Buch lesen: «Авиатор: назад в СССР 2»
Глава 1
Сложно осознавать, что ты сейчас один и должен принять решение. Под тобой жилые дома, в задней кабине человек, который не может покинуть самолёт.
Руководитель полётами отчего-то не отжал кнопку на своей тангенте и продолжал дышать в эфир. Пускай так, но чувствуешь, что ты не один.
Сейчас он может подать мне самую правильную команду – приказать катапультироваться, но он не знает, что этого не сделает Крутов. И как мне потом с этим жить, зная, что мог доложить о его здоровье и сесть на полосу раньше.
Один раз уже Родину повезло, когда он разложил Як-18. Второй раз может и не повезти. Не факт, что получится посадить самолёт в поле. Я никогда такого не делал и слабо имею представление, как все сделать правильно. Риски огромные, но если я выполню приказ и катапультируюсь, то Крутов мертвец. И как потом с этим жить, осознавая, что мог его спасти?
Садимся в поле, а потом пусть хоть увольняют!
– Высота? – спросил руководитель полетами.
–Триста пятьдесят, – ответил я. – Сопка, сажусь на вынужденную, шасси убрано.
В эфире пауза. Я слышал, как руководитель тяжело дышит в микрофон. Перед моими глазами было поле, которого могло бы хватить для посадки. Но как притулить эту машину на такой скорости?
– Посадку… разрешаю. Площадку наблюдаете?
– Наблюдаю. Высота триста двадцать, скорость двести шестьдесят, шасси убрано.
Всё как по инструкции – держу параметры, шасси не выпускаю, закрылки выпустил аварийно.
Теперь планирую на скорости двести двадцать километров в час. Выдерживаю направление, попутно проверяю, все ли действия были мной произведены.
Стоп-кран закрыт, тумблер автомата защиты сети «Батарея» выключен. Скошенное поле уже близко.
– Высота сто, сброс фонаря, – доложил я руководителю полётами, надел очки со светофильтром и выполнил аварийный сброс.
Земля набегает, ноги снял с педалей и поставил ближе к сиденью. Перед глазами только указатель перегрузки. И зачем я на него взглянул?
Выравниваю и приземляюсь. Вот она земля! Самолёт начал ехать по скошенной стерне, скользя как по разлитому киселю. Поднялся большой столб пыли, застилавший видимость перед собой. Вся кабина стала заполняться песком и подброшенными вверх остатками травы. Через несколько секунд машина замерла.
– Командир, мы сели! – отчего-то закричал я, начиная отстёгиваться и снимать запылившиеся очки. Фонарь задней кабины сдвинут назад, а сам Крутов был без сознания.
А что, если это он сам посадил из последних сил самолёт? Фонарь же как-то смог сдвинуть.
Я начал прощупывать пульс, биение сердца, попутно стараясь привести его в чувства.
– Чего… не прыгал? – тяжело произнёс Крутов, приоткрыв глаза.
Говорить начал, уже хорошо.
– Так… это… своих не бросаем, товарищ генерал.
С найденной мной «новой грунтовой взлётно-посадочной полосы», нас повезли в госпиталь. Санитарный УАЗ с Крутовым ехал впереди, удаляясь всё дальше. Сейчас Николая Евгеньевича нужно быстрее доставить в реанимацию.
В машине ко мне пришло осознание произошедшего. Я посадил самолёт без шасси в поле с выключенным двигателем после попадания птицы! Руки начали трястись при одной только мысли, что далеко не каждому это удалось бы. Вновь чуть не пришло за мной «нечто» с косой и в чёрном балахоне.
Если бы я неверно рассчитал скорость, нарушил порядок действий и слишком резко отклонял органы управления, можно было и разбиться на том поле. Но у нас с генералом получилось. И всё равно не верится, что Крутов ничего не делал. Может, удастся когда-нибудь спросить его об этом.
– Как самочувствие, парень? – спросил у меня фельдшер, когда мы выехали на асфальтированную дорогу, ведущую в город.
– Нор… нормально. Хол… холодно только. Есть одеяло какое-нибудь? – спросил я. Видимо, начинаю отходить от напряжения.
