Buch lesen: «Вселенная в кармане»

Глава 1

«День будет очень долгим», – устало подумала Оля, входя в рабочий кабинет. Бросив сумку на стол, она опустилась в кресло, откинулась на спинку и прикрыла глаза. Голова гудела после бессонной тревожной ночи. На работу она сегодня ужасно опоздала и пропустила утреннюю планёрку, ну и наплевать, всё меркло на фоне того, что вчера её любимый Рудик, Рудольф, её нежный рождественский оленёнок, не пришёл ночевать.

Все попытки сходящей с ума от беспокойства девушки установить местонахождение любимого мужчины с треском провалились. Телефон отвечал короткими гудками. Направленные известным друзьям сообщения были проигнорированы. А его мать, которой с утра Ольга скрепя сердце нанесла визит, с привычно брезгливым выражением, но с видимым удовольствием сообщила, что молодым людям свойственно терять чувство времени, предаваясь естественным для юности утехам, каковым всякие временно проживающие с ними особы не должны мешать. Не оставляя гостье ни малейшей возможности для ответа, эта достойная женщина торжественно захлопнула перед ней дверь.

После неприятного разговора Ольга ещё некоторое время сидела в своей крохотной машине, пытаясь унять дрожь от всё возрастающей тревоги. В действительности в отношении к ней матери Рудольфа не было ничего нового, та никогда и не пыталась скрывать свою неприязнь к его случайной, как она считала, связи, терпеливо ожидая, когда сыночек наиграется в простого парня и создаст настоящую семью с девушкой «своего» круга из хорошей семьи.

«Социальные слои не смешиваются», – любила повторять Мирослава Артуровна, позвякивая маленькой серебряной ложечкой в изящной кофейной чашечке производства старых китайских мастеров, и погружалась в длинные рассказы о родословной Рудика, восходившей непосредственно к Ивану Грозному, о недооцененном творчестве его почившего отца-художника и о своей миссии музы гения.

«Нынешнюю» Рудика с её мамой – школьной учительницей, к тому же родом из небольшого провинциального городка, к своему кругу дама, конечно, не относила. Избраннице сына не добавляло авторитета даже экономическое образование, полученное в одном из лучших ВУЗов страны, поскольку, по мнению Мирославы Артуровны, было бы трудно найти специальность более приземлённую и бездушную.

Зная страсть родительницы своего избранника к роскоши и антикварным вещам, Оля ни на грамм не верила высокопарным речам про святость духовных ценностей и бренность всего материального, однако во время продолжительных монологов Мирославы Артуровны обычно молча кивала головой, как китайский болванчик, в попытке наладить контакт и завоевать хоть завалящие крохи симпатии. Попытке тщетной и бесплодной, как показал сегодняшний разговор.

Оля познакомилась с Рудольфом четыре года назад на новогоднем корпоративе. Молодой человек был нанят в качестве ведущего щедрым руководством, уставшим от ежегодного лицезрения пары из безымянного двухметрового программиста и фигуристой девицы из бухгалтерии в качестве Деда Мороза и Снегурочки.

Она влюбилась в Рудика с первого же взмаха его фантастических ресниц, скрывавших сумрачный блеск больших тёмных, почти черных глаз. В роли организатора новогоднего веселья мрачный тип выглядел почти комично, но Олю это не волновало. В ней зародилась и окрепла готовность прямо здесь и сейчас своими тренированными руками перворазрядницы по толканию ядра нежно прижать к груди третьего с половиной размера этого изящного юношу с оленьими глазами, чтобы навсегда изгнать из них тоску и поселить веру в светлое совместное будущее.

В школьные Олины годы толкание ядра оказалось единственной бесплатной спортивной секцией в районе, что и определило выбор столь странного для юной девушки вида спорта. Тренировки были заброшены ещё в выпускном классе и за время, прошедшее после выпуска, она обзавелась приятными мужскому взору округлостями, сохранив по-девичьи тонкую гибкую талию, однако оставшийся ощутимый рельеф мышц являлся предметом Олиной тайной гордости, позволяя легко обходиться без мужской помощи при открывании банок с консервами и бутылок шампанского.

