Buch lesen: «Соль»
Посвящается моему мужу – Л. В. Мудрову
Ты че?
За окнами зимняя тьма и падающий снег. В библиотеке пусто, посетителей нет. И в этот вечер явно уже и не будет.
Тем вечером Анастасия, библиотекарь в Доме творчества писателей, что находится в Ругачеве еще со времен СССР, домой не торопилась. Как не торопятся домой супруги после бурного домашнего скандала прошлым вечером. Но к ней и это не относилось, потому что она не замужем. Печалилась она, и задумалась о чем-то своем, старательно стирая пыль, стоя на одном месте. Судя по тому, как старательно Анастасия протирала книги одних авторов и менее чутко других, сразу становилось ясно, что авторов – своих фаворитов она протирала особенно тщательно и даже нежно.
Ее внимание отвлекли голоса за окном: кто-то нарочито басовито читал стихи, в ответ вспыхивал кокетливый женский смех и даже раздавались повизгивания.
Анастасия посмотрела в окно, но ничего, кроме ярко светящихся огней коттеджей, разбросанных по территории Дома творчества писателей, не увидела, но зато поняла, что библиотеку пора закрывать. Анастасия усмехнулась, смущаясь даже наедине с самой собой, заглядевшись на портрет своего литературного кумира – Эдуарда Оболенского. В честь его завтрашнего юбилея в тот день она кропотливо клеила и разрисовывала фломастерами стенд с его книгами и этим портретом пятнадцатилетней давности. И осталась довольна своей еще не доделанной работой. Посмотрела на настенные библиотечные часы и, вслушиваясь в доносившийся с улицы смех, кокетливые повизгивания и подхватывающий их общих хохот постояльцев Дома творчества писателей, Анастасия самой себе сказала:
– А, понятно! С ужина возвращаются. Писатели, творчество! Да, поэзия без любви, без увлечений невозможна.
Скрипнула и приоткрылась дверь. Это бухгалтер Татьяна Ивановна заглянула и окликнула ее:
– Ой! Насть! Ты что это домой-то не идешь?! Сумерничаешь? Да никто уж не придет. После ужина писателям не до чужих книг. Им чужие ро́маны ни к чему! Своих достаточно! Ха-ха! Жописов, дописов и мудописов дома оставляют и…
Дверь за нею закрылась, но вскоре попрощаться до завтра заглянула в библиотеку и повариха Рая с большущей и тяжелой спортивной сумкой. И Рая тоже удивилась, что Анастасия не идет домой:
– Ну что ж ты домой-то не идешь? У тебя Кольке уже четырнадцать, за ним ведь «глаз да глаз» нужен.
Анастасия, не переставая стирать только ей заметную пыль на книге Эдуарда Оболенского, пояснила:
– Так завтра же юбилей, 50 лет Эдуарду Николаевичу Оболенскому. Нужно еще доделать юбилейный стенд.
Повариха, выразительно хлопнув себя по крутым бедрам, возмутилась:
– Да что ты все с этим Оболенским носишься?! Он к нам уж лет пятнадцать носа не кажет! Ну ладно! До завтра, Настя.
Вздрогнув от громкого удара с силой захлопнутой двери, Анастасия опять осталась в библиотеке одна. Вдруг она заметила, что нет на месте справочника Союза писателей. Анастасия удивилась, воскликнув сама себе:
– А где же справочник Союза писателей? Кому понадобился?
Анастасия машинально протерла пыль и с картотеки. Стала нервно перебирать библиотечные карточки, чтобы посмотреть, кто же взял справочник. И с усмешкой произнесла мало ей симпатичное, но звучащее как заклинание определение категорий постояльцев, проживающих в Доме творчества:
– «Жопис, допис и мудопис…»
«Жопис» – жена писателя, «допис» – дочь писателя, «мудопис» – муж дочери писателя. Так заполнялись путевки для членов семьи писателей и картотека библиотеки. Сами писатели в библиотеку редко заглядывают. Писатели пишут, а «жопис, допис и мудопис» читают, но только не писателей – своих членов семьи, а что-то совсем иное.
