Осенняя радуга

Размышляя над поэзией Михаила Иванова

Думаю, именно для человека устроил Господь на земле волшебные пейзажи дикой природы – зеленые холмы, смотрящиеся в голубое озеро, скрипящие на ветру, корабельные рощи, мечтающие о штормах и тайфунах, рассыпающие алмазную пыль горные водопады, горбатые барханы раскаленных солнцем пустынь, и лесные поляны цветов, подобные звездному небу с мириадами звезд. Творцу важно было отдать все это человеку, даже если тот не мог всего этого вместить.

Вот и поэзия – это идея Творца, его дар людям. Она – придуманная и сотворенная для человека – огромная цветочная поляна, где всех цветов и не сосчитать: алые, синие, белые, фиолетовые, желтые, даже зеленые, разных форм и размеров, и при этом каждый цветок – со своим, только ему присущим, ароматом.

Но что особенно важно для такой большой поляны – так это многообразие видов. Если пропустить, не назвать, не описать хотя бы один имеющийся на ней полевой цветок, эта бесконечно прекрасная поляна цветов будет неполной. И потому представление о ней не будет истинным.

Все эти цветы для Творца одинаково красивы, все Им одинаково любимы, и потому все они на этой поляне должны быть одинаково хорошо видны человеку, поскольку для каждого такого цветка обязательно найдется кто-то, кому именно этот цветок дороже всех остальных, а возможно, дороже всего на свете.

Стихи поэта Михаила Иванова – цветы с этой божественной поляны.

Обычно от стихотворения поэта мы ждем двух вещей. Во-первых, оно должно быть ярким примером художественного творчества, в котором слова – краски, а мастерство поэта и его словарь – кисти, с помощью которых поэт рисует картину мира. Во-вторых, оно должно сообщать новый смысл привычной реальности, понимаемой одинаково всеми остальными, и вдруг увиденной поэтом под новым углом зрения. И обе эти вещи присущи стихам Михаила Иванова.

То, что пишет, что говорит своими стихами поэт Михаил Иванов, не говорилось до него никогда. Но будучи сказанным, написанным, его слово воспринимается читателем уже как должное.

В этом суть поэзии.

В этом сила поэзии.

В этом поэзия Михаила Иванова.

В его стихах живет искра, которая способна зажечь сердце человека, сделать его дерзновенным, а значит, счастливым.

Евгений Каминский, поэт, прозаик, переводчик, лауреат литературной премии Независимой преподавательской ассоциации, премии им. Н.В. Гоголя, победитель IV Международного поэтического конкурса «45-й калибр» им. Георгия Яропольского

Вновь вечереет

 
Вновь вечереет. Небеса
уже – как матовый агат.
Садится солнце за леса,
и гаснет медленно закат.
 
 
День незаметно, как песок,
ушел сквозь пальцы, тих и бел…
Мне б дня еще хотя б часок,
ведь ничего я не успел.
 
 
Свечу зажег. Но посмотри,
едва ль светлее стало тут.
Воск тихо каплет – раз, два, три…
Вот так и дни мои пройдут.
 
 
Здесь, на земле, известно всем:
ничто не вечно под луной…
Но сердцу как смириться с тем,
что сгинет все, что было мной?!
 
 
Ужели жизнь, предвидя смерть,
вот так сгорит свечей, а ты —
всего лишь гость печальный средь
всей этой вечной красоты?
 

Люблю небес осенних просинь

 
Люблю небес осенних просинь
и дождь волшебный, золотой,
когда свои чертоги осень
вдруг открывает пред тобой.
 
 
Когда с деревьев листья льются,
кружась у самого лица,
ложась в траву, как Богу в руце
ложатся чуткие сердца.
 
 
Когда с ветвей уснувших хвоя
осенним сыплется дождем…
То время светлое, святое,
когда мы тихо чуда ждем.
 
 
Когда весь лес осенний дышит
покоем и, наверняка,
тот ветер, что гулял по крышам,
притих в глуши березняка.
 
 
Люблю небес осенних просинь
и дождь волшебный, золотой,
когда свои чертоги осень
вдруг открывает пред тобой.
 

В предрассветной тишине

 
Когда природа вдруг замрет —
ты ждешь от жизни волшебства.
Прозрачен дум твоих полет,
и чувства свежи, как листва.
 
 
Натянутою тетивой —
перед рассветом тишина,
но там, за этой тишиной,
как будто вечность слышу я.
 
 
И сердце кровь не без труда
толкает, чтоб имел ввиду,
пока живу я, что туда,
где вечность, все же я уйду.
 
 
И в предрассветной тишине,
где воздух чист, я всё о том:
каким уйти отсюда мне,
чтоб больно не было потом?
 

