Buch lesen: «Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе»
Посвящается учителям, школьным друзьям, петроградским сверстникам, всем, кто есть и кого уже нет.
Где это, что это, как не забылось?
Вновь и навеки вернуться душой…
К дальней тропе, пробредающей между
Явью и нами, в пыли золотой?
Евг. Курдаков
Содержание
О чём это?
1. Рубежи Петроградской ойкумены школяров 60-х
1.1. Идёт направо – песнь заводит…
1.2. Налево – сказку говорит…
2. Наш Детинец
2.1. Улица Рентгена
2.2. Обитель
2.3. «В кругу друзей и муз». Сквер на Каменноостровском
3. Аlma mater на Каменноостровском проспекте
3.1. Школа
3.2. Вафельная трубочка из школьного буфета
3.3. Школьный (лицейский) парк
3.4. Голубая парта лицеиста Салтыкова-Щедрина
3.5. Время петроградских школяров 60-х
4. Учителя
4.1. Вторая мама
4.2. Пан-спортсмен
4.3. Законы Кеплера с эффектом Брумма
4.4. Черчение на листе ватмана
4.5. Жаконя
5. Весенние каникулы на Петроградской
5.1. Понедельник. Музей-квартира С.М. Кирова
5.2. Вторник. В гостях у «Алена Делона»
5.3. Среда. Артиллерийский музей
5.4. Четверг. Ботанический сад
5.5. Пятница. Театр имени Ленинского Комсомола
5.6. Суббота. Крылья Чкалова. Памяти друга
5.7. Воскресенье. День птиц в «Ленинградском зоопарке»
6. Культурный слой
6.1. Кинотеатр «Арс» на улице Льва Толстого
6.2. Библиотека имени А.С. Пушкина на Большой Пушкарской
6.3. ЦПКпО на Елагином острове
6.4. «Дворец культуры Ленсовета на Петроградской стороне…»
6.5. Бани Петроградской
6.6. «Пионеры» и «Мурзилки» петроградских школяров
7. «Если хочешь быть здоров…»
7.1. Айболиты школяров
7.2. Скорый доктор Николай Хлебович
8. Летний отдых за городом
8.1. На даче в Зеленогорске
8.2. Пионерский лагерь
8.3. В деревне у прадеда
8.4. Спортивный лагерь петроградской ДЮСШ в Вырице
8.5. Родительские «фазенды»
8.5.1. «Что ж ты не смазал уключину маслом…»
8.5.2. Топонимика. Орехово, но уже без орехов
8.5.3. Метель
9. Шопинг школяра
10. Письмо самому себе
10.1. Судьбы петроградских школяров
10.2. Дни рождения школяров
10.3. «Разбег души» школяров с Петроградской
10.4. Тропинки старения наших школяров
10.5. Мессенджеры и девайсы прошлого. Письмо самому себе
11. Послесловие
О чём это?
Прожив немало лет, однажды вдруг осознаешь их неумолимую быстротечность. Ветер времени порой шквалистыми порывами перелистывал страницы наших судеб. К счастью, у многих еще остается время восстановить и переосмыслить былое, закрепить на бумаге, конечно, самое памятное и дорогое.
У автора таким оказался школьный период в 60-е годы прошлого столетия. Детские, подростковые и юношеские годы проживания на Петроградской, учебы в обычной ленинградской 10-летке № 69 имени А.С. Пушкина, располагавшейся в здании бывшего Императорского Александровского лицея на Каменноостровском проспекте Санкт-Петербурга.
Для подростка это годы безграничных перспектив, шансов и путей развития. Каждый прожитый день тогда случался долгим и наполненным, а утро – радостным. Мы, школяры, погружались в мир вещей, понятий и их отношений. Этот мир заполнял нас, предлагая каждый раз сделать выбор траектории взросления. Как тогда было не ошибаться, ведь добро и зло казались порой неразличимы, а озорство и даже случайное хулиганство тоже служили инструментами познания.