– Потерпи. На улице +25, это тебя шок одолел. Сейчас пройдёт, – хлопнул он меня по плечу, и с одежды посыпалась пыль. К слову, я сейчас был похож на пряник из Шрэка. Такой же румяный и с дрожащим голосом.
Когда я вылез из санитарной машины перед приёмным отделением, ко мне уже катили кресло. Куда мне такому пыльному созданию садиться в чистый больничный транспорт!
– Девушки, спасибо. Я своим ходом, – сказал я двум загорелым прелестным медсёстрам, которые пытались меня усадить. – Можно мне ванную?
– Конечно. А вы как хотите принимать её? – спросила девушка с едва выбивающимися из-под колпака светлыми волосами. Провокационный вопрос задаёт блондиночка!
– Люблю с приятной и горячей водой. Ну и с милой… то есть мылом, – сказал я. Эти две медсестрички так и смотрят на песочного человека, которого привезли им для исследования.
На входе в приёмный покой меня встретили не так радостно, как на улице. Санитарка, полная женщина с противным голосом, взъелась на то, что с меня посыпалась пыль.
– Мусорит он тут! Вот дам тебе швабру, сам будешь убирать, – говорила она, хватая ведро с водой.
– Тётя Зоя, это ж лётчик. Они после грубой посадки в поле…
– Ох, как в поле? У Сметановки приземлились? – запереживала тётя Зоя, чуть не уронив ведро.
– Между Сметановкой и Вороновкой, – сказал я, слегка выпячивая грудь от гордости.
– Ох, да и хорошо, что так. А то дача у меня в Орловке, а дед мой несколько делянок там на полях посадил. Вот хорошо, что так сел. Не побил урожай.
Вот кому что! Тут еле жив остался, а тётя Зоя за огород переживала. Хорошо хоть не расстроили старушку.
– Кто у нас тут такой? – из кабинета дежурного врача вышел преклонного возраста мужчина, чмокающий языком.
– Виктор Анатольевич, курсанта привезли. Может, его в терапию? – спросила блондиночка. Теперь понятно, с какого она отделения. Послушаем, что скажет вторая.
– Саша, зачем в терапию? Мне вот врач в нашей травматологии сказал, что он к нам поступит, – потянула меня за руку голубоглазая пышечка. – Может, ему сначала помыться, Виктор Анатольевич? А то и жарко, и грязный он какой весь…
– Да, конечно. Только в терапии горячая вода всегда и ванную новую поставили…
– Милочки, Маша и Саша, сначала осмотр. Проходи, мил человек.
Врач напомнил мне доктора Айболита из мультика. Так же ходит, медленно перебирая ногами. Старый, седой и с бородкой.
Осмотр у Виктора Анатольевича превратился в прохождение ВЛК. То тут спросит, болит или нет, то там. Говоришь ему, что здоров, а он знай себе смотрит во все щели. Только не заставил ещё штаны снять. Было бы интересно посмотреть, как я буду раздеваться под очередной радиоконцерт на «Маяке».
«И с полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога…», – звучал в динамике приёмника «Йошкар-Ола» Лев Валерьянович со своим хитом.
– Девочки, а как там генерал Крутов? С ним всё хорошо? – спросил я.
– В реанимации. Состояния не знаем, – ответила Маша.
Я предположил, что Крутову в полёте стало плохо с сердцем. Для лётчика это означает конец лётной карьеры, но главное, что мы с ним выжили, а остальное приложится.
– Да знаем. Там операцию назначили сразу. Вроде с сердцем что-то…, – продолжила Саша, но доктор попросил о тишине.
– Идёт осмотр. Теперь, мил человек, как у вас самочувствие? – спросил он, осматривая мне уши. – Почему вы весь в песке. Вы с пляжа к нам?
– С поля, доктор. Я…
– Так вы работали в поле! Вот помню, как в своё время пахали мы целину…
– Виктор Анатольевич, ну давайте уже в какое-нибудь отделение, – причитала Саша.
Победила в этой делёжке терапия. Это и правильно, раз нет у меня повреждений и травм. Посмотрят, проверят и обратно в училище.
Стоя под горячим душем, я снова прокрутил в голове весь полёт и заход на посадку. Руки до сих пор тряслись от напряжения, которое спадало не так быстро, как мне хотелось бы.
