Взятие Измаила

Очень стилизованный плотный текст, в котором тщательно перемешаны временные и культурные слои. Действие незаметно перетекает из начала двадцатого века в современность и обратно. Язык становится то житийным, то сказочным, то сухим канцелярским… Мысль о том, что любовь, смерть, грех и раскаяние всегда одинаковы, проведена максимально наглядно.

"Взятие Измаила" — это колыбель в море слов, в которой ты плывёшь не знаю куда, покачиваясь на волнах и погружаясь в дрёму. Сам автор сравнил произведение с оперой: в опере не особенно важен сюжет, мы приходим в неё, чтобы послушать звук, вот и тут важен сам звук, сам стиль, сами сплетения. Бесконечное упражнение со стилями, завязками, обрывками и клочками сюжетцев, через которые смутно проглядывает что-то напоминающее центральную идею. Идея, как мне кажется, в том, что Россия-матушка — тоже опера из клочков и смутно связанных между собой арий, объять её нельзя, понять тоже, разложить по полочкам так и вовсе никогда не получится. Как традиционный русский салат: новогодняя оливьешка или винегрет, где всё порублено, перемешано, сервировано и подано.

Измаил из романа, который штурмуют все подряд, это сама жизнь, которая от огромных размеров вселенной вдруг сужается до аттракциона с дрессированными белыми мышами, которые тоже "берут Измаил". А что, Измаил негордый, берите его семеро.

Традиционная идея романа вывернута наизнанку. Главными героями "Взятия Измаила" стали стился и слова. Они конфликтуют друг с другом, развиваются, влюбляются в друг друга, женятся, расходятся, трахаются и иногда даже убивают друг друга. Всё остальное — только смазка, тот самый незыблемый русский царь стола майонез, который может собрать воедино любую несочетаемую дрянь в салате и превратить его в шедевр нежнейства. Без негативных коннотаций, потому что Шишкин давно уже товарищ швейцарский, а поэтому майонез у него не магазинный провансаль, а сделанный по воспоминаниям из детства из яиц очаровательной перепёлки, лучшей дижонской горчицы и оливкового масла, собранного девственницами и хранящегося в надёжном бронебойном бункере где-то глубоко под землёй. Читать это довольно сложно, а в какой-то момент могло бы стать и скучно, если бы это всё были просто напластования разнородных элементов. Но они не сами по себе, у них есть могучие корни в русской классике, так что куда интереснее докапываться до всевозможных зарытых собак и аллюзий, чем следить за тем, возьмёт ли уже кто-нибудь этот Измаил или надорвётся. Да и вообще зачем его брать, если можно просто плыть.

Читать в эмиграции эмигранта, пишущего о нашей общей Родине на совершенно удивительном, прекрасном и могучем русском языке – это ли не повод предаться ностальгии. Наварить картошечки, полить ее топленным маслицем, пару «иичек» вкрутую до синих желтков и вперед - к Взятию Измаила. На поезде, конечно! Роман Михаила Шишкина – это поезд. Под равномерный убаюкивающий стук колес проходят люди, каждый со своей судьбой, со своей историей. Меняются лица, манера рассказа, какая-то история обрывается и тут же начинается новая... А за окнами – Россия-матушка. И вот так я еду-путешествую с Михаилом Павловичем, вдоль и поперек Родину свою изучаю. Вот тут за закрытой дверью купе муж с женой ругаются, а вот тут уже мирятся на неудобной узкой вагонной полке. А вот в этом плацкарте пованивает от конфликтов, грязи, побоев и да, кажется, мертвичинкой запахло. А вот в вагоне-ресторане даже позитивненько, анекдотики, шуточки и запахи такие русские-русские. А вот тут сам Михаил сидит, рассказывает про детство своё, про родителей, про жену свою иностранную. Я лежу на излюбленной верхней полке, откуда обзор получше и диву даюсь, какие люди бывают склочные, двуличные, и какие они все, несмотря ни на что, интересные. Как много идей, мнений, слов. Вроде одинаковых слов, сказанных по-разному. И вот с кем-то мы достигаем полного взаимопонимания, сядем на одну полку, за один стол, выпьем и куриной ножкой закусим, а там и секрет какой раскроем, поделимся сокровенным. А потом мой новый друг сойдет и место его займет совсем другой. Он говорит те же слова, но по-другому, и я с ним никак не могу согласиться, а он в свою очередь спорит, и спорит со мной. И мы все больше погружаемся в пучину слов непонимания. А ночью, когда все утихнут, можно и в себе покопаться. С собой-то я хоть согласен? Вот я нынешний. Вот я десятилетней давности. Мы совершаем разные поступки и говорим на разных языках, и порой не понимаем друг друга. А скоро появится будущий я, который будет смотреть и дивиться на этих двух чудиков. Давно доедена вся картошка, курочка, огурцы, все выпито, и вот с багажом судеб и историй я сошла с поезда Михаила Шишкина и сижу в одиночестве. Сижу вроде на твердом и вполне устойчивом стуле, а меня все еще спустя несколько дней плавно покачивает. А в голове – музыка и песни колес. Как жаль, что тут, в эмиграции, нет наших русских поездов с душными плацкартами и верхними боковушками.

Лет десять назад держала в руках восхитительно толстый томик, аннотация любезно сообщала о "Русском букере" романа, фото автора распологало к себе приятным благообразием, все предрекало обстоятельное пиршество духа. Книга называлась "Венерин волос", автором был Михаил Шишкин. Странно, но напрочь стерлось из памяти, как плевалась ядом, начав читать и поняв, что жестоко обманута - истории здесь не расскажут. Сплошь фрагменты, куски и обрывки в духе постпостмодерна с мутными потоками неопрятного чужого сознания.

