Личная жизнь олигарха

Девушке, которую я любил. И которой больше нет.

От автора

Старинная шутка про то, что любовь придумали русские, чтобы не платить, получила, наконец, научное подтверждение. Во-первых, русские вообще не любят платить. Если вы честны с собой, то вы согласитесь с этим. Во-вторых, мы в принципе любим придумывать. Радио, противогазы, спирт, вертолеты, телевидение, атомный реактор, смесь из соли и песка для заледенелых дорог, граненый стакан, любовь и многое другое. Это всё мы придумали, русские.

Ну и главное. «Если любовь придумана, то почему о ней пишут столько стихов, романов и песен? – спросите вы. – Почему миллионы людей от неё страдают, сохнут, теряют голову и сходят с ума? Почему создают пары, играют свадьбы, рожают детей, отмечают юбилеи знакомства и до старости ходят за ручку?»

А потому, что, если мы, русские, придумываем что-то от души, то делаем это на совесть.

Михаил Бурляш, музыкант

Часть 1. Рубиновые звезды

В современной сказке про Золушку ровно в полночь отрубается wi-fi, а интернет превращается в радио Шансон.

1.

Его зовут Дмитрий. У него синие глаза, прямые волосы цвета тёплой меди, легкая неуловимая улыбка и привычка потирать переносицу указательным пальцем в моменты задумчивости. Ему тридцать, но он выглядит моложе, почти как мой ровесник. Возможно, потому что любит морозный воздух Швейцарии, где его регулярно застают светские репортёры, а может, благодаря бизнесу своей сестры, владелицы известного российского синдиката красоты.

– Виктория, в каком уголке России вам было бы интересно побывать? – спрашивает он, и я замираю. «В твоём доме», – хочется сказать мне, но после секундного замешательства я беру себя в руки и отвечаю: – Россия такая большая, Дмитрий… Я и Москву-то толком не видела.

– А хотели бы увидеть? – спрашивает он и подмигивает. Или мне только показалось, и он просто прищурился, чтобы спрятать свой красивый синий глаз от случайного солнечного зайчика?

– Конечно, хотела бы, – отвечаю я и добавляю, чувствуя, как кровь приливает к щекам, – и хочу.

– Тогда мы сделаем так. Завтра вечером – скажем в восемь – я заеду за Вами и покажу Вам город. А в качестве аванса за экскурсию Вы дадите мне свой номер телефона.

Он снова улыбается, и я диктую ему свой московский номер, чувствуя, как горят щёки. Он кивает мне на прощание и уходит в сопровождении свиты, состоящей из рослых, спортивных дядек в хорошо пошитых костюмах. Глядя им вслед, я вижу, что он на голову выше своих …помощников? …телохранителей? Большой человек. Я невольно улыбаюсь, вспомнив вычитанное когда-то у Шелдона выражение «Дон Винтон – Большой человек». Помнится, оно было связано с мафией. Я невольно хмурю брови: интересно, связан ли Он с мафией? Правда, отец говорил, что в России сейчас нет мафии… Провожая меня в аэропорту, он шептал мне на ухо, пока не слышала мама: «Ты не бойся, Викуль, там сейчас спокойно. Сейчас ведь не девяностые, мафии и бандитов нет. Правда, есть кое-что похуже». «Что, пап?» – с любопытством спросила я. Отец вздохнул, и ответил: «Запомни, дочь, Россией сейчас правит три «К». «Какой ещё Трика?» – удивилась я. Отец усмехнулся и повторил: «Не «трика», а три «К»: клановость, коррупция, круговая порука». От этих слов мне стало как-то не по себе. Мама всё-таки услышала наш разговор и добавила назидательно: «Есть мафия, нет мафии, а сумку всегда носи закрытой и в машины с незнакомцами не садись!»

И вот теперь один из этих «незнакомцев» пообещал показать мне Москву. Что я знаю о нём? Его зовут Дмитрий. У него синие глаза, рыжие волосы, неуловимая улыбка и привычка потирать переносицу. И ещё он самый настоящий олигарх, из первой десятки русских богачей в «Форбсе».

2.

В Германии я оказалась в 10 лет, вместе с родителями. Этот переезд стал для меня трагедией. На родине осталось всё, что было привычно и дорого: друзья, любимая школа, танцевальный кружок, первая любовь… Из хорошенькой отличницы, вокруг которой постоянно роились мальчишки, я внезапно превратилась в презираемого всеми изгоя, в объект насмешек и безжалостных шуток ровесников, в безголосое существо, которое не понимает ни слова из того, о чем говорят вокруг. Я ужасно хотела говорить, кричать сквозь слёзы, что мы такие же люди, как все остальные, но мой безмолвный крик был слышен только мне самой.