Комбез пришлось постирать и упросить Петровну, сестру-хозяйку, его где-то повесить. Выдали мне коричневое больничное одеяние и затёртые тапки. Так как с собой белья у меня не было, выдали и черные трусы-парашюты.
– Стирай и давай сюда. На, вместо твоей, – сказала сестра-хозяйка, протягивая мне болотного цвета майку. – И смотри у меня, с голым торсом не ходить. Нечего мне девок завлекать! – предостерегла меня Петровна. Тут как тут снова эта Саша со своими услугами.
– Оставь, я сама высушу и поглажу. Тебе отдохнуть надо. Это ж какой стресс! – продолжала причитать медсестра, выдёргивая у меня постиранный комбинезон.
– Сашка, ты мне смотри! Знаю я тебя! – пригрозила Петровна девушке.
Ну и хорошо, заслужил ты, Серый, немного заботы. Только бы девочка не перешла к более откровенным подкатам.
Внутри палата ничем не отличалась от той, где мы чуть больше месяца назад посещали Виталика после пожара. Просторное помещение, крашенные до уровня носа стены и побеленные потолки. В палате, помимо меня, оказалось ещё трое. Один был, судя по внешнему виду, пенсионер. Лежит в больших очках и читает выпуск «Роман-газеты». Зелёная обложка с фотографией мужика с собакой на крыльце дома. А номер этот, видимо, посвящён писателю Юрию Казакову. Не читал его произведений, если честно. Ещё двое оказались солдатами. Коротко стриженные и весело что-то обсуждающие.
– О, новенький. Закурить есть, боец? – с наездом сказал сидевший ко мне спиной солдат. Попытался показаться сильно служивым этот салага. По одному только его виду понятно, что весной призвался.
– Не курю и тебе не советую, – ответил я, снимая с себя больничную кофту и прикладываясь на кровать. Солдаты оценили, что мышц у меня несколько побольше, чем у них и вернулись к своим обсуждениям. За год из худосочного, Родин превратился в достаточно крепкого паренька. Так что теперь можно и своим внешним видом отпугивать задир.
А может, просто увидели у меня в руках шлемофон и наколенный планшет. С ними я не мог расстаться. Где потом их искать перед сдачей на склад. Тем более что теперь они для меня как память и напоминание о таком случае.
Пружинная кровать скрипела ужасно, когда я переворачивался на ней, в надежде занять более удобную позицию. Сейчас бы берушами обзавестись и уснуть спокойно. Но нет! Приходится слушать, как солдаты разрабатывают план ночного самохода.
– Так, всем тихо. Новому пациенту нужен покой, – сказала Саша, зайдя в палату с большим подносом. – Сергей, ваш ужин. Вам предписан постельный режим.
– И за какие это заслуги ему такие привилегии? – негодовал один из бойцов.
– Не вашего ума дело. Распоряжение главного врача. Приятного аппетита, Сергей, – поставила передо мной поднос с ужином Саша.
Утром начался настоящий проходной двор в моей палате. С первыми звуками горнов программы «Пионерская зорька» из радиоприёмника начались посещения нашей палаты.
– Как самочувствие, Сергей? – осматривал меня заведующий терапией. – Вы молодец. Про вас хотят статью в газете уже написать.
– Польщён. Может, я в училище пойду? Ничего же не болит.
– Три дня. Один уже прошёл, – ответил врач, выходя из палаты.
Следующим посетителем оказался Николаевич. В своей палате я решил не отлёживаться и вышел с ним на улицу, прогуляться во дворе госпиталя.
– Значит, птица попала. А Крутов почему на связь не выходил? – спрашивал Нестеров, когда мы присели на лавку.
– Да… станция у него барахлила! Ему было не до связи в тот момент. Манёвр строил, – соврал я, но Петра Николаевича это не убедило.
– Сказочник! К тебе всё равно придут с расспросами. Комиссия всё поднимет, и проблемы с сердцем генералу уже не скрыть.
Дело говорит майор. Похоже, придётся всё рассказывать, как было. Николаевичу можно довериться в этом вопросе. Авось вдвоём и придумаем, что говорить комиссии.
Весь мой рассказ не занял и десяти минут. Нестерова интересовал порядок действий и что я докладывал руководителю полётами.
