Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках

Из «Представших на пути»

Святой Георгий

 
Молния стелется тропой из туч.
Отвесный всадник летит с небес.
 
 
Серебряный вихрь, золотой удар,
Блещущий меч и копье, как луч, —
 
 
     На крик моего измора.
 
 
Белый огнь, колокольный звон,
Круженье звезд в распахе небес,
 
 
Где в безднах – ангельские ладьи,
И в высях – дева, царица, мать —
 
 
     Над мраком моих мучений,
     Над шрамами души,
     Над немощью стыда,
     Над злостью лжи,
     Над бегством в бедства, где смерть,
     Над ночью,
 
 
За которой свет – как совет,
И волною льется святой Георгий
В душу, падшую на колени:
Ночь – прочь, свет – вслед,
И на вскинутом лбу моем – лучезарный след.
 

КАРТИНЫ, 2

Это – «картины» в самом точном смысле этого слова. Георг Гейм знаменит именно живописной яркостью зрительных образов в своих экспрессионистических стихотворениях. Перевод старался как можно более точно передать эту зримость; свобода от рифм и ямбического ритма оказалась очень полезной. Никаких конспективных экспериментов здесь не было.

ГЕОРГ ГЕЙМ
Крестный ход

 
Бескрайний край, где лето и ветер
И ветру вверились светлые облака,
Где зреет золотом желтое жито
И связанная в снопы высыхает рожь.
 
 
Земля туманится и дрожит
В запахах зеленых ветров и красных
Маков, которые уронили головы
И ярко горят от копны к копне.
 
 
Проселок выгнулся в полукруглый мост
Над свежей волною, и белыми каменьями,
И длинными водорослями в длинных
Струях под солнцем, играющим в воде.
 
 
Над мостом возносится первая хоругвь,
Пылая пурпуром и золотом. Оба
Конца ее с кистями справа и слева
Держат причетники в выцветших стихарях.
 
 
Слышится пение. Младший клир
С непокрытыми головами шествует
Впереди прелатов. Старинные, благолепные
Звуки над нивами разносятся вдаль.
 
 
В белых одежках, в маленьких веночках
Маленькие певчие истово поют;
И взмахивают кадилами мальчики
В красных сутанах и праздничных шлыках.
 
 
Алтарные движутся изваяния,
Мариины раны сияют в лучах,
И близится Христос с деревянным желтым
Лицом под сенью пестроцветных венков.
 
 
Под навесом от солнца блещет епископская
Митра. Он шагает с пением на устах,
И вторящие голоса диаконов
Возносятся в небо и разносятся по полям.
 
 
Ковчежцы сверкают вкруг старых мантий.
Дымят кадила тлением трав.
Тянется шествие в пышности полей.
Золото одежд выцветает в прожелть.
 
 
Шествие все дальше. Пение все тише.
Узенькая вереница втягивается в лес,
И он, зеленый, блещущую глотает
Темными тропами злато дремлющей тишины.
 
 
Полдень настает. Засыпают дали.
Ласточка заблудилась в бескрайних высях.
И вечная мельница у края неба
Тянется крыльями в белые облака.
 

Вечер

 
День потонул в червонном багрянце.
Река бела небывалой гладью.
Движется парус. У руля, как вырезанный,
Лодочник высится над большой кормой.
 
 
На всех островах в прозрачное небо
Вскинулся красный осенний лес,
И шелест веток из темных омутов
Отзывается дрожью кифарных струн.
 
 
Сумрак с востока разливался вширь,
Как синее вино из опрокинутой чаши,
А поодаль стояла, окутанная в черное,
На высоких котурнах большая ночь.
 

Зима

 
Зима врастяжку. По ровной глади
Голубые снега. На дорогах стрелки
На четыре стороны показывают друг другу
Лиловое безмолвие горизонта.
 
 
Четыре дороги, все – в пустоту,
Скрестились. Кусты – как стынущие нищие.
Красная рябина блестит печально,
Как птичий глаз. Четыре дороги
 
 
Застыли на миг пошептать ветвями,
И вновь вперед, в четыре одиночества,
На север и юг, на восток и запад,
Где небо к земле придавило день.
 
 
Земля из-под жатвы горбом, как короб
С треснувшей плетенкой. Белою бородой
Она щетинится, как солдат после боя,
Сторож над мертвыми после жаркого дня.
 
