Ошиблись небеса

От автора

Здравствуй, уважаемый читатель! Данная книга основана не на реальных событиях. Все персонажи и события вымышленные и принадлежат моей фантазии. Совпадения с местами, жившими или живущими людьми случайны и не имеют под собой цели обидеть или оскорбить. Не рекомендую к прочтению людям с неустойчивой психикой и тонкой душевной организацией.

«Берегите в себе человека!»

А.П. Чехов

Часть 1

Глава 1

Шел июнь 1999 года. Начало маленькой жизни в том году выпало жарким и засушливым на счастье ребятне. Учебники, старательно затертые ластиком до дыр, сданы в школьную библиотеку. И только прописавшийся под кроватью портфель, как нортенгерское привидение, пугал еще вчерашнюю школоту страшным воспоминаниями о серой и тоскливой поре за партой.

Лето. Сколько радости в этом слове! Теперь детишки днями напролет пропадали на речке, безвылазно плескаясь в воде, разогретой нещадно палящим солнцем до состояния парного молока. Обмазать соседа грязью и сигануть с тарзанки, победоносно визжа от восторга! Разве есть на свете что–то лучше этого? Нет. Ну, а молодежь, вошедшая в бунтарский пубертат, шумными стайками только что оперившихся воробьев, ночами напролет щебетала о любви. Первый робкий поцелуй приглянувшегося мальчика, прогулки под луной, держась за ручки, и танцы до утра под новомодную «попсу». Разве есть на свете что-то лучше этого? Нет.

Никто из подрастающего поколения не задумывался о том, что будет завтра. Да и зачем? Это думы для взрослых, а им думать о будущем не положено. Тем более, летом. Это время беспечности и постоянного ожидания чуда, наполненное блаженной ленью и запахом свободы. И даже святая обязанность по окучиванию и прополке нескольких соток посаженной родителями противной картошки не омрачала их законных три месяца счастья.

А что же те самые несчастные взрослые? В Верхней Павловке – крохотном захолустном посёлке в пять тысяч жителей, затерянном где-то в бескрайних оренбургских степях, еще помнили многие, что «лето» может быть круглый год, были бы деньги. Особенно те, кто с гордостью на груди носил когда-то значок «Ударник коммунистического труда». Еще каких-то восемь лет назад. Теперь деньги водились у единиц: тех, кто успел вовремя подсуетиться, и горстки отчаянных смельчаков, сумевших поднять голову и бросить вызов повальной нищете постсоветской России и называвших себя трудно выговариваемым словом «предприниматель», а в народе попросту «торгаш». Новая элита, задирающая нос от звона лишней копейки в потрепанном кошеле производства кожгалантерейной фабрики имени Бебеля, и остальные простолюдины, эпохально обманутые завтрашним будущим развитого социализма, разделили общество на две не равные половины: одна – жила, другая – выживала.

– Блин, Натах, почему его до сих пор нет? – четырнадцатилетняя Света Ковалева, ссутулившись, через дыру в пыльной занавеске сверлила пытливым серым взглядом ухоженный домик напротив. Свежевыкрашенный синей краской, с кованым витиеватым заборчиком теремок не давал покоя ни днем, ни ночью.

– Да приехал он, чё ты дёргаешься. Не бабка ж крыльцо красила. Да и Танька Маначкина вместе с этой мартышкой Иволгиной из 9 «б» уже неделю круги по вашей Гагарина нарезают. Туда-сюда, туда-сюда, будто им что-то светит, курицы тупые, – долговязая девчонка в джинсовой мини юбке и красном топике на бретелях, крадучись, подошла к ней сзади и ударила ладошкой по пятой точке. – Барин Владюша, небось, приболел, вот и носу не кажет.

– Ай, овца, больно же, – Света почесала ушибленное место.

– Егорка, мать его Киселев с горку вчера в клубе был с Ушастым. Эти два лося-мажора пообтирали панели… не знаю, может, до часу и свалили вдвоем во мрак. А ты знаешь, что Егор и Макс дружат у нас периодически. Только, когда Вишневецкий здесь. Свита короля отправилась прямиком в хибарку у баб Вари на задах, и к гадалке не ходи. Он здесь, – заключила девушка, скрестив на уже объемной груди веснушчатые руки.

