Buch lesen: «Басурманин. Крылья каарганов»
Пролог
Военачальник Хорезма Джамбулат, положив массивную ладонь на рукоять сабли, в нетерпении расхаживал перед низенькой мазанкой на окраине Гурганджа. Сильный ветер трепал полы халата, поднимал ввысь колючую пыль, гонял по пустынному пастбищу, вырванные с корнем, сухие кусты прошлогодней травы.
– Таймас, когда же ты воротишься? – бормотал он, всматриваясь вдаль, туда, где заканчивалась степь, и начинались безжизненные холмы.
Совсем рядом послышалось беспокойное ржание лошадей. Джамбулат замер, медленно извлёк из ножен саблю наполовину, обернулся и посмотрел вслед проскакавшим мимо воинам. Его конь, привязанный к ограде, потряхивал головой, всхрапывал и монотонно скрёб копытом землю, давно не видавшую влаги.
Порыв ветра принёс с холмов едва различимое скрипучее карканье. Джамбулат обратил взор в степь и криво улыбнулся. Радость и нетерпение обуяли его. Там, где каменистые возвышенности спускались к земле, виднелись серые густые клубы пыли, поднимаемые копытами множества лошадей. И если кому-то и вздумалось в тот миг поглядеть в степь, он наверняка решил – надвигается буря.
Чем скорее приближались всадники, тем лучше различались их закрытые до самых глаз лица, пропылённые чёрные одежды, поверх которых слабо поблескивали рукояти сабель и кинжалов. Это были «чёрные каарганы» Джамбулата. Лишь двое среди них выделялись светлыми одеяниями и неприкрытыми лицами – молодой всадник, у которого поперёк лошади лежала завёрнутая в рогожу пленница, и женщина, чья накидка цвета запёкшейся крови развевалась на ветру.
Чёрные всадники остановились у ограды, спешились и распластались на сухой земле у ног Джамбулата.
– Я ждал тебя, мой храбрый Таймас! – приветствовал военачальник Хорезма воина, преклонившего колени.
Молодой всадник покосился на лежащих и, склонив голову, опустился ниц. Спрыгнув с коня и перекинув удила через ограду, женщина бросилась к Джамбулату.
– Брат мой!
– Суюма! – военачальник равнодушно оглядел её с головы до пят. – Рад, твоему возвращению домой! Иди внутрь. Не желаю, чтобы тебя видели до срока.
Взглядом проводив сестру, он повернулся к молодому воину:
– Тамача! Её тоже! – кивнул он на неподвижное тело, укрытое рогожей.
Колючим взглядом прищуренных глаз Джамбулат скользнул по пленнице, перекинутой через седло. Двое крепких воинов поднялись с земли, сняли завёрнутую в плотную ткань ношу и направились к дому. Тамача распахнул перед ними створки дверей и, пропустив вперёд, последовал за ними.
Таймас поднялся с колен.
– Встаньте всё! – приказал Джамбулат.
Воины начали медленно подниматься.
– Мы всё исполнили, как ты велел, господин! – не поднимая головы, сказал Таймас. – Там никто не выжил. Твою пленницу не трогали. На последнем привале я дал ей воды с отваром, как ты и велел. Крепкий! Сон сморил её, лишь только чаша опустела. До утра не очнётся.
– Почему женщин всего две? Где дочь Каюма?
– Господин! Твоя сестра сказала, её убили.
Джамбулат скривился.
– Кто?
– Она не говорила.
Достав из-за пояса тяжёлый позвякивающий мешок с монетами, Джамбулат подал его Таймасу.
Тот развязал верёвку, высыпал несколько золотых на ладонь и показал воинам. Налетевший ветер унёс в степь радостные крики. Из мазанки вышли двое и, слегка склонив головы, встали рядом с остальными.
– Скройтесь до поры, Таймас. Я пришлю за вами, как понадобитесь, – велел Джамбулат.
– Как прикажешь, господин! Мы в твоей власти! – ответил чёрный воин.
Поклонившись, «каарганы» вскочили на коней и ускакали прочь. А спускавшиеся на Гургандж сумерки надёжно укрыли от сторонних взглядов, удаляющихся к каменистым холмам всадников. И никто из обитавших в этой части столицы Хорезма ремесленников, спешивших до темноты укрыться в своих жилищах, не обратил внимания на тусклый свет в маленьком окошке одиноко стоящей на отшибе мазанки.
