Buch lesen: «Замок Франца Кафки – окончание романа»

Те читатели, которые хотят прочитать или перечитать первую часть Замка написанную Францем Кафкой, надо пролистать вторую часть до конца – дальше будет текст Кафки. Согласен, что это выглядит странно, а впрочем… наверное, нет.

Глава 26 (1)

В доме у Герстекеров

Они долго пробирались по снегу, освещаемые лишь скупым лунным светом, но Герстекер, видно, как местный житель, хорошо знал дорогу, и они совсем не плутали, хоть им и приходилось идти в полутьме по заметённым по колено снегом узким улочкам Деревни. Но в конце концов спутник К. всё же начал уставать и всё чаще останавливался, наклоняясь вперёд, и уперевшись руками в колени, заходился в жестоком кашле, на что окрестные дворовые псы тут же начинали отвечать возбужденным лаем. В эти моменты Герстекер почти повисал на К, превращаясь вместе с ним в зыбком лунном свете в какое-то жуткое четвероногое существо издающее пугающие звуки, которые со временем становились уже совсем похожими на волчий вой. Тогда К. начинало казаться, что они никогда не доберутся до дома Герстекера, и что тот скончается у него на руках, а сам К. замёрзнет, не найдя в полутьме обратную дорогу в гостиницу. А может статься и так, что если он, К., и переживёт благополучно эту ночь, то на другой день его тут же обвинят в гибели Герстекера, и тогда ему уже не удастся отвертеться от новых допросов. Тут Замок возьмётся за него всерьёз, и если уж здесь жёстко взыскивают с жителей за незначительные на первый взгляд прегрешения, как это, например, произошло с семьей Варнавы, то, наверняка, за его теперешнее преступление – убийство Герстекера – наказание будет вовсе немыслимым. К. уже стало казаться, что это теперь он сам ведёт своего спутника навстречу его гибели, и посему вина К. перед судьями будет определённо налицо. Он настолько испугался этих воображаемых последствий, что невольно начал придерживать Герстекера за плечо, хотя тот и так двигался еле-еле. И может быть, К. отоспавшийся за сутки в гостинице и набравшийся сил, уже совсем бы не дал Герстекеру шагать дальше, если бы тот, вдруг закашлявшись в очередной раз, не объявил, что они прибыли в пункт назначения.

К. осмотрелся и смутно начал припоминать место, где он уже был в первый свой день прибытия в Деревню, и что, на самом деле, перед ним дом Лаземана, где он тогда встретил женщину из Замка, мать Ханса, и откуда его так недружелюбно вывели сам Лаземан с Брунсвиком. И тут же К. вспомнил, что и сам Герстекер вышел после из этого же дома, чтобы отвезти его на постоялый двор, только вот объявился он с другой его стороны. Да, вот даже и крохотное оконце слева всё то же, только тогда оно было совсем иссиня-чёрным на дневном свету, а сейчас в ночи мерцало слабым еле уловимым светом, как будто за ним кто-то держал зажжённой свечу или лучину. Тут К. пришло в голову, что если Герстекер даст ему стол и квартиру в своём доме, как обещал, то находясь рядом с Лаземанами, к которым часто прибегает Ханс, можно будет успешнее поддерживать связь с мальчиком, а может быть, даже удастся зазвать через него к Лаземанам и его мать, а там уж К. найдёт способ с ней поговорить с глазу на глаз, если их будет разделять всего лишь внутренняя стенка дома. А может быть, подумал К, можно будет подкараулить её прямо во дворе, когда она выйдет из дома по своим надобностям или же наоборот будет туда возвращаться. Да, даже так, пожалуй, будет лучше, она тогда не будет так сильно торопиться на обратном пути. А свободного времени, чтобы её дождаться у К. будет сколько угодно, если Герстекер его не обманывает. Тут К. вспомнил про Пепи, и что бедная глупая девочка ждёт его, наверное, как они договаривались, подле ворот у маленькой двери и мёрзнет, а К. всё нет и нет. Как бы она из-за этого не стала со своими подругами очередными его врагами, они здесь на удивление легко заводятся, а вот друзей у К. совсем мало, будто кот наплакал, да и неизвестно ещё, друзья это или так, временные союзники, которые, если им будет это надобно, продадут его за бесценок. Надо будет всё-таки примириться с Пепи, если она на него рассердится; свои люди в гостинице ему необходимы, а горничные знают там всё, да и против Иеремии будет бороться сподручней, и о Фриде сведения получать. При мысли о своей несостоявшейся свадьбе и уведённой у него невесте, у К. сжалось сердце и он тяжело вздохнул.

