Buch lesen: «Сон в зимнюю ночь»
Глава 1
После недолгого перерыва снег пошёл пуще прежнего. Если раньше с неба падали мелкие, почти невидимые снежинки, то теперь это были крупные хлопья, мягкие и невесомые, как пух, неторопливо и плавно парившие в воздухе и не спешившие опускаться на землю. И спустя какое-то время уличные фонари, киоски, ветви деревьев уже были покрыты массивными белыми шапками, а на крутых скатах крыш, особенно по краям, образовались огромные залежи снега, в любую минуту грозившие обрушиться вниз.
По обеим сторонам дороги, между проезжей частью и тротуарами, тянулись длинные вереницы сугробов. Днём, когда слегка пригрело солнце, они подтаяли и осели, превратившись через час-другой в небольшие невзрачные пригорки грязноватого цвета, похожие на кучи мусора. Но вечером, после того как скрылось не по-зимнему тёплое солнце и повалил снег, они стали быстро, почти на глазах, увеличиваться в размерах, расти ввысь и вширь, обретая округлые очертания и чистый бело-голубой оттенок.
Но особенный, неповторимый новогодний колорит придавали заснеженной улице рукотворные признаки близившегося праздника – сиявшие разноцветными огнями витрины магазинов, развешанные на придорожных фонарях яркие мигающие гирлянды, протянутая над перекрёстком широкая лента с надписью большими красочными буквами: «С Новым Годом!»
Улица была практически пуста. Изредка показывались одинокие, как правило, спешившие куда-то прохожие, быстро пробегавшие мимо и исчезавшие из поля зрения; слышался лишь хруст снега под их торопливыми шагами. Зато почти все окна в окрестных домах были освещены; то и дело в них мелькали человеческие фигуры, – люди заканчивали последние приготовления к празднику. Время от времени то тут, то там, то вдалеке, то где-то близко раздавались весёлые крики и взрывы смеха, а в небо с сухим, протяжным треском и шипением взлетали сверкающие ракеты, рассыпаясь в тёмной вышине снопами ослепительных искр.
Кирилл вздохнул, задёрнул штору и отошёл от окна. Постоял немного посреди комнаты, уронив голову на грудь и уставив неподвижный, бездумный взгляд в пол. Затем испустил ещё один вздох, повёл плечами и медленно, еле передвигая ноги, двинулся в соседнюю комнату – просторную, ярко освещённую и празднично убранную гостиную, где улёгся на мягкий, обтянутый коричневой кожей диван и прикрыл глаза.
Некоторое время он лежал без движения, сложив руки на животе и тихо, ровно дыша, так что могло показаться, будто он уснул или, во всяком случае, погрузился в лёгкую дремоту. Однако длилось это совсем недолго: через минуту-другую он шевельнул рукой, чуть поморщился, словно увидел в полусне что-то не слишком приятное, и открыл глаза. Хмурым, мутноватым взглядом провёл по комнате, ненадолго задержав его сначала на богато украшенной, усыпанной многочисленными игрушками и увитой блестящими гирляндами ёлке, от которой исходил, разливаясь по всей квартире, свежий смолистый запах, а затем на стоявшем рядом с диваном продолговатом, со вкусом сервированном столе, в центре которого высилась, точно башня, большая зеленоватая бутылка шампанского.
Но все эти характерные приметы близкого торжества – и те, что он видел за окном, и находившиеся сейчас перед его глазами, – по-видимому, совсем не радовали Кирилла, не наполняли его праздничным возбуждением, охватившим в этот час подавляющую часть населения города, и тем светлым, волнующим чувством предвкушения чего-то хорошего, отрадного, чудесного, которое всегда, с детских лет, овладевало им перед Новым годом.