 
Снег бледнее и день короче.
Солнце дышит с низких небес
Дымом, которому навстречу только
Лед горит, как красный огонь.
 

На севере

 
Бурые паруса вздуваются на тросах.
Карбасы бороздят серебристый залив.
По бортам свисают сети, тяжелые
От чешуйчатых тел и красных плавников.
 
 
Они возвращаются к молу, за которым
Сумеречный город в чадном дыму.
Вечерние огни расплываются зыбкими
Красными пятнами в темной воде.
 
 
Плоскоморье каменною плитою
Залегло на синем востоке. День
Встал на колени испить от света
И роняет в воду красный лист из венка.
 
 
Золотое облако дрожит вдали —
Это встает из глубин янтарный
Лес и в сумеречную дымку дня
Широко распростирает желтые ветви.
 
 
На ветвях прогнулись потонувшие моряки.
Их волосы свисают в воду, как водоросли.
Звезды, встав в зеленую ночь,
Начинают свое морозное шествие.
 

Слепые женщины

 
Слепые шествуют за поводыршами —
Черные исполинши, глиняные молохи
Над плечами тянущих рабов, – запевая
Долгую, протяжную песнь слепых.
 
 
Твердым шагом вступает их хор
В железный лед обставшего неба.
Ветер клубит над широкими их макушками
Пепельные пожары седых волос.
 
 
Великанские посохи их прощупывают
Улицу до самого взгорбья. Огромные
Гробы лбов их запечатаны огненной
Пентаграммой черного божества.
 
 
Вечер вывешивает огненную бочку
На сучья тополя в самый горизонт.
И руки незрячих тычутся в солнце
По веселому небу, как черные кресты.
 

Офелия

II

 
Желтое поле. Кровавым потом
Потный полдень. Ветер заснул.
Вот она плывет, умирающая птица,
Под белым кровом лебяжьих крыл.
 
 
Мягко опали голубые веки.
И под сверканье звенящих кос
Снится ей поцелуй, как пурпур,
Вечный сон ее в вечном гробу.
 
 
Мимо, мимо! Туда, где над берегом
Гудящий город. Где в плотинный створ
Белый бьет бурун и на все четыре
Стороны стонет эхо. Туда,
 
 
Где гул по улицам. Колокольный звон.
Машинный скрежет. Борьба. Туда,
Где запад грозится слепым и красным
Кругом, где вычерчен подъемный кран.
 
 
Подъемный кран, чернолобый тиран,
Молох над павшими ниц рабами,
Тягота мостов, которые для него
Коваными цепями сковали реку.
 
 
Незримая, плывет она по струе,
И где ее мчит, взметается люд
Большими крыльями черной тоски,
Тенью ширящейся с берега на берег.
 
 
Мимо, мимо! Где в жертву мраку
Лето закалывает поздний закат,
Где усталая истома позднего вечера
Темной зеленью легла на луга.
 
 
Поток ее мчит, навек погруженную,
По стылым заводям встречных зим
Вниз по течению времени, в вечность,
Где дышит дымом огненный небосвод.
 

Госпиталь

I

 
Белые простыни, постель к постели,
Расплываются в холод больничных стен.
Все болезни прогуливаются по коридорам,
Точно проволочные куклы. На каждого —
 
 
Их по нескольку. Над каждым выведен
Белым мелом перечень его мук.
Здесь горячка – как гром. Внутри у всякого —
Жар вулкана. Глаза устремлены
 
 
В потолок, где паук и паучиха
Тянут липкую сеть из животов.
Они скорчиваются, торча коленями,
В жарком поту под холодным бельем.
 
 
Их ногти обкусаны до мяса.
Морщины их горящего лба —
Как борозды, вспаханные ужасом,
Пашня Смерти под красною зарей.
 
 
Они тянут бледные руки
В тряске зноба, в отчаянье немоты.
В их черепе черною каруселью
От уха к уху мечется мозг.
 
 
Их спина расседается трещиною.
Из беленой стены вытягивается рука,
Медленная, костлявая, и жесткою
Хваткой сдавливает их гортань.
 

II

 
Опускается мрачный вечер. Тупо
Они вкорчиваются в подушки. С реки
Наползает холодный туман. Бесчувственно
Они внемлют молитвословиям мук.
 
 
Медленная, желтая, многоногая,
Наползает в их постели горячка.
И они в нее глядят, онемелые,
И в зрачках их – выцветшая тоска.
 