Мы, обычные советские школяры, проводя будни ученичества под «присмотром» бронзового бюста Пушкина, лишь проносились сквозь незримую молчаливую память стен лицейских коридоров. Кто-то, может, смутно и ощущал при этом подобные едва пульсирующему камертону отголоски блестящего и драматичного прошлого. Нам не рассказывали об истории Лицея. Сегодня стали известны трагичные судьбы его преподавателей и выпускников в годы революции, вплоть до финального «Дела лицеистов» 1925 года.
В этой книжке собраны воспоминания о Петроградской 60-х, учебе в этой школе, учениках, учителях, школьном комплексе зданий, парке, улицах района и домах, где жили школяры. Не забыты музеи, кинотеатры, стадионы, магазины и даже бани Петроградской тех лет. Эти заметки являются отражением граней памятного образа, что остался дорог и, наверное, потому не забылся.
1. РУБЕЖИ ПЕТРОГРАДСКОЙ ОЙКУМЕНЫ ШКОЛЯРОВ 60-х
Мы жили, а многие и родились, неподалеку от нашей незабвенной школы на Каменноостровском, тогда – Кировском проспекте. Можно сказать – в самом центре Петроградской, и уже с первых классов, взрослея, обживали свою ойкумену, расширяя ареал пеших прогулок по району. Сперва это были «дерзкие» вылазки с друзьями, подчас без спроса у старших: словно географы-первооткрыватели, мы осваивали районные «дали», наполняясь ментальными вибрациями старых улиц, скверов и дворов петроградских домов, растворяясь в этом космосе своей малой родины. Вспоминая те прогулки-походы, замечаю, что главными ориентирами притяжения, определяющими направление очередной «экспедиции», были два манящих рубежа: Большая Невка у Каменноостровского моста с прилегающим Лопухинским садом (тогда Дзержинского) и второй – Петропавловская крепость, Нева у Троицкого моста (в те годы – Кировского). Маршруты в сторону этих конечных рубежей были весьма разнообразными, непрямолинейными, часто необъяснимо затейливыми. Пройдемся, конечно, мысленно по тем улицам Петроградской 60-х годов минувшего века, тропинкам нашего детства и юности.
1.1. Идёт направо – песнь заводит…
К первой цели мы непременно направлялись в сторону Ботанического сада, ведь сюда ходили еще с группой детского сада с середины мая и теплой сентябрьской осенью. Тогда дружно вдоль трамвайных путей брели по улице Петропавловской до одноименного деревянного трехпролётного моста через Карповку. Он располагался по оси улицы. Подобный деревянный мост (Гренадерский) на ряжевых опорах от устья Карповки утыкался в «Выборгский» берег в створе Сампсониевской церкви.
Карповка, конечно, не река, а одна из проток дельты Невы, да и карпов тут отродясь не водилось (версия – корпийоки (фин.), лесная болотистая речушка). Мы вглядывались сверху в толщу её темных, опутанных колышущимися водорослями вод. Гранитной облицовки берегов ещё не было. Плавным мутным шлейфом из выпуска трубы растекались сточные воды, у её оголовка деловито сновали хвостатые пасюки, в них мы бросали специально захваченные с собой камешки. Порой, к нашему восторгу, с грацией Кентервильского привидения выплывало и бледное «изделие № 2». Видимо, о его недетском назначении мы уже тогда были наслышаны, так, что попасть в него камнем было особенно радостно.
Школярами к этому мосту часто добирались и по территории городка больницы имени Эрисмана или 1-го Меда. Раньше больница называлась Петропавловской, и это чудом сохранило название улицы в советское время. Здесь росло много старых дубов и клёнов. Осенью, проходя мимо, мы рассовывали по карманам зелёные с прожилками лаковые желуди. На выходе с территории (или на входе, если с улицы) стоял павильон вахты. Ворота открывались только для служебных автомобилей. Тут же было и больничное справочное.
В Ботанический сад обычно старались проникнуть сквозь раздвинутые прутья его забора со стороны Карповки. Перед этим всегда любовались рядком пришвартованных катеров и лодок у Гренадерских казарм. Стоянка-эллинг была, похоже, ведомственная, многие владельцы, видимо, отставники часами с неугасаемой нежностью ухаживали за своими любимцами. Кто-то был во флотской пилотке, кто-то в поношенном кителе, и всегда в тельняшках.