Теперь ничего этого не было и в помине. Ни радостного волнения, ни радужных надежд, ни трепетного ожидания каких-то новых, неведомых благ. И не только потому, что детство с его наивными розовыми фантазиями и мечтами давно и безвозвратно прошло и он не доверял больше ярким, обольстительным иллюзиям и всё реже поддавался пьянящему обману чувств. Его мрачное, подавленное состояние имело другую, гораздо более важную и глубокую причину, ни на минуту не дававшую ему забыться, постоянно напоминавшую о себе, лишавшую его покоя и душевного равновесия. И чем больше он думал о ней, тем пасмурнее и сумрачнее делалось его лицо, тускнел и гас блеск в глазах, медленнее и ленивее становились движения. И приближавшийся, всё более громко заявлявший о себе праздник, окружающее оживление и веселье не только не улучшали его настроения, но, напротив, как будто ещё больше оттеняли и усугубляли скверное, упадочное расположение его духа, лишний раз напоминая ему о том, что он утратил в уходящем году, чего лишился по собственной вине, о чём вынужден теперь сожалеть и сокрушаться…
Телефонный звонок прервал его тягостные, меланхоличные раздумья. Он чуть повернул голову и взглянул на лежавший рядом, на краю стола, мобильник. Прочитал имя звонившего, немного помедлил, точно колеблясь, отвечать или нет, и, так и не ответив, вновь уронил голову на подушку и закрыл глаза.
И опять со стороны могло показаться, что он забылся дрёмой и отрешился от всего окружающего. Но это было не так-то просто, потому что вокруг было довольно шумно. К соседям пришли гости, и за стеной раздавались их громкие голоса и смех. Под окном ненадолго остановилась загулявшая компания, и оттуда некоторое время доносилась не очень связная, крикливая речь, исходившая из нескольких глоток одновременно и то и дело прерывавшаяся взрывами звучного, раскатистого хохота. А где-то во дворе вдруг послышался резкий глухой треск, и ввысь с уханьем и свистом взмыли ослепительные золотистые огни, озарив на мгновение чёрное небо.
Слушая поневоле эти разнообразные, очевидно, не доставлявшие ему особого удовольствия звуки, Кирилл хмурился, кривил губы и то открывал, то снова закрывал глаза, словно пытался забыться сном. Затем, видимо утратив надежду на это, окончательно открыл их и бессмысленно уставился перед собой. Мысли его при этом, по-видимому, витали где-то очень далеко, за пределами этой комнаты и этого дома, и были, судя по его нахмуренному лбу и безучастному, потухшему взору, обращённому в никуда, по-прежнему не слишком отрадными и обнадёживающими.
И опять они были прерваны продолжительным и настойчивым телефонным звонком. Повторилась и реакция Кирилла. Он поморщился, скосил глаза на мерцавший и громко трезвонивший мобильник и, увидев то же имя, и не подумал ответить.
Ещё немного пошумев, телефон затих. На какое-то время установилась тишина, воспользовавшись которой, Кирилл вновь прикрыл глаза и попытался погрузиться в уже привычное ему мрачное раздумье. Но ему опять помешали – за стеной раздался дружный взрыв смеха, сопровождавшийся пронзительными мужскими и женскими голосами, звоном посуды и шумом сдвигаемых стульев.
Кирилл недовольно скривился, пробурчал что-то себе под нос и, вероятно поняв, что забыться хотя бы кратковременным сном ему этим вечером, скорее всего, не удастся, с усилием оторвал голову от подушки. Некоторое время он сидел, не шевелясь, воззрившись перед собой и невольно прислушиваясь к гаму и говору у соседей. Затем, не оглядываясь, пошарил рукой вокруг себя и, нащупав пульт, включил телевизор. Несколько минут тем же отрешённым, будто невидящим взглядом смотрел в загоревшийся экран, где беспорядочно мелькали, суетились, кривлялись, точно марионетки, какие-то подвижные, пёстро разодетые фигуры. Потом, как и прежде, глубоко и протяжно вздохнул, отбросил пульт в сторону и расслабленно откинулся на спинку дивана, вновь опустив веки и свесив голову на грудь.
По-прежнему из соседней квартиры неслись многоголосый гомон и смех, с улицы время от времени долетали зычные выкрики ночных гуляк и трескучие взрывы петард, телевизор извергал из себя не прекращавшуюся ни на мгновение музыку и пение. Но Кирилл, казалось, ничего этого больше не слышал. Или не хотел слышать. Он как будто в самом деле уснул или настолько погрузился в себя и свои мысли, что это было сродни забытью.
Глава 2
Очнулся он от звонка. Но на этот раз не телефонного: звонили в дверь. Кирилл открыл глаза, опять проворчал что-то сквозь зубы и, не без усилия оторвавшись от спинки дивана, с тяжким вздохом поплёлся открывать.