– Господи, меня аж трясет, как я хочу его увидеть! Я прям чувствую, что этим летом решится моя судьба. Помнишь, в том году Влад сам пригласил меня на медляк? Лерка Синицына чуть от зависти тогда не лопнула. Я ему нравлюсь, стопудово. Вот он и динамит всех. Ждет, что теперь я подкачу, – Света, обернувшись, посмотрела на Наташу, ища поддержки своим словам у подруги.

– Чево? Совсем башкой тронулась, – та глумливо рассмеялась. – Ну-ну… Все знают, что пригласил он тебя только потому, чтоб банный лист, мать ее за ногу, Синицына отвяла от него. Всерьез думаешь, что имеешь шансы?

– Не думаю, а знаю! – Света закипела от злости.

– Ну да, знайка, ой… – взволнованно прошептала подруга, резко убрав смех. – Там, в крайнем окошке, смотри! Кажись, шторки пошевелились.

– Где? – Света, испугавшись, отпрянула от окна и спряталась за стеной.

– Наверное, это Владик, как и ты, пялится на твой дом в муках любви. –Наташа громко захохотала и плюхнулась на старенький затертый диванчик.

– Дура! – Света цокнула языком и покачала головой.

– Мы с тобой, детка, не его поля ягоды! Богатенький смазливый городской буратин дружит лишь с себе подобными. Что, еще не втюхала? Закон джунглей, мать его за ногу.

– Это мы еще посмотрим, – Света сдавила челюсти, сжав губы в щелку и присев рядом с подругой.

– Да-да, оглядись и посмотри, – Наташа обвела говорящим взглядом маленькую обшарпанную спаленку и помахала руками перед самым ее носом. – Прозри, дочь моя. Станешь посмешищем. Лучше не пытайся. Искренне не советую.

– Да ну тебя! – не нашлась, что ответить Света. Посыл подруги был совершенно очевиден.

Её семейство, состоящее из матери, семнадцатилетнего брата Генки и шестилетней сестры Нинки было не просто бедным, а в прямом смысле влачило нищенское существование. Но бедность – не порок, если ты имеешь честь и совесть за душой. Однако этими качествами в семье Ковалевых из дома номер тридцать один по улице Гагарина все время, сколько Света себя помнила, пренебрегала мать. Когда, а главное почему, она, еще молодая женщина с грустными голубыми глазами, променяла семью на бутылку самогона, не понимал никто из троих ее детей. Ковалева Зоя Алексеевна любила выпить часто и помногу, балансируя на одной ноге у края беспробудной алкогольной пропасти. Свалиться в эту бездну ей не давал страх. Не за детей, а за то, что без гроша за пазухой негде раздобыть «стопарик» для здоровья после тяжелой ночной смены. Но, если маленькая Нина еще не понимала причин, почему они неделями едят одну перловку и квашеную капусту из прошлогодних запасов, то Света давно прозрела. Стеснялась за мать лет до десяти, а после стала люто ненавидеть за эту «живительную микстуру». И брат Генка давно плевал на них с высокой колокольни. Он появлялся дома через раз, а то и два, чтобы переночевать, да отобрать у матери свою пенсию ребенка-инвалида, при этом щедро раздавая ей тумаки и оплеухи. Природа не поскупилась, наградив его высоченным ростом и кулаками, размером с наковальню. А вот с мозгами вышла осечка. Умом он, мягко говоря, не блистал. Почетного завсегдатая детской комнаты милиции боялись даже бравые блюстители закона.

Света посмотрела на свое отражение в зеркале. Трельяж стоически доживал свой век на трех ножках и кирпиче, подпирающем его с левой стороны. Он держался на последнем издыхании, но все же разделял печаль пепельно-русой блондинки с большими серыми глазами, которая по ту сторону посеребренного стекла грустила вместе с ним.

Шумно вздохнув, она в тысячный раз прокляла участь, которую не выбирала. Плевать на нее было всем. Жирным тёткам из собеса, приходящим к ним ради галочки, учителям, делающим вид, что не замечают изношенных до ветхости вещей и синюшной худобы, соседям, брезгливо шарахающимся от нее, как от прокаженной. Для всех них она ноль, пустое место, а для матери – досадное недоразумение, как она сама однажды выразилась в порыве ничем не обоснованного гнева. Как же ей хотелось избавиться от этого удушающего чувства стыда за собственную никчемную семейку, хоть раз в жизни почувствовать себя нормальной и не слышать едких перешёптываний одноклассников за спиной. Иметь модную одежду, а не донашивать рванье, отданное кем-то мамаше по доброте душевной.