Хотя те самые приятные округлости вкупе с выразительными светло-карими глазами и каштановыми локонами не оставляли Олю без мужского внимания, до встречи с Рудольфом никто из поклонников не мог найти путь к девичьему сердцу.

Когда празднующий коллектив паровозиком запрыгал на танцполе под вечный хит «Ждать уже недолго, скоро будет ёлка», стало понятно, что о существовании ведущего на празднике дальше вряд ли кто вспомнит. И уже пламенно влюбленная Ольга, обнаружив предмет своей страсти направляющимся к выходу с номерком, зажатым в длинных нервных пальцах, скоренько двинулась навстречу своему счастью.

На корпоративы она всегда приезжала за рулём, принципиально оставаясь трезвой, так как планировала блистательную карьеру и не желала рисковать возможными пьяными порывами, которые могли бы не понравиться начальству. После короткого непринужденного разговора в гардеробе о последних погодных тенденциях молодой человек согласился на предложение подвезти его по нужному адресу и как-то незаметно этим нужным адресом оказалась Олина съёмная квартира.

Они проговорили до утра, читали по очереди стихи, он – подходящие случаю, она – что вспомнила из школьной программы, запивая их терпким красным вином и закусывая упоительно сладкими поцелуями. Утром он съездил за вещами, окончательно перебравшись жить к новой возлюбленной.

Первое время Оля существовала в абсолютной эйфории поглотившей её влюблённости, смотрела в завораживающую темноту любимых глаз и наслаждалась накрывающей с головой нежностью. Когда она узнала, что парня зовут Рудольф, как оленя Санта-Клауса, долго умильно хихикала в кулачок, чтобы он не увидел и не обиделся, а про себя начала называть его не иначе как оленёнок. На момент знакомства Рудику, который оказался начинающим художником, было двадцать, и он был на два года младше своей возлюбленной.

Молодой художник творил много и с душой, но денег картины пока не приносили. От матери помощи он принципиально не принимал, поэтому подрабатывал как мог. Вёл художественные мастер-классы для скучающих домохозяек, летом не гнушался ездить вожатым по детским лагерям, а в остальное время предлагал услуги ведущего семейных и корпоративных праздников по крайне скромной цене.

С появлением Лёлечки, как он называл обретённую подругу жизни, Рудик по её требованию «перестал разбрасываться талантом», сосредоточившись исключительно на живописи. Поначалу Оля немного раздражалась от неуместно детсадовской, по её мнению, трансформации своего имени, но таяла от протяжной мягкости, с которой произносил его любимый, и довольно быстро смирилась.

На работе она пахала по двенадцать часов в сутки, консультируя параллельно собственных клиентов, чтобы оплачивать съемное жильё, еду, совместный отдых, светские выходы на городские культурные события, а также приобретение Рудольфу одежды в соответствии с самыми последними тенденциями мужской моды. Каковые тенденции тщательно Олей отслеживались, ведь любимому нужно было производить благоприятное впечатление и заводить полезные знакомства, чтобы продвигать своё творчество.

В свободное время счастливая, тихо и почти не дыша, она часами смотрела, как создаёт свои шедевры её оленёнок, сидя за его спиной. Он смеялся и говорил, что никому, кроме неё, не позволил бы этого делать, потому что только она умеет так долго не дышать и быть такой незаметной, что он забывает о постороннем присутствии.

В прошлом году Рудольф получил должность помощника управляющего небольшой, но популярной в городе арт-галереи, в связи с чем обрел не заоблачный, но вполне приличный заработок. Работа ему нравилась, в круге общения появились значимые и даже высокопоставленные люди, считающие себя ценителями искусства, о чем парень с воодушевлением рассказывал Оле в редкие совместные вечера. Она радовалась, глядя как сияют в тени веера длинных ресниц глаза любимого, тьма в которых уже не казалась беспросветной и плескала мириадами золотистых искорок.

