Buch lesen: «Клодет Сорель»

Об авторе

Сэр Александр Бакторн (Alexander N. Buckthorn) родился в 1948 году, в Лондоне, в семье сэра Джорджа Бакторна и Марии Летеминой. Его отец, сэр Джордж Бакторн (George Buckthorn) был незаконнорожденным сыном сэра Ричарда Бакторна Bt.3 и эмигрантки русского происхождения Юлии Сорокиной (Julia Sorokine), которая бежала из Советской России, перебралась в Париж, где и встретилась с баронетом Бакторном.

Сэр Ричард был намного старше Юлии и был женат, однако не имел сыновей, и родившегося вне брака Джорджа (названного так в честь царствовавшего тогда Георга V) признал, к неудовольствию своей жены, и даровал ему наследственный титул баронета.

Сэр Джордж Бакторн в составе 1-ой британской армии участвовал в высадке в Нормандии и освобождении Европы от нацистов. В ходе военных действий он встретил Марию Летемину, уроженку Екатеринбурга (тогда Свердловск), перед самой войной переехавшей на Украину, откуда она была угнана на работы в Германию. Мария, встретив красивого подтянутого британского офицера, приняла решение не возвращаться в Советский Союз, и после приключений, которые заслуживают отдельной книги, влюбленные оказались в Великобритании, где и заключили брак.

Сэр Александр с детства прекрасно говорил по-русски – благодаря маме и бабушке, которые, как это часто бывает, после первых трудных месяцев привыкания друг к другу, неожиданно нашли общий язык и даже общих знакомых, несмотря на разницу в возрасте. Обе они рассказывали Алексу, о гражданской войне и революции в России, о гибели русского царя и его семьи, возможно, именно это вызвало у юноши желание стать историком и изучать весьма непростой, но судьбоносный для всего мира период.

В 1970 г. Александр окончил университет Оксфорда. Затем защитил докторскую диссертацию под руководством Елизаветы Фокскрофт – любимицы знаменитого профессора С.Коновалова. И с тех пор до самой пенсии работал преподавателем истории в Русском отделе Нового Колледжа Оксфорда (New College). Его наиболее известные исследования о русской революции: «Кем на самом деле был комиссар Яковлев», «Тайная служба Якова Свердлова», «Екатеринбургская трагедия: правда и вымысел», «История ВЧК-ОГПУ – от Дзержинского до Ягоды» и многие другие.

Выйдя в 2015 году на пенсию, сэр Александр Бакторн поселился в округе Сент Хельер (St. Helier) на острове Джерси. Там он и написал роман «Клодет Сорель», в котором причудливо переплелись реальная история и художественный вымысел. Увлекательность изложения и философские раздумья о судьбе человека и мира вкупе с довольно неожиданными теориями наверняка заинтересуют всех любителей исторической литературы.

Теперь, к столетию со дня гибели Николая II и его семьи, этот роман стал доступен и русскоязычным читателям. Перевод с английского выверен и исправлен автором.

Предисловие к русскому изданию

Я очень рад, что эту книгу наконец-то прочтут и русскоязычные любители литературы, вне зависимости от места их жительства. Огромные общины тех, кто родился на шестой части суши, разбросаны по всему миру – США, Канада, Израиль, Австралия, не говоря уж о далекой и загадочной России – во всех этих странах говорят по-русски, читают по-русски и интересуются русской историей.

Мой отец, несмотря на дворянское достоинство баронета, был наполовину русским, моя мать – русская женщина с далекого Урала, так что я, хоть и баронет, и подданный короны, и всю жизнь прожил в моей любимой доброй старой Англии – на три четверти русский, билингв, у которого два родных языка. Честно говоря, по-английски я говорю и пишу намного лучше, чем по-русски, однако горжусь тем, что имею в активном словарном запасе еще один – не самый простой! – язык.

История гибели последнего русского царя интересовала меня давно. Моя мать, внучатая племянница одного из охранников Ипатьевского дома – последнего пристанища последнего русского царя – много рассказывала мне о том времени (хотя сама родилась намного позже событий 1918). И с тех пор таинственная фраза комиссара П.Л.Войкова «Мир никогда не узнает, что мы с ними сделали!» не давала мне покоя.