На пороге стоял круглолицый розовощёкий парень среднего роста, одетый в плотную кожаную куртку и джинсы. Лицо его разрумянилось – то ли от быстрого движения, то ли от лёгкого морозца, дыхание которого он принёс с собой с улицы, то ли ещё от чего-то; голова и плечи были припорошены снегом; в руке он держал наполненный чем-то объёмистый пакет. Он пристально, словно изучая, посмотрел на Кирилла и не то вопросительно, не то утвердительно произнёс:
– Жив?
– Привет, Лёх, – не отвечая, вялым, безразличным голосом проговорил Кирилл и отступил на шаг, пропуская нежданного гостя в прихожую.
Тот не стал медлить: стащил с головы шапку и стряхнул с неё снег, бережно положил пакет на обувную полку и, расстёгивая на ходу куртку, решительно двинулся в гостиную. Кирилл, ссутулившись и по-прежнему немного хмурясь, последовал за ним.
Оказавшись в комнате, Лёха скользнул рассеянным взглядом по нарядной сверкающей ёлке, прежде всего бросавшейся в глаза, и сразу же перевёл его на накрытый стол. Его лицо расплылось в довольной улыбке.
– Ого! Ты, я вижу, времени даром не терял, – сказал он, обернувшись к Кириллу и выразительно кивнув на стол. – И хавчик, и выпивка тут. Всё чин чинарём! Что, ждёшь кого?
Кирилл, остановившись в дверях гостиной и сложив руки на груди, ничего не сказал. Только слегка двинул плечами.
В этот момент в соседней квартире грянул очередной раскат смеха, сопровождаемый беспорядочным гулом голосов.
– О, вот это по-нашему! – одобрительно тряхнул головой Лёха, и лицо его озарилось жизнерадостной улыбкой. – Оттягивается народ как надо быть! Скоро и мы будем так же.
Вслед за этим, заметив лежавший на краю стола мобильник, он опять с вопросительным выражением повернулся к хозяину.
– А телефон почему не брал? Я несколько раз тебе звонил, пока по городу бегал. Даже беспокоиться стал, не случилось ли чего… Ты дрыхнул, что ли?
Кирилл вновь промолчал. Лишь чуть скривился и неопределённо мотнул головой.
Не смущаясь молчанием хозяина и оказанным ему довольно прохладным приёмом, гость усмехнулся, скинул с себя куртку и бросил её на кресло, а сам уселся на диван, на котором только что лежал Кирилл.
– Ф-фу, ну и снег на улице валит – в пяти метрах ничего не видно! – промолвил он, опять пробежав по комнате беглым взглядом и снова задержав его на уставленном яствами столе. – Таких сугробов навалило – в человеческий рост! Я еле добрался до тебя, уморился… А ты словно и не рад этому, – покосился он на Кирилла с выражением притворной обиды. – Молчишь, рожу кривишь, будто враг к тебе пришёл.
– Нет, почему же, я рад, – выдавил из себя Кирилл и даже чуть-чуть улыбнулся. – Очень рад.
– Да-а? – с сомнением протянул Лёха и ещё раз внимательно вгляделся в хмурое лицо приятеля. – Что-то незаметно. Такое ощущение, что ты не на гулянку собираешься, а на бабушкины похороны.
Кирилл оторвался от дверного косяка, медленно вышел на середину комнаты и, по-прежнему держа руки скрещёнными на груди, вполголоса, с расстановкой произнёс:
– А я никуда и не собираюсь. Ни на какую гулянку.
Лёха удивлённо, будто не понимая, воззрился на него.
– То есть как?
Кирилл чуть передёрнул плечами.
– Да вот так. Не пойду никуда, и всё тут. Дома останусь.
Лёхино недоумение возросло ещё больше.
– Почему?
Кирилл не ответил. Наморщил лоб, неопределённо качнул головой и, со вздохом опустившись в кресло, устремил неподвижный взгляд в телевизор.
Гость перевёл взор в том же направлении, на мгновение задумался и немного погодя задал новый вопрос:
– И где ж ты собираешься встречать Новый год?