– Да, проходи же скорее в дом, – услышал он дребезжащий голос Герстекера и пришёл в себя от своих дум.

Тот давно уже справился с дверным запором, и стоя у приоткрытой двери, нетерпеливо махал К. рукой, как будто опасаясь, что тот улизнёт от него в последний момент и столько трудов сегодня будет потрачено впустую. Из дверного проёма лился слабый свет и веяло домашним теплом, так что намёрзшийся в дороге К. торопливо шагнул за порог.

Горница в комнате была смутно освещена лишь одним огарком свечи, и при этом свете кто-то, низко согнувшись под выступающими над углом косыми потолочными балками, читал книгу. Это была мать Герстекера. Она подала К. дрожащую руку и усадила рядом с собой; говорила она не без труда, и понимать её было непросто. Но с другой стороны, сам Герстекер усевшийся рядом с ними за стол, понимал её очень хорошо, и всячески старался подсказывать К. её слова, когда ему не мешали приступы кашля. Но, по крайней мере, она хотя бы сама неплохо слышала, и К. не требовалось по десять раз громко повторять для неё одно и тоже.

К. надеялся, что она расскажет ему что-то важное о Деревне, а может быть даже и Замке, во всяком случае, по её сгорбленной спине и изборождённому морщинами лицу, которые казались ещё чернее и глубже над дрожащим пламенем свечи, можно было ожидать, что мать Герстекера застала всех здешних взрослых жителей ещё в своих колыбелях и могла знать очень много из того, о чём К. даже не догадывался.

Но старуху почему-то больше интересовала жизнь самого К., а в особенности то, что он мог вспомнить о своих родителях и своём раннем детстве. К. уже изрядно проголодавшийся, изо всех своих сил старался ублаготворить любопытство матери Герстекера, справедливо опасаясь, что, если старуха рассердится на его неразговорчивость, то её послушный сын может запросто выставить К. из дома обратно на улицу, где ему придётся либо замёрзнуть окончательно, либо искать в ночи дом Варнавы, ибо больше ему идти будет некуда; Пепи-то, уж точно, полночи его ждать у двери не станет. Поэтому он, сглатывая время от времени голодную слюну, старательно рассказывал ей о своей семье, братьях и сёстрах, отце и матери и так увлёкся воспоминаниями, что забыл про свой голод и как будто снова перенёсся в те счастливые для него наполненные теплотой времена.

Мать Герстекера внимательно его слушала, время от времени задавая своим дрожащим голосом уточняющие вопросы, которые уже по привычке тут же повторял для К. её сын; и даже несколько раз брала в руку догорающую уже свечу, и капая на стол воском, подносила её ближе к лицу К – да так, что ему даже приходилось немного откидываться назад, чтобы ненароком не занялись огнём волосы у него на голове – и как будто стараясь своими подслеповатыми глазами, получше разглядеть его черты в полутьме. Но чем дальше заходили вопросы, и чем подробнее вспоминал о своём детстве К., тем больше недоверия и усталости показывалось на её лице. Она словно переставала верить словам К., как будто он говорил что-то идущее совсем вразрез с её ожиданиями. А тут ещё и свеча окончательно догорела и погасла с лёгким шипением, и они оказались в полной темноте, где К. мог слышать лишь хриплое усталое дыхание старухи, да кашель её сына.

«Почему ты не говоришь мне всей правды, К.», – услышал он вдруг из ночной тьмы голос матери Герстекера, и даже вздрогнул от неожиданности, настолько этот внятный, но усталый голос, хоть и исполненный разочарования, не походил на дрожащий и слабый голос старухи, чьи слова он еле разбирал минутой раньше.