И вот теперь этот человек исчез, пропал, и даже картины, развешанные по стенам единственной жилой комнаты в съёмной квартире, не оставляли иллюзии его присутствия в Олиной жизни. Несмотря на некоторую восторженность и веру в чудеса, дурой она не была, а потому прекрасно понимала, что короткие гудки по набранному номеру означают включение абонента в черный список, а олимпийское спокойствие матери при известии об исчезновении единственного сына говорит о том, что пропал он не для всех и кое-кто о месте его нахождения прекрасно осведомлён.

Оля наконец решила включить компьютер для создания видимости вовлечения в рабочий процесс, но вместо экрана компьютера уставилась на тёмный экран своего телефона. Тот имел вид точно такой же, как и большую часть ночи, за которую хозяйка изучила его во всех подробностях, гипнотизируя сквозь набегающие слёзы.

«Больше не буду реветь», – стиснув зубы, пообещала себе она и в сотый раз набрала знакомый номер. В трубке неожиданно раздались длинные гудки, следом за которыми до боли родной голос произнёс:

– Алло.

Она попыталась что-то сказать, однако горло сдавил такой мощный спазм, что не удалось произнести ни звука. Позже, по здравому размышлению, Оля была благодарна этому нежданному выступлению организма, так как звуки, которые она могла бы тогда из себя выдавить, выдали б её состояние с головой. А она, хоть сейчас в это трудно поверить, была девушкой гордой и жалкой выглядеть не хотела.

Голос в трубке, торопливо глотая слова, продолжил разговор без её участия:

– Прости меня, Лёль, я понимаю, что ты не заслуживаешь этого, и такого прощания ты не заслужила точно. Я сволочь и подлец, что говорю всё по телефону, но не могу сказать тебе это в глаза. Ты очень хорошая, правда. Твоя любовь меня согрела и очень помогла. С тобой я раскрыл себя, понял, кто я есть, чего хочу от жизни. И даже, может, я тебя любил.

Но пойми, я больше не могу, ты меня душишь. Ничто в моей жизни не проходит без твоего участия, ты во всё вмешиваешься, тебе кажется, что ты обязана оберегать меня, решать мои проблемы. Ты всё время чем-то для меня благородно жертвуешь, ущемляешь, обделяешь себя для моей пользы, я это вижу и не хочу этого, но не могу отказаться, ведь ты же так старалась. А я взрослый, я мужчина, я самостоятельный человек, чёрт возьми, я хочу быть собой, а не комнатной собачонкой, преданной за сахарную косточку, и не чемпионским кубком за хорошее поведение. Меня не надо заслуживать, со мной нужно было просто быть. Я долго мучился, думал, что, может, пройдёт, рассосётся. Не рассосалось, прости, я задыхаюсь, тебя слишком много. За вещами как-нибудь заеду.

В трубке давно стояла оглушающая тишина, а Оля всё сидела, не отрывая телефон от уха, и смотрела остановившимся взглядом в стол не в силах пошевелиться. Как будто внезапно навалилась на нее вся тяжесть прошедшей бессонной ночи, часов пролитых слез и совершенного, законченного одиночества.

По большому счёту, ей даже некому позвонить. Об отце она ничего не знала, маму волновать не хочется, та счастлива во втором браке и погружена в воспитание младшего брата, который на полной скорости входил в пубертат. Подруг у Оли практически не было, да и те поверхностные приятельские знакомства, что были, она за последние годы растеряла, растворившись в своей любви.

В висках забился пульс, неровно выстукивая «те-бя мно-го, слиш-ком, слиш-ком мно-го, мно-го те-бя, мно-го» и заставляя Олю вжаться в кресло, рефлекторно втянув в плечи голову, чтобы занимать в пространстве поменьше места.