Все ли происходило так, как гласит официальная версия расстрела царской семьи? Чьи останки были найдены в 1991 году в Поросенковом Логу, в районе переезда 184 км Горнозаводской линии железной дороги? Кому принадлежали тела, найденные в 2007 году у Старой Коптяковской дороги близ Екатеринбурга? И, наконец, кто же был захоронен в июле 1998 года в Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге? Откуда взялись бесчисленные лже-Анастасии и прочие лже-принцы и принцессы? И так ли уж безосновательны слухи о том, что кто-то из членов семьи Николая II чудесным образом спасся?

На эти – и на многие другие! – вопросы пытались ответить самые разные исследователи, но однозначного ответа так и нет.

К сожалению, нет его и у меня. В романе «Клодет Сорель» я попытался дать свою версию тех трагических событий русской истории, показать время таким, каким оно мне кажется отсюда, через долгие сто лет.

Насколько мне это удалось – судить вам, дорогие русскоязычные читатели!

Профессор сэр Александр Н. Бакторн,

PhD Alexander N. Buckthorn

Нормандские острова, о. Джерси

Сент-Хельер, 2018 г.

Claudette Sorel

Academic Publishing

Channel Islands

St. Helier, 2018

Страница эпиграфов

– Не так все было, совсем не так!

Сталин после просмотра фильма «Незабываемый 1919»

 
Исторический роман
сочинял я понемногу,
пробиваясь как в туман
от пролога к эпилогу.
 
 
Были дали голубы,
было вымысла в избытке,
и из собственной судьбы
я выдергивал по нитке.
 

Булат Окуджава – Я Пишу Исторический Роман

вымысел художественный:

– изображаемые в художественной литературе события, персонажи, обстоятельства, не существующие на самом деле. Вымысел не претендует на то, чтобы быть истинным, но и не является ложью. Это особый род художественной условности, и автор произведения, и читатели понимают, что…

Литературная энциклопедия.

Клодет Сорель расстреляли в Екатеринбурге в августе 1919 года, через месяц после того, как Сибирская армия была выбита красными, и те сразу же принялись наводить свои порядки.

Клодет вместе со штабс-капитаном Зелениным вывезли за город, поставили у края отрытой заранее ямы перед расстрельной командой комендантской роты. Она до последнего момента не верила, что это произойдет на самом деле, считала, что расстрел – всего лишь спектакль, стремление сломать ее, заставить, наконец, говорить. Ведь они так ничего и не узнали ни от нее, ни от Зеленина, неужели они действительно такие идиоты, что убьют их, не разгадав эту загадку? В это она не верила.

Поэтому, прежде всего ее волновало то, как она выглядит в глазах этих нелепых солдатиков. Ветер трепал прическу, а ей хотелось выглядеть аккуратной, как всегда. Может быть, даже более чем всегда. А еще ботинки на высоком каблуке ужасно вязли в глинистой почве, из-за этого просто невозможно было держать спину прямо, приходилось все время как бы пританцовывать, от чего она, наверное, казалась суетливой, и чтобы скрыть эту неловкую суетливость, Клодет Сорель постоянно улыбалась.

В отличие от нее бывший батальонный командир Андрей Зеленин никаких иллюзий не испытывал, он-то знал, что жить им осталось от силы пару минут. Но видел, что Клодет улыбается, считая происходящее чекистской шалостью, и тоже улыбался, глядя на нее, изо всех сил стараясь подыграть. Пусть лучше думает, что это инсценировка, так будет легче.

Начальник расстрельной команды поднял вверх шашку, штабс-капитан нащупал ладонь любимой и крепко сжал ее. Клодет рассмеялась, пожала ему руку в ответ. Вместе с сильным порывом ветра, вновь разметавшим волосы девушки, три свинцовых стержня со скоростью 870 метров в секунду вонзились ей в грудь, и, пробив корсет платья и тонкую ткань белья, разорвали сердце на куски. Слава Богу, Клодет, некрасиво повалившись в яму, так и не успела сообразить, что все это было по-настоящему.