Но, судя по картотеке, никто не брал справочник, годами лежавший на видном месте без дела и никому не нужный уж много лет. И никто его никогда не брал. А теперь исчез! Это растревожило Анастасию.
Потом она залезла в стол, чтобы достать пачку цветной бумаги и клей. Она, вырезая из цветной бумаги цифру «50» и слова «лет», стала умело клеить поздравительный плакат юбиляра. Вот и готов стенд. Но опять Анастасия в тревоге задумалась о том, почему же нет на месте справочника Союза писателей.
– Да, тихо. Все разошлись. Можно и позвонить. Все ж межгород. Да и, чтобы Колька ничего не слышал, лучше позвоню отсюда, а не из дома. Господи, ведь я хотела как лучше, а вот как вышло. Нет! Сначала нужно проверить, не поехал ли Колька в Москву. Вот ведь нарывной он у меня! – подумала Анастасия и позвонила сыну.
Долго сын не брал трубку. Наконец она услышала подростковое мрачное полу приветствие:
– Ну чё? Кто там?
Анастасия, словно оправдываясь, залепетала:
– Коленька! Сынок! Это я – мама! Коленька! Не езди в Москву! Прошу тебя! Пожалуйста! Он ни в чем не виноват. Ничем меня не обидел! Он хороший, уважаемый человек! Да если б я знала, сынок, что ты все так поймешь, я бы никогда, никогда ни словечка тебе не сказала бы! Никогда, Коленька! Родной мой, не езди к нему в Москву, прошу тебя!
Но словно повзрослевший голос Коли в трубке прогудел злобно и отчужденно:
– Ничем не обидел? А то, что тебе ни разу не помог?! Про сына узнал бы! А нам легко было все эти годы? Ты и в столовке сверхурочные уборщицей подрабатывала… Эх! Мама! Да, мне тебя жалко! Тебе так тяжело было, а он, гад, ни разу не приехал! Денег бы хоть раз прислал бы! Вот поеду в Москву. Найду гада! И морду набью! Будет знать! Думает, если писатель, то ему все можно!
Анастасия умоляла сына:
– Коленька! Москва большая! Где ты его найдешь? Не дури, сынок!
Но Коля, не дослушав, по-взрослому рявкнул на нее:
– Ха! Мам! Да ты во всем такая. Да тебя вокруг пальца любой обведет. На обед в магазин выходила? А, вот! А я заглянул в библиотеку и спер справочник Союза писателей России. И адресок этого гада уже выписал! Все – пакуюсь!
Это было последнее, что Анастасия услыхала в телефонной трубке стационарного телефона библиотеки. Потому что Коля, не прощаясь, бросил трубку. Только короткие гудки остались между нею и сыном. Анастасия ясно осознала, что добежать до дома, чтобы удержать сына от поездки в Москву, она уже не успеет. Она почувствовала, что ее охватывает паника, что она тонет в отчаянии и бессилии.
Потому что в ее сознании одним грохочущим и беспощадным комом сложились все разрозненные детали жизни ее сына-подростка. Его увлечение и дружба с теми, кого называют «черные копатели». Он часто отправлялся с ними, как он гордо называл свои занятия, в экспедицию. Они копали и, что пугающе досадно, находили оружие времен Великой Отечественной войны. И уж такие умельцы оказались друзья-приятели Коли, что умудрялись восстанавливать, реставрировать это оружие, приводя его в боевую готовность. И как же Анастасия ругала себя за то, что не запретила, не остановила… Но внутренний голос, словно в насмешку, одернул ее коротким: «А что можно было сделать?» Мальчишка рос без отца. И эта взрослая компания дарила ему чувство присутствия в его жизни недостающей мужской части семьи. Большой дружной семьи, с пахучими свитерами, запашистыми носками, взрослым мужицким юморком и ужинами из только что открытых консервных банок на их охотничьих привалах у костра, пока готовится на огне добытая ими дичь. Эта его причастность к миру настоящих, сермяжных мужиков, упоение взрослостью и приобщение к их общей тайне – поиск и восстановление оружия – перевешивала все старания Анастасии приобщить его к чтению, чтобы увести от этой сермяжности. И все попытки отвлечь Колю от этого мира охоты, зачастую с тем самым восстановленным «черными копателями» оружием, – все оказалось напрасным. Все, что было так дорого Анастасии, не имело никакой ценности для ее сына Коли.
