Buch lesen: «Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова»

Фёдор Фёдорович Раскольников

Выражаю свою искреннюю благодарность Михаилу Кожемякину, Елене Раскиной, Галине Пржиборовской, Владимиру Савченко, Борису Сопельняку, Николаю Кузьмину, Владимиру Шигину, Алексею Коробейникову, Льву Израилевичу, Михаилу Елизарову и всем тем, чьи материалы о невероятной, горькой, легендарной и полной ошибок судьбе Фёдора Фёдоровича Раскольникова помогли мне в работе над этой потрясающей книгой. Жизнь человека, судьба которого легла в основу этого исследования, достойна яркого авантюрного романа. В ней было всё: и мятежи, и погони, и тюрьмы, и взлёты на высочайшие военные посты, на любовные и политические авантюры. Книга не отпускает и кружит голову читателю фантастическими событиями, но она также и предостерегает – нельзя копировать чужую судьбу, не повторяйте чужих заблуждений. Чужие судьбы порой кажутся похожими на захватывающие приключения, их жизни напоминают невероятное кино, но проживать каждый из нас должен всё-таки жизнь свою собственную…

Н. Переяслов

От автора

Имя затерянного в лабиринтах российской истории революционера, воина, писателя и дипломата Фёдора Фёдоровича Раскольникова выплыло из глубин многолетнего забвения, благодаря публикации статьи о его удивительной судьбе, написанной доктором исторических наук В.Д. Поликарповым и напечатанной в июньском номере общественно-политического и литературно-художественного журнала «Огонёк» за 1987 год. Вместе с рассказом о бурных событиях жизни этого невероятно энергичного политика и литератора были опубликованные почти никому до этого не известные две его политические работы – «Как меня сделали “врагом народа”» и «Открытое письмо Сталину», показывающие, что в 1930-е годы в Советском Союзе были политические силы, способные выступать против воцаряющегося в стране режима жестокого сталинского культа и сопровождающих его тяжёлых репрессий. Беглая информация об этих письмах впервые была озвучена в декабре 1963 года после решения пленума Верховного суда СССР, отменившего постановление 1939 года по «делу» Раскольникова «за отсутствием в его действиях состава преступления» и восстановившего его в рядах Коммунистической партии, которой он безоговорочно отдал 30 лет своей жизни, активно участвуя в построении в стране социализма. Полностью же советским читателям основные положения «Открытого письма Сталину» впервые стали известны только из упомянутой выше статьи Поликарпова «Фёдор Раскольников», и только потом уже появилось несколько её публикаций в периодической печати.

История судьбы Фёдора Фёдоровича Раскольникова отмечена очень глубокой жизненной двойственностью: для одной части нашего народа он – истинный герой Октябрьской революции и Гражданской войны, подлинный революционер и коммунист, который до корней волос, всю свою жизнь отдал исполнению воли партии; а для другой части он – откровенный предатель и перебежчик, постыдный невозвращенец и изменник, оставивший в 1938 году свой дипломатический пост и не вернувшийся по зову партии на свою Родину.

Такой необычайно яркой судьбой, как у Фёдора Раскольникова, не могли бы похвастать, пожалуй, ни один из его революционных соратников – ни Молотов, ни Калинин, ни Каганович, ни Орджоникидзе, ни Троцкий и никто-либо другой из его окружения. Даже сам Иосиф Виссарионович Сталин выглядит на фоне деятельности Раскольникова весьма бледновато. А ведь, помимо революционной, боевой и политической работы, Фёдор Фёдорович в течение нескольких лет был секретарём знаменитой газеты «Правда», заместителем председателя Кронштадтского Совета военных депутатов, замнаркома по морским делам, командующим Каспийской и Балтийской флотилиями, членом Реввоенсовета Республики, ответственным редактором ряда литературно-политических журналов и издательств, а также активным журналистом и писателем, выпустившим несколько публицистических книг и пьес, в последние годы работавшим полпредом Советской России в Афганистане, дипломатом в Эстонии, Дании и Болгарии. Он был правой рукой Ленина и Троцкого, хорошо знал Сталина, был знаком с Буниным и Горьким, Пильняком и Есениным, Молотовым и Коллонтай, Каменевым и Зиновьевым, Дыбенко и Луначарским, а также с множеством других русских и иностранных писателей, политиков, дипломатов, военных, актёров, музыкантов, художников и поэтов. Его биография могла бы лечь в основу не одного головокружительного романа, представив его в роли как революционного героя, так и отчаянного авантюриста и проходимца, потому что в его судьбе хватает признаков и того, и другого, не считая терзающих душу эпизодов яркой человеческой любви. Оценивать его участие в истории нашей страны будут, наверное, гораздо наши более бесстрастные, чем мы, потомки, но познакомиться с его фантастической жизнью будет не лишним уже и нам сегодняшним…

