Теоретические основы марксизма

Тем не менее нельзя не признать теоретический интерес самостоятельным и, безусловно, необходимым фактором научного познания, ибо без этого теоретического интереса, совершенно чуждого практическим задачам, ни одна наука не может существовать. На первых ступенях научного развития теоретический интерес слаб, но чем дальше идет наука, там могущественные становится этот интерес. Теоретические научные дисциплины были первоначально подчинены практическим; впоследствии же практическое знание стало определяться теоретическим. В этом заключается естественный ход развития каждой науки.

Практические изобретения возникают двояким образом. Или практика жизни ставит народному сознанию определенную практическую задачу, решению которой посвящает себя множество людей, некоторым из которых это решение наконец и удается. Таким образом, были достигнуты великие технические изобретения XVIII-го века. Так, прядильная машина была изобретена потому, что в Англии возник сильный спрос на бумажную пряжу: потребность в ускорении ткачества повела к изобретению ткацкой машины.

Или же технические изобретения возникают в связи с успехами теоретического знания. Теоретический интерес вызывает известное исследование, и оно приводит исследователя, совершенно неожиданно для него, к решению важной практической задачи. Изобретения этого типа так же характерны для ХIХ-го века, как изобретения первого типа – для XVIII-го. Так, одна половина электротехники возникла из теоретических исследований Вольты, а другая – из столь же теоретических работ Фарадея. Новейшее крупное изобретение – беспроволочного телеграфа – находится в самой тесной связи с опытами Герца, посвященными решению совершенно теоретического вопроса об электрической природе света. Теоретические работы Крукса повели к открытию Рентгеном X-лучей, открытию, немедленно получившему важные применения и на практике. Ряд теоретических работ привел Гоффмана к решению практического вопроса первенствующей важности – искусственного изготовления анилиновых красок.

Итак, наука возникла из потребностей практической жизни; но она преобразовала практическую жизнь и стала из средства целью в себе. Человек познает не только для того, чтобы извлекать из своего познания практическую пользу, но и ради самого наслаждения познанием. Правда, даже среди цивилизованных народов встречается немного людей, способных в значительной мере к этому наслаждению. Но как бы слаба ни была самостоятельная потребность в познании, ее значение как движущей силы истории, чрезвычайно велико: удовлетворение этой потребности немногими оказывает колоссальное влияние на судьбы остального большинства, не испытывающего жажды знания. Одинокой работой немногих исследователей созидается величественное здание науки, под кровом которого находит себе приют все человечество.

Радость познания истины, логической гармонии мысли не основана, как и эстетическое наслаждение, на практическом интересе – она не имеет ничего общего с радостью по случаю практической пользы, которую может принести работа мысли. Зигварт очень метко охарактеризовал общее направление развития наших теоретических и практических интересов. «Потребности и нужды жизни прежде всего подчиняют себе наше мышление и указывают ему цели… Но жажда знания видет дальше практических потребностей и требует познания вещей и их отношений; мы стремимся познавать природу вещей и воссоздавать совокупностью нашего знания точную и полную картину объективного мира просто ради самого познания. Удовлетворение потребности в познании включает в себя и достижение практических целей; познание существующего есть непосредственная цель, приводящая в движение наше мышление и определяющая его направление»⁸⁸.

Высшей потребностью человека является религиозная потребность. Правда, потребность эта свойственна далеко не всем людям, но то же следует сказать и относительно эстетической и интеллектуальной потребности. Наилучшее определение сущности религиозного дал, по моему мнению, Шлейермахер, определяющий религию как «непосредственное сознание, что все конечное заключено в бесконечном, все временное – в вечном»⁸⁹. Специфически религиозным чувством является чувство почитания или благоговения, «принадлежащее не меньше, чем чувство симпатии, на котором основывается социальная жизнь человека, к основным чувствам человеческой природы»⁹⁰.