«Я хочу помочь тебе, – её голос становился всё более уставшим, но всё ещё оставался звучным, – но ты должен перестать рассказывать мне эти выдуманные истории. Расскажи мне правду, К., зачем ты приехал сюда. Кто ты на самом деле?»

К. охватила паника, поскольку, как он ни старался, выходит, правдиво отвечать на все её вопросы, он только снова разочаровывал людей, от которых могло зависеть его ближайшее будущее. Поэтому он ощупью крепко уцепился за место на котором сидел, рассчитывая на то, что тщедушный Герстекер и его престарелая мать, даже если захотят, то по причине своей слабосильности, всё равно не смогут вытолкать К. на улицу, тем более, если он покрепче ухватится за скамью. Другое дело, если они позовут себе на помощь соседа Лаземана, который, как помнил К., был крепкий мужчина, и вот тогда уж К. точно будет несдобровать.

«Я землемер», – неуверенно ответил он, уже начиная сам сомневаться в своих словах в этой окружающей его первозданной тьме; в самом деле, может быть и вправду, он кто-то другой, может, он спит, и ему только снится, что он когда-то был землемером, и что у него было то самое детство и те самые родители зацепившиеся за его память, а на деле он совсем другой человек с тайной внутри себя и эту тайну требует раскрыть от него старуха? Кто же он, на самом деле, если он сам не знает своей тайны?

Ответом ему послужил разочарованный вздох, и К. услышал, как мать Герстекера что-то неразборчиво шепчет своему сыну, а тот слушает, изо всех сил сдерживая очередной приступ кашля, отчего из его горла раздавалось какое-то странное жужжание, как будто где-то рядом в темноте летало кругами огромное крылатое насекомое. Наконец Герстекер, видно, выслушавший свою мать до конца, поднялся с заскрипевшего табурета и по таким же скрипящим половицам, невидимо, но слышно для К., зашаркал из комнаты и пропал в глубине дома, откуда почти сразу же донёсся очередной взрыв кашля.

«Но у меня же есть документы, что я привёз с собой в Деревню, – растерянно вспомнил К., обращаясь в темноте по направлению, где должна была примерно находиться старуха, – в них указано кто я, моя профессия и там даже должен быть мой вызов из Замка от графской канцелярии».

Он машинально похлопал себя по карманам и вдруг похолодел. Эти бумаги и не должны были находиться в его карманах, они лежали в специальном отделении рюкзака, с которым он явился на постоялый двор «У моста» четыре дня назад. Но с постоялого двора его вместе с Фридой прогнала хозяйка, вернее, тогда она выгнала только его, а Фрида ушла сама, так как в то время она ещё любила К. и была готова идти за ним куда угодно, хоть на край света или хоть в нетопленный школьный зал. Значит, получается, рюкзак с его пожитками должен сейчас находиться в школе, в гимнастическом зале, где они ночевали вчетвером вместе с тогда ещё не уволенными помощниками. Как же он мог про него позабыть? А теперь Фрида стакнулась с Иеремией, ухаживает за ним, пока он болеет, и может, даже рассказывает ему сейчас, где лежат вещи К., когда тот сам про это позабыл! А вдруг Иеремия сообразит, что если он выкрадет документы К. когда выздоровеет, то тогда тот сразу же окажется в его власти целиком и полностью. Да, может, Иеремия уже сейчас крадётся по темноте к школе, невзирая на свою болезнь, чтобы отомстить К. за все неприятности, которые тот ему причинил. Да, и не болеет он, наверняка, а просто притворялся перед Фридой, чтобы её разжалобить, К. сразу это понял, когда увидел его вместе с Фридой, понял всё по её жалостливому взору. Болеет, вон, Герстекер, тут уж возразить нечего, даже из другого конца дома его кашель слышен, а Иеремия, что же, напился горячего чаю с вареньем, пропотел, да, и давай показывать свой пот и пошатываться перед теми кто готов его пожалеть. Но К. то не проведешь, плохо, только, конечно, что он поздно догадался о притворстве Иеремии, и надо теперь скорее бежать в школу в этой тьме, чтобы выручить свои вещи, а главное, документы. Ведь, если они пропадут, то у К. и останутся-то только два измятых письма от Кламма, что он таскает в заднем кармане своих штанов, а больше ничего у него не останется. А на эти письма и так маловато надежды, даже со всеми остальными документами, что были у К., а уж без них и вовсе.