Глава первая
Кратчайшая линия от февраля к октябрю

Фёдор Фёдорович Раскольников, имевший по матери фамилию Ильин, родился 28 января 1892 года (по новому стилю – 9 февраля) в Санкт-Петербурге, в не совсем «законной» семье, которая состояла только в гражданском браке. Дело в том, что мать его, Антонина Васильевна Ильина, была дочерью генерал-майора, а его отец – Фёдор Александрович Петров – был протодиаконом Сергиевского всей артиллерии собора, который, будучи церковным служителем, состоял до этого в церковном браке, а потому после смерти своей первой жены не имел права венчаться вторично. Но поскольку своей любви к Антонине сдержать он не мог, то создал свою новую семью «подпольно», не получив на это благословения Церкви. Родившиеся от него Фёдор и его младший брат Александр официально считались внебрачными детьми, живя с клеймом «незаконнорождённых», из-за чего они вынуждены были начинать свои жизни с острыми чувствами обиды на судьбу. Они спокойно могли бы вписаться в столичную элиту, но, боясь увольнения со своей должности, протодьякон Фёдор Петров навещал свою семью только тайком, его невенчанной супруге пришлось целыми днями работать в лавке, а обоих своих сыновей она была вынуждена отдать в городской приют.

Вот «Автобиография» самого Фёдора Раскольникова, собственноручно написанная им в 1913 году:

«Я, Фёдор Фёдорович Ильин, родился в 1892 году, 28 января, в г. С.-Петербурге, на Большой Охте, на Мироновой улице. Я – внебрачный сын протодиакона Сергиевского всей артиллерии собора и дочери генерал-майора, продавщицы винной лавки, Антонины Васильевны Ильиной. Узами церковного брака мои родители не были соединены потому, что отец, как вдовый священнослужитель, не имел права венчаться вторично. Оба были люди весьма религиозные и все 19 лет совместной жизни прожили крайне дружно. Отец родился в 1846 году в селе Кейкино Ямбургского уезда Петербургской губернии, а мать является уроженкой С.-Петербурга, дата её рождения – 3 июня 1865 года. Отец скончался 12 апреля 1907 года; он покончил жизнь самоубийством, вскрыв себе бритвой сонную артерию. Причиною смерти послужила боязнь обыска и опасение судебного привлечения и широкой публичной огласки компрометирующего свойства вследствие подачи его прислугою жалобы в СПБ окружной суд об её изнасиловании отцом. По признанию отца и лиц, его окружавших, жалоба была неосновательна. Защитником был приглашён присяжный поверенный Николай Платонович Карабчевский и его помощник – помощник присяжного поверенного Атабеков. По мнению адвокатов, исход дела был безнадёжен для предъявительницы обвинения вследствие полного отсутствия улик и очевидцев-свидетелей. Но отец не дождался судебного разбирательства и на 62-м году порвал счёты с жизнью. По свидетельству всех знавших покойного, он обладал мягким характером и выдающимся голосом. Мать жива и в настоящее время; она служит продавщицей казённой винной лавки № 148, помещающейся на Выборгской стороне, в финском переулке, в доме № 3. Оклад её содержания – 750 рублей в год; кроме того, она пользуется казённой квартирой в 3 комнаты, имея готовое освещение и отопление.