– Действовал ты верно. Всё, как в Инструкции лётчику Л-29. Одно только могут предъявить – не доложил об ухудшении состояния инструктора.
– По переговорам экипажа могут не вычислить. Там только моя фраза, что нужно медслужбу предупредить. А Крутов что скажет, как думаете? – спросил я, взглянув по сторонам. Хотя, кому надо подслушивать наш разговор. Во дворе гуляет один пациент на костылях со своей спутницей. Им сейчас явно не до нашего расследования.
– Он давал тебе указание на запрос внеочередной посадки?
Я прокрутил в голове все короткие фразы, сказанные генералом в полёте. Он практически ничего и не говорил.
– Крутов сказал, чтобы я летел и садился, как положено. Могут как-то двояко это расценить?
– Нет. Главный козырь, что ты посадил машину без серьёзных последствий. Жалобы колхозников не в счёт, – улыбнулся Нестеров, протягивая мне пачку сигарет. – Всё ещё не хочешь курить?
– Нет, спасибо.
– Я после первой командировки закурил. Такого насмотрелся. Аннанские горы до сих пор снятся. Говорят, твой отец был там? – спросил Николаевич. Видимо, Нестеров тоже был во Вьетнаме, но не пересекался с Родиным-старшим.
– От меня скрывают подобную информацию. Не пойму почему. А вы там сколько были?
– Много будешь знать, скоро состаришься, Родин, – сказал Нестеров и отвернул голову в сторону. – Так, марш в палату. Меня сейчас будут казнить. Расскажешь кому, отправлю в наряд по столовой в выходной день.
Только не туда! Наряд в это царство жира и кричащих фурий в белых колпаках худшее, что можно придумать из наказаний.
А к моему инструктору уверенной походкой от бедра шла та самая старшая медсестра Ирина. Шикарная девушка средних лет под стать бравому красавцу Николаевичу.
– Сколько можно летать? Я жду, волнуюсь, а ты вечно где-то! – ругалась Ирина на Николаевича.
– Ирочка, солнышко! Ну, служба у меня. Пойми…
– Ты мне про службу не рассказывай. В Забайкалье служба, я к тебе туда приехала. В испытателях тоже служил Родине. Теперь здесь…
Окончание разговора дослушивать не стал и заспешил в палату, где меня уже ждал сюрприз и не самый приятный. Три офицера с накинутыми на плечи халатами и большими чёрными портфелями теснились на кровати в ожидании моего прихода. Они были мне совершенно незнакомы.
– Курсант Родин, нам необходимо задать вам вопросы, взять с вас объяснительную и выяснить всё, что происходило вчера на полётах, – сказал первый из них. Халат съехал, и я смог увидеть погоны подполковника.
– Для начала, кто вы и почему я должен давать объяснительную, – спросил я, останавливаясь у своей кровати.
– Мы из комиссии по расследованию авиационного инцидента. Присаживайтесь, в ногах правды нет, – сказал подполковник и достал большую альбомную тетрадь.
– Правды, действительно, нет. Здесь должны быть представители моей части. Без них я не могу отвечать.
– Ну, мы же можем это опустить? – вклинился в разговор другой офицер, выглядевший гораздо моложе.
– Нет. Тем более, что здесь госпиталь, а мне предписан постельный режим, – ответил я, дверь за спиной открылась и вошла медсестра Саша.
– Ага, Родин! Немедленно в постель. Почему ходите? – наехала она на меня. Вовремя симпатяжка зашла! Эх, в любой другой бы ситуации закадрил бы, но Женечка у меня есть. Любимая!
– Мы из комиссии, девушка. Нам предписано…
– Писано, предписано. Когда выпишут, тогда и допрашивайте. Вас уже выгнали с реанимации, вы к начальнику училища хотели попасть. А здесь тоже люди лежат. В установленные часы и по разрешению лечащего врача. А если у него сейчас проблемы возникнут…
– Всё, всё уходим. Родин, мы ещё вернёмся, – сказал подполковник, и всё трио вышло из палаты.
Саша заулыбалась и принялась укладывать меня на кровать. Я попытался сопротивляться, но совсем немного. Нравится мне, когда девушки проявляют заботу. Главное, чтобы Женя не увидела.