От этих мыслей К. провалился буквально в самую глубину ужаса. Ему следовало немедленно бросать все свои дела здесь и мчаться выручать свой рюкзак, но он понимал, что в этом доме он фактически в плену у Герстекеров, и если он даже сейчас сбежит отсюда, то наверняка, замёрзнет этой же ночью на какой-нибудь глухой улочке в Деревне, так и не найдя в темноте дорогу к школе. Но, может быть, Герстекер проводит его туда, за обещание щедро заплатить ему впоследствии? Сейчас у К. не было с собой ни монетки, и он понимал, что скорее всего, он обманет Герстекера, суля ему за помощь награду, которой у него нет, но с другой стороны, сам Герстекер обещал ему деньги за подспорье в работе на конюшне, и таким образом К. всё-таки мог бы рассчитаться с ним взаимообразно без обмана в будущем.

«Документы, циркуляры, протоколы, – вынырнув на мгновение из глубины охватившей его паники, вдруг услышал он снова из темноты голос старухи, – нынче все в Замке и в Деревне совсем на них помешались. От последнего батрака до старосты, и я уж не говорю о чиновниках из Замка – те запутали своей паутиной предписаний не только Замок, но и всю Деревню, а дай им волю, доберутся и до оставшихся полей и перелесков в округе».

Как не ни был испуган К. своими перспективами остаться без документов и превратиться по сути затем в бесправное животное – хотя, даже у животных здесь, наверняка, были ветеринарные свидетельства и прочие документы – но слова матери Герстекера неожиданно его поразили, и он даже на мгновение позабыл о своих горестях. Никогда прежде он не слышал здесь подобных слов. Администрацию здесь, как видно, боялись, любили, уважали, перед ней трепетали, но никто ещё при К. её не порицал, разве что, сам К. изредка это делал, да и то с осторожностью, и как он себе говорил – только лишь для пользы дела.

В эту минуту в комнату вернулся Герстекер с новой зажжённой свечой, которую он принёс из другой комнаты, и сдерживая кашель, сел рядом со своей матерью, выставив свечу на стол прямо перед ней.

«Во времена моей молодости Замок был настоящим дворянским гнездом, а я тогда была служанкой у матери нынешнего графа, – задумчиво проговорила старуха, чуть покачивая головой, и глядя куда-то вдаль на то, что другим было узреть уже не дано, – и какое это было прекрасное время К., какое прекрасное время! Я помню роскошные выезды старого графа Вествеста и его придворных на охоту и в церковь, а когда он во главе блистательной процессии проезжал через Деревню, то толпы крестьян с обнаженными головами толпились по краям дороги, с почтением и страхом взирая на него самого и его прелестную супругу. А кортеж сопровождавший графа был настолько длинный, что когда первая его карета запряжённая четверкой лошадей уже выезжала из Деревни, последние из карет всё ещё не могли до неё доехать! Граф был суров, но справедлив, К., очень справедлив, и это он выстроил нам в Деревне новую церковь и школу, и мы все просто молились на него и благодарили за него Бога».

К. слушая речь матери, на минуту даже забыл о своем рюкзаке и своих документах в нём. «И когда всё это происходило?» – спросил он, и на эту же минуту старый Замок предстал перед ним совсем в ином свете, чем раньше; надо же, значит, здесь когда-то всё было совсем по-другому!