В дверь постучали, курьер принес документы клиента. Она с трудом поднялась, но попыталась принять беззаботный вид, даже улыбнуться. Однако приподнять удалось только уголок губ и то с одной стороны. От этой кривой приветливости курьер нервно хихикнул и выскочил за дверь, забыв на столе расписку о вручении бандероли.

Растерянно стоя посреди кабинета с пакетом документов в руках, Оля вдруг ощутила во рту такую сухость, что с трудом смогла пошевелить языком. Это была давно знакомая реакция на сильный стресс. Срочно нужна была вода, много воды, и она направилась в коридор к офисному кулеру.

Глава 2.

Широкий полутемный коридор был пуст.

Дело близилось к обеду. Народ, как обычно, невзирая на явно выраженное недовольство начальства, заблаговременно расползался по окрестным кафешкам, чтобы успеть получить свой бизнес-ланч до наплыва основной массы голодного офисного планктона.

У кулера Оля уже в третий раз наполняла стакан прохладной водой, когда из-за угла послышались шаги и мужские голоса. Испугавшись, что придётся отвечать на участливые вопросы относительно красноречиво воспалённых глаз и сопливого носа, она торопливо ретировалась за соседнюю колонну, прикрытую раскидистой пластмассовой пальмой.

– Ну в целом, надо сказать, по кварталу пока всё складывается. Может и на премиальные заработаем, – приятным хорошо поставленным голосом вещал шеф, а это был он.

Сотрудники давно подозревали в своем начальнике задатки неплохого актёра. Голосом, во всяком случае, он пользовался виртуозно. Вот только что гневно рокотал в тональности раскатов приближающейся грозы, распекая начальника отдела за упавшие продажи, и тут же в мгновение ока при виде входящей симпатичной практикантки, рдеющей всеми красками зари от высочайшего внимания, начинал мурлыкать глубокими грудными нотками с лёгким придыханием. Ну кто, скажите на милость, может так быстро перейти с одной эмоции на другую, прямо противоположную? Вариант один – нет на самом деле никаких эмоций, всё это наглая и беспардонная игра. В действительности, директора мало что из окружающего по-настоящему волновало. Лишь бы ничто не нарушало спокойной благополучной жизни его самого, холёного и приятного во всех отношениях мужчины в самом расцвете лет.

Забулькал кулер, указывая, что собеседники тоже остановились около него освежиться.

– Ну да, Дмитрий Александрович, можно сказать, что неплохо.

Зам – определила второго мужчину по голосу их невольная слушательница за колонной. Голос был далеко не так представителен, как предыдущий, и немного даже поскрипывал, как засохшее деревце на ветру. Сам его обладатель, Филипп Филиппович, был высок, сух, жилист, седовлас и в целом, под стать голосу, производил впечатление, сходное с видом ритуального языческого дерева, которое Оля видела по образовательному каналу. Деревце было бесцветным, с опавшей корой, обнажившей сухую древесину, с малочисленными такими же сухими ветками, однако при этом с макушки до основания обвязанным какими-то разноцветными тряпочками и яркими ленточками. Несмотря на почтенный возраст, заместитель директора их филиала был редким щёголем. Вот и сегодня, несмотря на жару, он был облачен в бархатный изумрудный пиджак, чей глубокий цвет оттеняла салатовая рубашка. На шее красовался галстук-бабочка в тон пиджаку, а завершал великолепие замысловатый искусственный цветок, кокетливо торчащий из нагрудного кармана.

– Но для объективности надо сказать, – продолжал зам, – что почти всю цифру сделал один партнёр. В этом квартале, сами знаете, больше на него рассчитывать нечего. Если хотим продолжать в том же духе, надо искать новые ресурсы.

– У меня большие надежды на Алексея, – шумно глотнув, ответил шеф. – У него есть намётки, как нам не сбавить набранный темп. На днях представлю его коллективу как нового начальника отдела продаж.

