Предуведомление .
Уважаемый ЧИТАТЕЛЬ!
Перед тобой тот самый случай, когда историческая правда краше вымысла!!!
Поэтому, девиз книги, -
Все, о чем знают историки, но бояться сказать.
Проведя значительную часть своей жизни в археологических партиях и серьёзно занимаясь наукой, я очень часто встречал явления, не поддающиеся объяснению. К примеру, как объяснить присутствие соли из Испании в Новгороде Великом в слоях 12-13 веков.
Такие находки делаются и поныне, но соль не отправляется на химический анализ, устанавливающий точное место её добычи– Иберийский полуостров. Это произошло после того как в 60 -е годы, в самый разгар очередного обличения диктатуры Франко Советским союзом, анализ был произведен, и по результатам данного анализа, на международной археологической конференции в Эрмитаже, было заявлено, что связи средневекового Новгорода с Испанией были взаимовыгодные и добрососедские.
После оной конференции Пиотровский старший имел несколько бледный вид, а материалы конференции были очищены от этой крамолы и приведены в соответствие с международными требованиями внешней политики пролетарского государства. После чего, анализ соли из Новгородских раскопов делать престали и в археологических отчетах писали соль из Старой Руссы. Хотя найденная соль, порой, была мелкая и розового цвета, и на Старорусскую крупную, серую никак не могла быть похожа.
Или, как объяснить находку воска красного цвета в Старой Руссе, в раскопе возле церкви Мины, в слоях 13 века. Всем известно, что тогда, в 13 веке, красный воск делали только на востоке, точнее выделывали из обычного серого в красный в Гренадском халифате.
Тут же можно упомянуть и находку части доспеха японского самурая, датированного 13 веком. Доспех был найден возле церкви святого Петра, что на Синичьей горе в Новгороде великом. Объяснить, как это все оказалось в Новгороде в непотревоженных слоях 13 века затруднительно.
Из общеизвестных исторических фактов можно привести в пример, – это широкое распространение «Повести о Пресвитере Иоанне» в культуре средневековой Руси.
И что еще более интересно, в Средневековой Руси, в отличии от европейцев, не посылали никогда войска в помощь вымышленному пресвитеру Иоанну, но повесть знали и любили, и учили детей по ней истории и географии.
К подобным фактам относится и иконографические мотивы о Княгине Ольге, отдающей земли в управление лучшим мужам. На иконах 14 века, порой указаны точные границы угодий, по границам Новгородской и Псковских земель, причем списки икон, а их около12, имеют отсыл к иконам византийского письма 10 века. то есть ко временам княжения Ольги.
Вот когда таких фактов и артефактов набралось достаточное количество я и решил их как-то объяснить, и в итоге появилась эта книга.
Книга поможет школьникам и студентам сдать экзамены по курсам: средневековой истории, философии, политологии, литературы, исторической географии и уже поэтому всегда будет востребована.
Дело.
В лето 67481 года от сотворения мира, на собор архистратига Михаила, в среду2, в полуденной стороне притвора соборной церкви во имя святого Николая епископа Мирликийского, что на Ярославовом дворище, в Новгороде Великом, подле лестничной башни, томились ожиданием третьего: – Лёха Раскорякин, да Васька Беспалый.
Тихий и задумчивый осенний денёк, хотя, и радовал ждущих друзей, нежным предзимним солнышком, но уже явственно стремился к вечеру.
В притворе, освещаемом только двумя длинными и узкими окнами с круглыми, слюдяными, подслеповатыми оконцами, (в каждом окне их было по восемь штук3) царил почти мистический полумрак, изредка разрываемый мерцающим пламенем неугасимых лампадок. Могло показаться, что; тихая задумчивость, погожего, предзимнего дня и мистическовозвышенное настроение места – передались друзьям, стоявшим в стоическом молчании, среди умиротворённых ликов святых и праведников, смотрящих на них со стен притвора.