И только единственная близкая подруга Наташка Васнецова понимала ее без слов. Потому что ее семья не шибко отличалась в плане взрослых радостей. Но она, по крайней мере, имела настоящего отца, а не выдуманного Александра Сергеевича в свидетельстве о рождении, и дядя Боря с тётей Клавой никогда не допускали, чтобы их дочь проходила всю зиму в дырявых валенках.

Во Влада Вишневецкого Света была влюблена, как кошка, и, пожалуй, лишь этот непреложный факт объединял её со всеми остальными особями женского пола Верхней Павловки в возрасте от двенадцати до семнадцати лет. Влад – ходячая мечта и «золотой мальчик», сын какой-то областной «шишки», шестнадцатилетний юноша с самыми синими в мире глазами на безупречном лице… Стоило ему появиться в поле зрения, как ноги напрочь отказывались ее держать.

Он гостил у бабушки, их соседки Варвары Вениаминовны, в июне – июле каждый год. И его приезд, словно явление Христа народу, лишал сна девчонок их замшелого поселения. Приевшийся батальон из не обремененных романтическими отношениями парней в полном составе тут же уходил в отставку. Не было ни одной девчонки, которая бы не попыталась захомутать этого красавчика себе на пару месяцев. Но он, как греческая статуя Апполона из учебника по истории древнего мира за пятый класс, позволял лишь собой любоваться, оставался каменным, неприступным и равнодушным к любым проявлениям женской заинтересованности. Влад регулярно гулял исключительно со своим кокер-спаниелем Такером, и Света могла бы поклясться, что этой псине отвергнутые неудачницы, размалеванные мамкиной помадой и тенями, завидовали, как чокнутые. Три года она пожирала его глазами издали, боясь даже приблизиться. Но девятнадцатого июля 1998 года, в двадцать три часа сорок одну минуту, если быть точной, на дискотеке в клубе группа «Белый Орёл» своей песней «Потому что нельзя быть на свете красивой такой» возвестила о том, что муки неразделенной любви и долгого ожидания были не напрасными. Вишневецкий сам пригласил ее на медленный танец. Никто и никогда не удостаивался такой чести до нее. И пусть Наташка «разувает» глаза себе и всем остальным курицам. Влад показал сам, кого желает видеть рядом с собой. И неприглядная правда о ее горе-мамаше ему, конечно, известна, но совершенно не важна, иначе он бы не сделал навстречу первый шаг. И не важно, что стеснительный Апполон не проронил и пары слов при этом. Из-за громкой музыки она бы все равно ничего не разобрала.

Повисшую тишину между девушками нарушил храп, громкий, как заведенный тракторный мотор, донесшийся из соседней комнаты. Света закатила глаза к облупившемуся потолку и глубоко вдохнула.

– Как же меня это все достало! – воскликнула удрученно.

– Опять праздник? – обыденно спросила Наташа.

– У нее что ни день, то праздник. Да. Работу нашла.

– Да ты шо? И где? – удивление подруги щедро посыпало солью свежую рану. – Погоди, она же у тебя вроде работает тестомеской на хлебозаводе. Или я что-то я не вкуриваю?

– Мать Ленки Деревянко в больницу положили. Что-то по-женски. Поэтому поломойкой в ветклинике за нее буду я. Мне для полного счастья как раз этого не хватало!

– Ка-пец, – ошарашенно процедила Наташа и взъерошила пережженную гидроперитом густую шевелюру. – Да ладно, не конец света. Приходи махать шваброй к шести утра, и все будет чики-пуки. Никто и не увидит.

– Благодарствую за совет. Умеешь поддержать.

– А чё Генка? Не появлялся?

– Неа. Этого дебилоида не видно уже с неделю. В последний раз они с матерью здраво так подрались, и она сказала ему, что вызовет ментов, если он объявится.

– А сопля?

– Нинка что ль? В огороде корячится с волшебными бобами. Хоть какая-то польза от паршивки.

– Не поняла, – подруга нахмурилась.

– Да, блин, Натах! Огурцы меня мать просила посадить еще когда. А какой мне огород сейчас? Тут судьба моя решается, – она кивнула в сторону окошка на домик напротив.