– Я не знал об этом назначении, – в голосе зама появилась озабоченность, – вопрос уже решёный? Я бы с Алексеем не торопился, выбор неоднозначный. Он порывист, несдержан и чересчур, на мой взгляд, амбициозен. Может наломать нам тут дров, доказывая, что он самый лучший. Ему бы ещё повзрослеть. Мы же обсуждали с вами кандидатуру Ольги Ястребовой, вы её и сами обнадёживали этим повышением.

– А на что мы, старшие товарищи, – лёгкий глухой звук обозначил, видимо, подбадривающее похлопывание шефа по бархатному плечу своего заместителя, – Поддержим, поможем, не дадим оступиться. Потенциал в нём есть, легко сходится с людьми опять же. Сам подумай, большинство наших партнеров – мужики. Что Ольга, не будут они её воспринимать всерьёз. А Алексей наш с ними то да сё, и выпьет, и в баньку с девочками, вот и найдёт общий язык. Да и просили за него, честно говоря, – немного понизил голос Дмитрий Александрович. – Сделаем хорошим людям приятное, и они нам добром отплатят. Ольга то и так работает с полной выкладкой, днюет тут и ночует, это назначение полезности ей не прибавит. А я что, виноват, что для неё нормально так выкладываться за свою зарплату. Почему я должен оценивать работников выше, чем они сами себя. Ты понимаешь, это как в истории про ослика и морковку, пока она впереди маячит, он бежит со всех ног, главное – чтобы не догнал.

– Ну не знаю, не знаю, – судя по интонации Филиппа Филипповича, нарисованный шефом красочный образ его не убедил. – Опасаюсь я Ольгиной реакции на эту новость, качественный она кадр, много у нас на ней завязано, не хотелось бы менять построенную систему.

– Не боись, проходили не раз, я ей такую новую морковку повешу, объедение, бежать будет в два раза быстрее.

Эти слова до оцепеневшей Оли доносились уже издалека, мужчины разошлись по кабинетам, а она на деревянных ногах дошла до своего и тяжело плюхнулась в кресло. Ярость застилала глаза, вытесняя даже горестные мысли о потерянной любви. Сейчас всё затмило то, как ей грязным образом воткнули нож в спину. И кто? Тот, кому она была безмерно благодарна за приглашение когда-то на работу без всякого опыта на ответственную должность в крупную солидную организацию, кто многие годы учил и поддерживал и, казалось, искренне переживал за неё, этот оборотень оказался лживым манипулятором, подлым предателем, врущим прямо в глаза.

Трудно сказать сколько времени она так просидела, перебирая воспоминания обо всех их с Дмитрием Александровичем разговорах по душам. Как он опекал её, вчерашнюю студентку, не давая упасть духом и потерять веру в себя. Как, бывало, допоздна отрабатывали в команде срочные задания и любимый начальник не удалялся в тёплую постель, а оставался вместе со всеми до подготовленного последнего документа, непринужденно, как все, хлопая в финале рюмашку выдержанного коньячка «от стресса». Как можно при этом быть такой циничной сволочью, не укладывалось в голове.

Решительно тряхнув копной каштановых волос, чтобы отогнать бессмысленные вопросы о человеческой морали, Ольга вытащила чистый лист из принтера и каллиграфическим почерком вывела «Директору филиала…». «Прошу уволить меня по собственному желанию с…», посмотрела на календарь, написала сегодняшнюю дату, подписала и, печатая каждый шаг, вышла из кабинета.

Тем же маршем, рассекая ожидающих в приёмной посетителей как ледокол глыбы полярного льда, как горячий нож – застывший кусок сливочного масла, она прошествовала в кабинет директора, пригвоздив пылающим взором обратно к креслу дёрнувшуюся было секретаршу.

Дмитрий Александрович озадаченно взглянул на всклоченное, красное от злости создание, лишь отдалённо напоминавшее его сотрудницу, отложил лежавшие перед ним документы и отослал из кабинета юную бухгалтера-стажёра, после чего указал нежданной визитёрше на кресло у стола. С полной невозмутимостью проигнорировав приглашающий жест, влетевшая к нему фурия обошла директора со спины и через его плечо припечатала к столу лист заявления.