Из дверей дома показался Тамача с горящей лучиной. Он зажёг слюдяную лампу над входом и в нерешительности мялся у входа, с опаской поглядывая в сторону грозного военачальника, вызывавшего страх даже у чёрных каарганов, дерзость и отвага которых были известны далеко за пределами Хорезма, а одно упоминание о них приводило в ужас бывалых воинов.
Суюма, сидела на лавке у крошечного окошка и, лишь только Джамбулат показался в дверях, вскочила на ноги.
– Брат мой! Почему меня привезли сюда? Шаху Икенджи известно о моём возвращении в Хорезм?
Джамбулат не взглянул на сестру и не ответил. Молча положил суму на низенький столик, снял висевший у дверей фонарь и направился в дальнюю комнату. Там, на соломенном сеннике, прикрытом рогожей, спала пленница. Приблизившись, он склонился над ней. Тусклые отблески огня озарили её красивое лицо.
– Моё слово закон! – прошептал он, разглядывая спящую и борясь с искушением дотронутся до неё. – Я обещал вернуть тебя, моя Магрура! А я всегда держу слово!
Резко выпрямившись, Джамбулат развернулся и вышел. Плотно прикрыв за собой двери и опустив запоры, он подошёл к Суюме и уставился на сестру, словно никогда не видел её прежде.
– Кто посмел убить Агын? Отвечай! – грозный рык окутал всё вокруг.
Суюма сжалась и попятилась к лавке.
– Гляжу, ты позабыла, как следует говорить со старшим братом? Разве Каюм не научил тебя почтению?
– Дамир велел убить её, – пряча глаза, пробормотала Суюма. – Мне сказали, ей перерезали горло. Но перед тем…
Женщина поёжилась, задрожала, будто от холода, а глаза наполнились слезами. Отвернувшись, дабы не смотреть на страдание сестры, Джамбулат недовольно хмыкнул и принялся расхаживать по комнате.
– Куатан1 не угодила хану в его желаниях и прихотях? Не смогла ублажить, и Дамир расправился с ней так же, как с рабами для утех?
– Нет, брат! Агын не стала его куатан.
– Ты что такое говоришь? Разве мои «каарганы» не во время наречения напали на стан её отца, этого нечестивца, посмевшего отказаться от дара хорезмшаха?
– Всё так. Только с тех пор, как Дамир сходил на Русь, всё переменилось. Агын созрела, но о завершении обряда хан не думал. В шатёр не звал. Ни на неё, ни на кого иного не смотрел. Видел только пленённого им княжича. А моя девочка, моя Агын… – Суюма подавилась слезами. – Она узнала то, что он скрывал. Запретное. И расплата была скорой и страшной.
– И что же это за тайна такая, лишившая твою воспитанницу жизни?
– Я просила её не смотреть в сторону русича. А она всё твердила, мол, княжич – девица, и Дамир предпочёл дочери хана Каюма, дочь Рязанского князя.
Джамбулат остановился и резко повернулся к сестре. Да так, что Суюма попятилась и повалилась на лавку.
– Пленник Дамира – княжна? Ты от горя совсем ума лишилась? Была у Рязанского князя дочь, да сгинула давно. Если бы пленник был девицей, кыпчаки об том узнали. Но до меня вести из диких степей не доходили о княжне в становище Дамира. А о пленнике хана, бившемся супротив моих «каарганов», мне известно.
– Ты прав, Джамбулат. Дамир брал в битву княжича. Когда тот чуть не погиб, он на тебя в поход собирался. Да только живуч пленник оказался. Ни сабли воинов твоих, ни хитрости Агын не сгубили его. Видать, не впервой с духами тёмными один на один выходить. Вот и в этот раз уберегли они русича.
– Так, стало быть, у Дамира два пленника?
– Один. Рязанская княжна. Только вот…
– Что? Говори! – расхаживал в нетерпении Джамбулат.
– Скачет верхом она не хуже кыпчаков. На мечах бьётся крепко. Сила и ловкость в руках её не девичья. Агын моя с малых лет в седле. Сабля и лук со стрелами заместо гребня и лент ей были. А всё же в ловкости и силе с воинами не сравнится. А эта княжна с ними на равных.
