Buch lesen: "Сказка про буфетёров"

Schriftart:

Текст публикуется в авторской редакции

* * *

Нужно почувствовать себя дома в мире других людей, чтобы перейти от исповеди к объективному эстетическому созерцанию, от вопросов о смысле и от смысловых исканий к прекрасной данности мира. Нужно понять, что все положительно ценные определения данности мира, все самоценные закрепления мирской наличности имеют оправданно-завершимого другого своим героем: о другом сложены все сюжеты, написаны все произведения, пролиты все слезы, ему поставлены все памятники, только другими наполнены все кладбища, только его знает, помнит и воссоздает продуктивная память, чтобы и моя память предмета, мира и жизни стала художественной. Только в мире других возможно эстетическое, сюжетное, самоценное движение – движение в прошлом, которое ценно помимо будущего, в котором прощены все обязательства и долги и все надежды оставлены. Художественный интерес – внесмысловой интерес к принципиально завершенной жизни. Нужно отойти от себя, чтобы освободить героя для свободного сюжетного движения в мире…

Михаил Бахтин

Предлог

Я хорошо её помню, я запомнил Её на всю свою жизнь. И если бы у меня была возможность передать эту память по какой-то надежной и внимательной традиции, я бы непременно это сделал. Но все традиции умирают вместе со мною, умирают от своей молодости. Молодость губительна – этому я тоже научился у Неё. Но как передать эти шершавые, стершиеся по углам кирпичи, эти ржавые петли давно не открываемых ворот, эту увядшую и пожелтевшую траву, уже проросшую на протоптанной когда-то тысячами ног дороге? Такие дороги никогда не были тропами – это сразу дороги, которые и гибнут себе под стать. Это не передаётся, да и вряд ли это кто-нибудь возьмёт.

Я пришёл к Скотобойне тогда, когда она уже была просто заброшенным зданием без окон посреди бескрайней и пустынной степи. Вокруг не было ни души, ни тела – только Она, влекущая к себе своею отчужденностью. Мне говорили, что я ошибся и нашёл вовсе не ту Скотобойню. Потому что в ту до сих пор стоят, в той до сих пор исчезают. Может быть.

Почему-то не хочется с этим спорить – мне достаточно того, что я видел. А видел я совсем немного, но и того хватило. Если это не та Скотобойня, то, всё же, это здание, которое я видел, вовсе не было развалившимся, и, в другие времена вполне ещё могло бы стать Ею. Но, как и всё бывшее, эта Скотобойня ещё хранила следы присутствия – уже не живая, но ещё одухотворенная. Да, я точно почувствовал дыхание времени, которое остановилось, времени, которого уже не было. Время Скотобойни распалось на безвременные мгновения, которые незримо проносились мимо меня, стоящего рядом. Скотобойня хранила свое время шёпотом. Само время здесь стало шёпотом.

И в этом шёпоте я не мог расслышать ни слова – только намеки на никогда уже невыговоренные фразы. Да я и не хотел ничего у Неё выспрашивать, мне было достаточно того, что я присел рядом на жёсткую траву и просто молчал, глядя на Её стены. И именно этот покорёженный забор, во многих местах уже просто лежащий на земле, именно эта некогда белая стена, ставшая серо-жёлтой от частого ветра и редких дождей, именно эти широкие ржавые и навсегда закрытые ворота – всё это молчало, и это молчание выдало мне сегодняшнюю тайну Скотобойни. Здесь нечего исследовать, здесь незачем восстанавливать события ради какой-то истории Всеобщей Скотобойни. Это просто памятник, отпечаток гигантского следа того великана прошлого, о котором достаточно знать, что он здесь был и что теперь его здесь нет. Скотобойня хранит в своих стенах ответ на вопрос: а вернётся ли этот великан сюда когда-нибудь вновь?

Этого вопроса нет и быть не может для того, кто видел хотя бы то немногое, будучи, как и я, возле Неё. Но даже отсутствия этого вопроса не сможет передать та традиция, которая сама скоро бесследно исчезнет.

1. Сон

Александру снился странный сон.