– Давай я тебе чаю принесу. С малиной и пряниками мятными, будешь? – спросила Саша, двумя руками прижимая меня к кровати. Во девчонка настырная! Ладно, пока ничего критичного не происходит. Да и чайку со сладеньким хочется.
– Не откажусь.
Через десять минут в палате никого не было, кроме нас двоих. Солдат определили в помощь сестре-хозяйке, а дедушка-пенсионер вышел сам. Видимо, чтобы не смущать нас.
– Очень вкусный чай. Какая марка? – спросил я.
– Ой, да какая может у нас быть марка? Тридцать шестой. Не «Грузинский» же тебе нести. Я тебе сейчас ещё «Ландыш» принесу, – сказала Саша и выбежала из палаты. Какой ещё ландыш? Неужели в Союзе на этом цветке настаивали отвар какой-то? Или просто она мне за цветком побежала?
– А вот и я! Отрезала тебе кусочек, – вернулась девушка, протягивая мне тарелку с кусочком песочного торта с кремовым зелёным лепестком сверху. Так вот что за «Ландыш»!
– Очень вкусно. Большое спасибо, – сказал я, уплетая тортик за обе щёки.
– Давай я тебе покрывало поправлю и подушку под голову положу, чтобы тебе помягче было сидеть, – подошла ко мне Саша и принялась поправлять покрывало в ногах.
Нагнулась она так, что халатик слегка задрался, открыв вид на симпатичные бёдра. Затем она нагнулась надо мной, да так, что, расстёгнутый в верхней части, халат не скрывал от меня её полной груди в белом нижнем белье. Вот что с ней будешь делать? Надо сказать ей, что я как бы занят уже. Есть у меня, кто поправит подушку.
– Хм, добрый день! – услышал такой знакомый для меня голос. Как же не вовремя!
– Привет, Женя, – сказал я, выныривая из-под халата Саши.
Глава 2
Картина маслом, Серега! Будь ты на месте своей девушки, чтобы ты подумал?
–Я… я не вовремя? – спросила Женя, совершенно растерявшись от увиденного в палате. И ведь ничего же не было. У меня руки даже заняты были.
– А вы к курсанту Родину? – спросила Саша, картинно застёгивая верхнюю пуговицу на халате. Так и знал, что специально обхаживала! Вот ты балбес, Серёга! Не распознал подставы. Тортиком тебя поманили с чаем, и ты про всё на свете забыл.
– Совершенно верно. Сейчас ведь часы посещения? – спокойно произнесла Женя.
– Верно. Ну, тогда… общайтесь. Я попозже зайду.
– Да не торопитесь. Девушка, вы, кстати, посуду забыли, – сказала Женечка, указывая на стоящую тарелку с пряниками, пустые чашку и блюдце.
Саша, явно недовольная появлением своей соперницы, всё же забрала посуду и вышла из палаты. Теперь мне предстояло что-то сказать. Можно вообще ничего не говорить, и тогда скажет Женя. И это будет хуже.
– Это не то, что ты подумала, – сказал я дежурную фразу для подобных случаев. – Меня только тортиком угостили.
– Конечно. Это выглядело именно как тот самый уход за постельными больными, Серёжа. Ну и как? Тортик вкусный? – спросила Женя, присаживаясь на кровать рядом со мной.
– Мне не очень понравился. Ел, чтобы не обидеть человека.
– Ну и хорошо. Раз ты такой голодный, вот тебе ещё, – сказала Женя, вынимая из тканевой сумки коробку с надписью «Сказка» и ценой – один рубль девяносто копеек. Это был ещё один торт.
Очередное детище советской кулинарии! Похожее на пенёк, на котором высажены грибочки, цветочки и ёжики.
– Там среди ингредиентов немножко коньяка есть. Чтобы повеселее тебе было, – сказала Женя и отвернулась в сторону.
– Женечка, ну ладно тебе. Хочешь, я пойду ей и скажу, чтоб ко мне больше не подходила. Так она работает здесь, ей указания дают, чтоб за мной следить. Она сама пристаёт, – сказал я, обнимая свою девушку.
– Смотри у меня, Родин. Я хоть и романтичная хрупкая особа, но сил хватит пощечину тебе залепить. И попробуй только мне ещё раз так самолёт приземлить, – не выдержала Женя и разрыдалась.