Джамбулат остановился перед сестрой и, сощурившись, заглянул ей в лицо:
– И никто подмены не увидел?
– Нет, – замотала головой Суюма. – У мужчин глаз зоркий там, где сражения и охота. А девица, да если она ещё и под мужским платьем скрыта, тут им никакой заботы нет. А уж если за то мать Дамира возьмётся, и захотят увидеть, да не смогут.
– О чём это ты?
– Мара во все котлы с отварами особые травы подмешивала, дабы отвести глаза тем, кто был зорче остальных и мог разглядеть подмену. Да только мы с Агын из этих котлов не пили. И хотя я сама подмены не увидела, моей девочке поверила.
– Что же, Дамир! Вот и ещё одна причина растоптать тебя. Я хотел Агын в гареме Маджида поселить. Она женой его первой должна была стать.
– А разве Икинджи ещё не выбрал сыну жену? – Суюма удивлённо уставилась на Джамбулата.
Но он не ответил и даже не взглянул в её сторону. Его удивили речи сестры о странном пленнике. Но более того занимали его думы о Магруре. После стольких лет она находилась так близко, здесь, за дверью. Такая беспомощная. Такая желанная.
– Брат мой!
Джамбулат резко остановился и полыхающим злобой и ненавистью взглядом уставился на сестру. Но, видя, как она отшатнулась от него, смягчился.
– Не бойся. Мой гнев тебе не страшен.
Суюма облегчённо вздохнула и спросила:
– Скажи, Джамбулат, зачем тебе Мара?
– Она принадлежит мне! Я обещал её отцу, сделать непокорную гордячку своей. А я всегда держу слово!
– Ты всё ещё любишь её? После стольких лет?
– Я любил её, даже тогда, когда все были уверены, что она мертва.
– А я всё диву давалась, и чего это твой «каарган» так расспрашивал о ней…
– Я стольких людей потерял, пытаясь заполучить её.
– Не только своих…
– Мне нет дела до прочих. Если потребуется, я смету всех на пути, но получу то, что желаю. Но ты, Суюма! Ты, моя сестра, добыла её для меня!
– Если бы не Мара, брат мой, ты и не вспомнил обо мне, – с грустью, низко опустив голову, произнесла Суюма.
Джамбулат схватил сестру за плечи и с силой тряхнул, заставляя поднять голову:
– Вместо того чтобы стать для Хорезма залогом верности Каюм-хана, ты опозорила отца. Ты опозорила меня. Твой наречённый выбрал другую. Мне нет дела до терзающих тебя горести и печали. Но я прощу тебя. Исполни мою волю, и жизнь твоя вновь будет прежней.
Суюма вздохнула.
– Я всё сделаю, Джамбулат!
Он посмотрел на сестру и ухмыльнулся:
– Уговори Магруру покориться мне.
– Ты же знаешь, она не склонит голову перед тобой.
– Заставь! Её! Подчиниться! – прошипел Джамбулат.
– Что ты задумал?
Джамбулат приблизился, навис над сестрой:
– Я желаю, чтобы она сделала Дамира моим клинком – яростным, непреклонным, неустрашимым и непобедимым.
– Разве твоих «каарганов» тебе недостаёт? Что один супротив целого войска?
Джамбулат усмехнулся.
– Может и ничто. Но я поклялся отомстить Дамиру. Так и будет.
– Но как?
– Когда Магрура сделает сына послушным моей воле, я заставлю его исполнить задуманное мной. А после велю ему убить мать. Когда же её чары падут, и он увидит содеянное, буду наслаждаться мучениями моего врага. Я заставлю Дамира лишить себя жизни.
– Этого не будет. Его боль будет велика, но и ненависть к тебе тоже. Дамир выстоит.
– Тогда я сам убью его.
– А если Мара не покорится? Не станет исполнять твою волю?
– Лучше будет ей подчиниться. Или я заставлю её смотреть на смерть сына. А погибель его будет лютая!
– Дамир силён. Он, как и его отец, властвует над духами. Что станет, если ворожба Мары не подействует?
– Тогда я убью Магруру на глазах у сына. Дамир пожалеет о том, что встал у меня на пути. Слава о моей мести разойдётся по всем землям. И никто больше не посмеет оспорить мою власть.
