Buch lesen: "Горбатый мост"

Schriftart:

Издано в авторской редакции

Часть первая

Там хорошо, где нас нет: в прошлом нас уже нет, и оно кажется прекрасным.
Антон Чехов. «Степь»

1. Школа окнами в сад

У полковника Бориса Константиновича и летом, и зимой в машине и холодильник, и спальник для длительных командировок. Он слушает и смотрит новости каждый день, словно сводки с фронта.

– Включи громче! – командует полковник.

– Спятили они что ли? – отозвался водитель.

– Тихо, Толя! – Борис вслушивался. – Что происходит? У меня в Москве дочь. Кира всегда куда-то лезет. Салон завела.

– Страшно далека Тверская-Ямская от глубинки.

– Дипломата вспомнили через полвека. У него уже дочь бабушка. Чудят. – Борис смотрел в окно: мелькают белые стволы берёз. – И генералиссимуса ругают. А что он им сделает мёртвый? У него одна пара сапог была и зимой, и летом.

– Как говорил Фире, беда пришла – свободу дали.

– У каждого своя правда: у Фирса своя, а у Чехова своя. Может у этого дипломата дочерей видимо-невидимо, ДНК вот бы сказало.

– Что писатель? Дёргает за ниточки, как кукловод. Также и политики. Только народу не до игр: вместо билетов в театр – похоронки.

– Кому война, а кому мать родна.

Для водителя есть одна правда – народная. Он из простых, за это и нравился полковнику.

Читал полковник о дипломатах. Началось давно, шаг вперед к международному признанию, два назад – к блокаде, холодной войне.

Полковник напрягся: что опять война, холодная или горячая? Выключил вещание, откинулся на сиденье, не хотелось вспоминать войну. Настроился на детство, там, в далеком добром детстве, всегда можно расслабиться, отдохнуть.

Было это более полвека назад, тут проходило детство. Где-то тут, совсем рядом. На земле предков. Он умиленно улыбнулся.

Весело течёт по лесостепи, ныряя в кустарниковые заросли, шелестя камышом, река со странным названием Битюг. Полковник объездил полземли, но такого места не видел. Орехи, черемуха вдоль реки… Лес почти райский. Но райское время для Битюга от апреля до ноября. Зимой Битюг спит, спрятавшись подо льдом и снегом. На правом берегу Битюга – поселок Анна с Христорождественской церковью, с 1788 года, со времен Барятинских. А по левую – лесное зверье, нечисть лесная: кабаны да лоси, бобры да зайцы.

Иногда хочется окунуться в реку чистых воспоминаний, в детство. Как-то давно его оглоушила новость по новостям. «Угу, – сказал из ящика Джо. – Он киллер». Кто? Хотел переспросить полковник и вдруг услышал: «Кто как обзывается, тот сам так называется». Что это за детский сад? Малахов популярен. Его ДНК. «А сколько у меня детей, – подумал полковник и стал считать ночи, жаркие, безлунные, – тридцать, тридцать один, сорок. Стоп. Дальше не надо». Сенсация, которая могла бы перевернуть мир полковника, – это где-то выросший его сын или, может, дочь. Как казалось ему ночью, в бессонницу, он не один на этой прекрасной земле. Вот и о нем кто-нибудь когда-нибудь что-нибудь вспомнит, может быть, и напишет. В жизни стало как на войне. Он не высыпался в своём спальнике: всё словно во сне – то бежит, то едет, то летит. Но куда – не знает. Может быть в розовый сад, где на ветке сидит воробей и качается. Почему воробьи не поют, как соловьи? Река течет и разговаривает с деревьями, с птицами, со зверями. Весной они с матерью собирали ландыши, и он увидел: поднялась и, вытянув длинные ноги, полетела огромная птица.

– Гусь! – поднял мальчик руки.

– Это цапля, – мама загадочно смотрела в небо.