Он куда-то неторопливо брёл по улице большого города, озираясь по сторонам с видом праздного человека. Но в то же самое время он прекрасно осознавал, что торопится. Куда именно ему надо торопиться, он не помнил, но был уверен – достаточно только ускорить шаг, как ноги сами принесут его к нетерпеливо ждущей цели. Но он почему-то не ускорял шага, по-прежнему продолжая свое праздное шествие. В то же время, он чувствовал в себе избыток сил – благодаря им он мог бы бежать по этому городу во много раз быстрее, но он просто шёл, глазея по сторонам. Сам город, впрочем, выглядел довольно странно, отчего всё здесь было интересно – высокие дома, твёрдые улицы, отсутствие ветра, фонари… Понять какое сейчас время суток было практически невозможно, но во сне это ничуть не удивляло; казалось нормальным, что внизу, между домами, вечер; вверху, где светлело небо – день. Впрочем, была ещё и ночь, но она пряталась в узких проулках, пересекавших улицу, по которой шёл Александр. Но удивительнее всего было обилие людей. Они были повсюду – впереди, позади, по бокам; они двигались в разные стороны, кто-то медленнее, кто-то быстрее, нисколько не смущаясь того, что обгоняют идущих рядом. Самого Александра обгоняли больше всего; наверное, потому в этом сне было столько спин, быстро удаляющихся к горизонту. Горизонта этого Александр разглядеть не мог; улица, по которой он шёл, дугообразно тянулась по городу, напоминая огромную подкову, брошенную сверху, не оставлявшую просвета ни спереди, ни сзади – одни дома, переулки, люди.

Но привлекали внимание Александра не те, что появлялись сзади и уходили вперёд, вовсе нет. Интересны были другие, обратные, идущие навстречу. Александр считал их свободными, от них прямо-таки веяло свободой, но почему же они шли обратно? Что делать им там, позади? Александр хотел говорить встречным, что сзади нет ничего хорошего, что именно потому он сам идёт в обратную сторону, а если бы там что-то и было, то он, Александр, это наверняка бы заметил и не пропустил мимо. И он, при каждом встречном, готов был выкрикивать: “Стой! Послушай меня!”, но запах свободы, коим веяло от идущих назад, замораживал Александру дыхание, сжимая глотку мёртвой хваткой. И Александр молча шёл дальше, задыхаясь от чужой свободы, но, все же, уверенный в своей правоте.

Город был чрезвычайно плотным; город сопротивлялся, и это сопротивление довлело над Александром. Это был сон, но сон этот был настоящим. Самое что ни наесть настоящее окружило этот сон, сдавило его что есть сил – и, в конце концов, овладело им. Александр точно знал, что это ещё не конец, наоборот – всё только начинается.

Дождя на улице не было, но виделось всё вокруг через какие-то капли, будто Александр был в очках с залитыми водою стёклами. Странно, он никогда не носил очков, подумалось ему, тогда он поднял руку к лицу и – действительно – ощутил на носу тяжелую оправу. В недоумении он сорвал её с носа и швырнул в сторону. Раздался звон разбитого стекла, но видеть лучше он не стал – по-прежнему капли, но теперь уже без надежды от них когда-нибудь избавиться. Окружающие, по-видимому, ничего в зрении Александра не замечали; они проходили мимо с деловитым видом, даже не догадываясь, что Александр спит, а они ему снятся. По их виду, наоборот, казалось, что они призывают Александра проснуться и ускорить шаг. А если уж ему так нравится спать, то пусть спит себе на здоровье, только не мешается под ногами.