Мне как-то не сиделось дома…

 
Мне как-то не сиделось дома,
я вышел. Ночь была близка.
Стояла в воздухе истома,
и уходила прочь тоска.
 
 
Весь небосвод был вроде шали,
что горя горького черней.
Но видел я: горя, лежали
созвездья россыпью на ней.
 
 
Но над рекой созвездья эти,
не удержавшись, в воду вдруг
с небес посыпались… (Так дети
ныряют, поборов испуг.)
 
 
И золотой дорожкой лунной,
на берег вышел я, спеша
умыться звездным светом. Юной
опять была моя душа.
 
 
И все рвалась, от слез пьянея,
туда, куда рвалась всегда —
где свет кромешной тьмы сильнее,
в ночи сияя как звезда.
 

Уходит величаво лето

 
Уходит величаво лето,
в зеленом – примесь желтизны…
Его наряды и приметы
так важны мне и так нужны.
 
 
Еще в цветах лежат долины,
еще ручьи в полях быстры,
но по лесам кусты рябины
уже зажгли свои костры.
 
 
Жара давно в аласах спала,
и от зари и до зари
земля теплом своим устало
в лицо вам дышит изнутри.
 
 
Увы, во времени вот этом
все перепутано всегда:
сияет полдень ярким светом,
а вечер – холоднее льда.
 
 
Иль, скажем, соберутся тучи,
чтоб здесь дождем на землю пасть,
но солнце вдруг с небесной кручи
сверкнет, свою являя власть…
 
 
Уходит величаво лето,
в зеленом – примесь желтизны,
и в небе снова – ни просвета,
и ждем печально осень мы.
 

Дожди моей жизни

 
Земные дороги жизни моей
дождями омыты от серой пыли.
Были дожди озорными, скорей.
Но ведь и тоскливые тоже были.
 
 
В осенний вечер на сердце гнет.
Глядя в окно, я дрожу немножко.
Тоскуя, душа почему-то ждет,
что дождь постучит вдруг в мое окошко.
 
 
Дождю проливному во двор за дверь
я бы как к гостю навстречу вышел
и душу открыл бы ему, поверь,
спутнику жизни, что дан мне свыше.
 
 
И были бы думам моим под стать
тучи, клубясь надо мною страшно,
и чайка кричала б во тьме, как тать,
и воздух осенний рвала как брашно…
 
 
Но есть и другие дожди, когда
душа от восторга немеет ваша,
и, словно разбитый хрусталь, вода
звенит и под музыку неба пляшет.
 
 
Или такие, когда узка
нам жизнь, и печаль в час тяжелый с нами.
Как будто по крышам стучит тоска
и будто течет по щекам слезами.
 
 
Да, только тоска, а не боль и страх.
И только в тоске этой сгинуть искус,
когда ты на сжатых своих губах
вдруг чувствуешь слез непрошенных привкус…
 
 
Земные дороги жизни моей
дождями омыты от серой пыли.
Были дожди озорными, скорей…
Но ведь и тоскливые тоже были.
 

Внезапный дождь

 
Жара столько дней – как кромешный ад:
комар не зудит, не летает птица,
поля, изныв от жары, лежат,
и пыль над ними устала виться.
 
 
Но ветер внезапно завыл, ему
спасать не впервой этот мир, в том смысле,
чтоб туч здесь нагнать и скрыть синеву.
Смотри, те уже над землей нависли.
 
 
Волна, вдоль русла реки катясь,
вскипает барашком. Живая словно,
хмурит брови гора «Кыртас»,
да так, что комья летят со склона.
 
 
И вдруг разрывает тучу по швам
дождь. И к земле из небесной фляги
хлынул поток, разбиваясь там,
где каждая пядь мечтала о влаге.
 
 
Земля задышала, дождя испив.
А все-таки дождь – это жизнь, не так ли?
А все-таки весел дождя мотив!
Цветы бутонами ловят капли…
 
 
Как нужен был этот внезапный дождь,
его тут как манну недаром ждали.
И вот уж на небе – лишь сини дрожь
да солнце в зените – круглей медали.
 
 
Всё вновь оживает вокруг, внемля
ручьям, что резвятся везде, как дети.
И паром клубится слегка земля…
И лучшего времени нет на свете.
 
 
И где ты, тоска, что придя извне
в мой дом, не даешь мне сказать ни слова?!
Уж муза, крылата, спешит ко мне,
чтоб я по душам говорил с ней снова.
 

Нежность

 
Наша встреча случайной была.
Но, что вспыхнуло в нас, не случайно.
За спиной – вновь любви два крыла,
в сердце – вновь жар и нежности тайна.
 