Директор за секунду пробежал глазами рукописный текст, отложил заявление в сторону, привычным жестом сняв и сложив элегантные очки в золотой оправе, некоторое время безуспешно пытался поймать через плечо Олин взгляд, но быстро сдался и самым задушевным грудным голосом из имеющегося арсенала, щедро приправленным отеческими нотками, начал:

– Девочка моя, не пори горячку. Давай поговорим, не нужно кидаться в крайности и принимать скоропалительные решения. Не знаю, что с тобой происходит, но послушай, что я скажу тебе с высоты жизненного опыта…

– Слушайте вы, – перебила его совершенно неблагодарная слушательница, – погонщик ишаков. Всё, что мне от вас нужно – подпись на этом заявлении, больше говорить нам не о чем. – По-прежнему действуя из-за его плеча, она ткнула в документ указательным пальцем и злобно повторила сквозь зубы, делая акцент на каждом слоге: – Ставь-те под-пись!

Уловив на директорском лице легкую виноватую гримасу с примесью раздражения, она поняла, что намёк про погонщика ишаков достиг цели.

Однако начальник был не из тех, кто так просто сдаётся. Добавив голосу металла, он снова попытался договориться со взбешённой сотрудницей:

– Не знаю, кто и в каком виде донёс до тебя сплетни, но я давно хотел с тобой поговорить. Наше головное управление крайне недовольно Филиппом Филипповичем, застоялся он, нюх теряет, есть план перебросить его на другой участок, а на его место поставить молодого энергичного сотрудника, новую кровь. На прошлой неделе со мной на эту тему разговаривал главный и я сразу предложил тебя.

На несколько секунд Ольгу повело, захотелось расслабиться, плюхнуться в уютное кресло. Всё же это был тот самый шеф, к которому она не один раз за рабочий день прибегала за советом или ободряющим словом. И тот же кабинет, знакомый за пять лет работы до последнего завитка на светильниках, где прошло столько жарких дебатов, неожиданных озарений и маленьких корпоративных посиделок в узком кругу. Хотелось выдохнуть, сделать вид, что всё ранее услышанное – какая-то грандиозная ошибка, доверие восстановлено и совсем скоро, уже вот-вот, она заслуженно получит замскую должность и прилагающиеся к ней замский кабинет и зарплату.

И тут вдруг Оле отчётливо послышался звук бубенчиков, нежно вызванивающих: «Динь-динь-динь, динь-динь-динь, колокольчик звени-и-ит», а перед мысленным взором радостно побежал украшенный ими гладенький серый ослик, у носа которого качалась такая шикарная морковка, что загляденье. Не чета прежней.

Взгляд её потяжелел, она рявкнула: «Подпись!» и небрежно повела над директорским ухом тренированным бицепсом перворазрядницы по толканию ядра, едва прикрытым нежным крылышком шифоновой блузки.

Через несколько минут находившиеся в приемной сотрудники наблюдали, как Ястребова вылетела из кабинета директора и, ни на кого не глядя, направилась в отдел кадров, сжимая в руке несколько помятый лист с подписанным заявлением.

Необходимые формальности с оформлением приказа и заполнением обходного листа как раз заняли остаток рабочего дня, поэтому свои вещи Ольга собирала уже в сумерках. В большую картонную коробку были сложены сменные туфли, запасные колготы, хранившиеся на случай аварийной ситуации, ежедневник, дежурная кружка и детская Олина фотография с дедом, неизменно стоявшая на её столе. У деда была лысая голова, большие рыжие усы и ярко голубые глаза. На фотографии он широко улыбался, обнимая за плечи смеющуюся внучку.

Она помнила то летнее утро в гостях у деда. Утро было прохладным и ясным. Мама с фотоаппаратом в руках встречала их с рыбалки у ворот старенького домика, а потом ждала пока они с дедом дружно в четыре руки вытаскивали ведро с уловом из видавшей виды белой Волги с козырным номером «111», бурно обсуждая добычу. Мама смотрела на них и улыбалась. Это было последнее лето, проведённое с дедом. В тот же год его не стало. История была какая-то тёмная, подробностей подростку не рассказывали и на похороны не брали, запомнилась только всё время отворачивающаяся мама, которая прятала заплаканные глаза.