– Странная любовь твоя, брат. Ты так жаждешь исполнения задуманного. Не щадишь даже ту, что тебе дороже сестры…
Снаружи послышался стук копыт, и сразу за ним в дверях возник Тамача.
– Господин!
– Кто посмел потревожить меня? – зарычал Джамбулат.
– Это я, господин! – дрожа от страха всем телом, пробормотал молодой воин. – Посланник…
– От кого? – бросив на него гневный взгляд, перебил Джамбулат.
– Слуга прислал весть, мой господин! Хорезмшах повелел тебе немедля явиться во дворец.
Военачальник Хорезма на миг задумался, потом распрямился и вскинул голову.
– Женщин запри и не выпускай, пока я не велю. Понял? Случится что, голову с плеч сниму!
И не взглянув на сестру, Джамбулат ушёл.
Глава 1
– Владелина! Гляди, аки высоко я взобрался?
На ветке одинокого дерева, что росло рядом с самым большим холмом в округе, сидел голубоглазый княжич десяти годков и болтал ногами. Лёгкий ветерок перебирал его льняные кудри, рассыпавшиеся по плечам, шелестел листвой, окутывая долгожданной прохладой.
– Ох, братик! Вона ты где! А я гляжу – токмо был да канул, аки не было тебя. Спускайся немедля! Коли Гридя прознает, враз батюшке сказывать станет о шалостях твоих, – подперев бока, выговаривала княжна того же возраста и с таким же светлым ликом, синими глазами-озёрами и льняной косой до пояса.
– Недосуг ему жалобиться-то. Вишь, он с младыми ратниками бьётся! Вон тот, длинный аки жердь – хилый. Ему токмо стрелы подавать, да за лошадьми ходить. А тот, тощий, с отметиной на лике – шибко изворотливый.
– И откель тебе, Владислав, то ведомо?
– Полезай ко мне – сама всё узришь!
Не хотелось Владелине нарушать батюшкино веление и озорничать, но посмотреть на шутейные бои она любила. И вот так, чтобы свысока да скрытно…
Княжна огляделась. В одном месте у широкого ствола из земли торчали сплетённые мощные корни. Над ними «красовался» уродливый глубокий след от топорища. По всему видать, кто-то желал срубить дерево, да не с руки оказалось. Взобравшись по стволу и уцепившись за нижнюю ветку, она изловчилась и уселась рядом с братом.
– Вона, какой крепкий! Всяко от удара уходит! – не отрываясь от созерцания поединка, подпрыгивал раззадоренный зрелищем Владислав.
– Не скачи! Нешто ты жеребёнок? – огрызнулась княжна. – Поди, сам свалишься и меня вослед утянешь.
Но Владислав не слушал сестру.
– Гляди! Гляди! Аки ловок! Аки силён! Добрый воин из сего молодца станется!
Владелина покрепче ухватилась за ветку и, взором окинув зелёный луг, увидала дружинников. Бой, и правда, оказался знатный! Ратники смотрели друг на друга зверьми и ходили окрест бывалого воина, готовясь к броску. Меч то одного, то другого взлетал к небу, изредка глухо стукаясь о щит Гриди, наставника в ратном деле и верховой езде. Он тут же отбрасывал молодых и наносил меткие удары, легко и ловко уклоняясь от их неуверенных выпадов. Чаще всего наземь валился хилый. Тощий же всякий раз уворачивался, отскакивал назад на добрые два шага, изловчившись, пригибался. Лишь однажды меч вскользь коснулся его кольчуги. Ратник отпрыгнул в сторону, покрепче ухватил щит и вновь принялся ходить кругами.
Неожиданно налетели сизые тучи, и лёгкий прохладный ветерок сменился мощными порывами.
– Будет ноне! – остановил бой Гридя, пытаясь перекричать зловещее завывание, невесть откуда взявшегося ненастья. – Почернело небушко-то! Эко духи гневаются!
Ратники отступили. Хилый принялся собирать разбросанные ветром щиты и плащи. Невдалеке беспокойно заржали кони, до того мирно пасшиеся на лугу. Завидя тощего ратника, попытались взбрыкнуть, но он ловко ухватил за узду сперва одного, потом второго и третьего.
– Где княжичи? – оглядевшись и не увидев детей, схватился за меч Гридя.