Лето – оно короткое. И он бежит босиком по речному серебрящемуся песку, чтобы бултыхнуться с невысокого глинистого обрыва. А внизу, в холодной глубине реки – раки. Он хватает одного, но рак борется, пятится под корягу. Рак спрятался. А вот улитки. Они прячутся в самих себя, как малыш, закрывающий лицо руками. Но дальше своего панциря-коробочки улитки спрятаться не могут.

На берегу – мама, и белые бабочки порхают вокруг нее. Она привела сына к реке, чтобы летом зарядиться солнцем, счастьем, теплом и светом. А отец – он всегда занят, его работа – служба, он военный.

Вот и сентябрь. Школа от реки далеко. Лето пролетело, и завтра в школу, и папа не пойдёт с ним на первый звонок, хоть сын его и очень просил. Мама с большим букетом бардовых гладиолусов улыбается. Она привела его на школьный двор, отдала гладиолусы и сына учительнице.

Учительница Анна Ивановна взяла величавые гладиолусы и взволнованных детей повела в класс.

Из окна, через площадь, был виден военкомат, папа ведь тоже смотрит на него в окно из военкомата, – Борис бывал у папы и видел из окна свою школу.

– Толя, куда уходит детство? – спросил Борис водителя, вытаскивая себя из сна, как из лесной чащи.

– Поспал? Вот и хорошо!

Машина больше часа мчалась в аэропорт. Дорога то платная, то ухабы. До самолёта было еще лишних пять часов. И на полковника нахлынула волна откуда-то из глубины детства. Захотелось вдруг прикоснуться к школьной парте, услышать звонок на перемену и особый шум школьный.

– Толик, успеем в Анну заскочить? – задорно спросил он водителя.

– Да, попробуем, Константинович, – водитель переключил скорость, выезжая на большую трассу.

– «Для солдата отвага, для офицера – храбрость, для генерала – мужество», как говорил Суворов.

– Мужество на гражданке и на войне – оно не одинаковое, – улыбнулся Толик.

Трасса уходила на северо-восток, туда шла и одноколейка, там тупик железнодорожный. Даже гражданская война обошла стороной поселок Анна. У Андрея Платонова в «Чевенгуре» почти все события проходили на крупных узловых станциях, а в Аннинский тупик его герои даже не заглядывали. Сюда и сама советская власть шла не спеша, словно давая людям приспособиться к новым законам, не разрушая в спешке ни храмов, ни дворцов, ни хижин. Да и дворцов здесь особых не было. Князь Барятинский, говорят, не наведывался сюда, а люди: и крепостные, и государственные, и монастырские жили общинно.

Гитлер не дошёл до Анны, хотя путь-то всего сто вёрст от боевых действий. Тупик. Беженцы, не успевшие эвакуироваться в Узбекистан, оставались в Анне, спасаясь от войны.

Воронеж – город-герой – с землей сравняли. Правый берег, еще Петром Великим отстроенный, был в руинах.

Особое, не простое это село, с названием Анна. Богородица Мария рождена святой Анной.

Через четверть часа машина притормозила у храма. И зазвонили во все колокола. Удивительно. Он сам вышел спросить у местных: где же школа-то?

Метель занималась всё веселее, обдавая снежком. Кругом белым-бело, словно чистый лист бумаги, и кто-то невидимый предлагал переписать свою жизнь заново.

Вот и Анна, посёлок городского типа, а раньше поместье князей Барятинских. Местные удивлённо смотрели на него и шагали между сугробами, одни в сторону храма, другие в сторону военкомата.

Военный человек был его отец, стал военным и сын. В советское время всё было понятно: работали для народа, для Родины. Воровать-не воровали, а так, тащили, что плохо лежало. В школе учили, что буржуи – враги народа.