И тут Анастасия ужаснулась страшной догадке, от которой у нее ноги подкосились. Она подумала: а не с пистолетом ли поехал ее Коленька в Москву?
Она собралась и достала из глубины своего рабочего стола старенькую записную книжечку еще советских времен, в которой хранились имена многих людей из прошлой жизни, до появления сотовых телефонов. Имена, так и не перекочевавшие в сотовый телефон, потому что с кем-то жизнь развела, а кто-то и покинул этот мир и ни в том, ни в другом случае уже не позвонить – номер стал ненужным и забытым. Пролистав ее потрепанные страницы, Анастасия нашла нужный номер телефона. Сообразив, что нужно прибавить современный код Москвы, в надежде, что номер не изменился за столько лет, набрала номер. На том конце кто-то взял трубку. Анастасия облегченно вздохнула.
В трубке прозвучал женский голос. Но это был голос автоответчика:
– Литературный секретарь Эдуарда Николаевича Оболенского слушает вас. После короткого гудка оставьте свое сообщение. Мы вам обязательно перезвоним!
Анастасия буквально завопила в отчаянии:
– Послушайте, послушайте! Эдуард Николаевич в опасности! Понимаете – я очень виновата! Я очень виновата! Помогите! Мой сынок, Коленька! Он добрый! Но он хочет побить Эдуарда Николаевича!!! Я боюсь за Эдуарда Николаевича!
Женский голос в трубке тотчас перестал быть автоответчиком:
– Женщина! Вы сумасшедшая! Вы кто?!
Анастасия, стараясь все объяснить, продолжала:
– Да я Анастасия! Я читательница, то есть почитательница. Нет, я библиотекарь! Я боюсь за Эдуарда Николаевича! Мой сынок, ему четырнадцать, но он у меня крупненький, сильный… Ой, я не то говорю. Вы мне помогите Эдуарда Николаевича спасти!
Голос в трубке насмешливо переспросил:
– Вашему крупненькому сыночку так не нравится то, что пишет Эдуард Николаевич? А знаете, я его понимаю. Я бы этого Эдуарда… Эдика… сама бы придушила! Полную туфту гонит. Совсем исписался, старпер! Эта душещипательная тематика, все эти «лав стори», не литература, а литературные прописи в сиропе. Приятно, что среди молодых такие взыскательные читатели. Подождите, закурю. Интересный разговор получается у нас с вами, товарищ библиотекарь.
Анастасия попыталась начать «от печки», чтобы наконец стало ясно зачем она позвонила:
– Понимаете! У меня ребенок, сынок…
Голос в трубке нетерпеливо перебил ее:
– Это я уже поняла. И что дальше? Подождите, пепельницу возьму. Ой! Сейчас телевизор выключу… Ага, слушаю вас.
Анастасия, выдержав паузу, глубоко вдохнула и начала:
– Понимаете… У меня… ребеночек от Эдуарда Николаевича.
Голос в трубке с наигранным азартом уточнил:
– Кла-а-асс! Хорошенький? Это тот самый Коленька? Э… да он, поди, Эдуардыч по паспорту?
Анастасия, услышав такое, сама почувствовала, что покраснела, а телефонная трубка показалась ей ледяной и чугунной. Одеревеневшим языком она продолжила:
– Да! Конечно. Именно из-за паспорта все и закрутилось. Им же паспорта должны теперь в четырнадцать выдавать. Ну вот и обострился вопрос об отцовстве. Понимаете, одноклассники стали насмешничать. Дети жестоки… Безотцовщина, мать-одиночка – «однаночка» – и прочее, прочее. Словом, довели мальчишку. Я-то думала, он гордиться должен, что у него такой отец. Сын прекрасного писателя – значит, мальчик будет тянуться ко всему прекрасному. Понимаете, я сама с молодости стихи писала. Да и сейчас иногда пишу. Только никому не показываю.