– Я уже сказал тебе: дома, – прежним негромким, бесстрастным голосом промолвил Кирилл.
Лёха недоумённо огляделся по сторонам.
– Здесь?
Кирилл молча кивнул.
– А с кем? – продолжал допытываться Лёха.
– Один.
Лёха посмотрел на приятеля так, словно перед ним был сумасшедший, и ненадолго умолк, точно обдумывая услышанное. Затем с недоверчивым видом покачал головой.
– Нет, тут что-то не так. Ты явно чего-то не договариваешь.
Кирилл вновь предпочёл ответить молчанием, не глядя на собеседника и делая вид, будто смотрит телевизор.
Однако неугомонный гость не собирался оставлять, видимо, заинтересовавшую его тему и, буравя безмолвствовавшего товарища острым, испытующим взором, говорил, как и прежде, с удивлением в голосе и выражении лица:
– Не-э, это ты чё-то не то надумал. Это фигня какая-то! Мы же каждый Новый год всей нашей компанией собираемся у кого-нибудь на хате и отрываемся по полной программе… Башка, конечно, трещит после этого несколько дней, но это ничего, это мелочи. Главное – чтоб праздник удался, чтоб было потом что вспомнить. Это ж давно у нас повелось, ещё со школы. Вроде традиция уже. Грех нарушать её без видимой причины…
Лёха ещё раз окинул взглядом просторную гостиную и широко улыбнулся, будто охваченный приятными воспоминаниями.
– Год назад мы ж как раз у тебя собирались, вот здесь. Помнишь, как оттянулись тогда? Как клёво было! Только часам к пяти угомонились, потому что сил уже не было. Я прям на полу заснул, вон там, возле ёлки, – он указал в угол комнаты, на небольшое пустое пространство между ёлкой и стоявшим у стены креслом. – Как отрубился, так и проспал почти до обеда. Потом очухался, освежился немного – и понеслось дальше…
Лёха на минутку зажмурил глаза, словно заново переживая сладостные прошлогодние ощущения. Но затем, протяжно вздохнув, вернулся к настоящему и продолжил серьёзным, деловым тоном:
– А сегодня, значит, у Ильи собираемся. Тоже, думаю, круто будет. Илюша, я уверен, в грязь лицом не ударит, организует всё по высшему разряду. Как в лучших домах… Так что брось ты, Кирюх, дурака валять, одевайся давай и поехали к Илюхе. Сейчас около девяти, народ там, наверно, уже подтягивается. Ну и нам с тобой пора. Погнали! – Он решительно тряхнул головой и привстал с места, видимо ожидая, что приятель, убеждённый его рассуждениями, последует его примеру.
Этого, однако, не произошло. Кирилл даже не шевельнулся и, точно не слыша красноречивого гостя, как и прежде, с пасмурным, непроницаемым лицом продолжал глазеть в телевизор.
Но такая холодная реакция – или, вернее, отсутствие всякой реакции – не обескуражила его настырного товарища. Переведя дух и подавшись немного вперёд, он заговорил с ещё большим жаром:
– Ну объясни мне, что ты будешь делать тут один? Смотреть по ящику тупые «огоньки» и слушать, как за стеной гуляют соседи? Грандиозная программа! Когда мне будет лет шестьдесят, я, наверно, именно так и буду отмечать Новый год. Но не раньше! Сейчас я хочу отрываться, гудеть и фестивалить на всю катушку! Получать от жизни удовольствие…
– Да отрывайся ты сколько хочешь! – нарушил наконец своё молчание Кирилл, сделав нетерпеливое движение. – Кто тебе мешает? А меня оставь, пожалуйста, в покое. У меня нет сегодня настроения.
Лёха раскинул руки и в упор уставился на приятеля.
– А почему у тебя нет настроения? В чём дело? Что случилось? Праздник на дворе, Новый год! Все гуляют, веселятся, бухают, и только ты сидишь один, как сыч, и пялишься в телик. У него, видите ли, нет настроения! А почему? Какая причина? Я что-то не догоняю. Ты б, может, объяснил, а то как-то странно всё это. Если не сказать больше…
– Хватит, Лёха, – произнёс Кирилл, вновь раздражённо дёрнув рукой. – Повторяю тебе ещё раз: я никуда не пойду. Буду встречать Новый год дома, один. Это решено! Так что давай не будем продолжать, закроем эту тему.