Машина припарковалась, остановились. Школы что-то не видно, удивлялся Борис. Когда он был маленьким ему хотелось, чтобы всегда было лето. Храм есть, а школы нет, будто и не было. Но была же! Послевоенные школьные парты были не похожи на современные школьные столы. Сама доска стола наклонена была вперёд, и крышка открывалась. И спинка была, а под ногами – подставка. Сиденье – лавочка на двоих. И углубление с краю крышки стола – для чернильницы. И скрипели перышками, выводя букву за буквой.

В старой школе много лет назад Анна Ивановна объяснила первоклассникам, как правильно сидеть: спину прямо, а руки, сложив одну на другую, так, чтобы пальцы касались локтя.

Боре это показалось смешным, руки прятались, как улитки. У девочки с белым бантом тоже руки лежали улиткой. И он уронил голову на парту и засмеялся. Девочка тоже рассмеялась. Пушистый бант трепыхался белой бабочкой.

И мальчик на первом ряду прыснул со смеху. И девочки повернулись и тоже стали смеяться, махали шелковыми крылышками их банты.

– Расскажи всем, Боря, что ты смеёшься? – подошла к нему Анна Ивановна и тронула за плечо.

Она в первую четверть поняла, что он был заводила, зачинщик, и решила, что он подходящая кандидатура для командира звездочки. А потом он станет командиром пионерского отряда. Окончит школу с золотой медалью.

Полковник не спешит, даёт задний ход своим воспоминаниям, вспоминает Москву, дочь Киру и её салон, где собиралась элита. Но розовый сад детства увлекает его больше.

Школа небольшая, как дом для хорошего хозяина. Боря поднял голову: оказалось, смеяться на уроке нельзя?! И класс затих, втягивая головы, словно улитки, складывали руки.

Учительница окинула всех взглядом и сказала:

– Мне тоже очень весело. Я рада, что вы пришли. Буду у вас вторая мама, как написал Андрей Платонов. Писатель с нашего Воронежа. Сегодня у вас будут уроки чистописания и рисования.

И был домик учительницы рядом со школой, и был чудо-сад. Где же школа? Пошла под снос? На снос? До основания? Сон-сад. На душе заметает упрямо голубая метель. Я сюда возвращусь. Вернулся. Вот же поэт писал о себе, а получилось и полковника проняло. Смахнул слезу. Знал Анатолия Поперечного и с братьями Радченко познакомился на юбилее Любови Белогородцевой. Судьба на хороших людей не обидела.

Сел в машину, вышел, опять сел, сильно хлопнув дверцей.

– Заводи, Толя! Поехали!

– Куда?

– Ничего тут нет, как после вечной войны! Моей школы нет!

– Что раздухарился? Сейчас выйду и еще спрошу, – успокаивал своего шефа водитель, понимая его.

…Борис, вынырнув из воспоминаний, как из сна, выскочил сам из машины и нетерпеливо крикнул прохожему:

– А где же школа?

Мужик, увидев погоны, хотел отдать честь, но передумал, залез по кривой тропинке в сугроб.

– Да я же помню. Тут она была. И учительницу помню. Анна Ивановна нам приносила чай и хлеб. И кормила нас. И мы ждали её на крыльце школы. А снег, белый, чистый, укрывал словно пеленами.

После той войны и снег казался другим, белее, чище. Он думал, то была последняя война.

Через полчаса выехали на трассу и погнали, боясь опоздать к самолёту. Метель стала отставать, и полковнику показалось, что он перегоняет не только метель, но и время перегнал.

Чем заполнить пространство времени между детством и зрелостью, когда года к суровой прозе клонят? Но ведь была же там старая школа. Где она? Снег, пахнущий ландышами. Тропинки, вытоптанные среди сугробов, колокольный звон… храма над заснеженной Анной. И как чистый лист бумаги, вся жизнь впереди. И сейчас выйдет Анна Ивановна с душистым чаем и белым хлебом и поведёт их в райский сад детства.

Смотрел на дорогу Борис и вспоминал другую дорогу, по которой он бежал и молил, чтобы машина далеко не уехала. То ли сон, то ли память.