Однако это было не так! Кипучая жизнь Новегородского Торга, пробивалась в собор сквозь полузакрытые двери притвора то: в виде доверительного лика купца, в окладе из бороды и дорогой шапки: то; в виде розовощёкого, пухлого личика торговки орехами, чей ярко-красный парчовый платок, в лучах предзимнего солнца, горел ярче, чем золото на окладе круглой иконы святого Николы Угодника, заставляла друзей, томящихся ожиданием, больше думать о земном, нежели о прекрасном, и вечном.
Приближающийся час вечерней службы тоже добавлял суету. Служка – Степка Гнилое Ухо, сын того самого Гераськи Кособрюхого, которого в прошлом году трижды сбрасывали с Великого моста за пьяное словоблудие, и племянник самого Озария Феофелактовича – посадника Великоновегородского, уже четвёртый раз проходил мимо друзей, демонстративно задевая то одного, то другого локтями. Когда он, в очередной раз прошествовал мимо, якобы по поручению соборного попа. Васька Беспалый дал ему легкого тычка в бок, от которого Гераська согнувшись, всхлипнул. Затем Гераська, вдруг повернувшись задом к нашим друзьям, как заяц, в два прыжка, выскочил из притвора на церковную паперть, где и запричитал гнусавым фальцетом, – «Что ему весь правый бок в храме божьем отбили нелюди, и стал он, (бедный Стёпка) теперь, на весь свой короткий век, увечным».
Леха взглядом одобрив сию минутное действо друга, тут же спросил,
– И как думаешь, к посаднику сейчас жаловаться пойдёт или сразу вече Ониполовских дурней собирать будет?
Васька огляделся, потом прищуря глаза, посмотрел, сквозь приоткрытую дверь, на Торг и ответил,
– Нет, к дядьке Озарию побежит, ибо на Торге, даже визгливая старуха рыбница в его сторону взгляд не кинула.
Потом, тяжело вздохнув, добавил,
–Все «Делом» заняты. Какое уж тут вече? Не до забав!
Лёха грустным и протяжным, – Да!!! – выразил своё согласие с мнением друга.
Потому, что и в правду «ДЕЛО» было, и «ДЕЛО» было немалое.
И уж конечно, оно было не того размаху, что, к примеру, касалось, одного Неревского или Плотницкого конца, или одной Михайловой улицы.
Это – «ДЕЛО» было большое и касалось всего Господина Государя Великого Новегорода, а если не лукавить, то и всей земли Великоновгородской со соседями! Вот!
Как и всякое большое Дело это, – «ДЕЛО» началось с малого и почти незаметного для современников события.
В 67444 году левое крыло монгольского войска переправилось через Волгу и взяло на копьё город Великий Булгар, на зависть потомкам Всеволодовым5 – князьям Суздальским и Владимирским, сидевшим на Новгородском княжении, и самим давно хотевшим пограбить богатый Булгар совместно с новгородцами. Затем монголы напали на половцев и разбили их, уже на радость князьям Суздальским и Владимирским, так как сабли половецкие верно служили черниговскому отродью – потомкам князя Олега, которым, иногда удавалось занять престол Великоновгородский, а он, как известно всем на Руси, «был прежде Киевского»!
Вслед, затем, как-то вдруг, левое крыло монгольского войска с боями вышло на Дон и одновременно, их главные силы во главе с Бату ханом вторглись в Рязанское княжество и взяли штурмом Рязань. Это князей Суздальских и Владимирских Всеволодовичей немного смутило – Рязань – то ведь рядом. Однако, падение Рязани, в отличие от князей, Новгородское вече ни сколько не взволновало. И действительно чего волноваться-то им, самим – Великоновгородцам!?
–Князей и городов, и так, на Руси, хоть пруд-пруди.
–Какого князя захотим, того и посадим на престол, а какого не захотим на престол так того в поруб. Это наша воля, быть вольными во князьях,– так тогда рассуждали на Торгу заумники новгородские
–Ну, а городом больше или меньше, так это в руках Божьих!– вторили им монахи, подвизавшиеся у Никольского собора, и державшие соляные лавки там же – на Торгу6.