«Больше пятидесяти лет назад, – грустно вздохнула мать Герстекера, – да, не меньше, но потом старый граф скончался, и из столицы вернулся его сын новый граф Вествест и завёл здесь свои порядки, к которым он, наверное, привык у себя в столичном городе. Теперь-то, конечно, они старые, пожалуй, сейчас только самые пожилые жители Деревни, такие как я, помнят какой жизнью здесь жили раньше, да и то уже и они начали забывать прошлое. И происходило всё, как-то знаешь, постепенно и понемногу; сначала вводилось то одно, то потом другое новшество от графа и прибывшей с ним графской канцелярии, приезжали то одни, то другие чиновники с обновлёнными предписаниями; всё время возникали и постоянно реорганизовывались новые административные службы в Деревне и Замке: отделы исполнения предписаний, отделы контроля этих отделов и так далее. И так потихоньку, как в той сказке, где лягушек долго грели в котле на медленном огне, мы и не заметили как сварились. Но я-то, К., ещё помню былые времена и мне не нужен твой паспорт, чтобы понять, что ты не тот за кого себя выдаешь, и что ты обставил свой приезд, как будто ты землемер только для того, чтобы скрыть свои истинные цели, которые я впрочем готова поддержать; ведь не зря же я, как только услышала о тебе от своего сына, начала подозревать кто ты есть на самом деле. Но Герстекеру пришлось за тобой долго побегать, чтобы залучить тебя сюда, а ведь он у меня совсем больной, как ты сам с лёгкостью можешь убедиться. Сначала я очень рассердилась на сына, что он сразу отвёз тебя на постоялый двор и только потом рассказал мне об этом. Но уж очень он у меня пугливый и осторожный, жизнь-то его прожевала и выплюнула, так что его действиям – избавиться от тебя как можно скорее – я не удивляюсь, хотя и сильно потом досадовала на него за это. Но дальше я поговорила с Анной и тогда уже начала снова тебя искать, но ты, тем временем, был то в одном месте, то в другом, и действовал в соответствии со своими собственными планами, которые здесь никому не понятны и чужды, и поэтому совершил множество ненужных ошибок, которых можно было избежать, встреться мы раньше».

К. только печально вздохнул в ответ, соглашаясь с тем, что старания его оказывались совершенно безрезультатными, и даже, если взять, к примеру, его честное намерение жениться на Фриде… Что и явилось одной из главных его ошибок, а может быть, даже самой главной, подтвердила мать Герстекера, а её сын только молча закивал головой в знак одобрения сказанных ею слов.

К. немного растерялся от такого безаппеляционного утверждения; ошибкой можно было бы считать, что он совершенно неожиданно стал соперником, а может даже противником Кламма в борьбе за Фриду, и положа руку на сердце, если бы было возможно повернуть время вспять, то, может быть, и не стоило ему так неистово соблазнять Фриду, точно зная при этом, что Кламм находится в соседней комнате. Но тут уж Фрида сама усугубила их положение, объявив на весь постоялый двор, что её новый избранник землемер. Хотя К. и сейчас не склонен её сильно винить, так как молодые девушки в таких ситуациях могут вести себя легкомысленно, вернее по велению своего сердца, что как раз и может выглядеть со стороны как легкомысленность. Но раз уж дело сделано, то его желание жениться на Фриде никак не может быть ошибкой, ибо это показывает его серьёзные намерения и состоятельность его действий. Опозорить и бросить одинокую деревенскую девушку у которой нет родных, стало бы позорным и бесчестным проступком перед всей общиной, после чего даже речи бы идти не могло о приёме К. на графскую службу, да и ему самому бы очень повезло, если бы ему удалось после этого унести ноги из Деревни без последствий для себя.

Но старуха только махнула рукой; добродетель Фриды полностью её собственное дело, и никто бы не стал ни в чём винить К., если бы дело не касалось бы, разве что, прямого насилия. А поскольку, по всей видимости, всё случилось по обоюдному желанию и согласию, да ещё и неизвестно, тем более, чьего желания или согласия там было больше К. или Фриды, то претензии к нему никто предъявлять бы не стал, хотя, конечно, за всю свою жизнь, она, мать Герстекера, не припомнит, чтобы буфетчицу соблазняли прямо под стойкой буфета через час после знакомства. Ну, да, теперь эти подробности всем известны, новости в Деревне расходятся быстро, особенно учитывая то, что у К. такие болтливые помощники, которых он ещё зачем-то держит в подобных предприятиях при себе.