Мы сидели, пока она не успокоилась. Долго она держалась, чтоб не расплакаться. И с этой Сашей вела себя достойно. Не оскорбляла, но показала всем видом своё презрение.
– Значит, ни одной царапины? Чудо какое-то! А почему не воспользовался… ну этими… средствами аварийного покидания?
– Ты откуда таких слов набралась? – удивился я.
– Так мне близняшки рассказывали. И ты как-то, вроде на самом первом вечере в нашем институте. Помнишь, как ты нам читал Лермонтова? Я так заслушалась.
– Только заслушалась? Или ещё засмотрелась? – спросил я, обнимая её за тонкую талию.
– И засмотрелась. Ты в форме очень хорошо смотришься. Девчата так и хотели к тебе подойти, но я их… опередила. Серёжа, войти могут, – занервничала Женя, когда я снял с её плеч белый больничный халат. Она осталась в своём цветастом платье.
– Так… это, мы же просто общаемся, – сказал я, начав целовать её за ухом. Рука моя медленно опустилась на ягодицу девушки и стала пробираться под платье.
– Это уже не просто общение, а близкое общение, – улыбнулась она и стала гладить мою грудь.
Мои пальцы медленно ползли по нежной коже к самому тёплому месту женского тела. Женя задышала чаще, начав целовать мою шею.
– У нас давно с тобой не было… близкого общения, – прошептал я, и нежно прильнул к её губам.
Дверь в палату распахнулась, и в помещение вошёл совсем нежеланный сейчас человек. Кого угодно, только не его! В принципе, я вообще не хотел никого видеть ближайшие полчаса, а лучше час, кроме своей девушки.
– Здравствуйте, Дмитрий Александрович! А… вы тоже… к Серёже? – спросила Женя, вставая с кровати и накидывая на себя больничный халат. Во дела! Получается, что Женя знает подполковника Граблина?
– Добрый день, Женечка! Курсант… хм… Сергей – мой подчинённый в полку, – сказал Граблин, незаметно указав глазами на одеяло, намекая мне накинуть его на ноги. Действительно, разбушевалась у меня фантазия из-за долгого отсутствия близости с Женей.
– Это очень хорошо. Как поживает Сонечка?
– Всё хорошо, Женечка. Спасибо большое, что всегда интересуетесь ею, – ответил Граблин. Сейчас он выглядел добрым и приятным человеком. Интересно, что же связывает их? Может, семьи дружат?
– Я пойду, Сереж. Зайду завтра. Пока, – помахала мне Женя и, улыбнувшись Граблину, выбежала из палаты.
М-да, одна неловкая ситуация сменила другую. И с чего теперь начинать разговор с Граблей? Зачем он вообще пришёл?
– Родин, я тебя предупреждаю, если обидишь её, посадка в поле будет для тебя самым простым испытанием в твоей жизни, уяснил? – сказал Граблин, протягивая мне сетку с различными фруктами.
– Спасибо… точнее, понял, Дмитрий Александрович! – сказал я, встав с кровати и вытягиваясь в струнку.
– Сядь уже. И прикройся, – сказал он, снова намекая на мою выпуклость ниже пояса. – Давай, рассказывай, о чём спрашивали офицеры из комиссии?
Выводов комиссии можно было бы ждать очень долго, но каким-то непостижимым образом через неделю я уже сидел на контроле готовности к новым полётам. Было принято решение, что я всё же ещё раз должен слетать контрольный полёт по упражнению номер семь на допуск к самостоятельному вылету.
Перед посадкой в кабину я долго отрабатывал все действия с органами управления, ходил по бетонке, проговаривая весь маршрут полёта по кругу, и несколько раз сделал предполётный осмотр самолёта.
– Родин, чего ты мандражируешь? Посадил в поле и на полосу посадишь, – подбадривал меня Новиков, когда мы садились в кабину перед вылетом. – Морально нет проблем? Руки не дрожат?
– Нет. Ночью плохо спал.
– У тебя за два месяца лётной практики событий больше, чем у многих за всю жизнь. Это нормально, что ты волнуешься.
– Правда?
– Наверное. Надо у техников «массандры» попросить. Давай? И я с тобой за компанию?