– Вона они! На дереве сидят, – указал хилый, когда очередной порыв ветра открыл взору прячущихся в листве детей.
– Надобно княжичей поскорее в терем возвернуть! – покачав головой, вздохнул Гридя, и пошёл к дереву.
– Ох, братик! Не к добру шалость твоя! – глядя на приближающегося наставника, испугалась Владелина. – Ужо Гридя батюшке не убоится всю правду сказывать.
– Стало быть, на верхние ветки взберёмся. Будто нас тут и нет. Пущай поищут, – отмахнулся княжич и полез выше.
Владелине ничего не оставалось, как последовать за братом.
А меж тем ветер крепчал. Чем выше забирались княжичи, тем тоньше становились ветки. Мелкие сучки кололи руки, мешая надёжно ухватиться. Листья больно хлестали по лицу.
Оступившись, и едва не упав, княжна вцепилась в ствол.
– Братик! Доколе лезть нам? Дерево долу клонится.
– Боязно? – усмехнулся княжич.
– И без того навета не миновать. Батюшка заругает! – насупилась Владелина, давясь навернувшимися слезами.
Сквозь беснующуюся крону лицо оросили первые капли дождя.
– Эка напасть! – отмахнулся Владислав. – Гридя завсегда вступался за нас. Побранит, погрозит без меры, но батюшке хулить2 не посмеет.
– Твоя воля. Токмо я дале не полезу.
– Стало быть, меня на поругание отдашь?
Владислав перестал карабкаться наверх и с укором посмотрел на сестру. Владелина лишь качнула головой и отвела глаза.
– Пустая затея, братик, в листве хорониться. Кабы худо не случилось. Вона как ветви гнёт…
И в тот же миг над головой раздался треск. Ломая сучья и крича, Владислав полетел на землю. Всё, что успела увидеть княжна, это огромные, полные ужаса, глаза брата.
– Гридя! Гридя! – в страхе закричала она, и ухватилась за дерево крепче крепкого.
Сверху удалось разглядеть, как засуетился подле брата подбежавший наставник, как мелькали покрытые бармицами макушки ратников.
Над головой сверкнуло, и по небу прокатился гневный глас вышних Богов.
– Сказывала я тебе, братик, худо будет! – всхлипывая и причитая, Владелина осторожно стала спускаться. – Не послушал меня! Как я теперича перед батюшкой ответ держать стану?
Резким порывом ветра дерево накренило. Да так низко! Княжна еле успела вцепиться в висевшую над головой толстую ветку. Меж ратников она разглядела сильно выгнувшегося на витом корневище Владислава. Бледное лицо, приоткрытые, будто в немом крике, губы и глаза… Закрыты. Испугавшись пуще прежнего, княжна закричала:
– Гридя! Вызволи меня!
Свист ветра подхватил её слова и унёс ввысь. Владелина прижалась к стволу, боясь пошевелиться. В лицо больно ударялись крупные капли с неба. Мелкие ветки хлестали по ногам, рвали подол, расплетали косу. Руки в кровь исцарапала шершавая кора. Княжна лишь на миг ослабила хватку. Продолжая держаться одной рукой, она опустила вторую – обтереть о сарафан. Крону сильно качнуло, и ветка, на которой она сидела, со страшным треском обломилась. Крича и хватаясь за листья, княжна полетела вниз…
Гридя широкими шагами шёл к дереву, размышляя над тем, как станет бранить княжичей за ослушание.
Порученные его заботе, они особых хлопот не доставляли. Смышлёные и легко постигающие всяческое учение отроки прилежно исполняли наставления. И если бы не страсть Владислава к шалостям… Всякий раз, стоило Гриде отвернуться, он принимался озорничать. И добро коли сам проказничал. Каким-то чудным образом ему удавалось увлечь не по годам благоразумную Владелину. Это сильно расстраивало князя Мстислава. Народившись в один день, схожие лицом, будто две дождинки, они с малых лет заметно отличались друг от друга и усердием, и послушанием. Владелина, или как батюшка ласково её звал Влада, была прилежна во всём. Наставникам и толмачам внимала с должным почтением. К учениям относилась старательно. Коли что не выходило с первого разу, повторяла заданное снова и снова, пока не постигала учение или степенный Фёдор, сжалившись, не отпускал её с миром во двор отдохнуть и подышать свежестью. Князь Мстислав частенько сказывал думному боярину Яру Велигоровичу Магуте:
– Владелина-то не кокошники да коруны носить народилась, а княжить. Хватка не девичья. Смышлёная больно. Как есть княгиня!