Религия, понимаемая таким образом, далеко не тождественна с верой в сверхъестественные силы, управляющие миром. «Вера в демонов вызывает чувства страха и ужаса, но религиозного чувства благоговения в ней нет почти и следа»⁹¹. Первобытные народы верят в существование духов умерших, в колдовство, приносят жертвы для умилостивления своих богов, но религии в нашем смысле слова у них почти нет. Вовсе не благоговейное чувство, не стремление к вечному побуждает их к религиозному культу. Наблюдение некоторых фактов обыденной жизни внушает первобытному человеку убеждение, что дух человека живет и после его смерти. Первоначальный религиозный культ есть не что иное, как забота об удовлетворении потребностей духа умершего человека, внушающего страх благодаря его предполагаемой силе. Этот культ возникает, следовательно, под влиянием побуждений совершенно эгоистического рода. Дикарь относится к своему богу почти так, как он стал бы относиться к живому могущественному врагу; он хлопочет о его умилостивлении обильными подарками, но испытывает по отношению к нему гораздо больше чувства страха, чем благоговейного почитания.

То же нужно сказать и о так называемой религии многих цивилизованных людей. Французский социолог Лакомб, конечно, прав, утверждая, что у очень многих людей побудительные мотивы к религиозному культу имеют совершенно эгоистический характер. Но Лакомб идет в этом направлении так далеко, что признает всю религию не чем иным, как одним из видов самосохранения, воображаемым, мнимым хозяйством: религиозная деятельность человека есть просто средство обеспечить себе известные выгоды благодаря помощи воображаемых сверхъестественных сил. Никакого специфически религиозного чувства в душе человека, по мнению Лакоба, нет⁹².

Эту точку зрения следует признать, безусловно, ошибочной. Правда, к религиозному культу весьма часто приводят мотивы, не имеющие строго религиозного характера. Но наряду с этой мнимой религией существует и иная, уже потому не имеющая ничего общего с хозяйством, что хозяйство служит практическим интересам жизни, а религия основывается на чувстве благоговения, не имеющем ничего общего с последними. Не все способны испытывать это чувство, но кто его испытывает, для того Бог, в которого он верует, есть не средство для достижения других целей, но последняя и верховная цель в себе, наибольшая и высочайшая ценность.

Можно разделять или не разделять это чувство, но нельзя отрицать его реального существования в душе человека. Истинно религиозные натуры редки, но все же они существуют. В аскетизме религиозное чувство вступает в борьбу с волей к жизни и побеждает ее. Но мы не имеем права отрицать бескорыстного религиозного чувства и у большинства людей. Если бы религиозное чувство было таким исключением, то была бы непонятна устойчивость и прочность религиозных верований у цивилизованных народов, ибо, конечно, эти верования основываются не на данных положительного знания.

То, что мы называем нравственностью, есть в значительной мере результат религиозных влияний. «Зрелая нравственность есть совершеннолетнее детище религии и нравов»⁹³. Нельзя себе представить чувства долга без чувства благоговения, а это последнее имеет специфически религиозный характер. Не подлежит сомнению, что современная нравственность гораздо больше основывается на религии, чем на альтруистических чувствах. Существующий общественный строй не благоприятствует развитию этих последних, и потому они сильны только между людьми очень тесного круга, преимущественно в пределах семьи. Напротив, религиозные верования разделяются большинством населения. Очень редко люди действуют по побуждениям чистого альтруизма, но религиозный энтузиазм неоднократно вызывал могучие народные движения, причем люди обнаруживали величайшую готовность к самопожертвованию во имя того, что они признавали богом. Религия всегда была и остается до настоящего времени одной из могущественнейших исторических сил.

Правда, не нужно упускать из виду, что в таких религиозных движениях, как религиозные войны, преследования еретиков и т. п. чисто религиозные мотивы не играют решающей роли. Эгоальтруистическое чувство чести легко вступает в связь с религиозным чувством, и лишь благодаря этой связи религиозный фанатизм достигает такого напряжения. Фанатик усматривает в чужой вере оскорбление своего бога, и, преследуя врагов последнего, он преследует, в сущности, своих собственных врагов, оскорбивших его самым чувствительным образом – пренебрежением к самому дорогому для него предмету, предмету его веры и религиозного преклонения. Поэтому религиозные войны и носят, как общее правило, такой ожесточенный характер.