Естественно, от спиртного перед вылетом я отказался. Не хватало ещё, чтобы Ребров меня потом выдрал за это в своём полёте. Новикову-то всё равно, пару дней на гауптвахте в худшем случае дадут. А мне ещё учиться.
Слетали с командиром звена без замечаний. Похвалил, в очередной раз расписался в лётной книжке и представил Реброву. Одно меня забеспокоило – головная боль. Никогда не было такой раньше. А тут только начинаем разбег, и начинает нарывать. И ведь нельзя говорить, на обследование и спишут на раз-два!
В полёте с Ребровым ничего не поменялось. Боль так и не ушла. Если при полёте по кругу несильно может сказаться на результате, то вот в последующих полётах это будет отвлекать. Может, я как и Крутов? Вот так и отключусь в полёте! Он из-за сердца, а я из-за головы.
– Всё, Сергей. Комэска сказал, что ты готов. Вперёд, – подтолкнул меня к самолёту Нестеров. Мои товарищи тоже собрались на стоянке, провожая меня, словно в космос. Однако мысль о головной боли не давала покоя.
– Петр Николаевич, у меня тут проблема, – вернулся я к Нестерову.
– Родин, дольше, чем тебя, я ещё никого так не выпускал в самостоятельный полёт. Что случилось?
– Тут такое дело, у меня голова стала в полёте болеть после… ну случая с посадкой. Я не ударялся, не травмировался…
– Так, тихо, – Нестеров посмотрел на меня, взглянул в глаза и повернул голову несколько раз. – Шлемофон сними и дай сюда.
– Пожалуйста, – сказал я, протягивая ему полётный головной убор.
– Курков, дай свой, – сказал Николаевич и Макс достал из кармана максимально свёрнутый шлемофон. – Одевай и лети.
Надев «говорящую шапку», я сразу ощутил, насколько большой «чайник» у моего товарища. На глаза, конечно, не съезжала, но свобода почувствовалась сразу.
Теперь в самолёте только я один. Никто не подскажет и не поможет. Твои командиры, Серый, доверили тебе самолёт, поэтому не поцарапай его.
Все необходимые проверки произвёл, а техник снаружи закрыл фонарь. Постучав три раза, он показал мне большой палец вверх и слез вниз. Теперь нужно загерметизировать кабину и проверить тормоза.
Я дождался, когда техники уберут колодки, педали в нейтральное положение и начинаю выводить обороты на «Максимал». Рукоятку тормоза держу на упоре. Самолёт на месте, значит, все хорошо. Осмотрелся по сторонам и можно рулить.
Через две минуты я вновь на полосе. Голова машинально повернулась назад, чтобы удостовериться – никого нет в задней кабине.
– Восемьсот восьмидесятый, взлёт.
– Восемьсот восьмидесятый, разрешил, – подал мне команду руководитель полётами.
Обороты «Максимал», закрылки во взлетном положении и двигатель зверски загудел. По достижению скорости сто шестьдесят километров в час, отрыв и набор высоты.
Продолжаю набор и увеличиваю скорость. Вот только сейчас можно с уверенностью сказать, что лечу я сам. Огромное желание ещё раз обернуться назад и проверить заднюю кабину. Пару раз даже нажал кнопку СПУ, чтобы спросить, есть ли кто на заднем сиденье. В ответ тишина.
Вот он, выход из четвёртого разворота. Впереди – посадочная полоса, сверху похожая на серый карандаш. Промелькнула мысль, что на неё тяжелее попасть, чем на поле. Оно шире было.
Всё лишнее быстро улетучилось, когда пришлось делать необходимые доклады руководителю полётами, выдерживать скорость, курс, высоту ещё и место контролировать. И всё это делал уже раньше, но я был тогда не один. А посадка на поле – лишь аномалия. Счастливое для меня исключение!
–Восемьсот восьмидесятый, дальний, закрылки полностью, сам, – выдал я руководителю в эфир.
– Восемьсот восьмидесятый, посадку разрешил.
Вот и полоса всё ближе и ближе. Выравниваю, обороты убрал, ручку плавно на себя, и скользящий взгляд влево. Ничего лишнего, только как учили.