 
Солнце тужится на пороге ночи.
Пышет жар. Они раздувают ноздри.
Их палит огонь,
Красный круг их взбухает, как пузырь.
 
 
Там, над ними, Некий на стульчаке
Ими правит жезлом железным,
А под ними роют в жаркой грязи
Черные негры белую могилу.
 
 
Меж постелей идут похоронщики,
Выдирая рывком за трупом труп.
Кто не взят, тот взывает, уткнувшись в стену,
Ужас гнусного мертвецкого «прощай!».
 
 
Комары зудят. Воздух плавится.
Горло пухнет в багровый зоб.
Рвется зоб, льется огненная лава,
Голова гудит, как каленый шар.
 
 
Они рвут с себя липкие рубахи,
Пропотелые одеяла – прочь,
Голые до пупа,
Качаются они маятниками бреда.
 
 
Смерть паромом подплывает сквозь ночь,
Через темный ил и слизь морских топей.
Они слушают, замирая, как гремит
Ее посох у больничных порогов.
 
 
Вот к постели несут причастие.
Поп больному мажет маслом лоб и рот.
Выжженная глотка мучительно
Вталкивает просфору в пищевод.
 
 
Остальные вслушиваются,
Словно жабы в красных пятнах огня.
Их постели – как большой город,
Крытый тайной черных небес.
 
 
Поп поет. В ответ ему каркает
Их молитв жуткий пересмех.
Их тела трясутся от гогота,
Руки держатся за вздутый живот.
 
 
Поп склоняет колени у кровати.
Он по плечи ныряет в требник.
А больной привстает. В его руке
Острый камень. Рука его в размахе,
 
 
Выше, выше. И вот уже дыра
Вспыхивает в черепе. Священник – навзничь.
Крик
Замерзает в зубах навстречу смерти.
 

Адская вечеря

I

 
Вы, чья от горя выцвела кровь,
Вы, бичуемые бурями мук,
Вы, чьи лбы простерлись под гнет,
Вы, в чьих очах, как стекло – тоска,
 
 
Вы, чьи виски, как проказа, жжет
С детства родимое пятно мертвецов, —
Приидите ко причастию: вот дары,
Проклятые в обители вечных мук.
 
 
Взойдите на мост над черной рекой,
Где без края толпится обреченный люд,
И темный вас приветит портал,
Блещущий в сумерках большим алтарем —
 
 
Алтарем, озаренным тысячью свечей
Из жира и крови нерожденных тел,
Где свисают кости и веет в лицо
Дьявольских фимиамов красная грязь,
 
 
Где в адских ризах святители гнут
Колени под звон небывалых месс
И по всем амвонам за стягом стяг
Грозят вам, как алые адские языки.
 
 
Перед Божьим образом голый аббат
Вздувает брюхо, выводя напев.
Он хватает чашу, в чаше красная кровь,
Он вздымает ее над лбами толпы:
 
 
«Пейте мою кровь». Он пьет ее сам,
Красной лавой вскипает его душа,
Его глотка горит, как чермные моря,
Божьей кровью блещущие чрез берега.
 
 
Над вашими лбами, над гнездовьем мук,
Над черными флешами адских сил
Узкий, острый, как черный язык
Скорпиона, взвивается бегучий огонь.
 
 
Ломятся в храм сквозь разинутые врата
Тучи, чреватые молнией и грозой.
Буря бушует. Ливень, как ночь,
Угашает дальний органный хор.
 
 
Могилы взрываются. Вздыбились мертвецов
Белые и холодные костяные персты.
Они вас манят в родимый мрак.
Мертвыми криками гремит собор.
 
 
Плиты проваливаются. Кипят
Водопады Леты внизу, в глуби.
Гудит многоверстный водоворот
Дальними отгулами чудовищных бурь.
 
 
Исчадья ада устремляются в смерч,
С пеньем глядя в свой пенный гроб:
Черными парусами снащен их корабль,
А белые борта – из зияющих черепов.
 

II

 
В высях, где тени сгустились в тьму,
В тысяче вечностей над бездной мук,
Над бушеваньем ливней является
Бледное, как утро, Божье лицо.
 
 
Дальние церкви наполняет сон
Сфер, безмерный, как лепет арф,
Когда, как месяц с большого небосвода,
Белое наклоняется Божье чело.
 