Встретив такой решительный, хотя и сдержанный с виду, отпор и поняв, что своими уговорами и увещаниями он ничего не добьётся и лишь даром потратит время, а также то, что у скверного настроения его приятеля есть, очевидно, какая-то важная и серьёзная причина, о которой он почему-то упорно не желает говорить и, скорее всего, не откроется даже лучшему другу, – по крайней мере, в данный момент, – Лёха разочарованно вздохнул, взлохматил свои густые рыжеватые волосы и махнул рукой.
– Ну, как знаешь. Дело твоё.
И совсем тихо, будто обращаясь к самому себе, пробормотал:
– Но всё-таки странно это как-то. Непонятно…
Кирилл не откликнулся, и между ними на какое-то время воцарилось безмолвие, нарушаемое невнятными сумбурными звуками, издаваемыми телевизором, и то замиравшим, то вновь нараставшим гомоном, доносившимся от соседей. Кирилл с мрачным, замкнутым видом, нахмурив брови и поджав губы, неподвижно смотрел перед собой, точно куда-то в пустоту. Гость же, являвший собой полную противоположность хозяину, наоборот, находился в непрестанном движении – беспокойно ёрзал по дивану, бегло озирался кругом, шумно вздыхал и отдувался, явно тяготясь вынужденным бездействием и затянувшимся молчанием.
Наконец он остановил свой блуждающий взор на стоявшем перед ним праздничном столе, уставленном разнообразными блюдами, и, потянув носом исходившие от них приятные, возбуждавшие аппетит запахи, с томной улыбкой проговорил:
– Что-то побегал я по городу, так проголодался малость. А у тебя тут такое изобилие! Аж слюнки текут.
Кирилл покосился на него, чуть помедлил, будто обдумывая что-то, и небрежно обронил:
– Угощайся.
Бойкий гость, не обратив внимания на кислую мину и прохладный тон хозяина, пробежал глазами по столу, выбирая, что бы отведать в первую очередь, и, поколебавшись самую малость, потянулся к тарелке, на которой были аккуратно, в определённом порядке, разложены бутерброды с чёрной икрой.
– Вообще-то я с некоторых пор предпочитаю красную, – вполголоса проговорил он, взяв бутерброд и, прежде чем приступить к делу, внимательно, точно любуясь, оглядев его. – Но и это сойдёт на худой конец. Дарёному коню в зубы не смотрят.
В мгновение ока съев – или, вернее, проглотив – бутерброд, он облизнулся, причмокнул губами и после короткого раздумья одобрительно кивнул.
– Ладно, это тоже ничего. Годится! – И потянулся за следующим.
В этот момент Кирилл, то рассеянно смотревший в телевизор, то периодически хмуро поглядывавший на угощавшегося гостя, вдруг будто поперхнулся и несколько раз хрипло кашлянул.
Лёха вскинул на него глаза и промычал что-то с набитым ртом. А затем, прожевав и наморщив лоб, протянул:
– А-а, ты ж, кажется, болел эти дни? Прошло уже, надеюсь? А то ещё подхвачу от тебя заразу, а мне это совсем ни к чему.
– Прошло, прошло, не переживай, – успокоил его Кирилл, криво усмехнувшись.
Лёха равнодушно кивнул и, проглотив ещё пару бутербродов, вновь принялся обозревать загромождённый съестным стол, переходя горящим взором от одного блюда к другому. На этот раз его выбор остановился на салате «оливье», и Лёха, утвердительно качнув головой, стал накладывать его на тарелку.
– Оливье – это, конечно, ужасно банально, – рассуждал он при этом с расслабленной, сытой улыбкой. – Но, что ни говори, вкусно. Это, можно сказать, классика. Какой же Новый год без оливье!.. Ну, и без шампусика, разумеется, – присовокупил он, скользнув внезапно вспыхнувшим взглядом по высокой башнеобразной бутылке с игристым напитком, бывшей главным украшением праздничного стола.
Это зрелище, очевидно, навело его на мысли определённого свойства. Выразительно кивнув на бутылку и проведя кончиком языка по губам, он вкрадчиво произнёс:
– А посерьёзнее у тебя ничего нет? Пропустили бы по стаканчику, подняли себе настроение. А то до двенадцати ещё три часа… Давай, а?