Штабс-капитан Зеленин жил еще несколько мучительных секунд, пока не задохнулся – пули пробили ему легкие.

Команда развернулась и, вертя на ходу самокрутки, прикуривая друг от друга, нестройно зашагала обратно в комендатуру. Два специально приведенных мужика принялись засыпать яму землей, но как только солдатики скрылись из виду, бросили это скучное дело и потрусили по домам.

Вот и оборвалась история, главными действующими лицами которой были Клодет Сорель и Андрей Зеленин.

Во всяком случае, так гласит официальная версия.

Дом на Остоженке. Москва, сентябрь 1934 г

Помощник уполномоченного 3 части секретно-политического отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР Никита Кузин сильно переживал из-за своей фамилии. В таком серьезном учреждении при серьезной должности – и носить кличку «Кузя». А с другой стороны – ну, как еще его должны были прозвать при такой-то фамилии? Большинство коллег – он был уверен – даже не знали, как его зовут на самом деле, не то, чтобы обращаться по имени-отчеству. Кузя то, Кузя се. А он, между прочим, Никита. Никита Васильевич. И фамильярное обращение как к какому-то козлу или псине не любит. Поэтому Кузя постоянно принимал строгий вид, и шутить себе не позволял. Ни к чему это.

Правда, по службе это мало помогало. Несмотря на грозное название отдела, дела ему постоянно попадались какие-то плевые, неинтересные. Все настоящее и крупное шло как-то мимо. И то сказать, как с такой фамилией вести серьезное дело? «Кузя раскрыл антисоветское подполье рютинцев»? Нормально, да?

Просто отчаяние какое-то.

Вот и сейчас он тупо смотрел на стандартную картонную папку «Дело» с криво написанной датой начала следствия – дату он благоразумно проставил сегодняшним числом, чтобы потом не гоняли за нарушение сроков. Вздохнул и открыл первый документ.

Надежда Владимировна Иванова-Васильева («Надо же!» – усмехнулся Кузя) была арестована в Ялте 11 сентября сего года. Он машинально бросил взгляд на календарь: 26-ое сегодня. Долго же они там раскачивались, по шее бы им, волокитчикам.

Но дальше пошло интересней: «В процессе следствия по делу контрреволюционной церковно-монархической организации выяснилось, что в начале 1934 года в городе Москве нелегально проживала неизвестная женщина, примерно 30 лет, которая выдавала себя за дочь бывшего царя Николая II – великую княжну Анастасию. При активном содействии иеромонаха Афанасия, в миру Иваньшина Александра Маковеевича, также привлекаемого к ответственности по вышеупомянутому делу, женщина получила фиктивный паспорт на имя Ивановой-Васильевой Н. В. При его же содействии для нее были собраны деньги в сумме одна тысяча рублей, после чего Иванова-Васильева Н.В. была направлена в г. Ялта, Крым, где и проживала до момента ареста. Установлено, что указанная гражданка письменно просила о. Афанасия (Иваньшина) выслать ей дополнительно как можно большую сумму денег, так как намеревалась уехать за границу. Семьи и имущества Иванова-Васильева Н.В. не имеет, живет на зарплату преподавателя иностранных языков. На основании вышеизложенного Иванова-Васильева Надежда Владимировна, 30 лет, проживающая: г. Ялта, ул. Войкова, дом 3, кв. 23, арестована и привлечена к ответственности по ст. 58 п.п.10 и 11 УК РСФСР».

Во придурки у них там в Ялте! Уж что-что, а «пятьдесят восьмую» Кузя знал наизусть. Пункт 10. «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти». А у этой, с двойной фамилией, где какая агитация? Сумасшедшая тетка, объявившая себя царевной, хотела сбежать за кордон, к буржуям, мечтающим уничтожить юную республику Советов. Это, безусловно, преступление. Но не агитация же! Хотя, как посмотреть. Сбежала бы за границу, стала бы там агитировать, и вообще, сам факт того, что сбежала – не агитация и пропаганда? Из хороших-то мест не бегут ведь. Не, они там, в Ялте – молодцы, прочувствовали дело правильно. Грамотно прикинули, с перспективой. Теперь пункт 11: «Участие в контрреволюционной организации. Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений». Ну, тут бесспорно. Попа этого притянула, деньги для нее собирали – это что, не организация? А для чего это все было? Для побега, стало быть, для пропаганды и агитации. Все сходится.