Формально я крещён по обряду православного вероисповедания, но фактически уже около 10 лет являюсь безусловным и решительным атеистом. Разумеется, никогда не говею и никогда не бываю в церкви. Что касается истории рода, то хотя и интересуюсь генеалогией своего родословного древа, но деятельностью предков никогда не кичусь, помня золотые слова Сумарокова (или Хераскова): «Кто родом хвалится – тот хвалится чужим». Предпочитаю направлять свою личную и общественную деятельность таким образом, чтобы она сама и её результаты, а не доблестные деяния родоначальников, служили предметом счастливого самоудовлетворения и упоительной гордости. Со стороны отца предки ничем не прославились, так как свыше 200 лет священнослужительствовали в Петропавловской церкви села Кейкино Ямбургского уезда Петербургской губернии. Помимо отца, мой дед Александр Фёдорович и мой дядя Николай Александрович Петровы также покончили жизнь самоубийством, как передают, из-за женщин. Предшественники отца, как рассказывают, происходят из рода дворян Тимирязевых, впоследствии получили фамилию Осторожновых и лишь в сравнительно недавнее время были переименованы в Петровых, по имени одного из святых, которым посвящён Кейкинский храм. Мой род с материнской стороны, фамилию которого я ношу, более знаменит в истории России. По женской линии наш род ведёт своё происхождение от князя Дмитрия Андреевича Галичского. В XV и XVI столетиях мои предки занимали придворные должности и служили стольниками, чашниками, постельничими и т. п. Мой прапрадед, Дмитрий Сергеевич Ильин, отличился в царствование Екатерины II, во время Чесменского сражения 1770 года, тем, что геройски потопил несколько турецких судов. В честь его был назван минный крейсер береговой обороны Балтийского флота «Лейтенант Ильин», который в настоящее время относится к разряду судов устаревшего типа и передан в распоряжение Морского училища дальнего плавания императора Петра I. Мой прадед, Михаил Васильевич Ильин, был подполковник морской артиллерии, оставивший после себя несколько научных специальных исследований, о которых упоминается в критико-биографическом словаре русских писателей и учёных, в энциклопедическом словаре и во многих других изданиях. Скончался М.В. Ильин в 1849 году. Мой дед, отец матери, Василий Михайлович Ильин, артиллерийский генерал-майор, был преподавателем Михайловского артиллерийского училища и умер в 1885 году.

Кроме меня, у моей матери есть ещё один сын, Александр, родившийся 16 ноября 1894 года. Привлечённый по делу организации учащихся в средних учебных заведениях (т. н. «процесс витмеровцев»), он в 1912 году был исключён из VIII класса Введенской гимназии без права поступления. В настоящее время он является стипендиатом московского миллионера Николая Александровича Шахова, живёт за границей и состоит студентом Женевского университета…»

В 1900 году восьмилетнего федю Ильина, выраставшего формально без отца, матери удалось устроить в приют принца П.Г. Ольденбургского (на углу Дровяной улицы и 7-й Красноармейской), где обучение шло по программе реального училища.

Здесь он провёл восемь лет жизни, бывая дома только по субботам, зато окончил курс с наградой. «В этом кошмарном училище, где ещё не перевелись бурсацкие нравы, где за плохие успехи учеников ставили перед всем классом на колени, а училищный поп Лисицын публично драл за уши», – вспоминал он впоследствии эти годы учёбы.

Тем не менее, училище дало ему бесплатное образование и открыло дорогу в Политехнический институт, который Фёдор окончил в 1913 году по экономическому отделению. А в сентябре того же года он стал слушателем Императорского Археологического института. И кроме того, занимался любимой им библиографией у профессора С. Венгерова. А ещё в том же 1913 году он работал статистом в театрах Александрийском, Михайловском и Комиссаржевской.

В стенах окружающего его Ольденбургского училища в Фёдоре впервые проснулся дух протеста и неповиновения, и здесь он сделал первые свои шаги на пути реального сопротивления существующим порядкам – он дважды участвовал в ученических забастовках, за что едва не был исключён из училища.

«Политические переживания во время революции 1905 года, – писал он, – и острое сознание социальной несправедливости стихийно влекли меня к социализму. Эти настроения тем более находили во мне горячий сочувственный отклик, что материальные условия жизни нашей семьи были довольно тяжёлыми».

И ещё один примечательный момент из жизни молодого Фёдора. Хотя его родители были глубоко религиозными людьми, он под влиянием прочитанных им книг, к которым пристрастился ещё во время своей учёбы в училище, самостоятельно пришёл к атеизму.

В 1907 году его отец, как говорят, был несправедливо обвинён в изнасиловании служанки, из-за чего наложил на себя руки. (Вспомним отмеченных в автобиографии будущего героя революции его деда и дядю, которые в своё время тоже покончили с собой из-за их сексуальных связей с женщинами!..) От сопутствовавших Фёдору «свинцовых мерзостей жизни» он уходил с головой в книги, отождествляя себя с их яркими героями, чувствующими себя жертвами несправедливости.