Кирилл отрицательно мотнул головой.
– Не хочу.
– Да ладно тебе, Кирюх, давай дёрнем! – настаивал Лёха, переводя масляный взгляд с собеседника на бутылку и обратно. – Я ж не предлагаю напиваться. По стаканчику – и всё! Чтоб взбодриться маленько, глядеть веселее. Тебе, по-моему, это нужно сейчас гораздо больше, чем мне. А то сидишь вон как в воду опущенный. Просто тошно смотреть на тебя.
Кирилл невесело усмехнулся и слегка кивнул, будто соглашаясь со словами гостя.
– И самое обидное, – продолжал Лёха, не дождавшись от приятеля ответа, – что ты отмалчиваешься, скрываешь что-то, таишь. А я ведь всё-таки кореш тебе, не чужой человек. Наверно, заслуживаю хоть какого-то доверия. Мне далеко не всё равно, что с тобой творится, почему ты сегодня сам не свой, на себя не похож. Молчишь, нос воротишь, на гулянку не хочешь идти. Что это за дела?! Объяснил бы наконец, что стряслось?
Кирилл на мгновение как будто заколебался. Метнул на товарища задумчивый взгляд, нервно постучал пальцами по подлокотникам кресла, пожевал губами, точно собираясь что-то сказать. Однако признание так и не сорвалось с его уст. Вместо этого он скривил их в усталой усмешке и тихим, бесцветным голосом, чуть растягивая слова, проговорил:
– Да, у меня есть коньяк. Хороший, дорогой. Если хочешь, я налью тебе. Но сам не буду, извини.
Лёха, обманутый в своих ожиданиях, разочарованно вздохнул и помотал головой.
– Нет уж, спасибо, – буркнул он, сердито зыркнув на приятеля, – не надо. Что ж я, алкаш, что ли, один пить! Прибереги свой коньяк для более дорогого гостя. Или гостьи…
Едва произнеся последнее слово, Лёха вдруг оборвал сам себя и, точно осенённый неожиданной догадкой, устремил на Кирилла долгий, пристальный взгляд. Несколько секунд он молчал и лишь морщил лоб, будто усиленно соображая что-то, а затем, видимо в конце концов сообразив, ухмыльнулся и понимающе протянул:
– А-а, я, кажется, догнал наконец, чё с тобой такое!
Кирилл сумрачно взглянул на него и чуть шевельнул губами, но не издал ни звука, по-видимому ожидая, чтобы не в меру догадливый гость высказался до конца.
Тот выдержал многозначительную паузу и, не переставая усмехаться, полувопросительно-полуутвердительно произнёс:
– Это из-за Сашки, да?
Губы Кирилла едва заметно вздрогнули, брови медленно сдвинулись, лицо насупилось ещё больше и даже как будто побледнело. Он ещё некоторое время хмуро смотрел на приятеля и слегка кривил рот, как если бы готовился сказать что-то. Но вновь не обмолвился ни словом, лишь передёрнул плечами и отвернулся.
Однако проницательному – или, вернее, осведомлённому кое о чём – гостю, похоже, всё было ясно и без слов. Довольный своей сообразительностью, он усмехнулся ещё шире и, не сводя с друга пронизывающего взора, стал развивать свою мысль:
– Ладно, можешь не отвечать. И так всё понятно. Данила рассказал мне на днях, как ты поцапался с ней у него на дне рождения и как она при всех съездила тебе по роже. Я, правда, не понял хорошенько, из-за чего у вас там случился этот сыр-бор… Но это и не моё дело, – прибавил он и отвёл глаза в сторону.
Вероятно, Лёха решил проявить деликатность и не развивать дальше тему, явно болезненную для его товарища. Но хватило его ненадолго, минуты на две, не больше. После чего он опять впился в Кирилла пронзительным, чуть смеющимся взглядом и мягким, задушевным тоном заговорил:
– Но я думал, что всё уже утряслось, что вы помирились. Недели две ведь прошло с тех пор… А у вас, оказывается, эта бодяга продолжается. Что, неужели всё так серьёзно?