В Ботаническом разузнали место, где осенью созревал «северный» (может, районированный) виноград, ягоды были небольшие, но достаточно сладкие. Нас, конечно, гоняли, но пару гроздей удавалось с собой прихватить.
Через территорию сада выходили к ЛЭТИ на улице Проф. Попова. Главный корпус этого института в виде средневекового замка производил впечатление. Тут хотелось учиться. У счастливчиков так и случилось. Старшая сестра соседа-одноклассника на последнем курсе ЛЭТИ вышла замуж и переехала к мужу. В её освободившейся 9-метровой комнатушке помещались диван и однотумбовый ученический стол. Мальчишка занял «по наследству» эти хоромы и, разбирая опустевшие ящики стола, обнаружил блокнот, заполненный аккуратным девичьим почерком. Текст оказался предсвадебной «инструкцией», конспектом-подсказкой, похоже, из «Камасутры». Так произошло наше первое, пусть и теоретическое, «крещение» в этих «запретных» вопросах.
На территории института обращали внимание на сохранившуюся часовню или небольшой храм. На двери висела табличка вроде «метрологическая лаборатория». Хорошо, что не склад швабр. В вестибюле построенного позже корпуса 2, теперь «С», уже в студенческие годы разрешались (к праздничным датам) рок-вечера. Более «забойных» исполнителей и аппаратуры я не слышал в те годы ни в Политехе, ни в 1-м ЛМИ. Романтическое знакомство или просто разговор тут из-за громкости были невозможны, но энергетика и драйв сполна заменяли прочие стимуляторы.
Далее, бывало, выходили на набережную Б. Невки, тут притягивал не ясный нам, «тайный» в своем запустении обелиск. Это теперь мы знаем, что он установлен на месте дачи Петра Столыпина, где на него покушались революционные террористы. Наверное, мог быть и «заказ» его политических оппонентов. От взрывов погибли люди, младшая дочь лишилась ног. Каким чудом он простоял тут, пережив советский период страны? Что знали мы о Столыпине в школе? Разве что «столыпинский галстук» – так его недоброжелатели называли тогда виселицы. А стремительный рост экономики страны в результате его реформ – так это сопутствующие досадные мелочи, то ли дело Беломорканал!
Другой дорогой по Аптекарскому проспекту доходили до любимого «своего» стадиона «Медик». Он побывал и «Зенитом», и «Буревестником». Располагался в обрамлении старых клёнов, что золотились с середины сентября. А с конца апреля на его просохших гаревых дорожках появлялись бегуны, ещё с улицы слышался звон футбольных мячей. Лёгкой атлетикой здесь занимались и несколько наших школяров. Помню одноклассника Петра Малышева, его рельефные натруженные мышцы ног, выпуклые от тренировочных нагрузок вены. Зимой заливались каток и беговые дорожки, сияли гирлянды лампочек. Позже рядом с полем построили двухэтажный спортивный корпус. Тут занимались взрослые и дети.
Одной из «звёзд» Петроградской той поры в памяти остался работавший здесь тренер спортивной гимнастики Михаил Алексеевич. Этот уже немолодой рыжеволосый, с выправкой бывшего спортсмена простой «дядька» делал чудеса из своих непослушных питомцев. Он звал их ласково, как своих: Сашка, Федька, и дети его обожали, потому старались, преодолевали себя. В 90-е стадион приватизировали, секции ликвидировали. Как-то на Левашовском проспекте, напротив ДК имени Ленсовета, увидел у овощного уличного прилавка знакомую рыжую шевелюру. Он сидел на ящике сбоку, возможно, караулил в отсутствие продавца. Я окликнул его по имени, напомнил о своём мальчишке и тех тренировках. Он молча, будто виновато, долго вглядывался в моё лицо, а на его небритой щеке застыла слеза.
Рядом со стадионом высилась «новая» телебашня, какое-то время она была одной из самых высоких в Европе. Стояла башня и прежняя, на улице Проф. Попова. Старшие школяры ещё застали период строительства новой, почти одновременно строилась и станция метро «Петроградская». Кто-то из парнишек вечерами пробирался на их стройплощадки и потаскивал крупные монтажные болты и гайки для самостоятельного изготовления опасной пиротехники.