Сколько помню свою жизнь в Германии, я всегда мечтала вернуться домой, в Россию. Оглядываясь назад, я отчётливо понимаю, что именно это желание стояло у истоков всех моих достижений. Когда другие эмигрантские дети клянчили у родителей мелочь на жвачку и разноцветные конфетки, с моего лба пот лился ручьём на учебник немецкого языка. Мне ужасно хотелось превратиться из бессловесного немтыря и «русише шляйм» в человека, которого будут слышать и слушать.

Время от времени, когда никто не видел, вместо пота на учебник капали слёзы. Немецкий никак не хотел сдаваться и, бывало, что я в сердцах закидывала учебник в самый дальний угол комнаты. Впрочем, на следующий день он доставался обратно, и я снова бралась за науку.

Когда я уже достаточно бегло говорила по-немецки, в моём классе появился новичок, высокий спортивный блондин по имени Себастьян, на которого положили глаз сразу несколько девочек. Жизнерадостный симпатичный весельчак Себа учился так себе, большую часть времени пропадая в спортзале и на соревнованиях. Он открыто флиртовал и заигрывал с одноклассницами, но всерьёз ухаживал лишь за мной.

К тому времени я только-только начала – как бы это лучше сказать? – социализироваться. И потому очень настороженно относилась к любому проявлению интереса к своей скромной эмигрантской персоне, помня насмешки и издевательства, через которые пришлось поначалу пройти. К тому же я не всегда понимала шутки Себы и из-за этого постоянно краснела. Он приручал меня постепенно. Пару раз мы сходили в кафе, где он угощал меня мороженым и кофе со сладкими пончиками, и дважды – в кино на романтические фильмы. А потом я оказалась посреди толпы болельщиков на городском баскетбольном матче, где в одной из команд играл мой длинноногий ухажёр.

Именно после этой игры моя настороженность несколько ослабла, и мне показалось, что у нас с Себастьяном настоящий роман. Его команда выиграла, и после финального свистка он запрыгнул на трибуну, разыскал меня в толпе и стал радостно лапать. Возбуждение от победы передалось и мне, и, именно тогда, посреди разношёрстной толпы немецких болельщиков, мы впервые поцеловались. В процессе этого победно-спортивного поцелуя где-то в глубине моей души мелькнула робкая мысль о том, что, может быть, и в чужой стране я смогу быть счастлива.

Этой мысли не суждена была долгая жизнь. Буквально на следующий день после уроков в сквере у школы меня встретили три одноклассницы, которые объявили, что моя «русская рожа не пара Себастьяну» и что если я хоть раз ещё с ним встречусь, «русская рожа» превратится в «русский фарш». Слово «русская» они произносили сквозь зубы, как ругательство. Когда я услышала его в третий раз, внутри меня что-то взорвалось, и как только одна из них попыталась меня толкнуть, какая-то полузвериная злость наполнила мои руки силой, и я стала отчаянно молотить кулаками, за несколько секунд растолкав своих обидчиц в разные стороны.

Как сейчас помню эту картину: я стою на посыпанной красной гранитной крошкой аллее, среди аккуратно подстриженных карликовых деревьев, раскрасневшаяся, растрёпанная и запыхавшаяся. Рядом на дорожке сидит оступившаяся под моими ударами белобрысая шестнадцатилетняя немка, обмотанная шарфом а-ля хиппи, две другие застыли в стороне с выражением крайнего удивления на лице. И в этот момент краем глаза я замечаю, что за всей этой сумбурной сценой кто-то наблюдает…

Повернув голову, медленно–медленно, как в замедленной съёмке, я вижу, что «кто-то» – это долговязый красавчик Себа, который с довольной ухмылкой следит за девчачьей перепалкой. На его лице всеми цветами радуги переливается откровенное самодовольство, мол, «это из-за меня девицы друг друга мутузят». Нет, правильней написать вот так: «из-за Меня!!!»

Именно в этот момент вместе с едва успевшими завязаться симпатиями к Себастьяну в моём сердце умер интерес ко всем немецким мужчинам сразу, на долгие годы превратив меня в настороженного колючего волчонка. Умер по-настоящему, без права воскрешения.

Хорошо хоть, что не ко всем мужчинам вообще…

3.

Дмитрий пунктуален. Ровно в 20:02 возле дома моей подруги, у которой я живу, стоят два аккуратных черных джипа, сверкающих, как только что из салона. Мы с Таней смотрим на них из окна кухни и глупо хихикаем. Как будто нам не по двадцать два, а, скажем, по тринадцать.

– Почему их два? – шёпотом спрашивает меня Таня, как будто те, за окном, могут нас услышать.

– Не знаю, – так же шёпотом отвечаю я, – может второй запасной? Ну, как «запаска» у автомобиля.

Мы снова хихикаем, и Таня говорит мне назидательно:

– Он ведь олигарх, а значит, богач… Его жизнь дорого стоит. А раз так – её надо охранять. Ну, как если бы он был картиной… Леонардо да Винчи, скажем.