Кирилл, как и следовало ожидать, опять промолчал. Лишь глухо бормотнул что-то и упёрся угрюмым взглядом в телевизор.
Лёха же, видимо не слишком нуждаясь в его разъяснениях, самостоятельно – и явно не без удовольствия – продолжал свои умозаключения:
– Так, значит, вот из-за чего ты сидишь тут один, никуда не хочешь идти и даже на звонки не отвечаешь. Ну что ж, теперь всё понятно. Ясно как божий день! А я-то думаю, куда это Кирюха пропал, будто сквозь землю провалился? Сказал кто-то, что заболел, мол, лежит с высокой температурой, чуть ли не в жару. Вижу я теперь, что это за жар!
Он на мгновение остановился и ещё раз окинул недвижимого, безмолвного приятеля упорным, нагловатым взглядом. Потом машинально бросил себе в рот немного салата, запил его соком и, облизнув губы, повёл свою речь дальше:
– А я уж думал, что ты лежишь тут пластом, в горячке, при последнем издыхании. Всё хотел навестить тебя, да как-то времени не хватало. То туда надо было, то сюда, как обычно перед Новым годом. Ты, надеюсь, не в обиде на меня за это? – Вопросительно посмотрев на друга и в очередной раз услышав в ответ молчание, Лёха насмешливо осклабился и, сохраняя на лице такое выражение, продолжал: – Но вот сегодня я, наконец, добрался до тебя. И что же я вижу? Кореш телом жив-здоров, но пребывает в глубокой депрессии. И ещё неизвестно, что хуже: валяться с сорока градусами или вот так вот страдать… от любви.
– Ничего я не страдаю, – подал наконец голос Кирилл, и на его бледном лице вспыхнул лёгкий румянец. – Ни от какой любви! Чё ты выдумываешь! С чего ты взял?
Лёха с недоумённо-дурашливой гримасой развёл руками.
– А как же прикажешь тебя понимать? Ты сидишь весь вечер повеся нос, с убитым видом, сам на себя не похож, молчишь, будто язык проглотил, отказываешься идти на вечеринку. На новогоднюю вечеринку! Согласись, всё это немного странно, если не сказать больше. Ты на моём месте, наверно, тоже удивился бы и попытался бы разобраться, в чём тут дело, где собака зарыта. Вот я и пытаюсь. И, судя по твоей реакции, я, очевидно, недалёк от истины, – подытожил он, выразительно понизив голос, и снова пристально воззрился в собеседника, по-видимому всё ещё не теряя надежды добиться от него каких-нибудь любопытных и интригующих признаний.
Однако Кирилл вновь разрушил его надежды. По обыкновению насупившись и поджав губы, он опять отвернулся, уставился пустым, безучастным взором куда-то в сторону и не произнёс больше ни слова, ясно показывая, что не намерен продолжать этот разговор.
И Лёха понял это. С обескураженным и даже как будто немного обиженным видом пожал плечами, провёл потускневшим вдруг взглядом вокруг и, вероятно решив, что ему нечего здесь больше делать, начал прощаться.
– Ну что ж, спасибо этому дому – пойдём к другому, – сказал он, допив сок и в последний раз взглянув на богатый стол, достоинствам которого вынужден был отдать должное. – Хорошо у тебя, конечно, уютно, сытно, но как-то скучновато. А я скучать не привык, тем более в новогоднюю ночь. Так что извини, дружбан, но я пойду туда, где веселее. А тебе – счастливо оставаться. С наступающим!
Он поднялся с дивана и стал одеваться. Кирилл, непонятно, довольный уходом гостя или по-прежнему равнодушный ко всему, – по его безразличному, лишённому определённого выражения лицу трудно было уловить это, – тоже встал с кресла и остановился в ожидании.
– А может, всё-таки передумаешь, – проговорил Лёха, застёгивая «молнию» куртки и значительно взглядывая на товарища. – Может, поедем к Илюхе вместе. Ну ты сам рассуди: ведь это ж хрень какая-то – остаться на Новый год одному, провести эту ночь перед «ящиком»! Ты ж через пару часов взвоешь от тоски и горько пожалеешь, что не послушался меня и из-за дурацкого упрямства испортил себе праздник. Лучший праздник в году! Ты ведь не кому-нибудь, а прежде всего себе хуже сделаешь. Там, у Ильи, в толпе, в пьяном угаре, твоего отсутствия, скорее всего, и не заметят. Никто о тебе не вспомнит и не пожалеет. Ну, разве что я и, может быть, Сашка… – Он прервался и опять выразительно посмотрел на Кирилла.
