Buch lesen: «В Петропавловском переулке»

Петропавловский переулок внешне особенно не изменился со второй половины 1920-х годов. Он начинается от Хитровской площади и заканчивается у Яузского бульвара. Переулок очень короткий и «горбатый». На самой высокой части этого «горба» расположен один из красивейших древних храмов Москвы – храм Петра и Павла на Кулишках. Он чуть углублен в квартал от линии застройки и возникает перед путником как-то неожиданно, заставляя прохожего, идущего по неширокому тротуару, резко задрать голову в попытке его обозреть.

На правой стороне переулка церковное строение фланкируют два жилых дома. Наша квартира находилась в том доме, что начинается от площади. Дом довольно длинный и тянется как по Петропавловскому, так и по расположенному ниже Певческому (бывшему Астаховскому, а раньше Свиньину) переулку. На площадь он выходит тупым усеченным концом и в народе называется «утюг». Дом был построен в 1925 году на месте самых жутких притонов Хитровки – кабаков «Каторга» и «Сухой овраг», ярко описанных Гиляровским. Сюда Гиляровский водил своеобразные экскурсии, а в 1902 году привел К. Станиславского и В. Немировича-Данченко для поиска типажей к первой постановке в их театре пьесы Горького «На дне». Считается, что декорации третьего акта пьесы «срисованы» художником В. Симовым на Хитровке.

Когда мы переехали сюда в 1976 году, место сильно обезлюдело и стало цивильным, но какое-то напряжение устойчиво витало в воздухе при переходе площади на пути к метро «Китай-город». Приходилось резко ускорять шаг и как можно быстрее «нырять» в Подколокольный переулок. Видимо, сгусток поломанных человеческих судеб намертво въелся в камни наклонившегося в сторону Солянки, уже пустынного в «брежневское» время пространства. Помню, своими ощущениями от Хитровки я поделился со священником Петропавловского храма, с которым я часто раскланивался в переулке, и он со мной согласился. Но путь к метро еще был достаточно оживленным. Рядом же находились и совсем глухие места вроде Подкопаевского переулка – абсолютно заброшенного царства собак, от которых шарахались редкие богомолки. Туда мы старались не ходить без надобности.

Жить на Хитровке было интересно. Казалось, машина времени перенесла меня из времени, которое сегодня называют «годами застоя», в антураж героев Чехова.

Наш дом со стороны переулка был двухэтажным, а со двора – трехэтажным. Наш балкон на третьем этаже выходил во двор совсем рядом с колокольней – казалось, что до нее можно достать рукой. Звонарем там работала пожилая женщина, которая звонила очень музыкально и как-то проникновенно. Ко мне она относилась уважительно – возможно, потому что в те годы я уже носил бороду таких же размеров, как и у мужчин, что служили в ее храме. Летом она уезжала к родственникам в деревню и колокола начинали звучать из рук вон плохо.

Ниже по склону небольшого, но крутого оврага, идущего к Солянке, все было застроено бесконечными деревянными флигельками, сенями и крылечками, бессистемно возводившимися в конце XIX – начале XX века. Такие «сараюшки», ни на деревню, ни на город не похожие, любил изображать московский гравер-самоучка Иван Павлов. Во дворе нашего дома моя супруга – художник Алёна Дергилёва, активно работавшая в тот период в офорте, – выполнила несколько характерных композиций, считающихся сегодня одними из лучших по старой Москве.