Глава IV. Хозяйство и общественная жизнь

Борьба за существование в органическом мире и в истории человечества.

I. Понятие хозяйства. Характерные признаки хозяйственной деятельности. Роды хозяйства.

II. Хозяйство как основа всякой иной деятельности. Роль хозяйства при удовлетворении различных потребностей. Хозяйство как основа социального могущества. Материальная основа искусства и науки. Центральное положение хозяйства в общественной жизни.

III. Хозяйство как важнейшее занятие большинства населения. Косвенное влияние хозяйства на другие роды социальной деятельности. Хозяйство и духовная среда.

IV. Материальный момент хозяйства. Внешняя природа. Прямое и косвенное влияние внешней природы на общественную жизнь. Природа и первобытные народы. Относительное освобождение человека из-под власти внешней природы.

V. Сознание и общественная жизнь. Генетический и телеологический прогресс. Естественное и искусственное общество. Царство необходимости и царство свободы.

Среди различных отраслей социальной деятельности Маркс выдвигает на первый план одну отрасль – производство средств к жизни – и придает ей решающее значение в истории человечества. Мотив самосохранения определяет собой, по мнению Маркса, все поведение людей. Борьба за существование между отдельными лицами и целыми общественными группами играет, согласно учению Маркса, в человеческой истории такую же решающую роль, как и в истории развития органического мира, согласно теории Дарвина.

Но можно думать, что даже по отношению к биологической истории борьба за существование является слишком узким понятием, так как борьба ведется на самом деле не просто за существование, но за возможно более свободное, полное существование. Каждый организм стремится обеспечить себе нечто лучшее, чем голое существование; борьба ведется за возможно более широкое развитие всех сил организма, за возможно более полное удовлетворение всех потребностей и влечений данной особи⁹⁴. Поэтому борьба между организмами никогда не прекращается и толкает органический мир все впереди и вперед. Каждая достигнутая ступень есть исходный пункт новых усилий, новой борьбы, и так без конца.

Все это в особенности верно в применении к человеку. Человек имеет разнообразные потребности, кроме инстинкта самосохранения, и стремится к удовлетворению их всех. Правда, потребность в пище имеет наиболее настоятельный характер, но это обстоятельство имеет решающее значение лишь в тех случаях, когда человеку угрожает голод. Уже один тот факт, что человек не только ест, но и занимается искусством, наукой и т. д., вполне доказывает, что человечество лишь в весьма редких случаях стоит перед альтернативой: есть или философствовать.

Историческому материализму нередко делают упрек, что это историко-философское учение исходит из слишком низменного представления о человеческой природе и что оно если и не отрицает высших побудительных мотивов человеческого поведения, то, во всяком случае, игнорирует их. Этот упрек, безусловно, основателен в применении к Марксу и Энгельсу. Из пестрого разнообразия психологических мотивов человеческого поведения они выдвигают на первый план мотив самосохранения и усматривают в нем ключ к разрешению всех проблем мировой истории. Это приводит марксизм в противоречие с реальными фактами общественной жизни, доказывающими наличность в человеческой душе других, не мне могущественных мотивов человеческого поведения; кроме того, объективное изучение человеческой истории не может игнорировать решающего значения для судеб человеческого рода таких слабых по своей силе потребностей, как потребность в познании. Если бы человек был лишен совершенно чуждого практических интересов любопытства, радости познания, то никакая практическая потребность, как бы важна она ни была, не могла бы повести к могущественному развитию человеческого разума, на чем основывается вся цивилизация. Не нужно преувеличивать значения практических потребностей жизни. Человек (а первобытный человек в особенности) есть инертное и косное существо, очень неохотно предпринимающее что-либо, не доставляющее ему непосредственного наслаждения. «Всегда приходится удивляться, – говорит Ратцель, – незначительности самостоятельных изобретений у первобытных народов, не замечающих даже наиболее доступного пониманию»⁹⁵. Все описания жизни первобытного человека сходятся в том, что забота о будущем ему совершенно незнакома. При такой психологической природе примитивного человека совершенно невероятно, чтобы когда-либо могло быть сделано какое-либо важное изобретение, если бы деятельность интеллекта не доставляла самостоятельного наслаждения даже первобытному человеку. Еще труднее объяснить последующие поразительные успехи научного познания его практической полезностью. Умственная работа есть величайшее наслаждение для всякого истинного научного исследователя, наслаждение, не имеющее психологически ничего общего с инстинктом самосохранения.