Ему 10 лет, бежит по дороге, словно убегая от чего-то страшного. За ним должна была заехать машина, чтобы успеть на станцию к приходу поезда.

Мальчик жил часто с бабушкой, слепая, она никогда не улыбалась. И вдруг вчера ночью заговорила то ли во сне, то ли наяву:

– Твой дед стал красным, когда пришли красные. Мы были не совсем бедные. Была лошадь, но по весне сдохла. Корова не отелилась. Только цыплят вывела черная клушка, да котят принесла кошка. Я цыплят от кошки в кошёлке спасала. И стал он работать на красных, строить лучшую жизнь. Паек стал домой приносить, по жребию делили они лишнее. Лишнего у богатых было много. «Вот и царствие небесное», – думала я, молодая. Была у меня черная курица, все на яйца садилась. Исчезнет, а потом приведет цыплят ко двору. Посадила я цыплят в кошёлку, захожу в избу, а тут дверь долбанули, чуть с петель не слетела. И на пороге – он. Бежал? Отпустили? Вчера его раскулачили, а сегодня он – вот стоит живой…

Стоит мужик, в косяк двери плечом уперся, усмехается. А за ним еще трое.

– Где хозяин?

– Ты? Вчера тебя забрали…

– Меня отпустила власть!

– Как же это?

– Хозяин где?

– Нет… Его нет. Уехал.

– На чем же он уехал?! У него и лошади-то нет. Куда же он уехал? – и подошел, глаза в глаза. – От власти не уедешь!

Вдруг в окне мелькнула фигура с вилами.

– Ха! Ты, баба, брешешь! Власти врешь?! – сдержал гнев, не ударил, только за шею взял с силой, точно подкову гнул. – Молчать будешь – жить будешь.

– Кто здесь? – загремел голос хозяина.

– Ты мне должен шесть мер пшеницы.

– Бог смотрит на людей глазами окружающих. Есть притча…

– Я не царь, а ты не раб. Я за долгом пришел. А ты думал меня в Сибирь, и долг простится тебе?

– Это не я! Это власть!

– Власть может быть разная, а человек один. Ты был вчера власть, а я – сегодня власть.

– На один день ты власть. Мало тебе?!

Бабушка и дети дрожали от страха, прятались за занавесками.

– Мне хватит, – зловеще ответил зажиточный мужик. – И ты на один день. Я не барин! Я такой же мужик, как ты. Ты почто у меня вчера корову и лошадь свел? За что детей моих осиротил? Меня в Сибирь за что?

– Я за власть.

– За какую? Твоя лошадь сдохла, корова не отелилась. А меня под власть!

Не выдержала, вскрикнула да кошёлку с цыплятами на пол уронила. Черная курица как подпрыгнет да на мужика, чуть глаз ему не выклюнула. И давай по избе летать, как ворона. Дети на печи закричали.

– Домовые! – пнул чёрную курицу, швырнул кошелку, раздавил цыплёнка желтого. – Нечистая здесь!

И навалились на моего деда четверо и поволокли на гумно.

– Пусти! Завтра в правление пойду, тебя опять арестует новая власть.

Это были его последние слова. И исповедаться не успел. Порубили на двенадцать частей. А меня заставили собирать в кошелку. Так и ослепла. Это я виновата – если бы клушку не выпустила, дед был бы жив. Власть – страшная страсть.

Полковник вспоминал того мальчика, как артиста из кино. Он это или нет? Кто играл мальчика? Бежал мальчик и молился первый раз, как мог, чтобы машину догнать. А бабушкин рассказ, как страшная детская сказка про черную курицу.

И вдруг догоняет машина, останавливается.

– Садись. За твоими родителями едем на станцию.

Сел. С тех пор всё едет, едет и едет. Куда несёшься ты машина?

…Полковник стряхнул сон воспоминаний, более полвека назад это было. Он всю жизнь служил власти. Сколько раз менялась власть? Борис Константинович, когда ехал, то мысли его тоже разъезжались в разные стороны и страны, память у него была зверская. Любил он дорогу, как киноленту своих воспоминаний.