После Рязани монголы почему-то пошли на родной Всеволодовичам княжеский град Суздаль и сожгли его. Князьям Всеволодовичам это уже никак понравиться не могло. Поэтому главный Всеволодович – князь Юрий II (дурак и пьяница) отдал приказ оборонять столичный град Владимир, а сам ушёл собирать полки, на север, от Батыя подальше.
7 февраля 6746 7 года монголы взяли приступом стольный град Владимир. Во время, которого в подполе терема, усадьбы купца Авеля Славича, был раздавлен обломками терема, княжеский поп вместе с колоколом и казной Успенского собора8.
А 4 марта того же года на реке Сить монголы натолкнулись, именно натолкнулись, на стан ополчения собранного князем Юрием. Ополчение стояло без боевого охранения, и поэтому довольно быстро было перебито монголами. Князь пал в бою чем заслужил, если не славу, то и не порицание современников, – «Ибо мёртвые сраму не имут»!
Батый, не теряя темпа наступления, двинул железные, закалённые в боях тумены в землю Великоновгородскую, и встал у Торжка.
Получив известия, о бедах вдруг выпавших на их долю, равно как и на долю князей, Всеволодова колена, смущенные новгородцы вынуждены были отложить подготовку очередного оборонительного9 похода на Литву и собраться на вече, предварительно отправив в Торжок гонцов с наказом держаться10, если враг пойдёт на приступ, и ждать помощи от Новгорода. Жители Торжка поверили метрополии, за, что и поплатились. После двух недель осады взяв Торжок, одним приступом, Бату хан двинул тумены на Новгород, но весенняя распутица остановила их у Игначь креста, и заставила отступить.
В Новгороде, новгородцы, получив известия об отходе Батыя, разошлись с веча, и с князем Ярославом Всеволодовичем владимирским направились в Святую Софию на торжественный молебен, по случаю избавления их от нашествия, – «Божьим повелением», после, которого стали продолжать, так некстати прерванную монголами, подготовку к оборонительному походу на Литву.
Однако некоторым новгородцам было всё же, интересно дознаться;
–Почему Торжок так быстро пал?
–По Божьему повелению, за грехи смертные, как Содом и Гоморра?
–И чего татары там две недели ждали; Божьего повеления или начала распутицы?
Так на Торгу «правдоискатели», выпив бражки, с хитрой улыбкой говорили, смущая каверзными вопросами невольных, богобоязных собеседников.
–Ведь, к примеру, почему на обратном пути в степи, часть монгольского войска семь недель не могло взять маленький город Козельск? После падения, которого там никого из жителей не осталось. Ну а Торжок всего за две недели взяли? Наверное, по Божьему повелению за грехи великие?
–И зачем монголы, уважительно, назвали Козельск – «злым городом», чем Торжок лучше, – А?
–Там праведников было больше? – вопрошали они далее.
–Или как? – допытывались другие.
Наиболее знающие жизнь новгородцы отвечали, до хрипоты в голосе, неразумным правдолюбцам – вопрошателям на Торгу,
–Да потому, что драться в Торжке никто и не хотел! Тем он и хуже Козельска!!
– Ведь Торговчане могли бы, и откупиться, выдав монголам овса и коней для всадников, (город-то богатый с каменными храмами) но их природная,– торговическая жадность, им сотворить благое дело, в своё же спасение, не позволила. Они ведь дурни как рассудили, Если, мы под Государем Новгородом Великим, то пусть Государь Великий Новгород и платит откупного монголам, своим – дешёвым овсом.
В ответ, Новегородские торговцы житом, а именно житники – овсяники, услыша про дешёвый новгородский овёс, стращали новгородских граждан,
–Ага! Дешевого овса им туда дай. Самим овса тут, вообще, до лета не хватит……!!!
В ответ житникам, смешливые умники говорили,
–Да вот, только, монголы посулы торговцев новгородских, не послушали и не послушают, если чего……
–Вернее, острая необходимость не позволяла ратям долго ждать откупного из Новгорода, есть то хочется,– поправляли слишком уж зарвавшихся умников, десятники новгородских полков, со знанием дела.
–И через две недели Торжок Батый поневоле разграбил,– добавляли к высказываниям военных наиболее просвещенные. Этим тезисом, показывающим всем, остальным, – непосвященным, что им известно больше чем всем прочим, – остальным на Торгу.