Может быть, потому Александр вскоре прижался к стене огромного дома и шёл, далее уже не осмеливаясь ступить обратно на середину дороги. И может быть, поэтому он свернул в следующий же переулок, пересекавший эту огромную городскую дугу. Хотя, вернее всего, дело было в ином. Оказавшись на пустынной улице, Александр вновь вспомнил, что очень торопится – наверное, его путь и должен был проходить именно здесь. Тут было намного спокойнее; спокойствие это придавалось полным отсутствием людей. Их отсутствие можно было почувствовать и ощутить на своей коже – настолько контрастно изменился город в этом месте. Внешне он был всё тем же – те же дома, уходящие неведомо куда ввысь, та же плотная земля, нисколько не проминавшаяся от того, что на неё ступаешь. Пожалуй, стало только многим темнее, но и это было нормально, поскольку та, прежняя улица была освещена чрезмерно; именно чрезмерным назвал бы Александр освещение, в свете которого становилось неясным время суток. Здесь же всё встало на свои места и стало ясно окончательно: сейчас ночь. Александр удалялся в этот мрак, но зрение его становилось всё лучше и лучше; теперь, в этой темноте, он прекрасно видел с предельной чёткостью окружающее его. И когда, по-видимому, тьма совсем окружила его, и неестественный свет, падающий с большой улицы в этот переулок вовсе отступил, Александр вновь обрёл зрение. Отныне – и это ему казалось также нормальным в этом сне – отныне он чувствовал в себе уверенность.

Переулок поглотил вошедшего в него; он даровал зрение идущему, несмотря на свою тьму, предоставляя человеку самому теперь решать – как распорядиться этим даром. Александр покорно шагал вперёд; может быть, он даже ускорил шаг, полагаясь на появившуюся уверенность в своих силах. Вокруг не было никого и ничего, кроме гигантских домов, но и те стояли к Александру спиною, не осмеливаясь выставить в эту забытую всеми улочку свои двери и даже окна первых этажей. Бетон по сторонам словно гнал Александра, не позволяя ему заинтересовываться какими-либо мелочами. И всё же Александр заметил, что в городе неестественно сухо, будто здесь уже целую вечность не было дождя.

Он послушно перестал смотреть по сторонам, сожалея о том, что скоро всё кончится. Ему определенно не нравился этот сон, но здесь было хотя бы интересно, а переулок пророчил скорое прекращение всего происходящего. Потому Александр нисколько не удивился, что улица оказалась тупиком. Дом, завершающий эту дорогу, появился неожиданно. В отличии от бетонных городских гигантов, это был маленький деревянный дом – такие Александр помнил из снов про деревни. Да, это был маленький деревенский домик. Его скромные размеры всё же позволяли ему преградить улицу полностью, не оставляя даже щели, в которую Александр непременно бы протиснулся, лишь бы идти дальше. Но логика сна была иной, а потому необходимо было входить сюда – тем более, что дверь дома была приветливо приоткрыта. С другой стороны, эта приветливость походила во всём, скорее, на ловушку.

И Александр понял, что если он хочет продолжить сон, он может вернуться обратно, походить по городу, но, в итоге, он всё равно вернётся сюда, хотя бы для того, чтобы проснуться. И эта возможность возвращения согрела и успокоила его, и он смело шагнул на порог дома, даже не допуская мысли о том, что возможность эта, скорее всего, относится к ряду тех, о которых мы только думаем как о могущих быть для самоуверенности, а на самом деле – это миф, в который мы себя охотно запираем.

Над дверью было написано “Тупик”, что показалось вполне естественным, настолько естественным, что даже не стоило малярам беспокоиться о создании этой таблички. Но, скорее всего, этим малярам просто нечего было делать; они нарисовали на бесполезном куске картона эту надпись, а затем долго ходили в поисках места, куда эта надпись пришлась бы впору. Этот домик для подобной цели подходил лучше всего, они её сюда и приделали, даже не испросив у хозяев разрешения. И Александр теперь понял, что он зайдёт в этот дом, чтобы сообщить его жильцам о табличке, висящей над их дверью и только отпугивающей гостей. К тому же, было весьма интересно – откуда посреди города стоит такой дом. Александр был более чем уверен, что это тоже какое-то недоразумение; конечно, эту улочку нельзя было назвать совсем городской, но чтобы встретить на ней деревенский дом! – это уже слишком даже для спящего.

Александр прошёл в дверь и зачем-то закрыл её за собою. В коридоре, в котором он тут же очутился, было совсем темно; лишь из-под находящейся прямо ещё одной двери лился не очень яркий свет. Точнее, свет, должно быть, был ярким, но щель, чрез которую он пробивался, не давала ему возможности показать себя полностью.