В 1909 году семнадцатилетний Фёдор поступил на экономическое отделение Санкт-Петербургского Политехнического института, а уже в декабре 1910 года он становится членом партии РСДРП, куда его привлёк будущий известный государственный деятель Вячеслав Михайлович Молотов, который уже в то время вёл активную работу в большевистской фракции Политехнического института, где сразу же включился в революционное движение и сам Фёдор.

Одновременно с изучением дисциплин официального курса Политинститута Фёдор Фёдорович постигал уже начавшуюся распространяться в то время по России марксистскую литературу – он читал труды Плеханова, штудировал, насколько это возможно, «Капитал» Маркса и другие революционные книги.

Вступив в большевистскую партию, Фёдор Раскольников хочет сеять миру доброе, нужное слово: его активность в партии проявляется в редакциях «Звезды» и «Правды».

Весной 1911 года он начал свою литературную работу в большевистской газете «Звезда», где сотрудничал до 1914 года. Впервые появившись в редакции, он заявил, что «полностью солидарен с направлением газеты и отдаёт себя в распоряжение редакционной коллегии». Дежурный редактор «Звезды» и «Правды» Константин Степанович Еремеев отнёсся к желанию студента с пониманием и предложил начать с нескольких строк в разделе хроники. Начинающий журналист был немного обескуражен, но, познакомившись поближе с Еремеевым (которого все сотрудники называли «дядей Костей»), нашёл в его лице себе прекрасного учителя, начавшего делать из него профессионального журналиста. Но и сам Фёдор оказался тоже весьма способным учеником – начав с простой хроникёрской информации, он довольно быстро перешёл к расширенным заметкам и большим глубоким статьям, а для подписания своих газетных материалов выбрал себе красивую фамилию – «Раскольников».

По некоторым воспоминаниям, этот псевдоним у него возник будто бы из клички, которой наделили его однокашники к моменту окончания училища при приюте принца Ольденбургского – за длинные волосы и широкополую шляпу, что, по их мнению, придавало ему сходство с известным героем романа ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» – Родионом Раскольниковым. Бунтарский и мятежный характер этого персонажа соответствовал Фёдору Ильину – он был настоящим романтиком революции. Причём, настолько фанатичным, что в училище даже возник вопрос о проверке его психического состояния: Фёдор Фёдорович периодически вёл себя отчасти неадекватно.

Так это было или иначе, сегодня уже со стопроцентностью не выяснить, но с дней его сотрудничества с газетами «Звезда» и «Правда», а также журналом «Просвещение», в котором стали появляться его статьи, псевдоним Фёдора – Раскольников – начал решительно вытеснять со страниц этих изданий его подлинную фамилию – Ильин.

(Мало кто знает, но в начале своей революционной карьеры будущий Раскольников придумал себе совсем иную кличку – Немо, в честь знаменитого жюльверновского капитана. Но вскоре понял, что с кличкой он ошибся. Матросы и солдаты слыхом ничего не слыхивали о таком литературном герое-борце за свободу Индии от английских поработителей, гениальном изобретателе и первом великом моряке-подводнике – именно так был подан образ капитана Немо знаменитым писателем Жюль Верном в его чудесном романе «80 тысяч лье под водой», да к тому же само имя «Немо» ассоциировалось у окружающих с понятием «немой». Более неудачного прозвища для начинающего оратора и трибуна придумать было нельзя. Поэтому неперспективный Ильин-Нёмо вскоре исчез, зато появился многозначительный Ильин-Раскольников).

С 5 мая 1912 года «Правда» начала выходить под руководством Владимира Ильича Ленина. Став с этого времени газетой ежедневной, она потребовала от сотрудников редакции более высоких нагрузок, и одним из первых это почувствовал Фёдор Раскольников, которому вскоре предложили стать её штатным секретарём. Понятно, что вместе с этой должностью у него появились и новые обязанности – надо было принимать посетителей, отвечать на многочисленные письма и, конечно же, надо было и самому ему всё время писать большие серьёзные статьи.

