– Может, тебе нужно просто отдохнуть? Согреться душой. Как на это смотришь?
Серёжа кивнул, но Элеонора никогда точно не знала, соглашался он искренне или так, чтобы от него отстали. Мальчик рос очень скрытным, как будто что-то подозревал.
– Компьютер, включи нам музыку. Что-нибудь из избранного.
В юности Элеоноры голосовые помощники только начинали свой робкий путь в массы, и её муж постоянно потешался над тем, когда её голос менялся при даче команды.
Заиграла прелюдия си минор.
Серёжа заёрзал на стуле.
– Опять тёзка, – протянул он.
– Что за произведение, ты помнишь?
– Прелюдия какая-то. – ответил мальчик уверенно.
– Из какого опуса? – упорствовала Элеонора.
– Кто ж их считал… Кстати, про счёт, ты знала, что можно считать до бесконечности и дальше? Первое такое бесконечное число называется омега. Ну, это из счётных.
Серёжа активно пытался сменить тему. «Плохо», – подумалось Элеоноре. Мальчик не хотел проникаться музыкой. Возможно, она – и музыка, и мать, – давила слишком сильно.
– Ну хорошо, а что бы ты хотел послушать?
– Вторую сюиту! – воскликнул мальчик. – Ну, или что-нибудь из Баха.
Неожиданно, нужно будет написать заметку об этом.
– А ты точно не хочешь послушать что-нибудь из того, что твои сверстники слушают? – Элеонора решила перестраховаться. Она ни в коем случае не хотела ничего навязывать. Всё должно было произойти естественно.
Взгляд мальчика был красноречивым. Не было никаких картинных вздохов. От этого взгляда на душе Элеоноры потеплело. Надежда на план пока была жива. Часть его как раз касалась противопоставления мальчика большинству и его изоляция таким образом от общества ровесников.
– Переключаю, – последовал мягкий голос домашнего центра.
Заиграли бравые аккорды второй сюиты.
– Знаешь, чьё исполнение? – уточнила Элеонора. Она сама не могла бы назвать наверняка, слишком много их было в коллекции.
– Похоже на Аргерих. Я узнаю этот огонь, – ответил Серёжа. – Кто за вторым роялем, не знаю.
Элеонора глянула на свой планшет. Парень оказался прав. Опять.
– Хочешь так же играть? – И эту победу она попыталась превратить в ещё одну. – У тебя через час занятие.
– Но, мам! – спорил он всегда горячо, хоть и знал, что в некоторых вопросах мать не переубедить. – Физика! Ты не представляешь, сколько там делать!
– Много задали? – уточнила она.
– Не то чтобы… Я это ещё вчера сделал. Там просто интересно. Я сегодня про бесконечности читаю. Их так много! Когда-нибудь я найду их в нашем мире, а не просто в математике.
«Глубоко, – подумала Элеонора. – Уж если кто и найдёт, то это будет он. Но в Плане не предусмотрено.»
– Хорошо. Два часа на чтение! Но через два часа к инструменту, и чтоб как штык был!
– Всегда готов к бою, но морально устарел? – съязвил мальчик и практически одномоментно испарился из-за стола.
-–
В музыкальном зале стояли рояли. Один из них большой. Концертный! Чёрный, конечно, какой же ещё. Стейнвей, из современных американских.
Второй – отреставрированный, дореволюционный Бехштейн. Скромный, кабинетный.
Серёжа любил оба и играл на них по очереди. Конечно, в те дни, когда он не отвлекался и не убегал в свою комнату «срочно прочитать что-то важное». Не сказать, чтобы он обладал какой-то неуёмной энергией, но вот любопытством… Когда ему что-то внезапно становилось интересно, ничто прежнее его удержать уже не могло. Музыку так и вовсе он считал, похоже, пройденным этапом. Шутка ли, его учили с трёх лет.
Расчёты Элеоноры на тот период были невероятно точны. Мальчик делал невероятные успехи. Только в последний год проработанный во всех микроскопических деталях План начал давать трещину.
Серёжа сегодня решил сесть за Бехштейн.
Элеонора аккуратно усадила себя за Стейнвей. Каждый раз, когда она оказывалась за этим инструментом, она вспоминала, на каком раздолбанном «Petrof» ей приходилось заниматься в молодости, в перерывах между сессиями в МГУ, в редкие свободные часы. Этот же инструмент казался неземным. Отзывчивым, тёплым, мягким.
Она взяла несколько случайных аккордов. Серёжа механически произносил ноты. Такие упражнения уже давно были ему скучны. Наверное, пора было от них отказываться.