– Вот ты прошаренная, Светка, – усмехнулась и поднялась с диванчика. – Ну, лады, пойду я. Придешь ве…

Подруга запнулась. Бледно-зеленые глаза расширились. Она, крадучись, подошла к окну.

– О. Май. Гад, – медленно выговорила каждое слово и повернулась к ней, растянув полные губы в глупой улыбке.

– Где!!! – Света подпрыгнула на месте, затем вскочила и подбежала к проему, оттолкнув подругу, при этом наступив на занавеску и сорвав ее с гардины наполовину.

Высокий черноволосый парень в солнцезащитных очках, белой футболке и бежевых шортах, держа собаку на руках, закрывал за собой железную калитку.

– Зуб даю, он стал еще выше, – благоговейно пролепетала она, прилипнув к мутному стеклу носом и больше не заботясь о том, что может быть поймана «судьбой» за подглядыванием. Юноша опустил пса на землю, пристегнул к ошейнику поводок и не спеша побрел вслед за животным вдоль улицы.

– Ага, – с таким же трепетом подтвердила подруга. – Просто пэрррсик.

– Дай мне свою юбку поносить до воскресенья? – выпалила с надеждой, переведя на нее горящий взгляд, Света. – Ну, ту, красную, в клетку, с запахом.

– Что-то мне подсказывает, матрён, что у вас с Генкой не разные отцы, –Наташа хмыкнула.

– Так дашь или нет?! – переспросила Света, дрожа от напряжения.

– Лучше бы мозги поносить попросила.

– Жалко, что ль?! – сорвалась на визг.

– Да дам, дам, не ной! – подруга, нехотя согласилась.

Она облегченно выдохнула.

– Вечерком залетай, семечек поклюем на лавке.

Света проводила ее до порога и вернулась в свою келью. Легла на шаткий диван и накрыла лицо подушкой. Счастью не было предела.

Глава 2

Сухая земля, прожаренная солнцем до состояния мелкой шрапнели, больно царапала нежные детские ладошки. Но окрыленная байками о заоблачной стране с неиссякаемым фонтаном из конфет и пряников, Нинель Ковалева упорно шла к намеченной цели. Собрать прошлогоднюю ботву с делянки в одну кучу? Сделано. Разровнять почву для посева? Легко. Осталось только…

«Четыре грядки по двенадцать лунок и обязательно полить, иначе не взойдет», – Нина повторила про себя наставления сестры, достала из кармана марлевый мешочек с семенами и замерла. Растерянно похлопала длинными густыми ресничками, упала с корточек на коленки и посмотрела на растопыренную правую пятерню.

– Раз, два, три, четыре, пять, – посчитала, загибая пальчики. – А двенадцать – это сколько же будет?

Сдвинула брови-домики к переносице и подбоченилась. Посидела в таком виде несколько минут, размышляя как поступить. Пальчиков-то было всего десять. Двенадцатый баба Галя ей еще не показывала.

– Ай, ладно, посажу все! Чем больше, тем лучше, – она просияла, приняв решение. – Но, как же бобы вырастут, если их посадить рядом? Они же будут мешать друг другу… – снова нахмурилась. – Все ты, Светка, опять напутала!

Внимательно оглядела приусадебный участок карими глазками.

– Ай, и без твоих стоумов уже сама все знаю! – улыбнулась во все двадцать четыре зуба.

И вот, спустя миллион миллионов ямок, выкопанных рандомно по огороду, сто тысяч ведерок воды, три мозоли и, точно, семь потов, не утром и не днем, так как Пашка Косолапов с надувным баллоном через плечо пулей вылетел из ворот своего дома в сторону речки Малашки, а разрешают ему купаться только вечером, потому что, как говорит его мама, тетя Аня, «вода не прогрелась», кропотливый труд был закончен. Детское сердечко требовало награды, и она, в ворохе сомнений, рассказать ли наперво матери о своем подвиге или же последовать за соседом, выбрала второе. Наспех натянула на стопы резиновые сланцы и вприпрыжку отправилась догонять мальчишку.

– Подожди меня! – крикнула ему в спину. – Ты на речку? Можно мне с тобой?

Услышав оклик, мальчик притормозил. Подождал, пока она поравняется с ним. Недовольная мина на его конопатом лице немного расстроила, но, как его развеселить Ниночка прекрасно знала. Проще простого. Взять за руку и улыбнуться.