I

Не следует ли из этого, что материалистическое понимание истории должно быть просто отброшено как односторонняя и ошибочная историко-философская система? Я этого не думаю. Я думаю наоборот, что система эта после некоторой реконструкции может стать вполне пригодным орудием научного исследования.

Ложь исторического материализма заключается, прежде всего, в совершенно ошибочном понятии хозяйства, из которого сходят Маркс и Энгельс при построении своей историко-философской теории. Это является вместе с тем поучительным примером, как важно для всякой науки обладать ясными и отчетливыми понятиями об основных предметах своего изучения. В современной политической экономии вполне применимы слова Канта о юриспруденции его времени – экономисты все еще спорят, что следует разуметь под основным экономическим понятием хозяйства. К какой путанице это неминуемо должно вести, можно видеть на примере критики исторического материализма со стороны Штаммлера. Основной грех этой, в общем, весьма замечательной критики заключается в совершенно ошибочном понятии социального хозяйства.

Многие экономисты, и среди них Маркс и Энгельс, усматривают отличительный признак хозяйственной деятельности в роде потребностей, удовлетворению которых эта деятельность служит. По мнению создателей исторического материализма, деятельность человека приобретает хозяйственный характер в том случае, когда она направляется на удовлетворение необходимых потребностей человека, как, например, потребности в пище, одежде, жилище и т. д. Но если человеческая деятельность служит удовлетворению других, менее настоятельных потребностей, то она не может считаться хозяйством.

Так, Энгельс говорит, что «производство непосредственной жизни», являющееся решающим моментом истории, состоит из «производства средств к жизни, пищи, одежды, жилищ и необходимых для этого орудий труда»⁹⁶. То же повторяет Энгельс и в одном из своих писем от 1904 г. «Под экономическими отношениями, которые мы признаем определяющей основой общества, мы понимаем способ, которым люди определенного общества производят свои средства к жизни и обмениваются ими»⁹⁷.

Против такого понимания сущности хозяйственной деятельности можно указать на следующее. Прежде всего, невозможно провести сколько-нибудь определенную черту различия между необходимыми и не необходимыми потребностями жизни. Куда отнести, например, потребности в красивой одежде, драгоценностях и пр.? Конечно, всего этого нельзя отнести к необходимым потребностям; однако же Энгельс причисляет производство одежды к хозяйству. Дальше, почти каждый предмет может служить самым разнообразным потребностям, и, следовательно, с точки зрения Энгельса, совершенно невозможно установить, является ли известная деятельность хозяйством или нет. Из кирпичей можно выстроить фабрику или храм, из полотна делают картофельные мешки, но на полотне рисуют и картины, из дерева делают стулья и столы, но также и музыкальные инструменты и т. д. и т. д. Всякое производство можно, следовательно, относить, с этой точки зрения, к нехозяйственной деятельности, так как оно может служить другим целям, кроме непосредственного поддержания жизни.

Подобные соображения привели Штаммлера к совершенному отказу от различения хозяйственной и нехозяйственной деятельности. Социальное хозяйство он определяет как всякое, внешним образом урегулированное «взаимодействие, направленное на удовлетворение человеческих потребностей»⁹⁸. Таким образом, всякая организованная социальная деятельность есть хозяйство – материя социальной жизни, в противоположность праву – форме социальной жизни. Война, богослужение, театральное представление являются, по Штаммлеру, видами хозяйства, понятие которого охватывает в социальной жизни все, что не составляет права.