Александр потянул на себя эту дверь, но она была закрыта. Он в недоумении попятился, полагая, что во сне произошла какая-то ошибка. Но решение тут же было найдено – он толкнул дверь. Так оно и было – дверь открывалась вовнутрь.

То, что он увидел, заставило его на миг позабыть о своем недоумении, о своих заготовленных заранее вопросах. Он оказался в небольшой комнате. Она, казалось, сплошь состояла из окон – будто совсем не было в ней стен, лишь прозрачные стекла, чрез которые лился настоящий дневной солнечный свет. Александра это чрезвычайно обрадовало, он даже засмеялся. И лишь немногим позже он заметил в комнате человека, сидевшего на корточках под большим окном сбоку. Так бывает во сне, что определить человека по внешности просто невозможно – его не видно, но лишь знаешь о его присутствии, а в этом присутствии знаешь и его самого. Так было и теперь – Александр не видел лица человека, но знал, что тот здесь сидит и смотрит на него. Ещё Александр знал, что этого человека он видит впервые, хотя давным-давно его знает, и знает лучше всех других. Сейчас сплетение этого всего в один парадокс нисколько не смущало Александра, и всё происходящее казалось не только естественным, но и долгожданным.

– Я тебя заждался. Почему ты опаздываешь? – спросил человек. Это был мужчина, почти старик.

– Да, я знаю, – спокойно ответил Александр, – Извини за опоздание. Так это ты меня ждешь?

– Да, я, – недовольно пробормотал человек и на секунду задумался, – А что, если бы ты знал раньше, что это – я, ты бы не стал так торопиться?

– Не знаю, – беззаботно пожал плечами Александр, – Может быть, и не стал бы. Так зачем же я тебе нужен?

Человек молчал, хотя не расслышать вопроса он не мог. Посчитав, что дело с опозданием, таким образом, исчерпано, Александр спросил:

– Почему на твоём доме висит “Тупик”? Ты бы поймал этих маляров и надрал бы им уши.

– О каких малярах ты говоришь? Я давно с ними поладил; они обещали повесить в следующий раз ещё что-нибудь, – ответил человек и устало опустил голову на руки.

– Так почему “Тупик”? – переспросил Александр.

– Потому что это – тупик, – спокойно ответил человек, – Будто бы ты сам этого не знаешь.

– Да, знаю, – вздохнул Александр, – Но почему же именно здесь?

– А где же ещё? – переспросил человек, – Не задавай глупых вопросов, лучше помолчи.

– Я знаю тебя, – сменил тему Александр, – Я хорошо тебя помню, но скажи мне сам – кто ты?

– Я житель тупика. Человек, живущий в твоём тупике, в тупике на твоём пути.

– Надо же! – удивился Александр, – как я не мог сам до этого додуматься!

– До этого невозможно додуматься, – прервал его человек.

– Но почему в моём тупике есть человек? – продолжил Александр размышление вслух, не обращая внимания на человека.

– Потому что во всех тупиках есть человек. Тупики не существуют в безлюдных местах. А с появлением людей, с их повсеместным распространением тупиков всё больше и больше, – в голосе человека слышалась обида.

– Значит, в этом городе миллионы тупиков! – изумился Александр, – Ведь здесь миллионы жителей, я и сам их только что видел!

– В этом городе один тупик, – повысил голос человек, – И в нём сейчас ты. Ты же не живешь здесь, а именно ты здесь сейчас находишься. Объясни – почему?

– Отстань! С тобою невозможно разговаривать!

– Тогда ты тот, кто делает невозможное, – довольно подтвердил человек, – Ты говоришь со мною!

– Ты совсем не знаешь людей! – обиделся Александр и, попятившись, прижался к двери, через которую только что вошёл.

– Это я-то не знаю людей? – засмеялся старик и поднялся на ноги; оказалось, что он выше Александра на голову, – Я всю жизнь живу в тупике, мне ли не знать их?

Человек подошёл к окну, находящемуся напротив Александра. Из-за света, бьющего из окна, он сам почти исчез.

– Подойди сюда! – приказал он, и Александр послушно оказался рядом.

– Смотри! – торжественно произнес человек и взмахнул рукою, приглашая взглянуть сквозь стекло, – Вот это – люди!