Голос в трубке, явно затянувшись сигаретным дымом, откашлявшись, ответил:
– У вас бы и фантастика неплохо пошла. И где же это случилось?
И вдруг, не дожидаясь ответа, женщина запела давно забытую песню Джорджи Марьяновича: «…в какие времена? Три года ты мне снился, и вот уж тра-ля-ля!»
Анастасия, стараясь не сорваться в ответ на явно хамский тон, продолжала:
– Эдуард Николаевич Оболенский приезжал творить, то есть писать. Сюда, в Дом творчества писателей «Ругачево», а я здесь работаю библиотекаршей. Ну и…
Голос в трубке теперь не на шутку встревожился:
– Что?! Мой Эдька, гад! Гульнул?! А уж слезами обливался, клялся, вешался, топился. А сам только отъехал от Москвы. Я его действительно вместо себя сразу после первого нашего развода послала в Ругачево, ведь квартиру разменять нужно было. А тут все на нервах, вот так на время пересидеть и отправила… Все четко – пятнадцать лет тому назад! И сразу в загул? Вот сволочь! Он здесь, в соседнем доме живет, пусть ваш сынок приезжает, я ему адресок дам, готова продюсировать этой убойный сериал! Приму вашего Коленьку как родного! – выкрикнула женщина, но вдруг голос ее потеплел:
– Да, а ведь он и есть родной! Ведь у нас с Эдькой детишек нет! Так и не нажили. Все сводились-разводились. Надо же – сын! А как Эдька обрадуется! А назвали в честь Эдькиного отца? Он был потрясающий человек. Завидую ему… Сын. Подождите, а он что?.. Погодите!.. Нет, а вы ему говорили? Извещали? Он что, врал мне все эти годы?! Сама убью гада!
Анастасия старалась пробиться к смыслу своего повествования, чувствуя, что сама вот-вот запутается окончательно:
– О, как все запуталось! Нет, вас никто не обманывал. И Эдуард Николаевич Оболенский ничего не знал все эти годы. И он тут ни при чем!!! Поверьте!
Голос в трубке возмутился:
– Это как это «ни при чем»? В летаргическом сне он вас осчастливил материнством, что ли? Нет, извините, что-то тут не так!
– Тут все не так! Понимаете, это старая история. Отец Коли не ваш Эдуард Николаевич! – возразила Анастасия.
– Ну уж и не я! Это точно! Я, знаете ли, пол не меняла, ни туда, ни обратно! Не транссексуал какой-нибудь! Не почетный член ЛГБТ! Хотя я и есть натуральный Эдуард Николаевич Оболенский! Собственной персоной! Я думала, что этот миф пятнадцатилетней давности давно уже разоблачен злыми журналюгами. И всем давно известно, что это мой творческий псевдоним! Но удивительно ведь. Вы же, как я поняла, библиотекарь, а не в курсе, что это мой псевдоним? – уточнил раздраженный женский голос в телефонной трубке.
Потрясенная услышанным, Анастасия воскликнула:
– Вы… Эдуард Николаевич?! Я вас так люблю! Ой, то есть извините! Я не то хотела сказать!
Голос в трубке ответил неожиданно раздраженно:
– У вас, знаете ли, столько противоречий, противоестественностей! Ну, знаете ли. Но мне, как писателю, не скрою, приятно! Кстати, меня зовут Ольга. А вас? Ах да, помню – Анастасия!
Анастасия впервые с начала разговора расслабилась и почувствовала, что наконец сможет все нормально изложить. И она начала с самого начала:
– Да. Я библиотекарь в Доме творчества писателей. Я – Анастасия. Я родила ребенка и думала, что он только мой ребеночек. Так случилось, что его отец погиб, даже не узнав, что я уже ношу Коленьку. Погиб в драке, дурной, пустой, по пьяни пырнули его. Вот такое оно, наше Ругачево! И все… Да наши отношения могли бы развиваться, но все случилось так стремительно. И так внезапно оборвалось. Его звали Николай. А я тогда зачитывалась вашими романами. Изумлялась тому, как глубоко вы чувствуете женскую душу, это ожидание любви. Поиск своей судьбы и женского счастья! И все-то у ваших героинь складывалось гораздо лучше того, чем они ожидали, на что надеялись. Ваши книги так поддержали меня в трудные времена. Я ваши книги всегда, каждый день протираю и отдельно, в числе самых читаемых держу. Другие меняю, а ваши книги всегда на виду держу.