Однако секретарём ему довелось пробыть в «Правде» совсем недолго – ровно через месяц после выхода первого номера газеты Фёдор за свои острые статьи был арестован. Как писал в девятьсот семидесятые годы в своём очерке «Фёдор Раскольников» известный писатель Варлам Тихонович Шаламов: «Он отсидел три месяца в Доме предварительного заключения и был приговорён к трём годам ссылки в Архангельскую губернию. Ссылка по ходатайству матери была заменена высылкой за границу, и Раскольников собрался в Париж на улицу Мари Роз, чтобы познакомиться с Лениным. Но Ленин уехал оттуда в Австрию, а Раскольников решил всё-таки отправиться в Париж. Он знал французский язык, готовился встретиться с большой эмиграцией. Но Раскольникова арестовали на границе. Его подвела молодость, а скорее по-современному собственные гены остросюжетного характера. У него нашли план Парижа с красными крестиками, эти крестики ему поставил К. С. Еремеев в редакции «Правды».

Братья

Это были адреса знакомых ссыльных в Париже, не больше. Разобрались, в чём дело, и Раскольников был освобождён.

Но быстро не быстро, а пять дней на эти справки ушло. А там началась пока ещё не война, а преддверье войны в удвоенной бдительности. Фёдора вернули в Вержболово, и он не повидал тогда Париж…»

Но зато хорошо с заграницей познакомился младший брат Фёдора Фёдоровича —

Александр Фёдорович Ильин-Женевский, исключённый за революционную деятельность из гимназии без права поступления в высшие учебные заведения в пределах Российской империи, а потому вынужденный был выехать за границу. Там он и взял себе (по месту его учёбы в институте) добавочную приставку к фамилии – Женевский…

А ввиду отмечавшегося трёхсотлетия дома Романовых, Фёдора Раскольникова вскоре амнистировали, и он опять вернулся в свою родную редакцию.

«20 февраля 1913 года я проводила младшего сына, – писала его мать Антонина Васильевна, – и осталась дома совершенно одна. Но этот же февраль скоро принёс мне и радость: старший сын, всё ещё находившийся на излечении, подпал под амнистию 21 февраля 1913 года и в конце апреля был возвращён домой… Мы немедленно выехали на дачу в Пискарёвку… Значительно оправившись после болезни, старший сын с этого же времени снова возобновляет свою работу в “Правде”.

Весь 1913 год прошёл почти безмятежно, если бы не отсутствие младшего сына…»

А младший сын тем временем поступил студентом факультета общественных наук в Женеве и летом 1913 года во время вакаций совершил путешествие на велосипеде чуть ли не по всей Европе, проехав по Швейцарии, Италии и франции. При этом во время своей поездки по Италии он заезжал на Капри и побывал в гостях у Максима Горького…

Всё активнее втягиваясь в редакционную работу, Фёдор уже не мыслил своего существования вне газеты, хотя институт был благополучно закончен и ему представлялась возможность идти по инженерной стезе. Для дальнейшего продолжения учёбы он записался было в состав слушателей Археологического института, но на деле всё больше отдавал себя журналистике. Нет сомнения в том, что в этот период на него оказали огромное влияние работавшие в «Правде» газетчик Константин Еремеев, которого Раскольников называл своим «крестным отцом» в партийно-литературной деятельности, а также публицисты М.С. Ольминский, М.И. Ульянова, И. И. Скворцов-Степанов, М.А. Савельев и другие партийные литераторы.

«Моё участие в газете, – вспоминал позже Раскольников, – усилилось весной 1914 года, со времени приезда из-за границы Л. Б. Каменева. К этому времени стали появляться мои большие статьи, написанные по заказу редакции и обычно пускавшиеся фельетонами в подвальном этаже газеты…»

С этого времени Раскольников в «Правде» присутствует почти ежедневно. Он много пишет, ездит по заводам, беседует с рабочими. В газете часто появляются его статьи и фельетоны. Несколько реже он посещает журнал «Просвещение», где также печатаются его статьи. Казалось бы, жизненная линия Фёдора вполне чётко определилась, и теперь, пройдя столь основательную партийную, политическую и газетную школу, можно будет полностью отдать себя литературной работе. И, наверное, так бы оно и было, если бы не начавшаяся вдруг в то время мировая война. Она снова круто переломила судьбу Фёдора Раскольникова…

* * *

В 1915 году, в соответствии с рекомендациями партийной линии, Фёдор Фёдорович уклонился от первой мировой войны,