Как уже было выше сказано, получив известия об отходе монгольского войска, новгородцы продолжили подготовку к походу на Литву. Поход прошел успешно. Ратники вернулись с добычей. Богато прожили год, и вот тут то, и была обнаружена, некая заминка.
Так вот, в это время, точнее за один месяц до описанного выше ожидания, двух друзей – третьего, младшенький из отпрысков посадника Озарии (его имя летописи не сохранили) захотел получить для забав своих отроческих: маленький щит и меч, с шеломом-мисюркой в придачу. Меч старшие братья выстругали из дуба, что вот уже как 3 года сох под навесом на их дворе, а вот со щитом и шеломом-мисюркой вышла незадача. Отрок хотел щит и шлем как у папы, то есть щит с блестящим окладом на червлёном поле, а шлем-мисюрка непременно, чтоб блестел на солнце.
В день святых мучеников Сергия и Вакха11 старшие братики собрали кое-чего из сладкой снеди, для посулов кузнецу, и пошли через мост ко святой Софии, что бы там, на Прусской улице, вдоволь поторговавшись с кузнецом, оговорить время выполнения заказа. Вернувшись к вечере, домой братья стали рассказывать тяте про дело дивное, приключившиеся с ними у кузнеца.
В тот день Кузнец Сима Прушанин сладости и заказ взял, только выполнить, его – заказ, обязался никак не ранее чем после Рождества Христова, да и то за большую плату, чем братьям хотелось ему платить. Сима всё объяснил просто,
– «То – на татары, то – на Литву идти надо. Железа не привезли ни немцы, ни Рушане».12
Где в Новгороде искать хорошее железо он не знает, но если братья хотят быстрее, то надо идти к дому святого Олафа13, и купить железо или железный лом у варяжских купцов, пока ещё те не уехали на Готланд в Готы.
Купцы двора святого Олафа из уважения к положению Озарии Феофелактовича пустили братьев в Ропату14, где на первом этаже, под каменными сводами, хранились товары. Однако всё, что могли они предложить братьям, это иглы и несколько серпов из местечка Золинген. Братья печально, без покупок, пошли на Немецкий двор. Но там выбор был ещё беднее, всего несколько дверных петель и два железных обруча на бочку, правда, большую.
–Не сезон,– просто объяснили немцы.
Пока солнце еще не село, братья бегом, сшибая углы, по кривой Михайловой улице вернулись к Готам. Но там староста церкви святого Олафа, уже не открывая ворот, ответил им отказом, так как слуга Никиты Захарьевича из Кучковичей, уже отвешивал серебро за серпы и иглы. Более железа на продажу у купцов не было. Пришлось братьям брать взаймы, у попа Пятницкой церкви, две чушки новгородского болотного, кричного железа, да и то с большими уговорами, и на кабальных условиях вернуть в два раза больше чушек через три недели!!!!
Казалась мелочь, незадача, но на следующий день тятя – Озарий Феофелактович, следуя какому-то наитию, отправил своих людей скупать железо по всей волости. А если получится, то и на княжеском кормлении железо скупать. Через три дня, посадские люди с Торговой стороны, уже отчаянно торговались с Рушанами в Старой Руссе за кричное железо. А более смелые, собирались в ватаги, чтобы дойти до Смоленска за железом. Хотя толком никто ещё и не знал для чего, именно сейчас, железо понадобилось и кому. Но, видя пример Озария Феофелактовича и Никиты Захарьевича, что из Кучковичей, народец новгородский смекнул, что,
– «….оно им очень надо и его им надо много…..».
Постепенно вся Торговая сторона, а за ней и Софийская поднялись на поиски железа. Искали, где только можно и где не можно; – в соседском дворе, на Пробойной улице, или на дворе архиепископа Спиридона, среди яблонь Райского сада, что с северной стороны Софийского собора.