Неподалёку тогда работали несколько заводов медицинского и фармацевтического профиля. Для их сотрудников на стадионе проводились спартакиады и межзаводские соревнования. После приватизации часть заводов оказались полузаброшенными, какие-то цеха и помещения сдавались в аренду. Тут случайно встретил знакомого школяра (учился у нас 2—3 года). Он, став «молодым» пенсионером, наладил в одном из бывших заводских гаражей кузнечную мастерскую. Обзавёлся необходимым оборудованием, сложил горн. Оказалось, после школы и армии Юра закончил техникум, проработал на заводе, мечтая о ранней пенсии для возможности заняться творчеством. Специально для этого выбирал вредное производство: гальванический и горячие цеха. Вначале стал мастерить каминные наборы, решетки на окна офисов, затем оградки на кладбища. Делал их со вкусом, художественно, предпочитал стиль модерн. Эта работа свела его со многими питерцами, в том числе художниками. С ними он любил «посидеть», стал своим, близким в этих богемных кругах. Кто-то (обычно безденежные родственники) за его работу рассчитывался живописью, иногда и старой. Стала складываться серьёзная коллекция. Её пополнили этюды Хаима Сутина, Павла Филонова, затем два небольших «масла» Рериха. Жена сердилась, не видела в этом прока, ждала «живых» денег. Дошло до развода – да и как могли ужиться два пассионария?! Но любовь осталась, и они продолжали жить в одном доме, теперь «свободными», а их взаимная привязанность и чувства от этого заиграли новыми гранями. Да разве забудешь, как он молодым парнем, чтобы её покорить, предложил совместную поездку к южному морю… на своём мотоцикле: 2 тыс. км туда и столько же обратно. Как тут было устоять?!
Проходя по улице Проф. Попова в сторону Каменноостровского, обращали внимание на необычный здесь, в окружении кирпичных зданий, двухэтажный деревянный дом в усадебном стиле. На стене была табличка – что-то о Вс. Вишневском. Нам он был тогда неизвестен, в школе не изучали, наверняка с заслугами перед революцией, как иначе, пусть и литературными. Поэтому между собой его так и называли – дом Вишневского. Мы не были бы мальчишками, если бы не забрались во двор этого дома, с той стороны его мало кто видел. Он был с верандой во двор, оказался бывшей дачей купца Балашова, сменил ряд владельцев и еще перед революцией, по воле последнего – Михневича, стал пристанищем питерской богемы, творцов авангарда: писателей, художников. Кто-то здесь жил, порой бесплатно, кто-то работал. Здесь бывали Велимир Хлебников, Павел Филонов. Работы Филонова загадочны и трудны для прочтения, ждут адекватной аналитики. У меня образы его живописи всплывают каждый раз при чтении романов Андрея Платонова «Котлован», «Чевенгур», «Город Градов». Судьбы Филонова и Сутина оказались чем-то похожи. Почти ровесники, первый остался в «красной» России и, даже не получив положенной пенсии, пытался вплетать свой труд в энергетический вихрь «нового» мира, второй покинул Россию еще до революции. Умерли почти в одно время, почти одинаково – от голода. Да, так же, как и друг Филонова Хлебников – «Председатель Земного шара». В последний путь ушли совсем без проводов и почестей. Первого на Серафимовском оплакала лишь сестра, на похороны Сутина во Франции пришел один Пикассо. Нынче в этом доме, отстроенном заново после пожара новоделе, располагается музей петербургского авангарда. Как драматичны порой были судьбы его творцов!
Наш путь дальше продолжался к Лопухинскому саду (тогда Дзержинского). Замечательный особняк-дачу лесопромышленника Василия Громова занимал тогда Дом пионеров и школьников (ДПШ) Петроградского района. Из окон раздавались звуки рояля, скрипки, хоровых штудий. В теплое время года в саду работали ученики студии ИЗО, кто с этюдником, а кто-то просто с фанеркой на коленях и с приколотым листом бумаги. В пруду сада, а скорее ландшафтного парка, захватив удочки, можно было выловить несколько колюшек или плотвичек, просто так, для интереса.