 
Приблизьтесь. Рот его – сладкий плод,
Кровь его – тяжкое медленное вино,
На его губах в темно-красной заводи
Зыбок синий жар полдневных морей.
 
 
Приблизьтесь. Нежен, как бабочкина пыльца,
Как юной звезды золотая ночь,
Мерцает рот в бороде златобородого,
Как в темном раскопе мерцает хризолит.
 
 
Приблизьтесь. Прохладнее змеиной кожи,
Мягче он пурпурных царских риз,
Нежнее заката, который обесцвечивает
Дикую боль огненной любви.
 
 
Скорбь падшего ангела – словно сон
На лбу его, белом троне мучений,
Грустном грустью того, кто пробуждается,
О виденьях, канувших в белый рассвет.
 
 
Глубже, чем тысяча пустых небес,
Его горечь, прекрасная, точно ад,
В красной бездне которого теряется
Бледный луч с полуденной вышины.
 
 
Его боль – как ночной двусвечник.
Это пламя облегло ему голову
И двумя рогами в дремучей роскоши
Из его кудрей вонзается в тьму.
 
 
Его боль – как ковер, по которому
Письмена каббалистов горят сквозь ночь,
И как остров, минуемый плавателями
В час, как в дебрях кричит единорог.
 
 
Его боль – в ней тень и сень дубрав,
Взлет печальных птиц над большими заводями;
Это царь, в горностаях и задумчивый,
Тихо шествует сквозь склеп своих предков.
 
 
Приблизьтесь. Загоритесь его скорбями.
Впейте вздох его, холодный как лед,
Вздох, принесшийся из‐за тысяч эдемов
Ароматом, впитавшим всякое горе.
 
 
Вот он смотрит, он улыбается, —
И душа у вас тиха, как пруд в камыше,
Тихо наполняемая пеньем Пановой
Флейты, льющимся из лавровых рощ.
 
 
Усните. Ночь, сгущаясь в соборе,
Угашает огни на высоком алтаре,
И огромный орел его безмолвия
Зыблет тень своих крыл на ваших лбах.
 
 
Спите, спите. Темный божеский рот
Вас коснется осеннею ли, могильною ли
Свежестью, и мнимый расцветет поцелуй,
Желт, как гиацинт, ядовит, как мучница.
 

СТАНСЫ

Все стихи Мореаса – из книг «Стансов» (нумерация их – на поле слева), где почти все стихотворения – по 16 строк. Когда они сжаты в переводе до 4 строк, то, кажется, ненамеренно становятся похожи на китайские или японские стихи.

ЖАН МОРЕАС

 
^{I, 11} Смейся как весенние ветки,
     плачь как ветер.
Жизнь – она ни счастье, ни горе,
     она – лишь призрак.
 
 
^{IV, 8} Ты смеешься в горе и сам не знаешь,
     зачем тебе песни.
А ведь жизнь и смерть, и доброе и злое —
     все только для лиры.
 
 
^Add. Вспоминаю родину, бледные оливы,
     взнесшийся кипарис.
Почему она перед глазами и в сердце?
     Потому что она далеко.
 
 
^{I, 15} Солнце из тумана, из юга – север:
     я – как ты, Париж:
Радость плачет в глазах моих, и горек
     Рок – в улыбке моей.
 
 
^{I, 17} Пар, свисток, поезд в ночь, время влет,
     вспыхнут розы, и пожелкнут листья.
Рождаясь, прощай! умирая, прощай!
     Это горе мимолетно, как счастье.
 
 
^{II, 12} Смеется апрель,
     добрые мысли возвращаются, как листья.
Капля меда
     в горькой чаше расставания с бытием.
 
 
^Add. Когда-то тенистый,
     влажно лег мне на лоб осенний лист,
И душа в грезе
     раскрывает преддверье своей судьбы.
 
 
^{III, 18} Серебряная луна
     над мачтами порта, над мраморами парка,
Над гранями берега, над безгранными нивами
     и Парижем, где конец всех дорог.
 
 
^{II, 7} От заботного города
     в нежную бы рощу, к колыбельному бы морю.
Но увяли мои апрели,
     и жатва моя – под чужим серпом.
 
 
^{VI, 5} Тополя в закате
     осыпают в растущий сумрак
Самоцветным севом
     шитье лета по тканям осени.
 