Пашке было девять. Это она тоже знала, но не знала, что нравилась ему до чертиков. Этот страшный секрет хранила вся улица. И, слава Богу, одни взрослые. Поэтому лишать себя удовольствия от ее общества он не стал. Временами болтушка выдавала такую несусветную чепуху, что он смеялся от души. Ну, как тут устоять? Ясно. Никак.

– Пошли, раз идешь, – ответил, вздыхая. – Только следить за тобой я не буду. В лягушатнике сиди. Там, где по колено, а то потонешь еще чего.

Она радостно улыбнулась, кивнула подбородком и взяла его за ладошку.

– Плавать-то еще не научилась? – мальчик улыбнулся в ответ.

– Нет, но по-собачьи умею. А ты?

– Я уже давно по-всякому умею, – гордо ответил он, выпятив грудь.

– И даже на глубине? – Нина искренне удивилась, округлив чуть раскосые глаза.

– Вот же глупышка, – Пашка рассмеялся. – Везде!

– А баллон тебе зачем тогда?

– Плавать конечно. Зачем же еще?

– Ааа…

– Бэ, тоже витамин.

– А покатаешь меня? – она без обиняков перешла к интересующему вопросу. Привлек ее внимание не сам Пашка, а то, что он нёс с собой.

– А если свалишься, мне тебя спасать что ли? – он цокнул языком. – Вот больше мне делать нечего.

– Не свалюсь, клянусь. Честно-честно, – она сложила ладошки в молитве, и приподняла бровки, сделав, по ее мнению, ангельское личико.

– Ну ладно, только один раз, – согласился мальчик ухмыляясь. – И в кустах, чтоб никто не увидел.

Они обогнули посевы тыквы и картофеля, спустились с пригорка к небольшой речушке, мелкой змейкой, огибающей небольшой кленовый лесок. У Малашки их поджидала неприятность в виде необычайного оживления.

– Гляньте, вся Советская тут собралась. Мы им сказали сюда не соваться. Самим места мало. Всю воду взбаламутили, – прошипел Пашка, снимая с себя надувную акулу.

В мутной воде барахтались по меньшей мере человек десять и столько же загорало на берегу.

– Эй, Юрка, – он признал одного из купающихся. – Ну, как водичка? Теплая?

– Да, давай к нам, – ответит тот, опрокинувшись на спину в воду.

Мальчик молниеносно стянул с себя майку и шорты и собрался прыгнуть к нему, но Нина остановила его, придержав за предплечье.

– А я как же? – она обиженно поджала нижнюю губу и сделала щенячьи глазки. – Ты обещал покатать.

– Обещал, не обещал… вот упала же ты мне на голову. Смотри, сколько тут народу? – ответил тихо, но руку не одернул.

– Ну, пожалуйста… – слезливо попросила тоненьким голоском.

Акула срывалась с крючка. Она закинула последнюю наживку.

– Ню, позялюста, – передразнил мальчик. – Иди за мной, Нинелька-карамелька.

Он увел ее на несколько десятков метров от пляжа в кусты. Здесь берег был обрывистым. Осторожно спустился в водоем по черным узловатым корням. Стоя по пояс в воде, пощупал дно ногами и воровато огляделся.

– Здесь вроде никого. Кидай мне круг, – приказал шепотом и протянул к ней руки. – Вот здесь, где я, спускайся. Тут не глубоко. Не бойся… Не спеши, а то грохнешься.

Нина быстро скинула обувку и ухватилась за выступающее из-под воды корневище остролистой ивы, но не успела даже коснуться воды ножкой, как за ее спиной раздался язвительный смешок.

– Тили-тили тесто, жених и невеста! Ха-ха-ха!

Пашка испуганно посмотрел на нее. По его взгляду она поняла, что свершилось то, чего он так опасался. Нина обернулась. Какой-то незнакомый ей мальчишка тыкал в них пальцем и зло смеялся.

– Что ты прицепилась ко мне!? Отстань, чучело! – акула утащила соседа по течению. Да и фиг бы с ними, но он обидел ее смертельно, обозвав так, как никто еще не называл. Обзывалась только Светка. Друзья всегда звали ее по имени. А Пашка был другом!