К. ощутил, что вовсю краснеет, и порадовался, что это хотя бы происходит в полутьме и никто не видит краску стыда на его щеках. Подлые помощники! Сколько неприятностей они ему принесли, а может быть, ещё и принесут в будущем. Пожалуй, вот это и было его главной ошибкой, взять товар не глядя, доверившись решению какого-то неизвестного ему чиновника из Замка, подобравшего для него таких проходимцев вместо того, чтобы дождаться своих старых проверенных работников, с которыми он проработал рука об руку уже не один год. Получается, К. расслабился, привык к хорошему, а тут-то его подло и обманули, хотя здесь и не скажешь точно, по чьей-то беззалаберности это произошло или, напротив, с какой-то тайной целью. Выходит, теперь его старые помощники радуют своей отличной работой какого-нибудь нового господина незнакомого К., раз они так и не прибыли в Деревню; как известно, хорошие работники без хозяина долго не скучают. А он сам вместо помощников получил двоих вредителей, и неизвестно ещё сколько вреда они успеют ему нанести впоследствии.

Но, в любом случае, сказал К., женитьба на Фриде не становится из-за этого ошибкой, даже, если бы никто в Деревне и не обратил бы внимания на её соблазнение. Он, К., честный человек и тем более, он полюбил Фриду с первого взгляда, такое в жизни бывает, он не собирается в этом оправдываться. Другое дело, что она ему отказала в итоге, и свадьба похоже не состоится. Про Иеремию К. решил пока умолчать, пусть бывший помощник сам хвалится своей победой над К., лично он ему в этом помогать не будет.

Мать Герстекера, несмотря на свою немощность, прямо-таки закипела от негодования на его бестолковость.

«Да, не в самой женитьбе дело, К.! – чуть ли не крикнула она, – а в том, что, если ты даже и приехал в Деревню после стольких лет отсутствия под личиной землемера – здесь я понимаю твою осторожность, то всё равно, жениться этим же днем на бывшей скотнице, когда у тебя такие перспективы и права в Замке, это то же самое, что повесить себе на шею мельничный жернов и прыгнуть с ним не глядя в омут. Куда ты потом её денешь, с положением буфетчицы, очевидной вершиной её карьеры, когда тебе понадобится помощь могущественных дам из Замка? Как они отнесутся к твоей простушке жене, с которой ты должен будешь теперь вековать до самой смерти, если ты таким образом напрочь закроешь к себе доступ к намного более благородным женщинам, К.? И как ты этого не хочешь сообразить или делаешь вид, что не хочешь сообразить. Сейчас мне кажется, что ты просто играешь или смеёшься надо мной. Мной, которая хочет помочь вернуть тебе всё своё по праву!»

В этих словах мать Герстекера выплеснула последние свои упрёки как воду из таза и умолкла, прикрыв лицо узловатыми морщинистыми руками. Сам Герстекер сидел с приоткрытым в замешательстве ртом, в котором при свете свечи влажно поблескивали его редкие зубы, и поочерёдно переводил туповатый взгляд, то на свою мать, то на К., надо полагать, пытаясь понять, как ему поступить: начать ли утешать мать или приняться выговаривать К. за его двойную, как выясняется, игру. Но и так было очевидно, что Герстекер мало что уяснил из слов своей матери для того, чтобы быть в силах попрекать К., если даже сам К. сидел напротив Герстекеров в полном недоумении, разве что, не с открытым, а с закрытым ртом.

«Может, и вправду, я не землемер, а совсем другой человек? – вдруг промелькнуло у К. в голове, – и этим объясняются все мои здешние неудачи? Мне надо идти прямо, а я поворачиваю в сторону, хочу заключить союз с важной персоной, а делаю её своим врагом, спешу жениться на Фриде, а пропадаю ночью в доме у сестёр Варнавы».