– Я уже был в Москве, когда были Громыко, Шевченко, Яковлев, Горбачев, Ельцин… И те, о ком мог бы написать книгу жизни. Как бы её назвать?

– Может «Книга жизни»? – подыгрывал шефу водитель.

– А теперь река эта вспять потекла?

– Время пришло.

И чтобы поднять настроение, Толик стал рассказывать анекдоты.

2. В Москве в 1953 году

Оттепель 1953 года. Было тогда Евдокии неполных тридцать. Она улыбалась, стоя на Горбатом мосту: такой старый маленький мост, а столько свадебных замков на нем. Не обрушится, когда проедут венчаться?

Подруга её рассказывала о Москве и москвичах, она много читала и мечтала поступить в МГИМО, чтобы изучать восточные языки. Откуда и когда пошла эта свадебная традиция, как загадка, приключение – вешать на мосту замки на счастье, а ключ прятать у себя. Подруга любила шутить:

«Пойдём, пойдём, Дуня, Пойдём, пойдём, Пойдём, Дуня во лесок, во лесок, Сорвём Дуне лопушок, лопушок…», – напевала и смеялась, обнимая Дуню-Евдокию.

Статисты не проверяли, у каких замков счастья больше, но мосты продолжают объезжать и обвешивать замками, как новогодними гирляндами.

Москва не исключение на богатые традиции, она не сразу строилась, а прирастали к Кремлю деревни, как грибы к пеньку. Так из глубинки её и зовут, мол, большая деревня. И тут сто лет назад с валенок сразу в сапоги переобувались. Но москвичи так не считают, особенно лимитчики. Приезжая из большой деревни в маленькую, они первым делом называют себя столичными жителями. И расписывая красивую жизнь перед односельчанами, бахвалятся то один, то другой, что в минуту жизни грустную возьмет да и рванет наудачу в большой город.

Евдокия никогда не забывала, как они с Любой гуляли по Москве в 1953 году. Это был Октябрь в её жизни, маленькая революция в жизни женщины. Евдокия с подругой прибыли из маленькой деревни в большую, в Москву, за счастьем, за судьбой, за лучшей жизнью. Стояли они на Горбатом мосту и разглядывали большие и маленькие, блестящие стальные и красные крашеные замки и мечтали о женском счастье. Проходящий мимо старый сгорбленный человек посмотрел на них и сказал: «Счастье будет полным, когда восстановится древо всего рода. Рожайте».

Евдокия – сирота, ровесников её сразу после школы на войну отправили, отец еще в Японскую ноги потерял, самоваром называли его, когда он катил сам себя по базару, надеясь на милость торгующих и покупающих. Кому блин с икорочкой, а кому с корочкой и стопочкой. Это длинная история короткой его жизни. Она отца едва помнила. Где же ей, сироте, еще искать счастье, как не в Москве? Счастливая Москва из одноименного романа Платонова тоже была сирота. Настоящий москвич тот, кто Москву любит. Они Москву любили, как мать родную, которую потеряли в детстве. Знать примечательности – это ещё не всё, нужно дышать духом старого города. Вот и мост Горбатый не забывают, едут и едут молодожены, чтобы замкнуть его своим замком, на счастье. Легче примирить державы, чем образумить влюбленных.

Семьсот или больше лет назад здесь было село Кудрино. И Москвой это место не считалось. И протекала река Пресня. Но по какой-то причине река изменила свое русло, а мост остался. И шли строевым маршем через мост барабанщики всех времен.

Улицу Кудринскую в 1919 году переименовали в Баррикадную в память о начале революции 1905 года.

Теперь на экзаменах абитуриенты на вопрос: «Сколько было в России революций?» – быстро должны отвечать: «Три». Троечникам же этот ответ кажется непонятным.