Она подхватила сланцы и бросилась бежать. Шумный детский хор остался позади. Нина, спрятавшись в зарослях репейника, дала волю слезам. От рыданий открылась икота и соленая пелена размыла кругозор – не сразу заметила, что возле ног, поскуливая, сидит какая-то рыжая собака с кудрявыми ушами.

– Прр-и-вет, Шарик, – поздоровалась, всхлипывая. – Приш-ш-шел меня пожалеть?

Погладила ее по голове, и собака в ответ доверчиво облизала ее руку.

– Такер, иди сюда, – послышалось где-то совсем близко. – Где ты? –требовательный мужской голос издал свист.

Животное рядом с ней перебрало передними лапами, мотнуло хвостом, и гавкнуло пару раз, но не сдвинулось с места.

– Ты что там нашел? – спросил голос прямо над ее головой. – Царевну-лягушку…

Нина подняла зареванное личико из-под раскидистых побегов лопуха и, стерев кулачками влагу с мокрых глаз, столкнулась взглядами с каким-то мужчиной. Он показался ей смутно знакомым, но она не смогла припомнить, где видела его раньше.

– Ты потерялась? – спросил он.

– Нет, – буркнула и отвернулась, снова прячась под широкие листья.

– А почему плачешь?

– Потому.

– Тебя кто-то обидел?

– Нет.

–Ок-э-эй… Тебе домой не пора? «Спокойной ночи, малыши» пропустишь. Родители будут ругать.

– Не будут.

– Тяжелый случай. Так, давай-ка вылезай оттуда, иначе я прикажу Такеру укусить тебя за ногу.

Вылезать не хотелось. Хотелось еще поплакать. Нина отползла от него чуток подальше, надеясь, что приставучий мужчина уйдет.

– Вылезай, и я угощу тебя жвачкой. Клубнично-банановая. Ммм, вкуснятина, – он сократил расстояние одним шагом и присел рядом с ней, протягивая на ладони брикетик «Love is…» – Хочешь?

«Клубнично-банановая… Банановая!!!»

Бороться с таким соблазном не было ни желания, ни сил. Он произнес заклинательное слово. Бананы она любила больше конфет. Бананы ее тоже любили, только признались в этом всего однажды. Бабушка Галя как-то угостила её райским фруктом и это была любовь с первого укуса. Нина дернула ручонку за жвачкой, но он быстро спрятал ее в кулаке.

– Не-а. Обмен.

Она стрельнула горящими глазками на его кулак, затем отвела их в сторону. Снова посмотрела и снова отвела. Хитрющий искуситель дразнился, но ради банановой жвачки стоило пойти на уступки. А может у него их целых две! Или больше! Тогда стоило вообще… подружиться! Но не раньше, чем выяснить, есть у него ещё жвачки или нет. Нина медленно встала в полный рост, расправила подол новенького тёмно-зеленого сарафанчика. Сложила на груди руки и, не глядя на него, надменно спросила:

– А наклейка-то там хоть есть?

– Нет, простой фантик.

– Простая обертка?!

– Главное – не обертка, а содержимое.

– Вот еще. Жвачку ты быстро сжуёшь, фантик выкинешь, а наклейку можно прилепить на холодильник или зеркало.

– Сдается мне ты, продуманка мелкая, решила со мной поторговаться? –он ухмыльнулся.

Она не ответила. Когда тебя раскусили, лучше молчать с умным видом. Это положить голову на плечо, уставившись на что-нибудь вдалеке. И ни в коем случае не улыбаться и не дёргать ногой! Он пошарил по шортам и достал зелёную бумажку из переднего кармана. Покрутил ею перед ее носом.

– А если еще и так? Купишь себе жвачки с наклейками. На сто штук должно хватить.

Коварный человек дразнился не на шутку. Предлагал деньги. А бумажные ценятся больше монеток! Явно не обманывал. Сто точно больше десяти.

– Спасибо, – довольно пролепетала сквозь поджатые губы. Улыбка все равно рвалась наружу. – Так-то, конечно, другое дело.

Нина сложила ладошки лодочкой-кошельком, а новый друг всунул в него купюру и «Love is…»

– Конечно, это тебе не халам-балам. Какая ты хорошенькая…

Она, наконец, тоже решила рассмотреть его, как следует. Мужчина был не старым. Обычный парень. Как брат, только не лысый, а черноволосый и с глазами, как у мамы, только ярче. Глядел на нее с прищуром, вытянув чуть полноватые губы в трубочку.