Наиболее деятельные или лучше сказать бесстыдные новгородцы, в поисках сокрытого от глаз людских железа, лазили даже в колодезь святителя Никиты, находящийся против бани, построенной, согласно преданию, самим святителем Никитой. Такие деяния, конечно, не нравилось архиепископу Спиридону, любившему париться в мыленке, в окружении колон красного камня, подобно тем, что были в банях Царьграда15!
Но, полное железное сумасшествие началось через неделю, точнее, на день Святого мученика Ерминингельда, царевича Готфского16, тогда когда Васька Беспалый привёз купцам двора святого Петра, солёной красной рыбы, и живой стерляди по уговору, для пропитания. Произнеся клятвы; верности и честности, в торговых делах, он по древнему обычаю обильно подтверждал пивом и вином истинность своих клятв, и заставлял делать тоже самое, и старосту двора святого Петра.
Староста, от такого количества «истинности и честности» не удержался, и с благодарностью за личное уважение и честность в торговых делах, сказал Ваське, по секрету, «….что у купцов иноземных железа нет, и ещё долго не будет. Всё железо ушло на подготовку к войне с неверными, в Святой земле и к отпору неверным в самой Империи Великой Германской нации. Император (Великой Нации) собирает воинов на борьбу с неверными, стоящими уже на границах лённых земель, и если»,– тут староста перешёл на шёпот, – «Басилий захочет – то староста, письмом к имперцам, расскажет о благородности Басиля, и Басиль, попав на службу к императору, прославит своё имя». В благодарность за «великое ручательство» перед лицом имперских чиновников, в честности «друга Базиля», староста просил лишь пустяк – солеварницы Васькины, в аренду годов на пять – десять, под десятину от доходов в год!
Василий к имперскому предложению, старосты отнёсся спокойно, ему за эти солеварницы, лет шесть назад, и невесту из-за моря предлагали, чуть ли маркграфиню из Ютландии, родственницу Гиты Гарольдовны, матери князя Мстислава Владимировича. Однако, про то, что заморское железо ушло на войну с неверными, он сделал пометку на бересте, чтобы не забыть назавтра. Проспавшись, на следующий день, после молитвы Николе Чудотворцу он, никому ничего не говоря, поднялся вверх по Волхову, затем, пройдя по Ильменю 20 верст к своим рудознатцам, на тайную заимку, дал им наказ заложить ещё восемь железоделательных печей. Вернулся Василий, на следующий день, тайно хоронясь по берегам Волхова, однако не уберёгшись.
Гераська Кособрюхий увидев его лодку, крадущуюся по течению по левому берегу Волхова, заросшего кустарником, на закате. Побежал сразу к Озарию, делиться добытой новостью, что богопротивный Васька Беспалый Колмовчанин ходил куда-то по тайным делам, а не по бабам. Сам-то Гераська, до того как увидел лодку Васьки Беспалова, второй вечер сидел на берегу Витки17, якобы для починки рыбных ловов, но его сухие; порты, сапоги, рубаха, и осенний холод, говорили всякому прохожему горожанину, что Гераська тут не праздно ловы чинил, а чего-то удумал.
На самом деле Гераська ничего не удумал и не замыслил. Он вообще не любил думать, мыслить. Он любил только; сытое богатство, да женщин, пользовать. Получив в наследство от родителей достаточно добра для безбедной жизни, он своей дуростью, пьянством и своенравием чуть не растерял все, и чуть не пошёл по миру, если бы не брат Озария, который спас Гераську женив его на тихой и покорной девице Веселице Гюргевне с приданным. Однако Гераськин дурной характер и леность ума свели в могилу его жёну в три года, и оставили Гераську без сладострастия на ночь. Пропостившись без женской ласки три месяца, Гераська женился еще раз, на Меланье из Плотников, (опять по слову Озарии) но через восемь лет и она преставилась. На отпевании знающим людям казалось, что она благодарно улыбалась богу за долгожданный покой в домовине. По истечении трехмесячного траура пошел Гераська в третий раз к брату, за новой женой, но получил отказ. А, что бы он более не отнимал у брата время своими глупыми просьбами, он получил в ухо от брата.
– Для доходчивости,– так пояснил Озарий.