Оттого он и прощал дочери проказы и озорство, коих, впрочем, было куда меньше, чем у брата. И только одно его огорчало – не девичье увлечение Влады шутейными боями. Не сиделось ей с мамками да няньками в светлице, не вышивалось, не рукодельничалось. Вместе с братом дни напролёт Владелина проводила с ратниками. Вытребовав у воеводы Артемия Силыча деревянный меч, она велела учить её с не меньшим усердием, чем Владислава, сокрушаясь и грозя собственным озорством. Воевода же и наставники, памятуя о проказах княжича, побаивались ослушаться Владелину, опасаясь, что в её тихой головке могут народиться шалости пострашнее, чем у брата. Косились на князя, и, видя, как он снисходителен к дочери, покорно учили княжну ратному делу.
А Владислав, хоть и схватывал на лету, даже за свитками умудрялся шалить, чем вызывал сильное неудовольствие у строгих наставников. Особенно горевал и печалился князь-батюшка. И виной тому неосторожно брошенное слово. Стоило пред думными боярами похвалить его за усердие, и княжич возгордился: кичился смышлёностью, уверял, будто учение ему без надобности, подтрунивал над упорством сестры. А как только толмачу или иному наставнику доводилось отвернуться – проказам не было числа. То спрячет в стог сена щит или плащ Гриди. То, как бы ненароком, утопит булаву воеводы, а после радуется, глядя, как тот лезет в студёную реку. То лягушку в тряпице принесёт и под шапку Фёдору подложит. То лучины водой зальёт. То и вовсе свитки попрячет и, хохоча, наблюдает, как почтенный толмач ползает по полу светёлки и, кряхтя, выуживает их из-под лавок. Вот и теперь Гридя был уверен – мысль взобраться на дерево пришла именно Владиславу. И всё ничего, если бы не налетевшее невесть откуда ненастье.
Ветер принёс в лицо облетевшую раньше срока листву с острыми, как иглы старой ели, сучками. Гридя уже видел перепуганные лица озорников, когда обломилась ветка. С криком на выступающие из земли корневища рухнул и сразу затих княжич. Наставник кинулся к нему. Подоспевшие ратники отбросили в сторону злосчастную ветку с острым, как лезвие меча, сколом.
Крупные капли дождя упали на ставшее белым лицо Владислава.
– Ох, беда-беда! – покачал головой Гридя.
Ледяная роса покрыла его чело. Он поднял взор. С неба упали две крупные капли.
– Боги вышние и те слёзы роняют, – смахнув дождинки, он попытался разглядеть в густой листве Владелину.
– Держись крепше, княжна! Я мигом тебя достану!
Владелина что-то прокричала в ответ, но мощным порывом ветра слова её унесло к холму.
– Надобно князю дать знать! Скачи в терем, – велел наставник хилому. – Как есть, всё сказывай ему. Да передай, княжича на заимку к Агафье свезу. Окромя неё токмо Зоремиру под силу с хворью сей справиться. Да вот где его сыскать, ведуна этого?
Гридя склонился к груди княжича. Приложил ухо. Вслушиваясь в каждый шорох, он отчаянно желал услышать жизнь в маленьком теле.
– Худо! Ой, худо! Будто корневища эти, княжич наш. Лежит, недвижим.
Лицо наставника помрачнело. Он медленно поднялся. Увидев рядом хилого, прикрикнул:
– Ну! Почто стоишь?
Хилый вскочил на коня. Хлестнул его плетью. Гнедой взвился на дыбы, едва не уронив всадника. Заржал! Тряхнул гривой и помчался по лугу к стенам города.
Ветер обрывал зелёную листву и сыпал на голову. Гридя склонился к корневищу, бережно поднял на руки княжича и посмотрел на тощего.
– Скачи во весь дух к Агафье. А я Владелину вызволю и следом буду.
Передав Владислава ратнику, Гридя проводил их взглядом и пошёл к дереву. С тоской бросив взор на корневища, где ещё недавно лежал княжич, он поднял голову – Владелина вжималась в ветку, обхватив её руками. Осмотревшись и заприметив зарубину, наставник принялся отстёгивать меч.