Первая русская революция – 1905–1907 годы. Лев Толстой написал статью «Не могу молчать», призывая к пониманию бед народных.

Вторая – февральская 1917. И сразу третья 1917 – Октябрьская.

А революцию 1991–1993 годов назвали Перестройкой – и в архив на 50 лет. Коренные москвичи предпочитают знать историю мест, где проживают.

После Горбатого моста девушки пошли в Третьяковскую галерею. В зале Крамского смотрит на них отстранённо, словно не подвластная времени, «Незнакомка». Улыбка освящает её лик, глаза прячет. Шляпка, карета с отрытым верхом и претензия на роскошь.

Приходили сюда и будущие дипломаты. Андрей, когда ещё не был дипломатом, стоял пред этой роскошной женщиной так долго, что она стала оживать в его воображении. Такие моменты наслаждения красотой становились реже.

Андрей увидел женщину, похожую на его молодую жену. Что это? Сигнал из прошлого? Вот она, молодость, вернулась, пришла через 18 лет. Жене было столько же, когда она раскачивалась на качелях, а он любовался её взлётами. Но быстро, почти сразу женился, и она родила ему через год сына. Ему показалось, что те качели были так давно, что он забыл, чувства охладели.

Он смотрел то на «Незнакомку», то на девушку, которая тоже смотрела на картину Крамского. Эта девушка вышла из рамы, вышла за рамки? Портрет ожил, как у Гоголя. Белорусский язык он не знал, украинский тоже не знал, хотя фамилия украинская. Делегация ушла, а он всё стоял и сравнивал, кто обворожительнее: портрет или женщина, словно шагнувшая к нему из открытого экипажа.

Он не мог заставить себя уйти, что-то произошло с ним, сломалось в нём. Стержень, воля, разум предательски молчали. К молодой «незнакомке» подошла дама постарше и что-то ей шепнула, и они обе посмотрели на него. И тут он подошел и дал даме постарше два пригласительных билета в театр. И сказал, что его зовут Андрей. И почти бегом бросился догонять делегацию, но переводчик и гид, видя, что он отстал, ожидали его в соседнем зале, внося подробности в каждую картину до мелочей.

Штаб-квартира ООН, июнь 1945 года. Андрей первый представитель от СССР.

Важно закрепить победу в документах, дать народам мир, восстановить разрушенное, залечить раны, оплакать погибших.

Небольшой краеведческий музей будет хранить картину Ильи Глазунова «Портрет с женой». Суровый и неприступный. Дипломат умер в 80 лет. Ещё один говорящий портрет дипломата и отца троих детей «Портрет Андрея» хранится в Гомельском дворцово-парковом ансамбле. Вот и книга «Памятное». Тут и диван с подмосковной дачи.

Карьера Андрея начиналась во времена сталинских реформ. Сдержанность, воспитанная на страхе перед наказанием, выработала в нём особый вид терпения. Его не били в семье, но пугали, не пытали на службе, но страх разрастался с каждым годом, и он научился этот страх прятать волевыми усилиями. Воля, которая давала ему возможность затаиться и ждать, когда источник страха уйдёт или погаснет. Умеренность и аккуратность – несмешные достоинства Молчалина, тут Грибоедов немного ошибался. И чтобы не вызывать раздражение и гнев начальника, нужно уметь ладить, неуклонно поднимаясь вверх по пирамиде власти. На этом подъёме много опасных скал, лавин, но он, или кто-то за него, выбрал этот путь. Риск подхлёстывал желания и укреплял волю. Был он для начальства исправный, но ни с кем не делился планами, не советовался в моменты сомнений, не подстраховывал себя поддержкой друга. Он не ограничивал себя в удовольствиях, но всегда на виду соблюдал меру. Невозможно потерять контроль над собой, когда карьера на взлете.