Тогда Гераська сам решил найти себе жену, причём именно вдовицу, но чтоб с детьми и непременно крепким хозяйством, и с людьми дворовыми. Так, что бы ему – Гераське ничего по дому не делать, а только гулять по Торгу, целыми днями, в красивой рубахе шитой шёлком!
Обладая недалёким умом, он выбрал себе в жёны прелестницу Людку– вдовицу Иванову, что жила на Витке, в тереме, и держала большой двор, с коровами, и прочей живностью. Правда, сама вдовица не знала, что её вдовью жизнь хочет украсить теплом и любовью, достойный муж новгородский, родственник самого посадника, и поэтому жила спокойно, не хоронясь от людей, принимала гостей, и угощала их подовыми пирогами с мёдом.
Гераська, месяц мучился думами, но как-то вдруг, дошёл своим умом, что не всё у Людки гости как гости, но есть и те гости, что ему в его сватовстве помешать могут. Поэтому-то сел он на Витке, якобы ловы чинить, а сам всё присматривал, кто из гостей вечером придёт, а утром уйдет. Такого гостя он непременно запомнит, возведёт на него напраслину, перед посадником. Гость Людкин вестимо испугается посадского суда, и убежит от Людки. А он, Гераська, в это время сватов зашлёт, и женится на вдовице и её хозяйстве.
То, что всё замышленное им, больше похоже на бред, так как вдовица была хороша, умна и богата. А многие посадские дети – молодые и красивые донимали её, предложениями, и посулами семейного счастья, вот уже второй год, и возводить напраслину ему продеться на пол Новгорода, его не интересовало. Сам Гераська на такие мелочи не отвлекался. Занятый своим делом он казалось, забыл обо всём на свете. Случайно выследив Ваську, он резво побежал на двор брата, оставив без призора на берегу Витки лодчонку и инструмент, взятый у брата для починки ловов, на время, под залог.
Уже в Плотниках, он на бегу, в мечтах, представлял себе: как челядь Озарии, услужливо откроет ему ворота, как поднимется он к брату на повалуши18, как войдёт в горницу, и расскажет всё о Ваське. В благодарность за службу брат, конечно же, пригласит его к столу, сам ковш с мёдом хмельным поднесёт, а челяди накажет, строго-настрого, называть Гераську только по отечеству – Феофелактовичем.
Когда, через полчаса, мечтательный Гераська, запыхавшийся и потный, ввалился на усадебный двор, терема Озарии. Терема, что стоит на Славнее, чуть левее каменной церкви Усекновения головы Иоанна Предтечи, для рассказа о Васькиных тайнах, после которого он рассчитывал получить, в благодарность от родственника, два или три ковша хмельного мёда или, на крайний случай, приглашение к столу.
Он, непонятно почему был обижен:
холодностью челяди Озарии, которая почему-то: не сразу открыла ему ворота;
и холодностью кровного родственника Озария, который почему-то так обжёг его высокомерным взглядом, когда он попытался сесть за стол, где уже дымились каши и стояли ковши с медами и квасом, что Гераська, от обиды, выскочил из терема и долго, сиротливо стоял посреди двора, глотая осенний воздух, пересохшим от обиды ртом, не понимая, что делать:– сейчас идти топиться или сначала исповедоваться.
Сжалился над ним несчастным и убогим, повар Якун Григорьевич, взмахом руки, позвавший Гераську на кухню.
Сидя за кухонным столом Гераська, со вниманием и почтением, слушал рассказ всеми уважаемого Якуна Григорьевича о событиях этого дня. Выпив второй ковш мёда, против сухотки в горле, повар излагал события с пугающей достоверностью в лицах.
–..ну вот, ты, Ерась, – глянь, внимательно во двор. Видишь темень. Вот. Я встаю всегда, когда темно, а летом не ложусь вообще. Пока солнце светит, повар должен готовить, за лето на всю зиму, чтоб в темень зимой спать, и свет не жечь.