 
^{III, 11} На зеленом кладбище
     под вечерними птицами
Я смотрю на пахоту,
     где колосьями высятся кресты.
 
 
^{IV, 7} Я как дым,
     миг живущий, но вставший из огня.
Склонившись,
     человек разгребает очажный пепел.
 
 
^{V, 10} Радость и горе,
     пролетите сквозь меня, не тронув,
Как сентябрьский ветер
     пролетает сквозь вскинутые сучья.
 
 
^{II, 18} Облака над волнами колосьев
     как паруса.
Скоро вы отяжелеете бурей,
     как сердце мое.
 
 
^{III, 14} Дуб над долиной, ветер в листве,
     птицы в гнездах.
Бьет гром в вершину, топор под корень, —
     он печально терпит.
 
 
^{VI, 11} Пруд у праздной мельницы —
     в мертвых листьях.
В черную воду погляжу на себя
     и на блеклое солнце.
 
 
^{I, 13} Бледное солнце осени —
     надо мной, над рекой, над рощей.
Вейся, лист, холодейте, волны,
     крепни, сердце.
 
 
^{V, 5} Мертвый лист
     бьется о порог, а время в ставень.
Камин, свечка,
     я один, и осень как «баю-бай».
 
 
^{V, 6} Вздула парус над спящим городом
     ночь, кишащая одиночеством.
Вскрой окно,
     и она ворвется к тебе потопом.
 
 
^{V, 8} Недолгая роза,
     украшенье сада, любви и лиры,
Пьет, как сладость,
     ржавь и смерть пронзающих ливней.
^{V, 7} Ветер,
     раненный над каменной мостовою,
Дымная осень —
     это сердце мое осыпает листья.
 
 
^Add. Роза, увядшая в вазе,
     зачем ее я помню?
Усталому сердцу тяжек
     даже призрак розы.
 
 
^{V, 3} Осень
     кружит листья и с ними – мою душу.
Дай им лечь помечтать на край
     твоего бассейна.
 
 
^{IV, 17} Чаша горя нам слаще меда:
     Жизнь лишь дым, смерть лишь тень от дыма
          На весах бытия. Равняйте чаши.
 
 
^Add. Тучи, дорога,
     ветер в лицо, гром как сердце.
Крик попутного ворона
     ничего в моей судьбе не изменит.
 
 
^{VI, 2} Под остылым небом
     в свисте ветра и криках охрипших птиц
Брести в вечер,
     до версты, где привал и горький ломоть.
 
 
^Add. Стонущий ветер
     в золотом плаще свеваемых листьев,
Что ты скажешь
     позднему солнцу, поздним плодам, позднему мне?
 
 
^{V, 12} Чтобы не слышать, как над этим миром
     стучит мое сердце,
Ночью над прибоем взмолюсь я к морю,
     и меня не станет.
 
 
^{III, 1} Выцвело лето, зима стучится,
     я отворю.
Отвздыхали листья, плачутся сучья,
     ни молвы, ни друзей.
Божьей искрой выгорев в горе,
     выживу, выжженный.
 

ПЕСНИ

Эти переводы хоть и верлибром, но почти не конспективные. Поль Фор, проживший долгую жизнь графомана, «король поэтов» 1912 года, привлекал меня светлостью своего пустозвонства, и я переводил его не для эксперимента, а для душевного облегчения: последнее стихотворение в этой подборке («Naviget, haec summa est») помогало мне жить.

ПОЛЬ ФОР
Песенка

 
Так, так, так – утонул рыбак.
Да, да, да – а над ним вода.
 
 
Ух, ух, ух – плачется пастух:
Ла, ла, ла – милая ушла.
 
 
Ой, ой, ой – блеет вал морской,
Да, да, да – как его стада.
 
 
Ах, ах, ах – оба в небесах,
Ля, ля, ля – а внизу земля.
 

У меня цветочки

 
У меня цветочки, у меня цветочки
     Голубее этих глаз.
          – Дай! —
Они мои, и больше ничьи,
Они растут на большом холме,
          милая моя.
 
 
У меня уголечки, у меня уголечки
Жарче этих губ.
          – Дай! —
Они мои, и больше ничьи,
Они горят под серой золой,
          милая моя.
 
 
У меня сердечко, целых два сердечка,
     Целых сто.
          – Где? —
Они мои, и они для всех,
Они цветут на нашем пути,
На пути-дороге, на пути-дороге,
          милая моя.
 