Возвращались домой обычно по Кировскому проспекту. Вечером загорались шары уличных фонарей в виде карточных «крестей-треф», сияли витрины магазинов. Словно красивые девушки, своими формами и декором притягивали взор особняки Вяземского и Игеля, тогда там по-хозяйски обосновались советские партийцы Ждановского района, а когда-то в пристроенном к особняку знаменитом ресторане Игеля «Эрнест» бывали Шаляпин, Чехов, Горький и Куприн. Возле Карповки жемчужиной смотрелся особняк Покотиловой. Казалось, что там была стоматология, ан нет – КВД, дворцовый гостеприимный вип-чертог сифилитиков. Браво! Другого помещения, видимо, было не подобрать. Зато унизили барыню по полной, пусть и «вдогонку». Особо любовались мы витриной булочной, что была почти напротив мебельной фабрики у Пионерского моста. Вся её экспозиция состояла из фигурок, выпеченных из теста. Это был высший пилотаж как художественного, так и пекарского мастерства, ведь даже щёчки персонажей сияли подрумяненной корочкой. После дождя мокрый асфальт тротуаров мягко с расфокусом отзеркаливал огни машин и светофоров. Проходили мимо рампы кинотеатра «Приморский» ДК Ленсовета. Изучали афишу детских утренников на ближайший выходной. Затем, перейдя Кировский, всегда задерживались у «живой» витрины рыбного магазина, вот уж где были настоящие карпы! Сворачивали к кассам нашего «Арса»: а что покажут и там воскресным утром? В завершение проходными дворами или нашим сквером рассыпались по дворам своих домов, на ходу придумывая, как правдоподобней объяснить столь длительное отсутствие.
Эти места и маршруты Петроградской, конечно, не были забыты и в юности. Часто вспоминаю майскую грозу с сильным ливнем, заставшим двух молодых людей в попытке укрыться под кроной раскидистого клёна рядом с жилым домом, построенном на территории Ботанического сада для сотрудников. Положение было безвыходное, оставалось только наперекор стихии крепче обняться. Кто жил в этом доме в то время – уже не восстановить. А ведь случилось просто чудо, и оно стало судьбоносным, как расценить иначе. Представьте – открывается окно на бельэтаже, и приятный женский голос приглашает к себе в дом переждать стихию. Мокрые босоножки из переплетённых тонких красных ремешков вешаются для просушки над газовой плитой. На стол подаётся свежеиспечённая ватрушка с тёплым молоком. После дождя, провожая, вас приобнимают и желают счастья.
Сколько хороших и порой даже совсем незнакомых людей желали нам в жизни добра и счастья! И как после этого не быть счастливым? Спасибо им всем!
1.2. Налево – сказку говорит…
Эту часть описания наших прогулок в сторону Петропавловской крепости можно было бы назвать «из центра Петроградской в центр Петербурга». Туристам, правда, предлагают в качестве центра города Дворцовую площадь, но разве место успения русских императоров уступает в сакральности? Да, и тут, на территории близ первой площади Петербурга, Троицкой началась его застройка. Рядом, под кирпичным футляром, сохранился даже деревянный дом(ик) Петра. Недаром и в одном из соседних сталинских домов жил партийный глава области Г.В. Романов. В наши школьные годы неподалёку возвели статусный жилой дом «Дворянское гнездо» с видом на Неву и Летний сад. В нём поселилась ленинградская знать – власть вперемешку с богемой, в основном номенклатурной. В их числе главреж БДТ Г.А. Товстоногов, актеры Евг. Лебедев и Вл. Стржельчик, композитор А. Петров, дирижер Евг. Мравинский. Цокольный этаж дома занимали гастроном и кафетерий. Аромат свежемолотого кофе не уступал тут лучшим кофейням Невского проспекта, а ассортимент продуктов в гастрономе – Елисеевскому. Спустившись по гранитным ступеням набережной и наслаждаясь звуками мягких шлепков тягучей, почти неподвижной толщи воды, при желании можно было увидеть на противоположном берегу Невы даже Евгения Онегина, фланирующего за разглядыванием выгула невест в Летнем саду. Неподалёку мальчишками мы бегали зимой и в корабельный музей на крейсер «Аврора», погреться.