Вот только с какой стати этим должно заниматься столичное управление? А, ну да, тетка ж себя царской дочкой возомнила. И чего этим буржуйкам неймется? Семнадцать лет без царя живем – и неплохо живем! А они все никак не угомонятся.

Тетка! Кузя усмехнулся. Самому ему недавно исполнилось 27, а ей – как это у них тут написано – о, всего-то года на три старше. Какая ж она тетка? Но Кузе почему-то про нее хотелось думать как про старую страшную тетку. Молодой красивой женщине такая дурь в голову прийти не может.

В общем, дело-то опять простенькое. Тоска.

Тут и думать нечего: тетку на допрос, признательные показания, дело закрыто. Попа и присных – на Особое совещание.

Кузя приготовился записать, даже макнул перо в чернильницу, но тут дверь в кабинет с грохотом распахнулась.

– Здорово, Кузя! Курить есть?

В комнату ввалился толстый шумный Финкельштейн, сразу же заполнив собой все пространство, уселся на край стола, от чего тот угрожающе пошатнулся, бесцеремонно схватил картонную папку.

– А-а-а, прынцесса! – швырнул папку обратно на стол.

– Какая принцесса? – удивился Кузин, протягивая ему папиросы.

– Обыкновенная. Анастасия Николаевна Романова, дочь бывшего Государя Императора Николая Александровича.

Финкельштейн спрыгнул со стола, который, жалобно скрипнув, вернулся в исходное положение. Порылся в карманах, вытащил коробок спичек, чиркнул, прикурил сам, дал прикурить Кузе.

– А причем тут она?

– Ну, как причем? Ее за что взяли-то? Ты вообще, чем тексты читаешь, Кузя? – Финкельштейн вытянул лист из дела, прочитал:

– «…Неизвестная женщина 30 лет, которая выдавала себя за дочь бывшего царя Николая II – великую княжну Анастасию Николаевну Романову». Что непонятно-то? Возвращение блудной дочери.

– Да ладно, она, по-твоему, и правда княжна?

– Нет, конечно. Понятно, что самозванка, факт. Но если ты думаешь, что тут все просто и ты в два дня закроешь дело, то ты, друг мой Кузя, сильно ошибаешься. Ты в каком отделе работаешь? В секретно-политическом! Почему из Ялты ее к нам направили? Думаешь, просто так тебе эту сумасшедшую сунули? Тут, брат, можно такую историю раскрутить!

Кузя помрачнел.

– Вот что ты за человек, Финкель, а?

– Финкельштейн! – поправил коллега.

– Тогда и я – Кузин, а не Кузя! – парировал опер. – Тут, если хочешь, монархический заговор, а ты пытаешься мне впарить историю какой-то мифической княжны.

– Почему мифической? – удивился Финкельштейн. – Очень даже не мифической. Младшая дочь Николашки, по слухам, расстреляна вместе со всей семьей в Екатеринбурге, ныне город Свердловск. Ты, конечно, за иностранной прессой не следишь, хотя по долгу службы должен бы. Так что наверняка понятия не имеешь, что в Германии уже давно живет женщина, выдающая себя за нее, Анастасию¹. И носятся с ней белоэмигранты как дурень с писаной торбой.

– Что-то ты подозрительно много о царских дочерях знаешь! – прищурился Кузин.

– Естественно, – спокойно ответил Финкельштейн. – Потому что, во-первых, я свердловчанин, а там про расстрел царя каждый ребенок знает, во-вторых, я – уполномоченный госбезопасности, так что обязан быть в курсе всего. Дорастешь до меня – поймешь! А в-третьих, это имеет непосредственное отношение к одному делу.