Произвольность этой терминологии очевидна. Штаммлер нуждается в понятии материи социальной жизни и присваивает этому понятию название социального хозяйства. Каждый писатель волен создавать новую терминологию, но, очевидно, что хозяйство в смысле Штаммлера есть нечто совершенно иное, чем то, что обыкновенно понимают под хозяйством. Хозяйство в обычном смысле слова отнюдь не совпадает с понятием материи социальной жизни и образует только часть этой последней. Как научное, так и обычное словоупотребление понимает под хозяйством, по моему мнению, не что иное, как совокупность человеческих действий, направленных на внешний мир и имеющих целью создание материальной обстановки, необходимой для удовлетворения человеческих потребностей. Хозяйственная деятельность отличается от нехозяйственной, главным образом, следующими двумя моментами:

Хозяйственная деятельность всегда есть средство к чему-либо, но не цель в себе. Хозяйство создает средства для удовлетворения наших потребностей, но само по себе такового не составляет. Этим отличается хозяйство от игры, искусства и вообще от всякой деятельности, являющейся целью в себе. Поэтому живопись истинного художника не есть хозяйство, но рисование фабричных образцов является хозяйством. Карл Бюхер видит в хозяйстве продукт исторического развития и идет в этом направлении так далеко, что признает деятельность первобытного человека игрой, а не работой. «Игра, – говорит он, – древнее работы, искусство древнее полезного производства»⁹⁹. Я считаю это преувеличением, так как добывание пищи является для первобытного человека не игрой, но тяжелой работой. Но, во всяком случае, Бюхер прав в том, что у первобытного человека работа и игра мало дифференцированы и что их часто трудно различить друг от друга. Поскольку это так, деятельность первобытного человека не имеет хозяйственного характера.

Потребление не составляет хозяйства, так как оно есть цель в себе. Хозяйственная деятельность прекращается в тот момент, когда человек переходит к потреблению. В противном случае вся жизнедеятельность человека была бы только хозяйством и ничем больше, так как всякая деятельность может рассматриваться как потребление тех или иных материальных предметов¹⁰⁰.

Хозяйство всегда направлено на внешнюю природу, на материальные условия нашего существования. Это отличает хозяйство от деятельности, объектом которой является сам человек: работа учителя, священника, врача не составляет хозяйства.

Хозяйственная деятельность состоит в изменении внешней природы, приспособлении ее к нашим потребностям (производство и перевозка предметов хозяйства), в изменении положения человека в пространстве по отношению к внешней природе (передвижение человека) в переходе владения теми или иными предметами внешней природы от одних людей к другим (обмен). Во всех этих случаях целью хозяйства остается создание возможно более благоприятных материальных условий для удовлетворения потребностей человека¹⁰¹.

II

Предположение, что хозяйство служит исключительно потребности самосохранения, является, таким образом, грубой ошибкой. Именно эту ошибку совершают Маркс и Энгельс, утверждая, что хозяйственное производство есть не что иное, как «производство непосредственной жизни». Под условиями производства, которые, по их мнению, управляют общественной жизнью, они понимают условия производства пищи, одежды и жилищ, т. е. предметов, необходимых для жизни. Если стоять на этой точке зрения, то следует признать, что исторический материализм есть в высшей степени односторонняя историко-философская теория, покоящаяся на непонимании истинных мотивов человеческой деятельности. Чувство самосохранения есть лишь один из многих мотивов, управляющих человеческой деятельностью, а условия удовлетворения этой потребности определяются самым действительным образом – условиями удовлетворения других потребностей.