– Где-то я тебя видел… Постой-ка… Живешь напротив баб Вари Вишневецкой? Так?

– Угу.

Он, разгребая мясистые побеги руками, помог ей выбраться на широкую тропинку. Участливо повторил вопрос:

– Так почему ревела?

– Пашка Косолапов обозвал меня чучелом.

– Да ты что!? – удивление вперемешку с осуждением в его голосе расположили на «поболтать».

– Да.

– Это он зря. Ты совсем на чучело не похожа. Скорее на лягушонка.

Она насупилась. Такое сравнение ей пришлось не по душе. Они дружили всего ничего, а он уже начал обзываться.

– Меня зовут Нина. Запомните, если хотите со мной дружить, –высокомерно посмотрела на него снизу-вверх и мотнула спутанными каштановыми прядями.

– О, как интересно, – он сверху-вниз одарил ее странной ухмылочкой. –А где твоя сестра? Тебе разрешают играть без присмотра так далеко, да еще возле речки?

– Чего мне спрашивать? Если очень хочется, то можно. А Светке некогда. Она в окно целыми днями смотрит.

– Все интереснее и интереснее… Идем. Провожу до дома. Нам все равно по пути.

– А вы что тут делали? – спросила она его, спустя некоторое время.

– Выгуливал Такера.

– Красивая собачка. А он что, сам погулять не может? Все собаки сами гуляют. Зачем им люди?

– Видишь ли, сам он никогда один не гулял. Живет в большом городе, а там легко потеряться.

– Так тут кто ж потеряется? Каждая собака друг друга знает. Познакомьте его с ними и пусть вместе бегают за кошками. Или по помойкам. А на свалке собак всегда полно. Сводите его туда. Ему точно понравится.

– Думаешь?

– А то!

– Сам бы я до такого никогда не додумался. Какая ты умная. Наверное, еще и по горшкам дежурная?

– По горшкам дежурный Митька Косолапов. Ему три, а мне уже шесть.

– Да, шесть – это аргумент. Не поспоришь. Тогда, может, посоветуешь знакомых собак. Таких, чтоб поумнее были. Такер у меня английский аристократ. Абы с кем водиться не станет. Помойки – это, наверняка, весело, однако, он разборчив в развлечениях. Ему не понравится. Я его уже десять лет, как знаю.

Кто такой английский аристократ ей было неведомо. А как они развлекаются, тем более. Поэтому она решила припомнить качества известных ей местных псов.

– Так… Нет, этого с цепи не спускают, а тот вечно рычит… Рекс злой, а Тузик бабы Гали глупый, – серьезно размышляла вслух, а шедший по правую руку от нее спутник почему-то давился со смеха.

– Ладно, я могу гулять с ним иногда, так уж и быть.

– Ты? Сама? – снова удивился. – Бесплатно?

– Угу.

– Щедрое предложение, сударыня. Вы сама доброта и великодушие.

– А вас как зовут?

– Влад.

Она окинула его изучающим взглядом до середины груди и заправила волосы за уши.

– Вы тоже красивый.

– Интересно, как ты это определила?

– У вас майка белая. И кроссовки.

– Финиш… Я больше не могу держаться… – он почему-то рассмеялся во всё горло.

– Что смешного? Это кантплимен, – обиженно выпятила нижнюю губу.

– Как-как ты сказала? Кантплимен? – мужской хохот смешался с ее злобным пыхтением.

Нину уязвил этот смех. Она не понимала, почему этот парень так заливисто смеется, но точно знала, что смеется он над ней. И это было опять обидно.

– И вовсе вы некрасивый! – нашлась, что сказать, сложила на груди руки и прибавила шагу. – И играть с вашей собакой я не буду!

– Но Такер же все слышал! Ты пообещала выгуливать его иногда.

– Не обещала!

– Обещала, обещала…

– Не обещала!

– Обещала!

Ей захотелось толкнуть его от злости, но вместо этого она накуксилась и шмыгнула носом. Отбежала на несколько метров вперед, больше не желая идти с ним рука об руку.

– Эй, ты что, обиделась? – он тихо спросил, когда они минули огороды и вышли на околицу, вдоль которой тянулись заборы, карды и какие-то хозяйственные постройки. – Мне еще никто не говорил таких классных кантплименов, вот я и растерялся. Не дуйся, а то лопнешь.