– А что за дело?

– Интересное, – усмехнулся толстый опер. – Есть такое дело, поручено мне быть сегодня третейским судьей на одном судилище, которое имеет к расстрелу царя самое прямое отношение. Так что головой-то подумай, кому как не мне быть в курсе всех перипетий запутанной истории с детками покойного императора. Ты, Кузя, ежели тебе чего непонятно, не стесняйся, спрашивай: Финкель добрый, он поможет! – и захохотал, довольный шуткой.

– Ну, хрен с тобой, валяй в форме! – равнодушно согласился Финкельштейн.

Где-то в половине седьмого оба опера отправились на Остоженку, неторопливо шагая от площади Дзержинского через перекопанную Манежную, лавируя между заборами, окружавшими две гигантские стройки – с одной стороны, необъятный котлован Дома Советов, с другой – Метрострой.

Финкельштейн сверился с адресом, написанным на бумажке, вместе отыскали нужный дом, поднялись на шестой этаж. Дверь открыл недовольный человек с наголо бритой головой. Побрился, видно, недавно, отметил Кузин, прямо сверкает.

– А это кто? – спросил бритый, мрачно бросив взгляд на Кузина.

– Со мной, – коротко бросил Финкельштейн и, отодвинув бритого, прошел внутрь.

В большой комнате за круглым столом сидело несколько мужчин довольно странного вида. Похожие друг на друга, одинаково одетые в какие-то пиджачные пары, одинаково молчаливые и одинаково неулыбчивые. Оба опера поздоровались, но им никто не ответил. Только бритый, открывавший дверь, кивнул на маленький столик в углу, на котором стоял самовар и несколько стаканов, вставленных один в другой. «Хоть бы баранок каких предложили, или хлеба на худой конец!» – подумал Кузин, и сразу в животе заныло от голода. Вечно с этой работой пожрать не успеваешь.

Снова затренькал звонок, бритый встал, пошел открывать. Остальные не двинулись.

Пока Кузя наливал себе жидкий чай («С заваркой у них так же, как с баранками!»), в комнату вошел мужчина лет сорока, в такой же форме, как и у Финкельштейна с Кузиным, но с васильковыми – «гулаговскими» – петлицами. Кивнул коллегам, приложив пальцы к козырьку фуражки, и быстро прошел. Сел на свободный стул. Оперы остались стоять, им сесть никто не предложил. Кузин стал потихоньку закипать, злиться и на Финкельштейна, и на этих неприятных мужиков, демонстративно их не замечающих. А Финкель тот наоборот чувствовал себя как рыба в воде: уселся на маленький столик, чуть не перевернув самовар и стаканы, с любопытством разглядывал пришедшего.

– Ну что, Стоянович, начнем? – обратился к пришедшему один из мрачных, видимо, старший.

– Начнем, – согласился тот.

– Значит, дело тут такое, – старший положил тяжелую руку на столешницу. – Константин Алексеевич Стоянович, он же – Костя Мячин, которого мы все хорошо знаем, наш бывший товарищ по Боевой организации. Костя вместе с нами участвовал в эксах, еще до революции вел активную партийную работу. А недавно был осужден, получил десятку, но освобожден досрочно – за ударную работу на строительстве Беломорско-Балтийского канала. И даже был принят после этого на работу в органы, в ведомство товарища Бермана². В данный момент служит начальником исправительно-трудовой колонии, то есть, как видите, чекисты оказали ему самое высокое доверие, поставив охранять и перевоспитывать контру.

Сидящие вокруг стола одобрительно загудели. Старший поднял руку.

– Но есть тут одна загвоздка. Константина Алексеевича в свое время исключили из партии, и теперь, чтобы снова встать в ряды партийцев, ему нужна рекомендация. И не формальная бумажка, а рекомендация старых испытанных товарищей. То есть, нас.

Старший неожиданно улыбнулся.

– Какие будут мнения?

– А пусть расскажет, как он в Китае вместе с беляками оказался! – неожиданно злобно выкрикнул кто-то.

Мужчина с васильковыми петлицами встал, оправил гимнастерку.