Голос Ольги в трубке уже значительно теплее ответил:
– Спасибо… А я поэтому и представляюсь личным секретарем Эдуарда Николаевича, чтобы сказать, что он пишет новый роман на Тенерифе или где-то на Гавайях творит. Всегда чувствовала, что нужна сказка! А правды, горькой и честной, у всех и своей хватает. Понятно: стимул для развития личности ребенка хотели создать. Понимаю. Грустно. Анастасия! А как ваш сын меня найти собирался?
Анастасия, утирая глаза, ответила:
– Да вот сегодня он выкрал из библиотеки справочник Союза писателей. А там же, в справочнике Союза писателей, все адреса и телефоны. Коля нашел ваш адрес. А он, оказывается, обиду на отца затаил. А я об этом и не догадывалась, просто не думала о таком повороте событий. И с вашим адресом в Москву собрался.
Голос в трубке насторожился. Немного поразмыслив, Ольга ответила:
– Это радует! Там старый адрес. Вечно все в справочниках путают: адрес поставили старый, а телефон новый напечатали. Так что ваш Коля ничего и никого не найдет. Но что ж это получается: мальчишка ночью один по Москве бродить будет? Кошмар! Что делать? Позвоню в свою прежнюю квартиру, попрошу, чтобы отправили ко мне, накормлю, спать уложу и утром домой отправлю. Как только ваш сын появится, сразу вам, Анастасия, перезвоню. У меня ваш телефон высветился. Все! Пока! Позвоню туда, в квартиру, чтобы его перехватить!
– И в полицию тоже нужно позвонить! Ведь главное-то я вам еще не сказала! Точно не знаю, но возможно, что Коля вооружен. Вот так!
Анастасия, прощаясь, добавила второпях:
– Спасибо вам, Ольга! А я «созрела» всю правду Коле рассказать. И на могилку к настоящему его отцу ходить. По-человечески поминать его вместе с сыном в церкви теперь буду. – И, успокоенная, она положила трубку.
Тут вдруг раздался стук в окно библиотеки. И Анастасия бросилась к окну. За темным окном раздался голос Коли:
– Мам! Отменили последнюю электричку в Москву. Мам? Ну что ты там? Мама! Ты чё?! Плачешь?! Мам! Да не плачь! Не поеду я в Москву! Больно жирно им там, в Москве, будет: и ездить туда, и морды там всякие бить. Пойдем домой, мам!
ПримаДина
На последнем этаже пентхауса даже в пасмурную погоду – всегда светло. А в это солнечное утро все вокруг просто заливало солнцем. Но домработницу Дину это не радовало, потому что при ярком солнце особенно бросается в глаза еще не стертая ею пыль и «нарушенная» зеркальность паркета.
Впрочем, о том, что этим утром ей придется напрячься, говорило все в этом роскошном, суперэлитном пентхаусе известной примадонны. Дина уже много лет и ее домработница, и личный секретарь.
Она привычно принялась убирать пентхаус находящейся в это время на гастролях примадонны.
Сборы ее на гастроли были поспешными. И поэтому все осталось разбросанным, кругом царил полный бардак. Повсюду валялись роскошные концертные платья уехавшей на гастроли певицы. Убирая их в шкаф, Дина бережно развешивала их по вешалкам. Подняв одно из сверкающих стразами платьев, небрежно валяющихся среди пустых бокалов и уже несвежих фруктов, Дина обнаружила выпавшую из рамки старую фотографию.
Глядя на нее, Дина горестно усмехнулась своим мыслям. И, осторожно убрав разбитое стекло из рамки в ведро, вспомнила события в этом зале, что происходили здесь накануне. Тогда она с подносом замешкалась у двери, стараясь удержать поднос с фруктами и десертами и одновременно, чтобы войти, не помешав, старалась плавно отжать ручку двери вниз. Но, не заончив этот трюк, замерла у двери с подносом. Она услышала голос хозяйки за дверями.