Григорьевич хлебнул, закусил красной рыбкой, продолжил:
–… но сегодня за водой пошёл. Собак привязал, вышел и смотрю возле Ивана на Опоках, огонь горит, а людей нет. Чудо!!! Вернулся я, голову в кадку с водой окунул, уши снегом натёр, снова вышел. И вновь, «чудо»– свечи горят, а людей нет. Перекрестился я, кочергу взял, на свет пошёл. Подошёл и вдруг вижу, а у церкви люди, снегом занесённые, стоят на коленях и тихонько так поклоны бьют, как будто молятся, а попа-то рядом и нет. Я к Озарии, бужу его, говорю ему о людях чудно-странных, тихо выходим с челядью и топорами, подходим, и тут в слабом свете свечи узнаю Гервасия и Протасия Онаневичей. Еле углядел в темноте. Топор опустил.
Тут Григорьевич еще раз отвлёкся от рассказа для того, что бы капустки свежесквашенной взять с яблочками.
– Озарий ко мне подходит тихонько-легонько, я ему указываю, на Гервасия, он тоже меч опускает, и легонько так за плечо Протасия трогает, и говорит тихонько-тихонько, «Ты ли это Тасий»?
Здесь повар попытался изобразить, как произнёс эти слова Озарий, но, сбившись на пьяный фальцет, бросил пытаться подражать господину. Затем, мотнув головой, продолжил сиплым голосом.
– А в ответ Протасий покачнулся и упал, ударился лбом о закрытые церковные ворота, – отметил повар не без скрытого сарказма.
– Озарий, то наш, тут испугался, перекрестился один я, – продолжил повар, – носом учуял, что пьяные они все. Пьяные, а потому дурные!!! Ну, тут потом, уж всех во двор занесли, на сене спать уложили. Всех двадцать пять человек, ага. Через час-полтора встали все к заутрене. Меня как-то забыли добрым словом помянуть. А, если бы не я, было бы кровопролитие в Новгороде, – закончил повар и, притомившись, задремал.
Пока повар отдыхал, Гераська сам решил вознаградить себя за совершённое им великое сидение на Витке и принялся, есть всё, что стояло на столе. Как-то: уточку, жаренную с кашей и грибами, лосятинку, варёную с травками и кореньями, стерлядь, притомлённую под сметанным соусом. Что бы еда в горле не стояла колом, он регулярно прихлёбывал из ковша медовуху, закусывая каждый глоток вяленой медвежатиной вместо хлеба. Через час, насытившись и разомлев от выпитого, Гераська потерял всякий стыд, и принялся громко икать от сытости и блаженства. Разбуженный проявлением Гераськиного удовольствия бытиём и миром, Якун Григорьевич с немалым удивлением обнаружил, что часть ужина исчезла, и нужно вновь открывать кадушку с медовухой, и лезть в бочонки с мочениями, ставить в печь каши, и колить на огне орехи для заправки. Стоически перетерпев разорение стола, Якун Григорьевич отпил немного из кадки холодной ключевой воды, привезённой с Хутынского монастыря, перекрестился на образа, освещённые тусклой лампадкой, заправленной конопляным маслом, принялся за дело и продолжил прерванный усталостью рассказ.
– Я то – думал, что ватага Онаньевичей по утреннему холодку опять пойдет молиться в церковь Ивана на Опоках, благо она рядом, за углом. Однако Озарий приказал, «Гостей со двора не отпускать, опохмелить, но так, чтоб облик христианский не теряли и разумения тоже. Накормить. Потом, привести к нему. Затем натопить топить баню для дорогих гостей». Мне же дал наказ обед делать, «вельми силён». Я, конечно, сделал всё и когда в горницу вносили вторую смену горячих блюд, ну там, что пожирнее: утятинки жареной, свининки с кашами и взварами, сметанки с хреном, услышал следующее.
Тут Якун совсем перешёл на шёпот, и чтобы расслышать слова повара Гераська вплотную подсел к нему.
–Протасий Онаньевич говорил Озарию, – зашептал повар.