Но, если он не землемер, а всего лишь воспроизводит собой облик землемера, личину, как сказала мать Герстекера, то это ведь то же самое, как если бы бродячая кошка прибилась к стае собак, возомнив себя псом, и ничего удивительного не было во всех неприятностях, что тут же бы обрушились на её глупую кошачью голову. А бедствия обрушившиеся на глупую голову К. ничуть не меньше, ведь ещё недавно, всего лишь три дня назад, он был хоть небольшим, но начальником, у него были подчинённые, невеста, своя комната на постоялом дворе «У моста», которую ему прямо-таки всучила тогда ещё подобострастная хозяйка. И всё это развеялось как дым из-за его ошибок, из-за того, что он хотел быть в Деревне именно землемером и больше никем другим, хотя окружавшие его люди постоянно указывали ему на то, что его самостоятельные действия приносят ему только вред и никакой пользы; более того, не только ему, но ещё и некоторым из тех, кто с ним рядом, тоже немало из-за него достается. Так что, если мать Герстекера точно знает, что К. не землемер, то ему надо узнать у неё или постараться вспомнить кто же он на самом деле, и тогда все его неприятности возможно скоро закончатся, а жизнь его здесь пойдёт на лад.

Тут К. хлопнул ладонью по столу так, что затрепетал жалкий огонёк свечи, а по стенам запрыгали тени и громко рассмеялся, да так, что мать и сын вздрогнули и прижались покрепче друг к другу.

«Что за дикие мысли лезут мне в голову, – громко произнёс К., – сплю ли я наяву? Как я могу быть кем-то другим, если я К., землемер! Если я четыре дня назад приехал сюда по графскому приглашению на работу!»

Но К. тут же запнулся на своих словах, припомнив про личные документы и бумаги, пока что лежащие в школьном зале вне пределов его досягаемости. Как же он всё-таки бывает глуп и недальновиден! Допустим, пускай мать Герстекера приняла его за кого-то другого, в её возрасте это не удивительно, старые люди часто ведут себя странно с годами, и пусть она упорно считает, что К. не тот за кого себя выдаёт. Но зачем ему, К., делать её своим новым врагом, начав в открытую сомневаться в её словах, зачем ему снова допускать такие нелепые промахи. Не лучше ли сделать вид, что он верит ей и готов открыться, рассказав кто он на самом деле, а тем временем дипломатично выведать, насколько важным господином она его считает, раз уж речь зашла про каких-то могущественных дам из Замка и некую Анну. Кстати, лучше бы К. выяснил кто она такая эта Анна, имя-то он запомнил сразу! Может, тогда ему удастся извлечь из слов старухи какую-то практическую пользу для себя. Ведь сейчас он совершенно одинок, без документов, денег и жилья, у него нет ни крова, кроме как в доме матери Герстекера, ни провожатого ночью в школу, кроме как самого Герстекера, если К. все-таки решится отправиться туда до наступления утра. И ему надо поторапливаться с верными решениями, так как время идёт, и вот уже становится видно, как они оба, мать с сыном, начинают смотреть на К. с усталой враждебностью, пока он творит свои очередные глупости. И если К. не исправит ситуацию, то его положение снова ухудшится, хотя кажется, что хуже и так уже невозможно.

Поэтому помолчав, К. сначала извинился перед матерью Герстекера за то, что так долго вводил её в заблуждение и не говорил правды; ему приходится соблюдать известную осторожность, сказал он, и землемером он назвался вынужденно, слишком многое поставлено сейчас на карту и любая оплошность грозит расстроить все его планы в Деревне. Но, как он видит, мать Герстекера не только очень проницательный и мудрый человек, что и позволило ей приблизиться к истине о действительном положении вещей, но и благородная женщина, которой К., получается, может доверять, поэтому он просил бы пока не разглашать его тайну, чтобы никто не смог повредить его замыслам. Но поскольку, для всех в Деревне и Замке он по-прежнему землемер, то он хотел бы сохранить в безопасности свои нынешние документы с которыми он приехал в Деревню, и поэтому просит Герстекера, чтобы тот как можно скорее сопроводил К. до школы, где эти бумаги у него хранятся. И раз уж зашла речь о Анне, то ей надо поскорее увидеться с К., так как и у него есть для неё важные сведения, которые он ей должен сообщить.

Произнеся эту наскоро слепленную речь, К. вытер со лба выступивший от своей лжи пот, и скромно добавил, что не возражал бы против того, чтобы немного перекусить, так как ел он в последний раз уже давно, а этим вечером в гостинице пил только кофе, что, по доброте душевной, сварила ему Пепи.