Голос примадонны за дверью пояснял гостю:
– А, это… Да старая фотка.
Ей ответил мужской роскошный баритон ее поклонника:
– Это твой кур, на вокальном отделении? Э, погоди-ка, а эта… девчушка рядом с тобой? Где-то я ее видел. Да погоди, не отнимай! Да что с тобой, а? Ценный компромат? Так зачем на стене держишь? Вывесила на всеобщее обозрение! А! Да это же твоя Дина! Домработница! Точно, я ее узнал. Подожди… Так вы что, учились вместе? Ха! Так вы с Диной ровесницы? Так, значит, ты примадонна, а она…
И тут Дина услышала голос примадонны:
– А она – примаДина. Да нет же, это не она, просто похожа, тот же типаж. Это моя подруга. Она неплохо пела… Сначала ПМЖ в Израиловке, потом в Канаде. Нас на курсе, вернее, наши голоса путали. Тембр и вокал… Впрочем, ведь тебе это и непонятно, и неинтересно. Ведь ты, мой пусик, любишь меня не за вокал? Как тебе в голову могло прийти, что мы с моей домработницей ровесницы? Чушь! Все! – взвизгнула она, и раздался звон бьющегося стекла.
Потом пауза… и примадонна воскликнула:
– Все! Нет больше этой глупой фотки!
А сегодня Дина подняла ту самую общую фотографию всего курса и смахнула битое стекло в ведро для мусора. Погладила на фотографии свое молодое лицо. Бережно отложила на каминную полку. И продолжила делать уборку.
Но ее отвлек телефонный звонок. Дина привычно взяла трубку и ответила:
– Да, я вас слушаю… Здравствуйте! Конечно, узнала, Арнольд Борисович, здравствуйте! Да, она в отъезде. Теперь появится только через месяц. Да, конечно, как только вернется, сразу же передам. С вашей информации начну, обещаю. Вашу всегда в первую очередь. Что? Ну конечно, всегда очередь с разными предложениями, но вы всегда первый. Понимаю, не тревожьтесь! О! Лас-Вегас? Все записываю.
Только положила трубку, но не успела вернуться к пылесосу – опять звонок. Опять пришлось отложить уборку.
– Алло! Алло!.. Ничего не слышно!
Дина положила трубку. Но кто-то упорно дозванивался по межгороду. Одной рукой убирая пыль, другой Дина опять взяла трубку.
– Алло? Алло! А?.. Ругачево? Из Ругачева? Слушаю вас! Говорите! Гастроли? Хм… Но примадонна… Видите ли, все гастроли на год вперед уже расписаны. Пренебрежение? Нет, ну зачем вы так? Конечно, я знаю ваш город! Да я сама из Ругачева! Ой!!! – Дина вскрикнула, потому что обрезалась. И у нее от порезанного пальца по ладони растеклась дорожками кровь.
Она замерла, тупо глядя на льющуюся кровь, в то время как в трубке был слышен невнятный голос. Почему-то вспомнилось вчерашнее вранье примы о том, что Дина – не Дина, ровесницы – не ровесницы. Дина вся выпрямилась и ответила:
– Ругачево… Да, я пошутила. Конечно, из Петербурга родом. Вы что, биографию мою не читали? Да, я слышу вас! Приеду! Записываю: Ругачево! Гастроли в Доме культуре! Что? В бывшем? В бывшем что – доме? Или бывшей культуре? Да, вы мне просто адрес дайте! Впрочем, какой адрес? Приготовьте номер люкс в лучшей гостинице… Но откуда в Ругачеве лучшая?.. Наверное, все та же – трехэтажная на углу Урицкого и Воровского, рядом с тупиком Подбельского. Я же вам говорила, как свои пять пальцев…
Одновременно перевязывая порезанный палец, начиная раздражаться на излишнюю провинциальную обстоятельность позвонившего человека, она уточнила:
– Трансфер?.. Да уж. Пожалуйста! Буду!