В эти места можно было добраться либо по безлюдной, словно каньон с заводскими задами, улице Чапаева, либо по Мичуринской. Начинали путь с Большой Монетной (Скороходова), затем – по Малой Монетной, где жили несколько наших одноклассников. Со смешанными чувствами проходили мимо дворца Горчаковых. Тут нас принимали в комсомол «комитетовцы», почти ровесники, но, казалось, уже с налётом номенклатурной особости. Строго по-взрослому, утомлённо-снисходительно, задавали, казалось, каверзные вопросы. Похоже, они уже тогда знали, что вот-вот наступит время, и они, в отличие от нас – «лошар», через бизнес-трамплин НТТМов и аппаратные связи взмоют молодыми банкирами, биржевиками, руководителями СМИ, в крайнем случае – депутатами. Так и произошло, защищать «завоевания» социализма и Советский Союз никто из них не стал.
Дворцовый флигель занимал райвоенкомат. Отсюда мы уже в 7-м классе неожиданно получили в почтовые ящики блеклые невзрачные бумажки. Повестки. Нынче это затёртое словечко «повестка», «сорное» в устах современных политологов, всегда напоминает только о той военкомовской бумажке. Этой повесткой нам «предлагалось» явиться. Не «просили», не «следовало», а предлагалось. Что так вкрадчиво? Не по-военному, даже не по-мужски. Вроде – «как захочешь, можешь и не приходить…». Так шпана в тёмном подъезде, наслаждаясь беспомощностью жертвы, для начала «предлагает» поделиться сигареткой. Цель повестки – постановка на учёт и получение приписного свидетельства. С этого момента мы уже не принадлежали своим матерям и близким, хотя они тогда ничего не поняли. Нас можно было теперь, призвав, лишить здоровья, покалечить, надломить психику, приказать убивать, даже своих, как когда-то рабочих Новочеркасска, да и самих запросто лишить жизни. Кто-то и погиб: в Будапеште, Праге, Анголе, Мозамбике, Вьетнаме, Египте, на острове Даманском и, конечно, в Афгане. Погибали и просто в частях при отравлении гептилом, облучении, случайных взрывах боеприпасов, в разборках дедовщины. Теперь, задним числом, зададимся вопросом: за что в мирное время не стало этих парней, что, кроме ненависти получила взамен наша страна? Опустевшие русские земли…
Всегда, проходя мимо этой конторы, вспоминаю «Поезд в огне» Гребенщикова:
…Нас рожали под звуки маршей,
Нас пугали тюрьмой…
…И люди, стрелявшие в наших отцов,
Строят планы на наших детей…
…Я видел генералов,
Они пьют и едят нашу смерть…
Каждое утро, следуя мимо соседней многоэтажки, вижу на стене скромную табличку, будто виновато сообщающую: «в этом доме живёт семья рядового «имярек», погибшего в республике Афганистан при выполнении интернационального долга». Жильцы соседних домов, уже не одно десятилетие проходящие тут дважды в день, опускают глаза, втягивают головы в плечи. Ведь у них тоже дети и внуки. Парню было 19 лет. Кому он успел так «задолжать»? Все подобные таблички следует прибить на стены военкоматов как «боевые» итоги престарелых стратегов, так распорядившихся жизнями чужими, но не своих близких. Прибить гвоздями, заржавленными от слёз родни и невест. Кто теперь ответит, с кого спросить? Тогда мы, правда, об этом не думали, думаем ли сегодня?
Ну а матери продолжали с любовью нас тянуть, кормить, одевать, не спать ночами во время наших болезней. Учителя тоже старались как могли, учили и воспитывали порядочными, грамотными людьми. С последним бывали проблемы. И вот нас – троих семиклассников – «командировали» на вечерние дополнительные занятия по русскому языку с репетитором, пожилой учительницей. Занятия проходили на втором этаже дворового флигеля за домом № 33 по улице Скороходова. Наверное, это был «красный уголок» для политзанятий и просто «тусовок» пенсионеров. Один из трех, ученик нашего класса по фамилии Новиков, тихий, голубоглазый, с чуть вьющимися светлыми волосами немного заикался. Он смешно говорил: «пуфто здесь…», что значило «потому что здесь…» Те занятия что-то дали, хотя понятие «спряжение» не могу понять до сих пор.