Свет сначала ослепил Александра, но затем он привык к слезящей глаза яркости. Взору его открылась небольшая поляна, залитая солнечным светом. Скорее всего, это была деревенская площадь, поскольку со всех сторон её окружали небольшие деревянные домишки, наподобие того, в котором они сейчас находились. На площади действительно было множество людей – все они занимались своими делами: кто носил воду из колодца, расположенного с краю площади; кто разговаривал со встречным прохожим – было видно, что разговор застиг обоих врасплох, приостановив путь каждого, но им было приятно поболтать, несмотря на жару; кто, наоборот, в естественном одиночестве брёл через площадь с несколько рассеянным видом. Здесь же, на куче песка, играли дети, и это было вполне понятно – площадь деревни не была покрыта ни булыжником, ни городской твердью – это была земля; видно, что ночью, накануне, прошел дождь, а теперь, испаряясь, влага дарила тепло, оставляя на траве большие блестящие капли. Скорее всего, там было даже чересчур жарко.

Александру понравился этот вид из окна; он смотрел дольше, чем это требовалось для общего ознакомления. Но у открывшегося вида была своя собственная притягательность, которая завораживала глядящего на него. И Александру захотелось очутиться там сейчас же. Для этого всего бы потребовалось разбить окно и спрыгнуть вниз – да и площадь была почему-то неестественно низко. Но сделай он это, он весь оказался бы в осколках, возможно даже израненный и в крови. И этим людям пришлось бы заботиться о нём, что потревожило бы их и отвлекло от своих занятий. Появление Александра там сейчас испортило бы всю картину, а ведь именно в неё он и желал проникнуть. Впрочем, в реальности вида за окном он нисколько не сомневался, и даже какая-то чрезмерная идиллистичность происходящего там его не отпугивала и не вселяла даже тени сомнения.

– Ну что, что ты там видишь? – нетерпеливо спросил человек, о котором Александр даже успел позабыть.

– Людей, – Александр нехотя отодвинулся от окна, – Но и там тоже люди! – он указал рукою на дверь, за которой остался странный и мрачный город.

– Да нет же! – раздраженно отрезал человек, – Ты ещё ничего не видишь! Смотри внимательнее!

Александр с неохотой вновь прильнул к окну, и сначала ничего не заметил в самом виде – только площадь теперь располагалась гораздо ниже, чем до этого. Если в первый раз были видны лица людей, то теперь всё виделось свысока. Но, полагая, что человек имел в виду не это изменение, Александр внимательно следил за происходящим. Люди продолжали заниматься каждый своим делом – они говорили, ходили, рубили дрова. Вот какой-то мужчина в поношенной одежде прогнал через всю площадь тощую пятнистую корову; путь ему пересекли дети, бегущие за косолапым рыжим щенком… И тут только Александр заметил то, чего не замечал ранее лишь по недоразумению – несмотря на солнечный день, через всю площадь проходила огромная тень. Начиналась она откуда-то отсюда, словно из того места, где стоял сейчас и смотрел на неё Александр.

– Что это за тень? – спросил он у человека.

– Наконец-то! – выдохнул тот, – Как же можно её не заметить сразу?! А ты, ты как думаешь – что это за тень? От чего она падает?

– Ну-у-у, – неопределенно протянул Александр, – Не знаю, – Он смотрел на форму тени. Она должна падать от того дома, в котором они с человеком сейчас стоят и на неё смотрят. Но слишком уж она большая – и в длину, и в ширину.

– Она падает от дома, в котором мы находимся! – раздражённо произнес человек, недовольный недогадливостью гостя.

– Это ясно, но ведь этот дом, – Александр топнул ногой, – это маленький деревенский домик, такой же, как и те, – и он указал пальцем на площадь за окном.

– Постой-постой! – прервал его человек, – Это кто тебе такое сказал?

– Я сам видел, – уверенно ответил Александр, – Когда входил сюда. Или я уже не вижу куда вхожу?

Человек рассмеялся, это разозлило Александра:

– Что же ты смеешься? Объясни мне тогда сам, что бы и я понял!