– В Китай я бежал, спасаясь от расстрела.

– А почему в Китай-то? Не мог бежать к нашим?

– Не мог.

– Почему?

Мячин-Стоянович помолчал и быстро заговорил:

– Можно подумать, что для присутствующих это какая-то тайна. Бежать к своим я не мог, потому что белогвардейская контрразведка выпустила за моей подписью воззвание к красноармейцам с призывом переходить на сторону Комуча³.

– Что такое «Комуч»? – шепотом спросил Кузин у коллеги. На них обернулись.

– Комитет учредительного собрания, эсеры и меньшевики. Потом расскажу! – так же шепотом ответил Финкельштейн.

«Беляки, в общем», – понял Кузин.

– А ты такое воззвание не подписывал? – язвительно спросил бритый.

Стоянович задумался, нервно потеребил край скатерти.

– Подписывал, – неохотно признал он и торопливо продолжил. – Но это было частью задуманного плана.

– Да какого там плана! – махнул рукой вопрошавший. – Сказал бы прямо: проявил трусость и предательство и перешел на сторону белых…

– Стоп! – воскликнул «гулаговец». – Никакого предательства не было! Была остроумная разработка, которую мы придумали с Андреем…

– С каким Андреем?

– Со Свердловым. У Якова еще с подпольной работы была кличка «товарищ Андрей». Так вот, я должен был завоевать доверие эсеров, пробраться в Комуч и вести там подрывную работу.

– А на хрена ж ты при этом воззвание-то к красноармейцам писал? – не унимался вопрошавший.

– А что бы ты на моем месте сделал? – в свою очередь резко поинтересовался Стоянович.

– Перед тобой стоит выбор: или тебя расстреляют как провокатора – и ты провалишь все дело, или ты жертвуешь во имя революции своим добрым именем и спокойно ведешь подпольную работу. А я ее вести умею, вы знаете.

Один из сидящих кивнул: мол, знаем.

– Я, естественно, выбрал второе. Дело революции важнее личного.

– Ну да, – неожиданно съязвил бритый. – То-то ты сразу в Китай свалил!

– Да не сразу! – раздраженно ответил Стоянович. – Сразу! Они мне все равно не поверили. Арестовали, отправили в Челябинск и сдали белочехам. На расстрел.

– Ну, и что ж тебя не расстреляли?

– Да лучше бы расстреляли, чем вот так вот сейчас стоять перед старыми боевыми товарищами и бесконечно оправдываться. Ты, Филин, думаешь, это легко? Доказывать, что ты не предатель, не враг, что ты не сдал своих товарищей, что никто из-за тебя не погиб, что из-за чудовищного стечения обстоятельств ты ничего не успел сделать во имя победы нашей революции. Легко, как думаешь? А скрываться чуть не 10 лет в Китае – легко? А отсидеть за преступления, которых не совершал – легко?

– Ладно тебе скулить. Гимназистка какая-то, – старший явно злился и был не расположен к старому соратнику. А Кузину Стоянович-Мячин неожиданно понравился. Искренний товарищ. Хотя, конечно, перейти на сторону белых… Но ведь симпатичный мужик-то. А вдруг и впрямь разведчик? Так тогда он просто герой!

– Как же ты из-под расстрела ушел?

Гулаговец как-то сдулся.

– Жена выкупила.

– Как выкупила?

– Так выкупила. Взятку дала следователю контрразведки. Он и написал, что меня расстреляли. По всем документам я числился покойником.

– Надо же, какие добрые следователи работали у чехов в контрразведке! – язвительно протянул мужчина, сидевший у окна. Кузе он показался знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел.

Стоянович сверкнул на него глазами.

– Добрые? Да уж, добрые. Если бы они узнали, что я не просто красный командир, который перебежал на их сторону, а командующий фронтом…

– Да какой ты, к свиньям, командующий! – возмущенно крикнул сидевший у окна. – Ты ж все дело провалил к чертовой матери! Я тебя, засранца, в Уфу зачем послал? С девками гулять? Или с беляками воевать, фронтом командовать?