– Картины Леонардо не продаются, – машинально замечаю я.

– А ты думаешь, Дмитрий Хуторов продаётся? – подкалывает меня Таня. – Однако и картины, и олигархов время от времени необходимо перемещать в пространстве, Викуль. А значит, усиленно охранять. И, кстати, сегодня причина его перемещения – это ты…

Я чувствую, что краснею и улыбаюсь, вспомнив выражение Таниного лица, когда я ей сказала, КТО пообещал мне экскурсию по городу. Сначала она отказывалась верить, но моя безупречная репутация честной девушки сыграла свою роль и, округлив глаза, Татьяна потащила меня к своему лэптопу, чтобы поискать, что пишут о Хуторове в интернете. Первым делом мы, конечно, залезли в «Википедию».

Вот что рассказала «Википедия»:

«Дмитрий Михайлович Хуторов (род.10 октября 1985г., Москва, СССР) – российский предприниматель, миллиардер. Президент частного инвестиционного фонда «Брандон Плюс», владелец корпорации «Север-Платина»; президент союза «Мастера Меча» (союз профессиональных фехтовальщиков на мечах) и куратор российского клуба любителей Кендо».

– Вот оно! – на слове «фехтовальщики» меня вдруг осенило и захотелось завопить Архимедовское «эврика!». – Вот почему он обратил на меня внимание!

– В каком смысле? Ты о чём? – удивилась Татьяна.

– О своей фамилии, Тань, – теперь, когда мозаика в моей голове сложилась, мне было странно, что Татьяна не понимает, о чём я говорю.

– А причём тут твоя фамилия? Обычная немецкая фамилия, ничего особенного, – продолжала «тормозить» подруга.

– Тань, ну, как ты не понимаешь! – мне не терпелось выболтать подруге весь сумбур, загромоздивший мою голову за одну минуту, – Моя фамилия дословно означает «поединщик». Я когда-то в юности интересовалась происхождением своей фамилии, перерыла кучу источников…ну, не суть. Так вот, моя фамилия появилась примерно в конце 14 века. Тогда поединщиками называли мастеров фехтования. Фехтер – это поединщик, понимаешь? Fechter!

Но Танька не понимала. Пришлось напрячь память и выдать ей всё, что удалось вспомнить.

– У фехтеров были свои союзы, с сословиями, традициями, мастерами, со своими ритуалами, Тань, это были настоящие кланы фехтовальщиков. Один из самых известных назывался «Марковы братья», а те, кто в него входил – «мастерами меча». Мастерами меча, улавливаешь? Союз был основан в Нюрнберге, но по-настоящему раскрутился, когда переехал во Франкфурт-на-Майне!

– Ух ты, прямо во Франкфурт? – в глазах Татьяны промелькнула искра неподдельного интереса. – Так значит, не зря ты во Франкфурте оказалась, Викуль?

– Может, и не зря…. Я как-то не задумывалась над этим, Тань. Да и это ж в незапамятные времена было, ещё в пятнадцатом веке. Тогда Франкфурт все знали не как финансовый центр Европы и аэропорт, где все делают пересадку, а как столицу фехтования всей Европы, прикинь! Эти «мастера меча» со временем стали монополистами, и стать профессиональным фехтовальщиком можно было, только приехав на осеннюю ярмарку во Франкфурт и сразившись с капитаном и четырьмя мастерами "Марковых братьев"… Ну, в общем, это долгая история. Шпаг тогда не было, сражались в основном на мечах…

– Постой, – похоже, до Татьяны начало «доходить». Она повернулась к монитору лэптопа и прочитала вслух: «Президент союза «Мастера Меча»… Хм, так значит Он тоже…фехтер?

– Ну, нет, – я даже рассмеялась, таким забавным мне показалось это слово в Таниных устах относительно Дмитрия. – Он Хуторов. Но какое-то отношение к фехтовальщикам на мечах безусловно имеет. Иначе его не зацепила бы моя фамилия.

Мне стало грустно. Я-то думала, что Дмитрия заинтересовал вопрос, который я задала ему во время его встречи со студентами. А ему всего лишь показалась интересной моя фамилия, по случайному совпадению попавшая в сферу его интересов…

И теперь этот председатель союза русских мастеров меча, а по совместительству миллиардер, основатель, олигарх и прочее, и прочее, сидит под окном нашего дома в одном из навороченных внедорожников, чтобы… показать Москву несуразной студентке из Германии, задавшей ему накануне нелепый вопрос на студенческой конференции.

«Так всё дело в моей фамилии? Или всё-таки?..» – в очередной раз спрашиваю я себя, и открывшийся лифт поглощает меня вместе с моими легкомысленными вопросами.

4.