Колыбельная с игрушками

 
Дроворубы, плотники, выстройте ковчег.
Из белого дерева перекиньте мост.
Из желтого дерева – крепкие бока.
Из черного дерева – всех его зверей.
Из синего дерева – море-океан.
 
 
Сделайте, плотники, сто ковчегов Ноевых для ста малышей.
В каждом по входу для больших зверей.
И еще по входику для маленьких звериков,
     чтоб вошли слоны,
          и вбежали кролики,
               и влетели голуби,
                    и вошел бы Ной.
 
 
Сделайте, плотники, сто ковчегов Ноевых,
Сделайте, плотники, маленькие входики,
     чтоб вошло
          все-все зверье,
               и старый Ной,
                    и ты, и я.
 

Царица в море

 
Царица любила
Красивого матроса,
А он уехал в Индию
Подарить ей подарок дорогой.
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
Чужой король
С черными кораблями
Взял царицу в жены,
А она возьми да утопись.
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
Царица – в море,
А мимо плыла акула,
Раскрыла глотку
Да и проглотила не жуя.
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
В черном брюхе
Было очень тесно,
Но царица
Оставалась милому верна.
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
Доброй акуле
Было очень тяжко —
Плывет она в Индию,
Где гуляют белые слоны.
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
Смотрит царица —
А там белый слон,
И на нем в короне
Милый, дорогой ее матрос.
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
Она ему сказала:
«Вернись, матрос, к царице», —
А он отвечает:
«У меня таких цариц полон дом».
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
А он отвечает:
«Ты пахнешь как могила!» —
«Это не могила,
Так уж пахнет в акульем животе».
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
А он отвечает:
«У меня все жены
Пахнут духами —
Королевские парижские духи!»
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
Царица плачет,
Акула ее прячет,
И в акульем брюхе
Возвращается царица домой.
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 
 
Чужой король
С черными кораблями
Взял царицу в жены,
И она уже ни слова поперек!
 
 
     Добрым лодкам и буря нипочем!
 

Киты

 
А когда мы плавали бить китов,
когда о нас плакали столько вдов, —
     то при каждой был дороге Христос на крестах,
     и на каждом был пороге маркиз в кружевах,
     и была святая Дева, и был король!
 
 
А когда мы плавали бить китов,
когда о нас плакали столько вдов, —
     то каждый матрос молился Христу,
     а каждый маркиз плевал на Христа,
     но была святая Дева, и был король!
 
 
А теперь на белом свете всем хорошо,
не печалуйся, матросик, нынче всем хорошо —
     ни Христов на крестах, ни маркизов в кружевах,
     и во Франции республика, и в Париже президент,
     только нет,
          только нет ни единого кита!
 

Жалобная песня про короля и королеву

 
Король с королевой,      черные в черном,
идут по дубраве      в вечерний час.
 
 
На ней ожерелье,      на нем золотой крест.
«Возьми, возьми ожерелье:      нашей любви конец». —
 
 
«Ты любила меня, королева:      мне ли о том не знать?
Оставь, оставь ожерелье,      возьми золотой крест». —
 
 
«Лучше помолчим      под белой, белой луною:
в шелесте ветвей –      прощанье ответ прощанью».
 
 
Только тень,      тень плывет на замок,
только тень,      и золото в листьях.
 
 
Что еще сказать,      чего еще не сказано?
Ночь светла,      а любовь мертва.
 
 
Что еще сказать?      Небесам не милы
наша жизнь      и наша любовь.
 
 
Любите:      буря украсит любовь.
Страдайте:      страданьям улыбнется душа.
 
 
Жалобная песня      умирает печально:
король с королевой      так любили друг друга!
 
 
Жалобная песня      умирает бессильно:
ах, какая малость –      наша земная любовь!
 

Проза в вечернем свете

Ранний вечер, ясное небо, синий день, голубая юность, маленькая луна, как беленькая душа.

В такую пору у открытых окон девушки за пианино сладко грезят о девушках из былого.

В такую пору томится шиповник о белой розе в мшистой руине.

В такую пору курочкам снится петушок на церкви.

А кроликам в поле – красная морковка.

В такую пору я тебя встретил до начала жизни – в пятнадцать лет, во сне, как в раю.

Синий воздух, дальние деревья, маленькая луна, как беленькая душа.