Так, Серёга, посадочное положение и ручку задержать. Мягкое касание, держу нос, и даже замечаний нет от помощника руководителя со стартового командного пункта. Хороший знак!
Плавно торможу, и всё! Сел, слетал, выдохнул. И голова не болит. Видать шлемофон перепутал в казарме. Надо найти мою счастливую кожаную шапку с наушниками.
– Восемьсот восьмидесятый, поздравляем вас. Свершилось, – сказал в эфир руководитель полётами, намекая, что я долго шёл к этому важному рубежу в новой жизни.
На стоянке толпа была как никогда большая. Оказывается, мой полёт был крайним в этой лётной смене. Мне показалось, здесь собрался весь мой взвод и овации были соответственно громче, чем у всех. Так мне и сигарет не хватит раздать всем!
После минуты славы и нескольких подкидываний необходимо соблюсти формальность и представиться своему инструктору.
– Нестеров продолжал курить одну за одной. Он, наверное, полпачки скурил, пока ты летал, – сказал Макс, поздравляя меня. Действительно, рядом с отбойником, где и стоял весь полёт Николаевич, было много окурков. Вот мужик волновался!
– Товарищ майор, представляюсь по случаю первого самостоятельного вылета на самолёте Л-29! – доложился я Нестерову и протянул ему пачку «Казбека».
– Молодец! Ты у меня пятидесятый, юбилейный вылетевший самостоятельно. Поздравляю, – сказал Николаевич и крепко пожал руку. – А вы ничего не забыли? Я не слышал звонкого удара об стойку.
Традиции нужно соблюдать. Теперь и моя очередь приложится мягким местом к шасси.
Угостив техников папиросами, я распотрошил четыре пачки в шлемофон и с этим богатством зашёл в курилку после разбора полётов. Хватило на всех. Инструктора тоже угостились настоящим «вылетным» табаком. Комэска и командир звена получили свои персональные пачки от меня за подписью «880-й, сам».
Особо меня удивило, что руководитель полётами, которому тоже предназначался один «Казбек», был тот самый майор, который руководил в день моей посадки в поле. Он даже обнял меня.
Ну и как же без ложки плохопахнущего вещества в этой торжественной смеси. Граблин был сегодня ответственным по полку и устроил нам несколько построений. Так я и не попал на КПП, где меня ждала моя Женечка.
Теперь полёты пошли интереснее и чаще. Нам уже стали доверять летать одним, а это ответственность.
– Перед каждым упражнением обязательно разбирайте на земле пошаговым методом. Проще будет в воздухе, – говорил Нестеров, занимаясь с нами на спортгородке.
Я заметил, что и комэска был не против такого варианта занятий на свежем воздухе, хотя остальные инструкторы, по слухам, с непониманием относились к этому. Думают, что это разлагает дисциплину, и курсанты ничего не учат. А по мне, так это лучше душного кабинета. И «пеший по лётному» сразу отработать можно.
– А как там группа Швабрина? – спросил Костя. – Так они и не вылетели?
– Никто не вылетел самостоятельно. Этот петуша… то есть, Швабрин, получил от исполняющего обязанности начальника училища строгий выговор. Его даже дядя не спас, – сказал Николаевич.
– И кто у него дядя? Здесь есть вообще простые люди? – негодовал я. Хотя, чему я удивляюсь, когда мне самому приходилось обращаться за помощью к людям со связями.
– Как кто? Замполит, полковник Борщёв.
Я смотрю, что этот человек с очень кулинарной фамилией, постоянно попадается на кумовстве. То зять у него Граблин должности меняет по щелчку пальцев. Теперь вот племянник перспективный. Может, где-нибудь ещё кто-то из этого «супового» клана всплывёт.
– Николаич, Родин с тобой? – крикнул Ребров из окна штаба полка.
– Да, к вам отправить?
– На «максимале» пускай мчит!
И к чему такая спешка? Пришлось срываться с места и бежать со всех ног.
– Родин, а ну, тормози! Не торопись, а то успеешь, – остановил меня Нестеров. – Ты ещё около двери будешь стоять полчаса, чтобы попасть к Реброву.
– С чего вы так решили, Николаич? – спросил Артём, оторвавшийся от «пешего» выполнения виража.
– Рыжов, ты сколько в армии? Правильно, год! А я семнадцать лет.