Но эта односторонность материалистического понимания истории есть просто следствие лежащего в ее основе ложного понятия хозяйства. Если же признать хозяйственной работой всякую деятельность, поскольку она направлена на преодоление сопротивления внешней природы совершенно независимо от рода потребностей, удовлетворению которых она служит, то много возражений против исторического материализма отпадут. Преобразованный таким образом исторический материализм чужд психологической односторонности старой теории – игнорирования всех других мотивов человеческой деятельности, кроме чувства самосохранения; он не отрицает высокого социального значения идеальных мотивов нашего поведения. Хозяйство, господствующее над общественной жизнью, не менее служит, с этой точки зрения, удовлетворению наших идеальных целей, чем и поддержанию нашего существования.

Правда, вопрос остается открытым: можно ли признавать хозяйство и в этом, более широком смысле, основанием общественного строя. Но, во всяком случае, исторический материализм, преобразованный указанным образом, освобождается от упрека в непонимании пестрого разнообразия сознательных мотивов человеческого поведения.

Итак, безусловно, ошибочно разделять общественные потребности на две группы: хозяйственные (потребности в поддержании жизни) и нехозяйственные (все остальные). Нет ни одной потребности, удовлетворению которой не служило бы хозяйство.

Так, половая потребность вызывает весьма разнообразную хозяйственную деятельность. Большая часть предметов украшения, особенно в женской одежде, должна быть отнесена насчет этой потребности. Но производство предметов украшения есть весьма важная отрасль промышленности; достаточно указать на тот факт, что вывоз шелковых материй играет по своей ценности первую роль в вывозной торговле Франции. Миллионы рабочих заняты во всех цивилизованных странах изготовлением предметов украшения – одежда до настоящего времени далеко не утратила своего первоначального характера – предмета украшения.

Что касается социальных влечений, то самое могущественное среди них – любовь к детям – есть один из наиболее могущественных стимулов хозяйственной деятельности. Стремление обеспечить благосостояние своей семьи легче всего побеждает естественную личность человека и побуждает его к энергичной хозяйственной деятельности. Столь важный социальный институт, как право наследства, является одной из основ существующего хозяйственного строя, покоится, прежде всего, на психологическом мотиве любви к детям. Без чувства взаимной симпатии и солидарности хозяйство не могло бы никогда достигнуть высших ступеней развития, так как смерть, неминуемо предстоящая каждой личности, лишила бы смысла всякую деятельность, рассчитанную на отдаленную цель. Такие отрасли промышленности, как льноводство, садоводство и пр., основываются в большей или меньшей степени на готовности человека жертвовать своими интересами данной минуты интересам других людей (и прежде всего – своей семьи). То же нужно сказать, до известной степени и вообще – о накоплении капитала. Если бы человек руководствовался исключительно эгоистическими интересами, то его хозяйственная деятельность получила бы совершенно иное направление. Рим времен упадка может дать нам представление о расточительном характере хозяйства, руководимого эгоистической жаждой чувственных наслаждений.

Не менее ясно, что стремление к социальному господству могущественным образом влияет на хозяйственную деятельность. Богатство всегда было и остается одной из важнейших основ социальной власти, и главным образом в качестве таковой оно является предметом всеобщих вожделений. Конечно, не жажда чувственных наслаждений побуждает миллионера ко все большему и большему накоплению капитала, и не экономическая необходимость расширения предприятия по соображениям конкуренции, так как каждый преуспевающий предприниматель легко может сменить свою предпринимательскую деятельность, требующую величайшего напряжения сил, на спокойную жизнь зажиточного рантье. Честолюбие, а не жажда наслаждений или чувство самосохранения, является важнейшим побудительным мотивом накопления капитала. Джей Гулд был очень умеренным человеком, и его ненасытная жажда богатства могла объясняться лишь таким же ненасытным честолюбием. Богатство – средство не только к чувственному наслаждению, но и к власти. Это, последнее значение богатства особенно выступает в чисто политической области, так как политическое могущество каждого государства основывается, прежде всего, на его экономическом могуществе. Изготовление оружия и всяких военных припасов есть очень важная отрасль промышленности, и для современного капитализма крайне характерно, что Крупп принадлежит к крупнейшим капиталистам Германии.