Выражение на лице старухи немного смягчилось.

«Ну, вот видишь, и надо было тебе ходить вокруг, да около, – ворчливо сказала она, – да водить меня за нос. Мне-то никаких удостоверений личности не надо, чтобы понять, что никакой ты не землемер, К. У тебя даже личико с нежной кожей без единой морщинки, а у работников, что трудятся в открытом поле, лица всегда обветренные и шероховатые, словно их из дерева вырезали. А руки! На руки свои погляди, они же как у господ из Замка, холёные и ухоженные».

К. в ответ только невольно потрогал своё лицо и потёр себе тыльные стороны у ладоней, видать, мать Герстекера или совсем из ума выжила или в полутьме при одной жалкой свечке сослепу ничего не видит. Вряд ли будет у него кожа как у аристократа, когда он, не далее как позавчера, весь день снег отбрасывал на школьном дворе при трескучем морозе в одних только дырявых перчатках на руках. Хотя лицо у него и вправду привлекательное, не поспоришь, не зря же Фрида сразу его полюбила, да и Пепи не стала отрицать в беседе, что К. ей был симпатичен с самого начала. Правда, в итоге, это ему принесло мало пользы, Фрида-то его бросила, не посмотрев даже красив он или безобразен, а Пепи, так, просто глупая девочка без царя в голове, с одними лишь досужими детскими помыслами. Но глупо будет, если он снова начнет противоречить старухе, так что, если ей этого хочется, пусть она считает его приезжим господином, авось тогда и жизнь господская к нему поближе станет.

«К Анне сейчас подступа нет, – сказала мать Герстекера, – она два дня как в постель слегла, а Брунсвику словно и дела нет, ни в больницу её не везёт, ни доктора позвать не хочет. Словно не муж он, а непонятно кто. Только, разве что, сегодня к соседям зашёл, к Лаземанам, просил хозяйку отвар из трав для жены сделать, сам-то он не умеет, говорит. Лучше бы в Замок за доктором послал. Ладно, ты посиди пока здесь немного, мы тебе с сыном поесть сейчас принесём».

Она с трудом встала, но ей ещё пришлось заодно растолкать Герстекера, который как ни удивительно, но ухитрился заснуть прямо за столом под их разговор; или устал бедняга за день, или просто перестал понимать о чём речь. Впрочем, и К. сам многого не мог пока уяснить, прежде всего, за кого его принимает старуха, а спросить напрямую он пока опасался. Хорошо хоть, что с Анной прояснилось, К. почему-то и сам подспудно догадывался, что это та самая служанка из Замка, мать Ханса, хотя он даже не знал, откуда у него такая уверенность. Но плохо, конечно, что она снова заболела, разговора с ней теперь точно не получится. И даже не потому, что её муж Брунсвик этому воспротивится, ему-то, как видно, наоборот сейчас безразлично, что творится с его женой, может, его и дома-то нет рядом. Но вот через Ханса К. никак не мог переступить, несмотря на всё желание поговорить с его матерью; он не хотел ещё больше расстраивать мальчика. Чем-то ему Ханс был симпатичен, и К. совсем не хотелось, чтобы он становился очередным его врагом. А если кто сейчас и охраняет покой Анны, так это её сын, и он точно не обрадуется, если К. начнёт утомлять его мать разговорами. С другой стороны, если у них в Деревне врача нет, а Брунсвик даже не чешется, то может быть, тогда К. стоит предложить свои лекарские услуги, о которых он упоминал в последнем своём разговоре с мальчиком. Правда, Ханс не выглядел тогда уж слишком убежденным словами К., но, как говорится, на безрыбье и К. – «горькое зелье». А там, глядишь, ему и удастся с матерью Ханса перекинуться парой важных для него словечек, хоть и не имеющих непосредственного отношения к лечению. К тому же, если Анне станет вдруг лучше после его прихода, то тогда и Ханс будет больше доверять К., а может и сам Брунсвик сменит гнев на милость, и в таком случае К. сможет заполучить его в союзники, как он и рассчитывал ранее.