записавшись в открытую школу гардемаринов, хотя ему в то время было уже 23 года, и он был одним из самых старших среди курсантов. Россия выполняла тогда программу воссоздания сильного флота, намеченную ещё в канун войны. Для вступающих в строй кораблей нужны были офицерские кадры в таком количестве, которое никак не мог обеспечить привилегированный Морской корпус, куда раньше по традиции принимались только представители дворянского сословия. Срочным образом были созданы Отдельные гардемаринские классы, в которые начали зачислять и подлежащих призыву выпускников гимназий, реальных училищ и студентов. Раскольников уже имел тогда высшее политехническое образование, но, поскольку он продолжал проходить курс обучения в Археологическом институте, то его причислили к студентам и определили в Отдельные гардемаринские классы. В отличие от Морского корпуса, учащиеся гардемаринских курсов носили не белые, а чёрные погоны, за что их в морской офицерской среде называли «чёрными гардемаринами», не без намёка на «чёрную кость». Однако курс обучения в классах был хотя и сокращённым по времени, но весьма глубоким, а главное, здесь отводилось гораздо больше времени учебным плаваниям, причём не в тесных рамках финского залива, а на просторах Тихого океана. Раскольников дважды был в таких учебных плаваниях – на крейсере «Орёл» он прошёл тысячи миль от Камчатки до берегов Индии, побывал в Японии и Корее, проведя таким образом в плаваниях полтора года.

Фёдор-матрос

Февральские события застали недоучившегося мичмана врасплох, как и саму царскую власть, которая до последнего момента была уверена в том, что народ великой империи остаётся ей вечно преданным. Для Фёдора, скучавшего в гардемаринских классах, грянувшая революция стала самым настоящим праздником. «Сегодня женский день, – промелькнуло у меня в голове утром 23 февраля. – Будет ли сегодня что-нибудь на улице?.. Как оказалось, «женскому дню» суждено было стать первым днём революции. Женщины-работницы, выведенные из себя тяжёлыми условиями жизни, первые вышли на улицу, требуя “хлеба, свободы, мира”», – писал Фёдор Раскольников 8 марта 1917 года.

К началу вызревающей в России революции в семье Ильиных произошло несколько серьёзных событий, определивших во многом их дальнейшую судьбу, и мать Фёдора Фёдоровича – Антонина Васильевна – об этом времени так писала:

«…В начале февраля 1917 года департамент полиции, неуклонно следивший за старшим сыном, прислал директору Гардемаринских классов уведомление, чтобы кончающий классы старший гардемарин Ф.Ф. Ильин не был допущен в действующий флот, а зачислен в чиновники по Адмиралтейству.

Ввиду выдающихся способностей, а также хорошего поведения моего сына, педагогическим советом такое предложение было отклонено, и директор сам – лично – вызвался ехать на объяснения с морским министром.

Но случилась февральская революция, перемешавшая все карты и переменившая все обстоятельства…»

В своей книге «Кронштадт и Питер в 1917 году» Фёдор Раскольников так описывал последние дни этого революционного февраля месяца:

«…На следующее утро к зданию гардемаринских классов подошла несметная, многотысячная толпа, среди которой больше всего пестрели солдатские шинели цвета хаки…. Навстречу явившимся на подъезд вышел начальник Отдельных гардемаринских классов – Фролов. Толпа заявила, что она требует немедленного роспуска всех гардемарин по домам и безоговорочной выдачи огнестрельного и холодного оружия.

«Господа, это невозможно, – попробовал возражать Фролов. – У нас сейчас экзамены, гардемарины экзамены держат». – «Какие тут экзамены? – громко воскликнул кто-то из толпы. – Сейчас вся Россия экзамен держит!» Такие меткие, необыкновенно удачные выражения, вырывающиеся из самой гущи толпы и неизвестно кому принадлежащие, нередко свойственны историческим, революционным моментам.

Представители толпы тем временем храбро вошли в ротное помещение, беспрепятственно захватили винтовки и потребовали ключи от цейхгауза. Мичман Ежов, заведующий цейхгаузом, по обыкновению пьяный, самолично проводил их туда. В общем, всё прошло чинно и мирно в отличие от морского корпуса, где черносотенно настроенные гардемарины под руководством князя Барятинского оказали вооружённое сопротивление, забаррикадировав ходы и выходы здания и открыв стрельбу с верхних этажей.

С радостным чувством покидал я затхлые казармы, чтобы присоединиться к восставшему народу…»

Таврический дворец встретил Раскольникова митингами и речами. Он зарегистрировался в военной комиссии Петроградского Совета, получив удостоверение на право ношения оружия, потом присутствовал на первых легальных заседаниях Петроградского комитета большевиков, которые проходили тогда в здании Биржи труда. Здесь впервые он встретился с Михаилом Ивановичем Калининым, и тот поручил ему право провести предвыборное собрание в пулемётном полку.