Тот стоял перед ним, сложив руки за спиной, сгорбившись и понурив голову. Как и прежде, не произнося ни слова и уставив глаза в пол.
Тогда, видя, что ничего не действует, что все его уговоры и убеждения словно наталкиваются на глухую стену скрытности и упрямства и вдребезги разбиваются о неё, Лёха в заключение решил пустить в ход последний, самый веский, по его мнению, довод.
– Она наверняка тоже будет там, – с особенной интонацией промолвил он, силясь заглянуть в потупленные глаза приятеля. – Сашка! И, очевидно, будет ждать тебя. Вот, по-моему, отличный случай помириться, снова наладить отношения и оставить все недоразумения и обиды в старом году… Ну так как, едем?
Кирилл помедлил несколько секунд, видимо переживая тяжёлую внутреннюю борьбу. Но, очевидно приняв окончательное решение, поднял голову и негромко, но твёрдо произнёс:
– Нет.
– Ну, как хочешь. Дело хозяйское, – холодно обронил Лёха и, резко повернувшись к нему спиной, направился в прихожую, где быстро обулся, нахлобучил на голову шапку и взял оставленный на обувной полке пакет. Переложив его из одной руки в другую, он улыбнулся и подмигнул Кириллу, вышедшему в прихожую проводить гостя.
– Илья обещал устроить сегодня шикарный фейерверк, – сообщил Лёха и чуть приподнял пакет, словно взвешивая его. – Ну и я решил по мере сил поучаствовать в этом. Вот, захватил несколько петард. Я уже использовал такие в деле. Классно! Полнеба освещает. Треск такой, что уши закладывает… Короче, этой ночью будет очень ярко и шумно… ну, как и положено… Эх, жаль, что ты не увидишь!
И, уже взявшись за ручку двери и приоткрыв её, сказал в заключение, с насмешливым сочувствием поглядев на друга:
– Вот как встретишь Новый год, так его и проведёшь. Потому, наверно, народ и отрывается в эту ночь на всю катушку, чтоб потом целый год весело жить. А вот у тебя, судя по всему, следующий год будет ну о-очень скучный. Просто тоска зелёная! Но ничего не поделаешь, ты сам этого захотел… Эх, Кирюха, дурак ты дурак! – со значением вымолвил Лёха напоследок и, выскочив за порог, со смехом побежал вниз по ступенькам.
Глава 3
Проводив непрошеного гостя, Кирилл вернулся в комнату и остановился напротив телевизора. Некоторое время стоял на месте в нерешительной позе, ссутулив плечи и медленно ворочая головой из стороны в сторону, будто в сомнении, что делать дальше. Затем, тяжело вздохнув и беззвучно шевеля губами, двинулся в спальню, где, отстранив край плотной занавески, выглянул в окно.
Снег, казалось, пошёл ещё сильнее; сквозь густо падавшие хлопья практически ничего не было видно. Крупные белые пушинки, напоминавшие кусочки ваты, бессчётными, неисчерпаемыми массами падали с неба на убелённую, притихшую землю, где один за другим росли, ширились и округлялись огромные, похожие на пологие холмы сугробы. И даже яркая праздничная иллюминация и время от времени взмывавшие ввысь ракеты не в состоянии были рассеять эту движущуюся, точно живую, серовато-белесую пелену, объявшую всё видимое пространство, а может быть, и всю землю от края до края.
Кирилл неподвижно смотрел в эту шевелящуюся, почти непроницаемую снежную мглу, за которой лишь очень смутно угадывались массивные тёмные контуры стоявших напротив домов и слабо вспыхивали светящиеся окна. И чем дольше он смотрел, тем дальше уносились его мысли и тем отчётливее и яснее, будто въяве, начинал он различать в плотном вихре летящих и кружащихся снежинок чьи-то нежные, печальные, невыразимо прекрасные черты. Такие знакомые, родные для него. Единственные на свете…