Его попытку примирения Нина проигнорировала.

– Вот же, вредная. С таким характером ни одного жениха не найдешь, кроме тех, что сзади прицепились.

Она резко остановилась и обернулась, догадавшись, что он имел ввиду. Потянула ткань сарафанчика на себя, обрывая липучие соцветия наземь.

– Нина, я очень хочу с тобой дружить. Ты тоже очень красивая, – подошел вплотную и склонился перед ней, уперев руки в колени.

За чьим-то забором промычала корова, недовольная тем, что нерасторопная хозяйка запаздывает с вечерней дойкой.

– С коровами, вон, дружите. Сами зовут, – Нина неприязненно посмотрела ему прямо в глаза.

– Ни одна корова мне не нравится. Все они глупые и скучные. Хочу с тобой, – он широко улыбнулся.

Что-то в ее груди неприятно зашевелилось.

«Смотрит так, будто я ему шоколадную конфету должна», – пришло на ум.

– Тогда не смейтесь и не обзывайтесь, – сказала надменно.

– Больше никогда, обещаю, – заверил серьезно. – Мир?

Нина согласно кивнула.

– Зайчик, – снова обозвал и снова прищурился. Она топнула ножкой от возмущения. Зайчик хоть и не лягушка, но разговаривать с обманщиком было больше не о чем. До ее дома они добрели молча.

Солнечный диск коснулся горизонта и позолотил крыши последними лучами уходящего дня. Нина, остановилась возле серого деревянного забора, окружавшего ее кирпичный дом покосившимся кривым частоколом. Следовало сказать ему «до свидания». Баба Галя просила уважать старших приветствием и прощанием. Всегда. Даже незнакомых и не особо приятных.

– Здрасти! – она со всей силы пнула ногой калитку, и та, распахнувшись, чуть не слетела с петель. – И до свидания!

Кольнула парня мимолетным взглядом. Тот опять посмеивался.

– Пока-пока, картинка. И больше не реви в лопухах! – ответил и пошел с собакой к синему домику бабы Вари.

Нина добежала до порога и резко притормозила. Через открытую дверь до нее донеслись обрывки нецензурной брани. Мать и сестра громко ругались.

– У тебя мозги-то есть, бесстыжая? Нинка – ребенок! Право от лево отличить не может! – кричала мать. – Завтра к обеду чтобы грядки были посажены! Ведь просила же по-человечески! Что трудного? Тетя-мотя, чёрт и что и сбоку бантик!

– Я тоже мало что прошу, но ты никогда не делаешь!

– Ах, ты, тварь неблагодарная! – злобный рёв и следом звонкий шлепок.

Нина зажмурилась и сбежала со ступенек, спрятавшись за пристройкой.

– Я кручуся, как белка в колесе, чтобы вас одеть и обуть. И чем ты мне платишь? Беспросветной тупостью! Вырастила овцу!

– Я тоже ребенок! Не буду я мыть полы за тебя! Вот только так ты меня еще на все село не пропозорила! И так вечно в тряпье хожу, как оборванка!

– Поглядите-ка, какая цаца тута у нас живёти. Оглянуться не успеешь, как сентябрь на носу вылезет. А там, тетрадки подавай тебе, да туфли. А деньги-то где взять? Мне платят три копейки!

– И те ты пропиваешь!

Казалось, звериный рык матери разобьет все стекла на окнах вдребезги. Нина зажала рот ладошкой, чтобы не закричать от страха. Плачущая Света молнией пролетела рядом, чуть не сбив ее с ног. Сердце сжалось от сочувствия. Она поплелась за сестрой, как делала это далеко не впервые. Та не изменила привычке и оплакивала обиду в старом курятнике на заднем дворе.

Нина слушала рыдания снаружи, за грубо сколоченной дверцей сарайчика, и неуверенно топталась на месте, не решаясь войти внутрь. Она думала о том, как сделать так, чтобы сестра перестала плакать. В таком деле слова не помогали, а баба Галя в прошлый день принесла ей одни носки, да трусики. Ни резинок, ни заколок, ни конфет. У нее не было ничего, чтобы порадовать Свету, разве что… Нина засунула руку в нагрудный кармашек и сжала в кулачке банкноту с жевательной резинкой. Жадиной она не слыла. Для Светы ей было ничего не жалко. Уж денег точно.