– Мы с батюшкой, после того как узнали, что нехристи Русскую землю разорили, решили помочь христианам в низовых землях. Чем бог нам дал, в тот год. Нагрузили лодочки четыре хлебом и житом, и пошли в низовые земли по большой воде. 19 Людишки подобрались справные, помыслы у всех чистые, все хотели по своей воле во искупление грехов своих и человеческих сделать дело богоугодное: – накормить голодных, пригреть сирот. Через тридцать дней пути, уже на Волге, в сгоревшем городище встретили сирых погорельцев, строивших дома для деток своих. Жито им сполна отдали с одной лодчёнки – то, всего-то за четверть гривенки.
Тут Протасий прослезился, а Озарий взволновался. Сорок пудов жита проданы по цене четырехсот, это не шутки. За такие деньги люди; на север идут за костью моржовой, дикие племена данью обкладывают и несут слово Христово нехристям, рискуя жизнью. А тут взял благословение у епископа, нагрузил лодочки житом и снедью, и на – получи богатство и благодарность, жизнью не рискуя.
Вытерев слёзы, Протасий продолжил,
– Дело мы свое, богоугодное сделали, обеты кои брали, выполнили. Но самое главное случилось позже в июле, когда стояли мы куда ниже Ярославля. Гюргий, который в позапрошлом году чуть жизни не был лишён за разбой у Мстинских погостов, углядел на противоположном берегу обоз купцов булгарских. Мы с братом и всей ватагой решили обоз взять, что бы людей христианских, что в плену у неверных томились освободить. Дело было привычное, без крови обошлось. Правда, христиан в обозе булгарском не оказалось. Но так кто же знал, с другого берега не видно. Зато платья много взяли, кожи красной, пол золотого дирхема, и на том спасибо, как говориться. Вечеренку отмолились, и спать легли. А на утро вижу, всадник стоит и копьём в зад Герваськи тычит, будит, значит. Я за брата кого хочешь, прибью, ты знаешь Озарий, младшенький он, другого братца мне бог не дал. Вскочил я, кистень выхватил, тут меня и повязали, думал конец моей жизни пришел. Молиться стал, и Бог услышал меня грешного.
После этих слов Протасий всхлипнул и, выпив очередной ковш медовухи, утёр усы бороду, и продолжил,
–Подошёл ко мне вскоре человек в синем халате и жёлтых портах, и через булгарина спрашивает, «купцы мы или разбойники»? Мы ответили, что мы есть, вольные купцы Великоновгородские, торгуем житом, хлебом, а по возможности христианские души у неверных выкупаем. Он, спросил ещё, «где товар?», мы ему свои шесть лодочек показали, товар выгрузили. Стоим смиренно. Молимся во спасение ангелу хранителю. Казни лютой ждём. Но видно не пришёл еще наш час предстать перед Спасителем. Развязали нас, воды дали, есть усадили, потом торг начали. Дали они нам за товары по четверть гривны на уключину.
–Вот, что я слышал и видел. Потом пошёл чистить рыбу к обеду и более ничего не знаю, – сказал Якун Григорьевич, давая возможность Гераське самому оценить важность сказанного.
Только Гераська думать над сказанным не стал, так как не хотел. Он просто залез в пустой ларь из-под ячменя и, выставив вверх ноги как оглобли, и уснул, до завтрева, в тепле и довольстве.
Озарий, сразу же, тогда, после услышанного, в отличие от спокойно чистившего рыбу повара, дух не мог перевести. Он взмок, покраснел и от волнения, вдруг по-козлиному проблеял:
– Вот и бааанькяяя приспеейела отогреййййтеся брааатики.
– Банька это то,….. она всегда……, а сейчас как дар божий,– нестройно, вместо благодарности, ответили Онаньевичи.
Как только братья с ватагой, гурьбой вывалились из горницы, и устало побрели на другой конец усадьбы в мыленку. Озарий опустился на лавку, обхватил голову руками и стал обдумывать рассказ, пытаясь отделить правду от пустого бахвальства и приукрашенной лжи. После получасового размышления Озарий вздохнул и, улыбнувшись, перекрестился на образа. Ему всё стало ясно и от этого полегчало на душе, и отпустило сердце. Не зря он дал наказ людям своим о скупки всего железа в земле Новгородской и если получится, то и в княжеском кормлении.