На самом деле я родилась с фамилией Ковалёва и прожила с этой фамилией целых шестнадцать лет. Когда пришло время получать немецкий паспорт, я уже довольно сносно говорила по-немецки и даже обзавелась парой подружек и приятелей. И мне страшно надоело, что мою фамилию поганят и уродуют преподаватели в школе и в танцевальной студии, куда я с некоторых пор начала ходить. «Ковалийова», «Кови-лева», «Кобалива» – только и слышала я, и не было этому мучению конца и края.

Меня спасла бабушка. Вернее, её фамилия. У бабушки была удивительная история жизни. В начале 60-х она была очень успешной советской гимнасткой. В 66-м году в составе советской делегации она приехала на 16-й чемпионат мира по спортивной гимнастике, который проходил в Дортмунде. Это было ещё до объединения Германии, и чемпионат проходил в ФРГ. И именно в Дортмунде Евгения Ковалёва встретила мужчину, который перевернул всю её жизнь. Мой будущий дедушка Михаэль Фехтер тогда работал фотографом в одной крупной немецкой газете, и ему ужасно глянулась гибкая русская гимнасточка с огромными глазами. Уж не знаю, как ему удалось, но он уговорил её на приватную фотосессию. Это была взаимная любовь с первого взгляда…

Сейчас бабушка обожает рассказывать эту чудо-историю. По меньшей мере, с десяток раз я слышала о том, как она под покровом ночи сбежала из-под бдительного ока парторга делегации, выйдя из гостиничного номера завернутой в парчовую занавеску. Времена были глубоко советские, и парторг (наверняка имевший отношение к КГБ) до поздней ночи сидел в холле этажа, где жили русские гимнастки. Не было ни малейшей возможности проскользнуть мимо него незамеченным.

По счастливой случайности на этом же этаже жили спортсменки из Индии и, когда бабуля увидела одну из них в красивом ярком сари, на неё снизошло озарение. Она сняла с окна номера занавеску, насколько смогла красиво задрапировалась в неё, закрыла тканью нижнюю часть лица и нарисовала на глазах нехарактерные для неё «стрелки». В таком затейливом одеянии с бешено бьющимся под парчой сердцем она вышла в холл. Парторг окинул её равнодушным взглядом и уткнулся в свою газету. За бабушкой приехал лифт и увёз её к ждущему внизу дедушке…

Честно говоря, у меня нет уверенности, что всё было именно так, но бабушка страшно любит рассказывать эту историю, и я всегда вынуждена слушать её как в первый раз. Про то, что было потом, бабушка рассказывать не любит. Потому что потом была разлука, возвращение домой, беременность, скандал, уход из спорта и исключение из комсомола. Родить одной без мужа в 1967 году – да ещё и от иностранца – было в Советском Союзе сродни преступлению. Однако бабушке дважды повезло. Первый раз с родителями, которые полностью взяли её под своё крыло и позаботились и о ней, и о ребёнке (это был мой папа). А второй раз – с дедушкой, который оказался однолюбом и совершил невозможное в борьбе за любимую женщину и её счастье.

В 1970 году он женился на бабушке, невероятными усилиями добившись приезда в Москву на полгода фотокорреспондентом. В том же году бабушка уехала вместе с ним в Германию, оставив трёхлетнего сына на попечение родителям. Тогда многие осуждали её за этот поступок, и только годы спустя стало известно, что выезд за границу вместе с ребёнком ей был заказан. На то были по-настоящему серьёзные причины… Только после развала Союза, в середине 90-х, семья, наконец-то, воссоединилась, и бабушка начала приезжать к нам, а мы к ней.

За те двадцать лет, которые мы провели врозь, произошла уйма событий. Во-первых, мой папа вырос, окончил институт и женился на маме. Во-вторых, бабушка за это время превратилась в шикарную цветущую фрау приятной полноты, а дедушка – в элегантного совладельца солидного книгоиздательства во Франкфурте. В-третьих, в семье появилась я. Когда мы с бабушкой впервые познакомились, мне было пять, а ей пятьдесят; трудно сказать, кто был сильнее рад встрече. Мы несколько раз гостили друг у друга, и каждая поездка превращалась в праздник.

К сожалению, жизнь на две страны продлилась всего пять лет. Когда мне исполнилось десять, дед убедил отца переехать в Германию. Детей они с бабушкой больше не родили, и дедушка горел желанием передать папе своё дело.

Вся эта замысловатая цепочка событий привела к тому, что к шестнадцати годам на моих барабанных перепонках образовалась мозоль от бесконечно раздражающих «ковалийовых», «кови-левых» и «кобаливых». Поэтому заполняя прошение о выдаче паспорта, я указала, что хочу носить фамилию Фехтер, как у бабушки. Ну, и как у дедушки, разумеется, чему он был несказанно рад.