Также и эстетическая потребность является могущественным мотивом хозяйственной деятельности. В области архитектуры связь хозяйства с искусством всего очевиднее. Но даже искусство, столь далеко отстоящее от поддержания жизни, как музыка, нуждается в хозяйственной основе. Рояль или орган – очень сложные машины, производство которых предполагает высокий уровень промышленной техники. Музыкальное наслаждение, доставляемое нам слушанием хорошей оперы, конечно, не заключает в себя хозяйственных элементов. Но для возможности этого наслаждения требуется нечто большее, чем талант композитора и исполнителей, для этого требуется также располагать театральным зданием и музыкальными инструментами со всеми техническими приспособлениями, необходимыми для театрального представления.

То же нужно сказать и о науке. Наука покоится на материальной основе, создаваемой хозяйством. Книгопечатание есть хозяйственное производство; как и всякое другое, изобретение книгопечатания было вызвано совершенно хозяйственными мотивами – стремлением предприимчивого предпринимателя понизить стоимость производимого им товара – книги.

Познание имеет свои материальные орудия труда, как и промышленность. Если верно, что на основании рабочих инструментов известной эпохи можно судить о состоянии хозяйства, то с таким же правом можно утверждать, что по рабочим инструментам науки можно судить о ее состоянии в данное время. А так как производство этих последних инструментов есть, несомненно, хозяйственная деятельность, то хозяйство образует материальную основу и познания.

Даже религия иметь свою хозяйственную основу. Архитектура возникла из постройки храмов, и храмы остаются до настоящего времени грандиознейшими и прекраснейшими произведениями строительного искусства. Во Владимирской губернии есть целые деревни, жители которых исключительно занимаются изготовлением икон, являющимся таким же кустарным промыслом, как изготовление гвоздей или овчин.

Таким образом, все потребности человека дают повод к хозяйственной деятельности, которая является, благодаря этому, всеобщей основой человеческой деятельности. Решающее значение хозяйства в общественной жизни основывается не только на том, что «люди должны раньше есть, пить и одеваться, чем заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т. д.», но также и на том, что «политика, наука и т. д.» имеют свою материальную основу, создаваемую хозяйством, и неотделимы от нее. Какую область социальной деятельности мы бы ни взяли, повсюду мы увидим, что первый шаг соответствующей деятельности заключается в приспособлении материальных условий этой деятельности к известным специальным задачам ее, иными словами, в хозяйстве.

На этом основывается центральное положение хозяйства в социальной жизни. Линии социальной деятельности самого разнообразного рода расходятся, как радиусы от хозяйственного центра.

Как центр есть единственная точка пересечения всех радиусов, соприкасающихся друг с другом только в центре, так и социальное хозяйство есть единственное место соприкосновения и общая связь всех отраслей социальной деятельности. Все, что совершается в центре, отражается на всех радиусах. Точно так же всякая глубокая перемена социального хозяйства должна вызывать соответствующие перемены по всем линиям приложения общественного труда.

Но все же не нужно упускать из виду, что социальная жизнь не совпадает с хозяйством: только в своем исходном пункте радиусы совпадают с центром, а затем дальше и дальше удаляются от него. Значение хозяйственной ступени в различных областях социальной деятельности весьма различно. Работа поддержания жизни есть только хозяйство и ничего больше. Иное следует сказать о деятельности различного рода, служащей удовлетворено иных общественных потребностей. Так, например, стремление к социальному господству вызывает самую разнообразную деятельность, которая хотя и требует хозяйственной основы, но далеко выходит за ее пределы. Война не есть хозяйство, и военные успехи отнюдь не всецело зависят от относительного экономического могущества сражающихся – ведь варвары разрушили Рим. Судебное разбирательство также не есть хозяйственная деятельность. Правда, судебная деятельность предполагает хозяйственную основу – современный суд немыслим без тюрем, которые должны быть построены, но задача судьи заключается не в том, чтобы пополнять тюрьмы.