 
Расплетя твою косу одну,
шелк целую, упавший на плечи,
и тону безнадежно, тону
в твоих черных глазах в этот вечер.
 
 
Я за радугой в небо пойду,
чтоб ковром расстелить пред тобою,
для тебя я достану звезду,
что всех ярче на небе порою.
 
 
Сердце бешено бьется. И стих
спотыкается снова и снова…
Но увидишь в глазах ты моих,
что едва ль уже выразит слово.
 

Сердце и разум

 
Пусть сердце и разум в нас вечно
ведут бесконечный свой спор,
но тайну любви человечьей
раскрыть не смогли до сих пор.
 
 
В чем тайна подобного чуда —
рожденный в любви человек?
Зачем, для чего и откуда
приходит прожить он свой век?
 
 
В стихах эта тема воспета,
как песня, она меж людьми.
Ничто так не может поэта
возвысить, как сила любви.
 
 
Когда она, пусть на мгновенье,
пронзит его тысячью стрел,
чтоб сердце в нем билось с томленьем
и разум сомнением горел.
 
 
Есть, видно, у сердца причина
о жизнь разбивать себя в кровь
и бездне бросаться в пучину…
И эта причина – любовь.
 
 
Но разум, как сердце, не может
не должен, не хочет вот так —
бездумно, с надрывом, о Боже,
как будто ты сам себе враг.
 
 
И к сердцу взывает: «Не надо!»
Но сердце, поправ его гнет,
летит сквозь любые преграды
туда, где любовь его ждет.
 
 
Представим хотя б на минуту,
что кончился спор этих двух.
Наверно, так легче кому-то…
Но жизнь остановится вдруг!
 
 
Куда нам от этого деться?!
И мир этот будет стоять,
пока наши разум и сердце
не могут друг друга понять.
 

Новогодняя ночь

 
Ей-богу, как малые дети
мы ждем новогоднюю ночь:
принять все подарки на свете
от Деда Мороза не прочь.
 
 
Под сенью родимого крова
мы ждем, когда вступит в права
она, чтоб услышать нам снова
любви сокровенной слова.
 
 
Повсюду счастливые лица.
За общим столом мы уже,
и ждем ее, чтоб поделиться
тем светлым, что есть на душе.
 
 
И, в сказку поверив отчасти,
мы тихо мечтаем: как знать,
быть может, нам в ночь эту счастье
удастся, как птицу, поймать.
 

Неволя

 
Летит на стену птицею волна,
чтоб силою помериться с бетоном,
летит, кипящей ярости полна.
Ударит и откатится со стоном.
 
 
И вновь летит, всю мощь собрав в кулак,
упрямая, свинцового оттенка…
Но тот бетон ей не сломать никак,
чтоб вырваться на волю из застенка.
 
 
Одной свободой лишь и дорожа,
она готова вечно грудью биться
в сырой бетон, от ярости дрожа,
в лепешку разбиваясь, будто птица.
 
 
Не иссякают силы у волны.
Могучая река, как зверь, клокочет…
Нет, видимо, конца у той войны,
поскольку сдаться в ней никто не хочет.
 
 
Взяла Вилюй плотина в кабалу,
бетоном укротив простор и волю.
Как будто крылья вольному орлу
подрезали. И он не волен боле…
 
 
И на картину эту с высоты
плотины, в чьи засовы бьются воды,
взглянув, осознаешь невольно ты
предел и цену собственной свободы.
 

Восхищаюсь каждый раз…

 
Мерцаньем звездным небосвода
я восхищаюсь каждый раз…
Такая в нем звенит свобода,
что мысль моя летит тотчас.
 
 
И будто древние преданья,
со звездным светом наравне,
летят из центра мирозданья,
чтоб о себе напомнить мне.
 
 
Мы лишь песчинки во вселенной.
И коль всю правду напрямик —
в ней даже вечный мир наш – бренный,
а жизнь земная – краткий миг.
 
 
Там все – огромней. Нам порою
в ночи пылает лишь Луна,
а та звезда, что солнца втрое
крупней, нам даже не видна.
 
 
Летят посланья, как кометы,
оттуда миллионы лет
к нам, чтоб любили мы планету
свою. Такой там больше нет.
 
 
Землянин я, в том нету чуда,
песчинка малая… Но я
хотел бы – к звездам, чтоб оттуда
увидеть: вот земля моя!
 
 
И чтоб полуночной звездою
всем землякам своим светить.
Пусть жизнь своею чередою
идет – в ней так прекрасно жить!
 
 
Так, по душам, как говорится,
веду я с небом разговор,
а мысль всё рвется в небо птицей,
спешит прорваться на простор.