Новый порыв ветра зашумел листвой над головой. Гридя услыхал оглушительный треск веток и девичий крик. У него похолодело нутро. Зажмурившись, страшась неизбежного, Гридя в тот миг желал сразиться с десятком врагов, только не испытывать вновь страх, ещё бродивший внутри. Собравшись с духом и открыв глаза, он застыл от ужаса. Владелина упала на ту самую злосчастную ветку, с которой свалился её брат.
Поборов страх, шатаясь, словно травинка на ветру, наставник приблизился и опустился возле Владелины на колени. Острый как лезвие скол вошёл в живот. Выхватив из-за пояса кинжал и обрубив ветку, Гридя перевернул девочку на спину. Она простонала и затихла. На губах показалась алая пена.
– Княжна! Открой очи ясные! Княжна!
Дрожащая рука наставника коснулась растрёпанных волос.
– Влада! – в отчаянии позвал он.
Но девочка не шелохнулась!
Вскочив на ноги, Гридя закричал, будто раненый зверь:
– Боги вышние! Молю! Спасите княжну! Самоё себя отдам, только верните её на русь3!
***
Леса и окрестные луга сменили изумрудные ковры и сарафаны на рубиновые душегрейки и золотые кокошники. К приближающимся холодам крепостная стена, башни и ворота, княжеские палаты, да и весь город после былого пожарища почти полностью отстроили. Многие горожане и крестьяне окрестных деревень терпимо относились к живущими на восточном склоне половцам. Обучали при случае обычаям русичей, языку и ремеслу. Те же, учили русичей объезжать лошадей, готовить под седлом мясо впрок, определять приближение непогоды по ветру и беспокойному поведению животных, поили ребятню кумысом, учились земледелию, рыбалке и строительству. Никто из степняков неудовольствия не проявлял и неудобств местным жителям не доставлял. Размеренная жизнь вновь потекла как река.
Но не все рязанцы приняли половецкий народ добром. Одни косились в их сторону и не упускали случая крикнуть вдогонку бранное слово, другие плевали вослед и сторонились, спеша сойти с тропки. Были и те, кто роптал, жаловался непрестанно городским старостам. Те, устав от наветов, кланялись боярам, чтобы донесли до князя и хана о бесчинствах. Яр Велигорович с каждой грамоткой разбирался лично. Вызывал жалобщиков не в княжеский терем, а к себе в хоромы, допрашивал тщательно, и почитай каждый раз выяснял, что писанное навет. За хулу полагалось уплатить деньгой али зерном в княжескую казну и отработать на чёрных работах от одной полной луны до другой. Тяжкое наказание быстро поубавило желающих возносить хулу на половцев и рязанцы поутихли, особого недовольства не выказывали, ждали, что решит дума и каково будет слово князя Владислава.
Владелину всё больше тяготил княжеский венец. Теперь, когда её возлюбленный хан был рядом, так хотелось скинуть с себя платье погибшего брата и стать той, кем она рождена. Но увы… Этому не бывать. Потому лишь только светило выглядывало из-за леса, Влада звала Дамира покататься верхом. Она понимала, кочевому духу её басурманина нужны поля, луга, степи, и сама не отказывалась от прогулки, если он просил. Да и простор за стенами Рязани был тем единственным местом, где они могли побыть наедине, не страшась быть услышанными, не опасаясь, что их увидят. А стража…
Артемий Силыч так и не успел вернуть себе воеводство. Князь Мстислав захворал и не оставил изволений. Так он и остался в сотниках. Зато службу нёс за двоих. И в стражу Владелине подобрал ратников надёжных, неболтливых. И с делами дружины управлялся, пока Симеон Тихонович, ненавистный всем воевода, глотку драл на торжище и народ смущал речами погаными, что де половцы в ночи всех порежут. За то приходилось Владелине прилюдно его отчитывать. Воевода унимался, но ненадолго.