От воспоминаний снова накатила тоска, вот так, за один день, рухнуло всё, что Ольга считала своей жизнью. Надо тащиться в съемную квартиру и думать, что делать дальше. В ушах снова зазвучал голос, столько лет казавшийся родным, который повторял: «Тебя слишком много».

– Я ничтожество, никому ненужное ничтожество, не знающее, что делать со своей жизнью, – вторила она сама этому голосу.

Пожалуй, Рудольф был прав, она всегда слишком старалась, всю жизнь так старалась быть для всех хорошей, тыкалась как слепой котёнок в поисках чужого одобрения. Переехала в большой город и получила образование, которое хотела мама. Устроилась на работу согласно полученной специальности. И тут тоже, не задумываясь о своих желаниях, всё время боялась не соответствовать, старалась угождать, угадывать чужие потребности, оправдывать ожидания.

Коварное чувство жалости к себе затопило душу. Фиг вам. Оля вытерла злые слёзы и сказала громко вслух: «Фиг вам, я не сдамся!». С мстительным выражением на лице добавила к собранным вещам казённый дырокол и покинула кабинет.

Глава 3.

Вечерний офис опустел и затих.

Нарушая тишину, стук Олиных каблуков гулким эхом наполнил пространство коридора, теряясь в дальних углах, уже поглощенных сумерками. Она дошла до лифта и нажала на кнопку вызова. Табло сверху оживилось, засияло огоньками, показывая приближение кабины. Когда двери лифта открылись, Ольга оглядела в последний раз полутёмный коридор с ровными рядами белеющих в сумерках дверей и, прижав к себе картонную коробку с вещами, шагнула в ярко освещённую кабину.

Нажав кнопку «-1», чтобы попасть на подземную парковку, она устало прислонилась спиной к стенке под звук закрывающихся дверей и закрыла глаза, мечтая, как дома скинет всё и залезет в ванну, чтобы хоть на час обо всём забыть. Потом выпьет пару таблеток снотворного и хорошенько выспится. И только потом подумает о том, что же делать дальше с работой, с квартирой, за которую теперь неизвестно как платить, и вообще со всей своей жизнью.

А лифт всё гудел и гудел и бесконечный день всё не желал заканчиваться. Открыв глаза, Оля ужаснулась, огоньки над кнопками этажей выплясывали безумный танец, складываясь в непонятные знаки. По ощущениям, с момента, как она вошла, прошло уже несколько минут. Скоростной лифт с десятого этажа явно не может столько ехать. Кнопка вызова лифтёра, по-видимому, не работала, как и все остальные кнопки, которые Ольга в панике начала поочерёдно нажимать.

По спине пробежал холодок и в голову полезли одновременно все когда-либо слышанные истории, как лифты падали в шахты вместе с находящимися в них людьми. От липкого страха перехватывало дыхание. Только перепуганная девушка решила, что пора переходить к полноценной истерике, как кабина остановилась, двери разъехались и она со вздохом облегчения в обнимку с коробкой вылетела в сырую подвальную прохладу. Судя по звуку за спиной, двери лифта почти сразу закрылись, перекрывая единственный, как оказалось, источник света.

Лишь после этого Оля начала оглядываться, пытаясь оценить обстановку. Глаза постепенно привыкали к темноте, из сумрака начали проступать очертания масштабного помещения с каменным полом и сводчатыми потолками, поддерживаемыми массивными колонными. В чем Ольга была абсолютно уверена, так это в том, что окружающее пространство не имеет никакого отношения к подземной офисной парковке. Вдобавок ко всему, хватившись сумки в поисках телефона, Оля обнаружила, что та, по-видимому, осталась в лифте.