В театре дипломат сидел спиной к ней, но чувствовал её. Он не мог следить за игрой на сцене, какие-то чувства волной обдавали его, он боролся с ними, но от этого мысли его ещё больше путались. Эти места он обычно давал тем, кто был вроде телохранителя. Теперь она дышала, шептала, вздыхала за его спиной. Давали «Марию Стюарт» Шиллера. Сталин умер полгода как, Берия арестован… Устроили комедию суда. И в 1953 году лишили всех званий, и в конце июня арестован за шпионаж организатор создания атомной бомбы. «Берия вышел из доверия», – пели пьяные на базаре. А жена его не верила никому. Она, сирота, с шестнадцати лет сбежала с ним без благословения и свадьбы, мечтая о Бельгии. И дожила до перестройки 1991 года. И особняк на Малой Никитской тоже выстоял, но розарий там уже не тот. Московские декорации поменялись.

Маски от Шиллера до очаровательно смешного студента Шурика в фильме Гайдая. Убийца, заговорщица, интриганка? Или мученица, оклеветанная лукавыми царедворцами? Маски прошлого и маски будущего. Только маски. Шиллер срывает маски. На сцене две королевы: Мария – королева шотландская и Елизавета – королева английская. А какую бы роль ему выбрал великий режиссер? Графа Лестера? Нет, он бы не стал ходить на спектакль в разные театры, если бы он отождествлял себя с Лестером. Хитрый манипулянт. До определенного предела. Жигало. Лизавета хорошо кадры подбирала. Очень наивная пьеска.

Какие противоречия эпохи Возрождения! Ольга Чехова училась математике у отца Берии… Как тесен мир, и сцены жизни переменчивы. Театр ли жизнь, и мы её актеры?

Он прислушался к разговору дам и понял: его «незнакомку» зовут Евдокия. Он передал ей приглашение в антракте, она могла пройти на демонстрацию, как гость, стоять за теми, кто на трибуне. Это случилось накануне Октября 1953 года, в год, когда умер товарищ Сталин. Да, да, того самого, в честь которого более семидесяти лет водили советский народ на праздничную демонстрацию, чтобы показать всему миру строителей коммунизма. Каждый из них мог получить высшее образование очно или заочно, одни студенты шли радостно, пели песни, другие студенты участвовали из страха лишения стипендий. Но никто открыто не протестовал. Да и зачем протестовать против праздника! Дали бесплатное образование – учись хоть до пенсии, правда, на право учиться во втором вузе нужно было специальное разрешение.

Лечили народ тоже бесплатно, одинаково, как во времена Чехова: пойти дать что ли валерианы всем. Железный занавес тормозил желания и не возбуждал граждан на нижней ступени пирамиды Маслоу. Примерно так думал Андрей, и советь его была, не сказать, чтобы чиста, а спокойна. И перед партией он был чист. И к выходу на пенсию газеты не хватило бы описать его награды.

Вот так он и познакомился с Евдокией в период своего приезда в Москву из Европы. С ней всё начиналось как-то не по правилам. Она не укладывалась в систему понятий, которые господствовали в его голове. Он жил на даче, хотя семья его уже переехала на городскую квартиру. Он редко бывал пьян, помня, что дипломат роет себе могилу рюмкой и любовной интрижкой.

Он подслушал её разговор в театре: «– Твои родители кто? – Я сирота. – Какое у тебя образование? – Семь классов. – Где ты была в войну? – Санитарка я. С эшелоном ездила».

На даче, в одиночестве он вспомнил театр, «Марию Стюарт». И тот разговор девушек за спиной… Вспомнилось, как познакомился с женой: девушка раскачивалась все сильнее и сильнее. Так и жизненные качели. Семья. Молодые аспиранты. И сразу родился ребенок. А потом – война, погибли братья. Представляете, сколько Бурлаков не родились. Взрыв атомной бомбы: «Ну и жахнули!» Он в это время был в Америке. Он молчал, слова, как золото, сберегая. Выработал в себе привычку слушать. Он хотел стать летчиком, но опоздал, принимали только до 25 лет. Увлекался изучением английского: язык и довел его до Америки. Но Октивиана Августа дипломат не забывал, и в записной книжке у него было на первой странице написано «Augustusa – божественный, величественный. 63 год до н. э. – 14 год н. э. Гай Октавий». Вдруг на него нахлынуло то театральное настроения, которое ему впервые открыл гастролирующий артист, играющий Октивиана Августа.