Того сорта литература, которую никто не читает, совсем никто не понимает и совсем-совсем никто не любит, но все, кто есть кто-то, договорились считать гениальной и горе простодушному. который осмелится возвысить свой голос в защиту интересов читателя (а литература не кантова вещь в себе, она процесс и процесс взаимообратный, предполагающий непременное участие читателя). Так я злилась и досадовала на себя, но читала: отчасти надеясь, что прихотливо разбросанные волей автора линии, сплетутся таки в рисунок; отчасти очарованная языком, великолепие которого опровергало незначительность нарратива.

А потом как-то само собой оказалось, что роман дочитан, в сухом остатке смутное воспоминание о девушке, которой врач со "Скорой" сказал, что если кто хочет не быть, тот режет вены вдоль, а не поперек. Да определение красоты, любви и осмысленности, как тонких волосков невесомого мха, пронизывающих ткань реальности, которое и озаглавило книгу. Как ни странно, этого достаточно, чтобы послевкусие, спустя десяток лет, оказалось самым благородным. Исполненным терпкой дымной сердоликовой горечи.

И чтобы гипотетические интересы читателя (см.выше) оказались менее значимы, чем возможность снова прикоснуться к литературе, оставляющей такое послевкусие. Снова Шишкин, на сей раз "Взятие Измаила", почти столь же обласканное критикой и увенчанное всевозможными лаврами. Еще более бессюжетное и неряшливо-потоковое, с еще более яростно декларируемым нежеланием трафить низменным вкусам читателя ("Смыслу захотели? Ужо я вам задам такого смыслу, что мало не покажется!")

Снова продираешься сквозь бесконечное горе-злосчастие, претерпевание которого составляет смысл и пафос существования героев - Андрей Платонов, возведенный в квадрат, а то и в куб. Снова тихо звереешь от пристрастия автора к эпитетам, связанным с мерзостью запустения и всеми сортами разложения, как морального, так и физического, ткань романа кишит ими, как разбухший на солнцепеке собачий труп, опарышами. Но парадоксальным образом, физиологичность этой прозы лишена плотскости, не поднимает волн омерзения, словно бы вычищена и заморожена.

Отчаявшись измерить автора общим аршином, строишь ужо его гороскоп и многое проясняется. Сильное влияние Сатурна, который именно отвечает за все сорта горя-злосчастия, болезни, одиночество, потери, бедность и всякого рода стоки. Но он же заботится об очищении ран, дает крепость каркаса, способность противостоять немыслимому давлению, несокрушимую крепость фундамента, прорастающего в плоть земли мириадами тонких волосных корешков, почти невидимых глазу, как ниточки мха по имени "венерин волос".

Интерес к темной неприглядной изнанке не от желания сплясать на костях поверженного ящера и половить рыбку в мутной воде, но язык писателя, сфера глубинных интересов, удивительным образом совпавшая с чаяниями общественного бессознательного. Случается иной раз и такое.

И перестаешь подозревать Михаила Павловича в пристрастии к чернухе, заодно уж отчаявшись вычленить из разноголосицы и черезполосицы нынешнего повествования хоть какой-то смысл: кто удавил младенца, кто оставил замерзать старуху-мать, кто отравил жену директора гимназии, вправду ли рука из облаков пырнула заточкой директора клуба и что стало с его некрасивой еврейкой любовницей и в кого после вырос мальчик Павлик, которого пришпиливали к школьной доске, и зачем был убит несчастный, похороненный в колодце. Просто он так видит, так пишет, в такт собственному дыханию и биению своего сердца. А что уж отстоится после этой книги через десяток лет - время покажет. Сатурн - планета не скорая и как раз временем управляет.

"Эту жизнь, Мишка, нужно брать, как крепость!" 2012 год. Далеко от родного края, осенняя меланхолия, темный и холодный ноябрьский Хельсинки. Случайно натыкаюсь на объявление о презентации книги современного русского писателя Михаила Шишкина. Именно тогда я впервые услышала об этом писателе. Последнее, что можно было приобрести в русском книжном магазине, это «Взятие Измаила», все остальные произведения уже распродали. Ну, и что! Мне же для автографа! Лекцию Шишкина ждала с нетерпением и волнением. Никогда до этого мне не удавалось бывать на таких мероприятиях, а уже тем более в иностране в добавок на русском языке. Народу собралось немало, несколько раз меняли аудиторию, чтобы поместиться. Прочитав информацию о самом писателе и некоторые рецензии на его творчество, мне почему-то показалось, что встреча обещает быть интересной и...я не ошиблась. Это такое непередаваемое ощущение, когда автор, произведение которого ты держишь в руках, так просто всего в нескольких метрах от тебя читает свое эссе. Голос и тон автора всегда звучали в моей голове, когда я читала его романы. «Взятие Измаила» - моя первая книга Шишкина. Сложное, но увлекательное произведение. Этот роман как маленький ребенок – берется за одно дело, бросает и начинает другое, говорит мысль и обрывает, приводя этим всем к какому-то беспорядку, бессмыслице, заставляя сесть и более вдумчиво вникать в вопрос «О чем он сейчас вообще говорит?». Нелегко читать о жизни, о каких-то выворачивающих наизнанку деталях. Шишкину же удается увлечь читателя, заставить думать, сопереживать и показать, что ты счастливый человек и все не так уж плохо в твоей жизни. И, если до этого у вас не было коллекций ощущений, а может вы просто не знали о ней, после романа вы, вероятно, обнаружите ее в своей копилке жизненных ценностей. «Взятие Измаила» - роман о жизни, написаный бесподобным русским языком.

Дальше...

Написано в рамках игры "Несказанные речи".