– Фронтом? – Стоянович злобно впился в него взглядом. – А ты, Николай Ильич⁴, подумал, какими силами я буду этот фронт создавать, а? Армии набирать? Дивизии?

Полки? Из кого? Ты мне что дал, кроме поручения? Мандат? Вот и получили мы вместо важнейшего фронта твою подпись на бумажке да мой наган.

– Работать надо было, – проворчал Николай Ильич. – А не блядовать. Ладно, мы с тобой еще тогда поняли, что целый фронт создать не удастся, но ведь армия-то у тебя была!

– Этой «армии» и на полк не набрать – тысяча штыков без малого, смех один!

– Ну да, ну да. Какому-то паршивому Комучу собрать боеспособную армию удалось, а комиссару из Совнаркома – не удалось!

– Да что ты несешь-то? И им не удалось! Нагнали пять сотен при двух орудиях – тоже мне, армия!

– Вот ты и попал! У них пять сотен, а у тебя – тысяча! И не справился? При таком-то перевесе?

– Не справился! – Стоянович почти кричал. – Потому что у меня тысяча мужиков в лаптях, а у них пятьсот кадровых при винтовках! Сам бы попробовал!

– А то я не командовал!

– Да видели мы, как ты командовал!

– Подождите, – перебил старший, с интересом наблюдавший за перепалкой. – Что-то я не понимаю. Какой фронт? Какая армия? Это кто перед нами? Старый товарищ по дореволюционной работе Костя Мячин – или какой-то там командарм?

– Да не был он командармом, – отмахнулся Николай Ильич. – Так, одно название. Потому и фронт развалил. И погнали они нас, да так, что позор один! А тут еще второй позор – наш командарм на ту сторону перебежал и воззвание написал: «Давайте, мол, красные армейцы вслед за мной бежимте к белым!».

– Да что ж ты одно и то же талдычишь-то! – закричал Стоянович. – Русским языком тебе говорю: это была разведоперация! И вообще, под воззванием не я подписан, а Яковлев!

– Хороша разведоперация, – пробурчал Николай Ильич. – О которой не знает даже член высшего военного совета республики.

– Погодите, – старший хлопнул по столешнице. – Дайте разобраться. Тут еще какой-то Яковлев появился. Это кто?

В комнате повисло молчание. Все внимательно смотрели на Стояновича. Николай Ильич неожиданно икнул, и в комнате запахло алкоголем. Филин поморщился.

– Яковлев – это тоже я, – наконец нарушил молчание гулаговец.

– Так ты еще и Яковлев? Не только Стоянович?

Мячин пожал плечами.

– А что тут такого? Я такой паспорт выправил за границей, когда возвращался в Россию. Василий Васильевич Яковлев.

– А это не тот Яковлев, который хотел царя в Германию увезти? – встрял кто-то из присутствующих.

– Ахинею не надо нести, – зло и резко ответил Стоянович. – Никуда я его не собирался увозить, кроме как в Москву, на революционный суд.

– Так и этот Яковлев – опять ты?

– Да.

– Будет врать-то! – встрял один из мрачных. – Тот Яковлев – бывший морской офицер, и он действительно хотел царя спасти, с поддельным мандатом.

– Что за бред! – Стоянович вскочил, уронив стул. – Эту операцию мы с Яковом проработали детально, но Екатеринбург поломал всю игру! Если бы не паникеры из Уралсовета с их скоропалительными решениями, то весь мир бы увидел, как революционная Россия судит преступного царя! И тогда – вполне возможно, что и в Германии, и в Венгрии революция победила бы, потому что правда всегда побеждает. А они правду спрятали и вместо справедливого суда устроили позорное смертоубийство! И если бы товарищ Андрей тогда не пошел на поводу у этих болванов, то кто знает, может, и не бродили бы сейчас по Европе эти Анастасии дурацкие!

Кузин вздрогнул, вспомнив тоненькую картонную папку на своем столе. И посмотрел на Финкельштейна. А тот как бы незаметно подмигнул: видал, брат, какие дела? Для того тебя и привел!