года отец должен был выехать в одну из близлежащих деревень, но по какой-то причине задержался, и основная группа отправилась без него на двух подводах. Под вечер мы услышали, как на всем галопе к дому приближается одна из подвод. Из нее шатаясь, вышел солдат, раненый в живот, а еще один убитый лежал внутри. Ефросинья Акимовна выскочила из дома:
– Что с тобой? – крикнула она солдату.
– В живот подстрелили, – прохрипел он.
Она задрала ему рубашку: пуля не вышла на вылет, а осталась внутри. Она быстро обмыла рану, обработала, разорвала простынь, перевязала. Его тут же отправили в ближайший город в госпиталь, где была проведена экстренная операция. Жизнь ему тогда спасли, однако после ранения он так и не оправился, долго болел и умер через несколько лет.
Выяснилось, что не успели ребята отъехать от нашего поселка, как угодили в засаду бандитов, завязался бой: солдат, сидевший на облучке, был ранен в шею и скончался уже после возвращения в село, еще один был убит на месте, другой ранен в живот, у второй подводы были убиты все лошади, но трое солдат остались живы.
В 1948 году у отца и Ефросиньи Акимовны родилась дочь Людмила и в дни школьных каникул, несмотря на опасность, отец стал брать меня и Валентина с собой на патрулирование района. У него всегда были сведения, от местных, которые были против бандитов и предупреждали отца об их передвижениях. Данные передавались в виде записок, чтобы националисты не узнали о контактах. В поездках у нас была только своя еда, обедали обычно в поле или в перелеске, так как заходить в дома местных было рискованно.
Бандеровцы отличались звериной жестокостью. Если они выявляли местных, сотрудничающих с органами милиции, то дома этих людей, как правило, сжигали, уничтожали всю семью: женщин, детей, стариков – их расстреливали или вешали. Если им в руки попадались наши сотрудники, их обычно связывал колючей проволокой и живыми бросали в костёр, либо четвертовали. Однажды, я случайно оказался в отделе и увидел кровь на полу, как будто кого-то несли, я открыл дверь и увидел трупп человека без головы, отрублены были кисти рук и ступни вместе с сапогами – все части тела лежали у него на груди, звали несчастного – Борис Граховский, на всю жизнь я запомнил его имя. Это был высокий, крепкий, добрый молодой парень, с пулемета стрелял как из винтовки. Группа, с которой он патрулировал район, зашла в дом пообедать, сели за стол, не зная, что все это время за ними следили бандиты, которые внезапно ворвались в комнату, схватили ребят, выволокли во двор и живьем рубили на пеньке. Бандеровцы любили изощренные способы убийств, например, на пилораме вдоль распиливали людей вместе с бревном. За четыре года от рук бандитов погибло около 50 человек, сотрудников милиции, солдат и офицеров. Образовалось целое кладбище замученных и убитых молодых ребят, которые пострадали за верность своей присяге и свою борьбу с изощренным зверьем, выродками фашизма. Помню слова православного священника, отца моего друга Ярослава: «Все мы дети Божьи, но Богу чужды зверства. Так не воюют, никакими убеждениями такое оправдать нельзя».
За все время службы отца, было уничтожено более сотни бандитов, когда в 1950 году, ему прислали замену, в районе оставалась только одна банда.
Я прощался со своим другом Ярославом со слезами на глазах. Его отец спросил меня:
– Ты уже решил, кем будешь, когда вырастешь?
– Буду летчиком, – уверенно ответил я.
– Ты очень упорный, трудолюбивый мальчик, я уверен, что все у тебя получится.
Он поцеловал меня в лоб, и мы простились.
***
После службы на Украине, в конце 1950 года, отца отправили служить на Дальний Восток, в город Находку. Отец был включен в комиссию по проверке «Дальстроя». Это был государственный трест по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы, в состав которого входили лагеря. «Дальстрой» использовал в качестве рабочей силы труд заключённых.
Комиссия была сформирована, в связи с поступавшими жалобами на злоупотребления со стороны руководства в вопросах, связанных с содержанием заключенных и финансами.
Когда мы прибыли на место, то оставили братьев, мачеху и сестру Людмилу в Находке, а я с отцом, на пароходе «Азия», отбыли в Магадан.
В Магадане мы разместились в гостинице. Сам город был достаточно хорош, но через каждые 10 км был окружен лагерями. Незадолго до нашего приезда в Магадане случилось восстание в одном из лагерей: заключенные перебили охрану, вооружившись арматурой. Они взбунтовались из-за ужасных условий содержания в лагере. Восстание лагерное руководство подавило жестко: подогнали станковые пулеметы и расстреляли восставших. Отцу предстояло провести проверку данного инцидента. Я не знаю подробностей, но проверка длилась несколько месяцев, отец вскрыл все случаи злоупотреблений и отправил рапорт в Москву, после чего мы обратно вернулись в Находку и практически сразу отправились с отцом на Урал.
Ранней весной 1951 годы мы прибыли в город Ивдель, который расположен на Северном Урале. Там также находились лагеря, заключенные которого работали на лесоповале и сплавляли лес по реке Лозьва. Дороги на участке заготовки были вымощены из доски, по которым резво бегали ЗИС-5, работающие на газу.
Однажды, мы с отцом отправились на рыбалку, мы были на левом берегу реки, а на правом работали заключенные, делали плоты из бревен для сплава. Часть бревен прибило к нашей стороне и несколько человек переправилось на лодке на наш берег за ними. Один из заключенных поздоровался, и отец позвал его к нам. Мы как раз сварили уху, и отец пригласил его присоединиться к трапезе: он налил ему чашку ухи, оторвал хлеб, дал пирожков, колбасы. Заключенный с удовольствием стал есть, а отец его спрашивает:
– За что ты сидишь? Какой срок?
– Я не знаю сам, за что сижу, – пожал плечами заключенный, – я прошел всю гражданскую войну, с Ворошиловым на одной койке спали. А потом меня репрессировали, за что, я не знаю. Вот до сих пор здесь и сижу.
Отец записал его данные и пообещал, что разберется с его делом. После этого разговора, он отправился к лагерному начальству:
– Почему вы его тут держите столько времени? Человек уже больше десяти лет сидит.
Не получив внятного ответа, отец сказал:
– Так, разберитесь и доложите мне.
Когда через некоторое время я уточнил у отца про судьбу этого заключенного, он мне сказал, что его освободили, и он уехал в Свердловск. Если бы отец не вмешался, так и сгинул бы человек в лагерях.
После Урала, осенью 1951 года, отец получил предписание прибыть в г. Сталинград8, там полным ходом шло строительство Волго-Донского канала, где также трудились заключенные. В Сталинграде отец работал в областном управлении МВД. Жили мы на улице Мира, недалеко от планетария.
Меня отправили учиться в 8 школу, которая находилась рядом с домом. Школа была одной из лучших в городе, с сильным педагогическим составом. Я очень сильно отстал, что не удивительно, учитывая постоянные переезды. За все время обучения, я поменял десять школ. Но так как учиться я любил, был очень упорным, то уже к концу года я наверстал отставание и стал одним из лучших учеников.