Далее шли к улице Мира. Тут в здании дореволюционной гимназии располагалась элитная 80-я «английская» школа. Кто-то из наших школяров после восьмого класса спешно перебрался туда, видимо, бесплатно подготовиться к отъезду из страны. Эту улицу одна из моих бабушек по-прежнему называла Ружейной, ведь в 1913 году начинала учиться в этой гимназии. В 1914-м с началом 1-й мировой ее передали под госпиталь, гимназисток перевели в другие помещения Рядом со школой в нескольких корпусах обосновалось артиллерийское училище. Даже на улице тут осязался стойкий запах гуталина начищенных кирзачей, кожи ремней и крепкого пота тренированных молодых, марширующих строем, курсантов. Сколько наших девушек-красоток решилось связать с ними свои жизни, а счастливых судеб, к сожалению, почти не припомню. Видимо, не удосужились в своё время полистать «Юнкера» и «Поединок» Куприна.
Начальник училища с семьёй жил в нашем доме. Казался высокомерным, надутым, будто всегда чем-то недовольным. С нами не здоровался, похоже, был обижен, ведь отправили в отставку вскоре после присвоения генеральского звания. Может, что не дали вволю находиться в штанах с лампасами? Надевал их только на празднования 1 Мая и 7 Ноября. Раздобревший живот перетягивал ярко-жёлтым с золотой нитью парадным поясом, сбоку пристегивал кортик. Мы дерзко передразнивая и «прикалываясь», тоже цепляли на пояс игрушечные алюминиевые в пластмассовых ножнах кортики. Так и встречали его в нашем дворе. Как-то обратил внимание, что из окон генеральских квартир, а в нашем доме их было три, ни разу не слышал звуков живой музыки, клавиш пианино, струн гитары, скрипки. А как было раньше? Навскидку:
С. Рахманинов: отец и дед по матери (генерал Бутаков) – военные;
М. Глинка: отец – отставной капитан;
А. Бородин рос в доме отчима, военного врача;
М. Мусоргский по семейной традиции с малых лет учился в школе гвардейских прапорщиков, затем кавалерийских юнкеров;
Н. Римский-Корсаков – из семьи потомственных морских офицеров, да и сам офицер, старший брат – будущий контр-адмирал.
Все они с рождения слышали живую, исполняемую близкими музыку ещё дома.
Среди наших школяров музыкой занимались немногие. Кто-то – в музыкальной школе на Большом проспекте, приятель – в ДПШ, а кто-то и в нашей музыкальной школе на Кировском, в помещении особняка С. Витте. Этого ярого оппонента П. Столыпина ещё до революции называли «Полусахалинским», ведь именно он возглавлял делегацию России и подписал акт позорной капитуляции с передачей Японии половины Сахалина и Курильских островов. Тогда эскадра России в Японском море была разгромлена, сдан Порт-Артур. Наша «Аврора» геройски участвовала в тех событиях, чудом вырвалась из окружения и на остатках угля, с изрешечённым корпусом, нашла временное спасительное пристанище на американских Гавайях.
В 90-е в одну из этих музыкальных школ напросился сын нашего школяра Андрюша Терёхин. Жили-то неподалёку. В их комнате большой коммуналки инструмента не было вовсе. Стервозные соседи, да и годы отчаянного безденежья. Мальчишка на склеенной из нескольких листов бумаги ленте расчертил клавиатуру и занимался беззвучно, лишь тактильно имитируя требуемые движения пальцев. В школе этого не знали, но отмечали дарование. Правда, завистников хватало, да и характер паренька был непрост: после замечаний замыкался, а то и вовсе молча впадал в ступор. С ним ладила только учительница сольфеджио Елена Александровна, и он доверился ей, её тихому ласковому голосу, кустодиевскому несовременному облику с уложенной вокруг головы русой косой. С её помощью он оказался участником серьёзного международного конкурса и неожиданно для всех стал лауреатом, заняв второе место, первое было «забронировано» для отпрыска «уважаемого» товарища. Закончил консерваторию, аспирантуру. Где он нынче – не знает никто, может, концертирует за рубежом, преподаёт в Китае или «скромно» служит органистом в лютеранской кирхе одной из скандинавских стран. Вспоминал ли свою учительницу, что не дождалась ни писем, ни звонков?