Дина положила трубку. И решительно распахнула дверцы стенных шкафов, отчаянно смело расшвыривая те самые, только что убранные ею же роскошные платья примадонны. Достала ее парики и, поставив перед собой фото, как бы в диалоге с нею начала загримироваться «под нее», приговаривая:
– Да нет уж, милочка! Мы с тобой ровесницы, просто я до этих лет с мозгами и здравой памятью дожила. Поэтому все отлично помню! А ты свою, видимо, под наркозами со своими липосакциями и подтяжками в институтах красоты оставила! Все помню!!! И что начинали мы с тобой в студгородке – все пополам, и друг дружку на выездных концертах заменяли. Вот, правда, подруга дорогая, ну не заменить тебя было в постели с олигархами… Вот что правда, то пра-а-авда! Тут, подруженька, ты супер! Тебе равных не было и нет! Это точно! А… уж олигархи, хм… Это теперь они олигархи, а тогда… ха!
Дина посмотрела в зеркало на свой грим, и стало ясно, что она очень довольна своей работой. Полное сходство. И припомнилось Дине:
– Дом культуры в Ругачеве. Там все начиналось. Наш хор. И первая любовь… Мишка! Как играл на разбитом и расстроенном рояле! Холод, запах пыли, сквозняки… но его Бетховен летел над всем этим! Высоко-высоко! И надежды, надежды… Да, бред я затеяла… Бред. Нет его там. Нет и быть не может. Он же в Москве, в консерваторию поступил… Не вернется же он в Ругачево. А вдруг… И где и зачем его искать? Жизнь прошла… – бормотала Дина, укладывая вещи, то ли пытаясь саму себя отговорить, то ли еще почему-то.
Но очень скоро Дина уже тащила чемодан к лифту. Так же продолжая себя уговаривать не отступать, решиться на авантюру:
– Да, вернуться всегда успею! Посмотрю родное Ругачево. Может быть, счастливой себя почувствую? И моя «жысть» покажется мне раем? А то: «Нет, мы не ровесницы!»
Всем не верилось, что приглашение принято примадонной! Местная администрация городка толпилась на платформе ругачевского железнодорожного вокзала, ожидая примадонну.
Такое событие в Ругачеве! Даже местный духовой оркестр был наготове с отрепетированными ее шлягерами, хитами за последние лет тридцать.
Поэтому, когда она возникла в чернеющем проеме выхода из вагона, Дину, без согласованной заранее отмашки, вся местная администрация и все зеваки на перроне встретили овацией и радостными возгласами. Крупно восторженное лицо Дины потом еще долго украшало обложки местных газет и журналов. Оркестр играл с удовольствием, которое не могли перебить ни фальшь тромбона, ни промахи литавр, ни странным диссонансом вплетающиеся заунывные стоны баяна местного вокзального попрошайки, выводящего Бетховена, узнать которого в этом исполнении мог только знаток.
Дина, стараясь удержать все подаренные ей букеты, посмотрела через цветы пристально в сторону попрошайки, чуть приспустив большие темные очки…
– Дина! Это ты… вернулась?! Дина!!! – закричал ей попрошайка-баянист.
Все тотчас затуманилось в глазах Дины. Она очнулась и поняла, что поет в умопомрачительной красоты концертном платье, стараясь устоять на ногах, на высоченных каблуках на крыше трясущегося вагона. Здесь же рядом звенел и трясся кронштейн со множеством сверкающих стразами концертных платьев. Рядом Мишка с распахнутым роялем за спиной сидит на табуретке с баяном. Его неистовый Бетховен на баяне рвет душу от накатившего рыданья. И вот наконец-то они вдвоем на крыше этого вагона едут, мчатся… Как хорошо!!! Все равно куда, только бы вместе. Вместе навсегда! Дина поет, но отчего-то беззвучно. Но она только знает, что это явно что-то в стиле диско. Но звука нет! Она старается и напрягается, но не слышит звука своего голоса. Она современно пританцовывает… А вокруг мелькают Париж, Нью-Йорк, Токио, Бразилия, Сейшелы, пирамиды и т. д.
«Не хочу просыпаться!» – отчетливо пронеслось в ее голове.