Когда с 5 марта 1917 года начала выходить возрождённая «Правда», Раскольников поспешил в редакцию, где встретил его старый наставник Еремеев, тут же рассказавший, какие материалы нужны в данный момент в газету. И снова на страницах газеты стали появляться одна за другой статьи знакомого читателям Фёдора Раскольникова. Он уже подумывал о том, чтобы переключиться целиком на работу в центральном партийном органе, но вскоре получил партийное поручение: ехать в Кронштадт и возглавить там только что созданную большевистскую газету «Голос правды». Вспоминая позже об этом назначении, он в своей книге «Кронштадт и Питер в 1917 году» писал следующее:

«Однажды я застал в редакционной комнате товарищей Еремеева и Молотова. «Не хотите ли поехать для работы в Кронштадт?» – встретили они меня вопросом. «Здесь недавно были кронштадтцы, – пояснил тов. Молотов, – они просят дать им хоть одного литератора для редактирования местного партийного органа «Голос правды». В частности, называли вашу фамилию». Я ответил полным согласием. «Но только если ехать, то нужно немедленно, – прибавил тов. Еремеев, – они очень просили, так как находятся в затруднительном положении. Влияние нашей партии в Кронштадте растёт, а закреплять его некому, так как газета не может быть как следует поставлена из-за отсутствия литературных сил».

17 марта я уже ехал по Балтийской дороге в Ораниенбаум. Поезд был переполнен офицерами, в бурные дни бежавшими из Кронштадта и теперь постепенно возвращавшимися к своим частям. Их разговор вращался вокруг недавних кронштадтских убийств. По их словам, выходило так, что гнев толпы обрушился на совершенно неповинных лиц. Главная вина за эти стихийные расправы над офицерами возлагалась, разумеется, на матросов. Наряду с непримиримым озлоблением офицеры проявляли шкурный страх за ожидающую их судьбу. «Да, не хочется умирать, – сформулировал их общие мысли один молодой поручик, – любопытно бы посмотреть на новую Россию».

Кстати, об этих убийствах. Буржуазные газеты с бешеным ожесточением приписывали расстрелы кронштадтских офицеров нашей партии, в частности, возлагали ответственность на меня. Но я приехал в Кронштадт уже после того, как закончилась полоса стихийных расправ. Что касается нашей партии, то она, едва лишь овладев кронштадтскими массами, немедленно повела энергичную борьбу с самосудами.

Расстрелы офицеров, происходившие в первых числах марта, носили абсолютно стихийный характер, и к ним наша партия ни с какой стороны не причастна.

Но когда впоследствии, находясь в Кронштадте, я пытался выяснить происхождение и природу этих так называемых «эксцессов», вызвавших всеобщее возмущение буржуазии наряду с полным равнодушием рабочего класса, то я пришёл к определённому выводу, что эти расстрелы совершенно не вылились в форму «погрома» и поголовного истребления офицерства, как пыталась изобразить дело буржуазия. Матросы, солдаты и рабочие Кронштадта, вырвавшись на простор, мстили за свои вековые унижения и обиды. Но достойно удивления, что это никем не руководимое движение с поразительной меткостью наносило свои удары. От стихийного гнева толпы пострадали только те офицеры, которые прославились наиболее зверским и несправедливым обращением с подчинёнными им матросско-солдатскими массами…

В первый же день революции был убит адмирал Вирен, стяжавший себе во всём флоте репутацию человека-зверя… Вся его система была построена на суровых репрессиях и на издевательстве над человеческой личностью солдата и матроса. Неудивительно, что всеобщая ненависть, которую он посеял, прорвалась при первом же удобном случае.

Не менее грубым и бесчеловечным начальником слыл во всём Кронштадте и даже далеко за его пределами командир 1-го Балтийского флотского экипажа полковник Стронский. На Вирена и Стронского в первую голову и обрушился гнев революционной толпы. Их участь разделили приспешники этих старорежимных сатрапов, которые, подлаживаясь к господствовавшему курсу, осуществляли политику палки и кнута. Справедливые и гуманные начальники оказались не только пощажены, но в знак особенного доверия были выбраны даже на высшие командные посты…»