Помимо его желания вновь ему захотелось блеснуть перед молодой женщиной, и он раздал билеты в театр. В кармане пиджака лежали его визитки и приглашения: сельская мальчишеская привычка, что-то да в кармане должно быть.

«Что может быть выше мира в семье и работы?» – вспомнил он слова отца.

Дипломат отдыхал на даче в одиночестве и от многодневных сессий Генеральной Ассамблеи ООН. Это такой театр дипломатических действий! Он не снимал маску дипломата даже на квартире. Не сходил со сцены сутками! Но тут, в Подмосковье, когда он один, снять маску и стать человеком такое наслаждение. И он даже разговаривал сам с собой.

«Лучше 10 лет переговоров, чем один день войны». Ты знаешь, как они меня прозвали? «Мистер нет». – Кто заключит со мной мирное соглашение? – У меня вся жизнь как война, – не теряя достоинства, сказала она. – У меня есть сводный брат по отцу. Он прокурор».

Октябрьские праздники. Дипломат вызвал машину. Надо ехать. Желание людского общения возбудило его. Хотя надо признаться, чувствам он не давал власти над собой. Чувства чувствами, а карьера карьерой, как говорила его мать: «Муха отдельно, а котлетку отдать тому, кто муху не видел». Она приводила ему в пример самого Октивиана Августа, о котором рассказывал ей заезжий артист. Спектакля она уже не помнила, но Августа вырастила в себе, как вынашивают ребёнка. Больше всего её удивило, что Август отнял один день у февраля. Она рассказывала это всем, но на неё смотрели как на чудачку. Август был наиболее радостным месяцем и в её жизни.

Через трое суток отдыха на даче он опять на работе. А девушки? А девушки – потом.

Нужно быть кристально чистым на виду. Не привлечь к себе внимание спецслужб. Не разрушить карьеру, так удачно начавшуюся при Сталине. Редко, очень редко были у него неслучайные случайности. Он был мягок и любезен с женщинами, и они к нему тянулись. Они чувствовали в нём что-то своё и словно в сомнамбулистическом сне доверялись ему. «Пусть лучше я буду ухаживать за улиткой. Она хоть медленно ползёт, зато несёт свой дом на голове. Вот у неё, действительно, дом – всему голова».

Андрей был строг в общении с женщинами, глядел на них только как на партнёрш в достижении успеха в карьере. «Любой мужчина сильнее женщины», – считал он. «А всякий дом хозяином держится», – внушал ему дед. Словно по Гюго, он был как человек в маске: мало кто видел его настоящее лицо. Всегда сдержан, в пиджаке, при галстуке и в шляпе. Но мог и так ударить кулаком по столу, что у самого очки слетали.

Но для полного литературного портрета нет ещё штриха. Вот пришло время сделать этот последний штрих, чтобы восторжествовала истина, и «Незнакомка» ожила.

У него даже на даче на столе всегда книги разного направления, среди них глыбой тома Льва Толстого. Дипломат любил брать книгу в руки, подержать, полистать, выборочные страницы перечитывать. Ему казалось, что если бы у него была свобода, как во времена Толстого, он бы написал «Мир и война». Где главным был бы мир. Если бы мир узнал о нём, то просто бы ахнул. О чем? Чего такого в мире не было, что он бы ахнул? Спросите вы, умный читатель. Вам, конечно, известно, уважаемые читатели, что Андрей рекомендовал Михаила Горбачёва? И вы, конечно, слышали о разгоне художников на Арбате. Он коллекционировал картины, ценил работы Ильи Глазунова.