В тот раз Владелине не суждено было отправились за стену вдвоём с ханом. Прихватив с собой воеводу и ратников, князь Владислав отправился объезжать ближние и дальние окраины княжества. Стража доносила, что на границах всё чаще стали видеть басурман. И то были не живущие по изволению князя в рязанских землях половцы хана Дамира, коим велено носить на рукаве ленту зелёного сукна, чтобы стража ненароком стрелой не догнала, признав во всаднике чужака. На границы повадились половцы хана Осолука и мелких степных князьков. Неспокойно было в округе. Что-то затевалось. Только вот как понять, кто супротив Рязани подняться удумал?
Лёгкий ветерок подхватил и унёс в поля глухое ржание резвых коней. Держась поодаль ото всех, Влада и Дамир, ехали впереди. Всякий раз, как воевода желал приблизиться, хан бросал в его сторону такой свирепый взгляд, что Симеон Тихонович бряцал мечом, кривился, недовольно бурчал, но приближаться не осмеливался. Вот и теперь, когда князь остановил коня перед большим холмом и воевода поспешил к правителю, яростный взгляд половца заставил его придержать жеребца.
– Вольготно супостату в землях рязанских! – пробурчал Симеон Тихонович и покосился на сотника. – Князь-то русичей не чтит. Мы его из плена басурманского вызволяли, а он хана и воинов его в Рязани призрел4.
– Молчи, Симеон! Не нам с тобой за князя решать. В том, что басурмане в землях наших живут и нам выгода, – огрызнулся Артемий Силыч.
– Вот за твои гнилые помыслы князь Мстислав и изгнал тебя. Али запамятовал?
– То лишь моё дело, да князя, мир ему! – пробурчал сотник.
Натянув поводья, он подъехал ближе к Владелине, встав между ней и воеводой. Хоть Мстислав Игоревич и лишил в сердцах должности, но, всё же до последних дней считал воеводой его, а не трусливого и болтливого Симеона. Обещал вновь должность пожаловать. Жаль не успел. Да и разве в воеводстве дело? Дружина его слушается, Владелина совета спрашивает, с басурманами управляться получается, да и хан его чтит. Чего ещё желать? Покосившись на недовольного воеводу, Артемий Силыч перевёл взгляд на рязанского правителя.
А Владелина смотрела на высокое старое дерево. Иссохшим корневищем оно вспахало землю, разметав сплетённые отростки у подножья. Словно множество костлявых рук обнимали они ствол и тянулись далеко вокруг. Горькие воспоминания удушающим комком подкатили к горлу.
– Об чём печалишься, княгиня моя? – услышала она тихий голос подъехавшего ближе Дамира.
Владелина вздохнула и посмотрела на возлюбленного:
– Да вот, думаю… Ты всё на своём пути спалил. Город мой в прах и пепел обратил. Пошто дерево это оставил?
Дамир выглядел смущённым. Нечасто она упрекала его в содеянном.
– Так ты только вели, княгиня моя! – услышала она глухой голос. – Враз от него щепы да комель останутся.
– Не тронь! – Влада отвернулась и вновь устремила взор к дереву, принёсшему ей столько бед. – Пущай растёт.
Постояв немного, она натянула поводья и, подъехав к Дамиру, встала рядом с ним:
– Сказывай лучше как оба раза незаметно к Рязани подошёл? Как стражники войско твоё не заприметили? Пошто до сего дня тайное от меня скрываешь?
Дамир вздохнул:
– Ворога во мне всё видишь, княже? Беды от меня ждёшь?
– Не от тебя, – смягчилась Влада. – Думал, ежели я тут за стенами прячусь да степных погорельцев привечаю, так про беды твои с Джамбулатом ничего не ведомо мне? Знамо дело! И как под стены твои он пришёл, и как в западни, тобой расставленные, попал, как бежал постыдно с поля брани, и как ты с остатками народа на гнилом озере от него прятался. Обо всём ведаю!
– Откуда? – удивился Дамир, но потом посмурнел.
На его потемневшем от горя лице отразились боль и печаль. Владелина его хорошо понимала. Слишком свежа была рана. Слишком тяжела ноша. Слишком неведомы пути.
– Кто рассказал тебе об том? – прохрипел он.
– Слухами земля полнится. Я так разумею, Джамбулат не отступится. Придёт он за тобой, Дамир. Посему сказывай без утайки, какими путями окольными пришёл, как хоронился от стражи, где тропки потаённые сыскал. Велю на каждой такой дорожке дозорных поставить. Скажешь, али нет?