Ну а мы, школярами, топали к своей цели дальше, мимо сказочного дома Лидваля, далее, перейдя Кировский, минуя памятник «Стерегущему», углублялись в Александровский парк (тогда Ленина). В тёплое время года с обратной стороны памятника по трубе подавалась вода, журча, она неспешно изливалась из открытого кингстона. Памятник поэтому казался живым. Теперь этого нет, объясняют порчей бронзы. Далее выходили на пляж Петропавловки. Тут с апреля можно было позагорать, а в конце мая даже окунуться в замазученные невские воды. Забирались и на открытые площадки верха бастионов крепости, конечно, задерживались у сигнальных пушек – нашего питерского полуденного метронома. Оказалось, что именно отсюда, а вовсе не с «Авроры», прозвучал тот легендарный октябрьский пушечный выстрел. Историю с «Авророй» выдумал некто Курков, бывший матрос, затем красный функционер, не переживший, правда, рокового самоистребления той номенклатуры. Зато эта байка позволила сохранить для нас крейсер, героя русско-японской войны 1905 года. Пусть так.
От равелинов, бывших тюремных застенков, веяло холодом, даже порой и жутью. Сколько узников сгинуло тут с времен княжны Таракановой – не перечесть. Ботик – лодка Петра – позволял немного «оттаять». Помню и экскурсию на Монетный двор во дворе крепости. Здесь чеканили металлические монеты, изготавливали ордена, медали и значки. Нам разрешили выбрать себе по одному значку в подарок. Наудачу попался красивый, с элементами перегородчатой эмали на латунной основе, значок «Зенита». Храню до сих пор. На колокольне собора били куранты часов, неумолимо бесстрастно отмеряющие поток времени, что заметает следы кровавых расправ прошлых веков. Расправ именно тут, и над замешкавшимися в октябре 17-го представителями элиты города, а значит, и страны: боевыми офицерами-фронтовиками, купечеством, чиновниками, студентами и даже случайными обывателями. И если верить холодящим душу опубликованным дневникам Зинаиды Гиппиус – чьи-то их тела вывозили тогда скормить хищникам городского зоопарка. Ведь неподалёку. Хорошее начало для строительства «общества-счастья», по-хозяйски!
Мы же, дети своего мирного советского послевоенного времени, с радостью ходили на праздничные демонстрации. Конечно, с разноцветными надувными шарами, флажками и блестящими раскидаями на эластичных резинках – небольшими набитыми опилками мячиками. Дома – скромное застолье в кругу семьи. Вечером непременно салют. Здесь, на пляже Петропавловки, для этого устанавливали батарею гаубиц. После залпа требовалась их перезарядка, 5—7 минут, и в эту паузу удавалось что-нибудь шепнуть своей спутнице.
В парк Ленина со старинным корпусом ЛИТО, теннисными кортами, а главное, ожерельем объектов культуры: театра, двух кинотеатров и планетария, мы добирались, иногда «стартуя» от пл. Льва Толстого и далее по Большому проспекту. Ведь и тут жили наши школяры. Сворачивали налево, бывало, по улице Подковырова, далее по Кронверкской мимо Сытного рынка. Здесь на углу Большого проспекта стоит невысокое, благородных форм и пропорций, дореволюционное здание с большими окнами-витринами. Ныне «Рив Гош», а тогда был женский универмаг «Татьяна». Может, кто вспомнит роман Э. Золя «Дамское счастье», в нем так назывался один из парижских универмагов в начале прошлого века. Почему-то мысленно этот наш универмаг я называл так же. Бывало, сворачивали по Введенской (Олега Кошевого). Выходили прямо к кинотеатру «Великан» на Кронверкский проспект. Тогда здесь открыли рыбный ресторан «Демьянова уха». Кто читал одноимённую басню Крылова, знает, что это выражение означает слишком навязчиво предлагаемую услугу или угощение, вызывающее в итоге отвращение. Но наш люд «басенными» смыслами не из школьной программы не «заморачивался». Кормили, правда, там вкусно, разве забудешь с корочкой запечённого с картофелем и луком судака в горшочке.