А главный сюрприз ждал, когда стало ясно, что на месте двери лифта, на котором она прибыла, находится высоченная кованная дверь, за которой открывается ведущая наверх крутая лестница. Несколько раз пройдя туда-обратно сквозь дверной проем, но так и не обнаружив никаких признаков лифта, Оля твёрдо уверилась в том, что либо окончательно и бесповоротно свихнулась, либо лежит где-то без сознания, а мозг развлекает её напоследок такими вот извращёнными историями.

Но наяву или во сне, а подвальная сырость начала постепенно наползать на голые девичьи ноги, обутые в лёгкие босоножки. Заледеневшие кончик носа и пальцы, вцепившиеся в коробку, тоже давно сигнализировали о необходимости перемещения в более тёплое и сухое место. Потоптавшись в нерешительности на первой ступеньке лестницы, Оля со вздохом решила начать подъём. Путь наверх, хоть и довольно долгий, оказался не сказать чтобы сильно утомительным и привел в длинный коридор, подходящий больше всего древнему замку. Так Ольга решила, разглядывая каменные стены, закопченный потолок и торчащие из каменных стен факелы, часть из которых продолжала чадить, давая скупой свет.

Пройдя до конца странный коридор, за поворотом она обнаружила другой, покороче. Этот вид имел значительно более современный и совершенно не сочетался с ранее увиденными помещениями, стилистикой оформления напоминая скорее лаконичную суровость сталинского ампира. Второй коридор также перешел в следующий, тот уперся в лестницу, которая снова привела в коридор. Какие-то коридоры были бесконечно прямыми и длинными, другие, тёмные и узкие, резко и хаотично поворачивали то в одну сторону, то в другую каждые несколько метров. Одно было в них неизменно – все встречающиеся редкие двери были заперты и узнать, что за ними находится, не представлялось никакой возможности. Олин мозг еще с подвала погрузился в нирвану и отказывался подвергать происходящее хоть какому-то анализу. Ей оставалось лишь констатировать очевидное: коридор, еще коридор, лестница и снова коридор. Хотелось как герой старого советского фильма сесть на пол и, возведя руки к потолку, кричать: «Кто так строит, ну кто так строит?», однако она на чистом упрямстве продолжала исследовать это фантастическое пространство, которое никак не могло существовать.

Наконец, одна из дверей в очередном коридоре поддалась. За ней оказалась тускло освещённая небольшая комната с зарешеченным узким окном и единственным брошенным на пол матрасом, на который измученная путешественница со стоном опустилась, скинув обувь. Она устроилась на матрасе сидя, прислонившись спиной к стене и вытянув многострадальные ноги, и мгновенно отключилась.

Проснулась Оля от яркого солнечного света, пробившегося сквозь закрытые веки, и сначала, ещё балансируя между сном и реальностью, искренне удивилась тому, что спит сидя. Но, когда через несколько секунд активизировавшийся мозг услужливо подкинул в деталях всю информацию о вчерашних событиях, место удивления занял страх и, как ни странно, любопытство.

«Ну со страхом всё понятно, – рассуждала Оля, пытаясь глубоко дышать, как учили на занятиях по йоге, чтобы привести в порядок скачущие мысли, – нет ни одного логичного объяснения происходящему, а неизвестность всегда пугает. Да и, в принципе, с любопытством тогда тоже. И страшно, и страшно интересно».

Размышления прервало мощное урчание живота. Оля попыталась вспомнить, когда же ела в последний раз, повспоминала-повспоминала, не вспомнила, махнула рукой и легко поднялась с матраса. Очень хотелось пить, есть, а больше всего хотелось жить. Перехватив поудобней коробку, она толкнула легко поддавшуюся дверь и совершенно неожиданно вместо вчерашнего коридора вылетела на залитую солнцем деревянную веранду. За накрытым кружевной скатертью круглым столом, вытянув длинные ноги, сидел прекрасный как греческий бог златокудрый юноша, облачённый в белую футболку и джинсы, и прихлёбывал что-то из дымящейся чашки.