Человек примирительно поднял обе руки вверх и заговорил:

– Со стороны города – это маленький деревянный дом, обернувшийся тупиком на малонаселённой улице. А со стороны этой деревни – это огромный городской небоскрёб.

Почему-то это не удивило Александра, его теперь интересовало совсем другое:

– Но я же вошёл сюда из города. Значит они, – он кивнул на окно, – могут входить сюда из деревни?

– Да, могут. Ты умнее, чем это кажется со стороны, – обрадовался человек.

– Но где же дверь? Я хочу выйти туда, – Александр вновь кивнул на деревню.

– Беру свои последние слова о тебе обратно, – человек вздохнул, – Ты же сам знал, что идёшь в тупик. Вот ты и пришёл в тупик, из которого нельзя выйти, чтобы идти дальше.

– Это нечестный тупик, – обиделся Александр, – Тупик, настоящий тупик – это совсем конец пути, прекращение без надежды. А здесь мне показывают то, что вселяет надежду. Это нечестно и подло с твоей стороны.

Человек сделал предотвращающий жест рукою, будто хотел вернуть слова Александра обратно и никогда их не слышать:

– Настоящих тупиков не бывает вообще. А меня не в чем винить, я лишь житель твоего тупика и вместо того, чтобы нормально жить, я сижу и жду здесь тебя. А ты по смотри на меня – я уже стар. И пройдёт ещё больше времени, чем было, прежде чем ты вновь вернёшься сюда и почувствуешь себя в тупике, в настоящем тупике.

Александру эти слова не были приятны, но он оправдал старика тем, что всё это просто снится, и сменил тему:

– Так как же жители деревни? Что для них это? – и он развёл руками вокруг.

– Это – городской небоскрёб, в котором тоже есть дверь. Это – их тупик. Оказавшись здесь и притворив за собою дверь – как это правильно сделал ты – они увидят окна, в которых будет город. Но не будет им туда, в город, выхода.

Александр спустился по стене на пол, обхватив голову руками – точь-в-точь так, как и сидел старик, когда Александр только вошёл сюда. Голова начинала серьёзно болеть, но, по-видимому, болела она уже не во сне, а по-настоящему. Нет настоящих тупиков. Ты почувствуешь себя в настоящем тупике.

Старик заходил по комнате взад-вперед, заложив руки за спину. Он ни над чем не думал, просто ходил. Было видно, что присутствие Александра приносит ему удовольствие, и он оживлён сейчас больше обычного.

– Знаешь что, житель моего тупика, – проговорил сквозь боль Александр, – Вот решат жители деревни однажды, и придут к тебе все-все. И выломают они окно в город, и не станет твой дом больше тупиком для них. И горожане тоже так сделают.

Старик в нерешительности остановился, но не от слов Александра – мимо него пролетела большая пчела. Человек тут же поймал ее, и, зажав между пальцами, стал внимательно изучать.

– Говоришь, придут однажды и выбьют окна? – переспросил он и Александр кивнул, – Вот это обязательно случится. И мне приходится в ужасе ожидать этого часа. Но такая уж у меня судьба – я сижу и жду.

– Вот видишь, – засмеялся Александр со злой иронией на устах, – А ты – тупик, тупик… Бесполезная у тебя судьба – охранять тупик, который в итоге и тупиком-то не будет!

– Эх, Александр, Александр! – укоризненно вздохнул старик, продолжая изучать пчелу, – Глуп ты. Я останусь дольше всех. А вот они – нет. Когда ко мне придут все жители деревни, и в деревне не будет ни одного жителя, когда там никого не останется, исчезнет и сама деревня. И то же будет с городом. И если настанет такой день – а он настанет! – то сгинет в тупике и то, – он указал на окно, – И то, – он указал на дверь, – Да и тупик сам исчезнет последним из всего. Так что жить мне ещё подольше вашего придётся. И не жалей меня – никого не будет, а я буду. Ни-ко-го, – старик выпустил пчелу и она, теперь уже беззвучно, продолжила свой полёт.

– Как же так? – схватился за голову Александр, голова болела просто неимоверно, – Как же так – никого не будет? А люди? Как же…

Старик приложил палец к его губам:

– Тише, тише! Раскричался тут… Как же так, как же так! А вот так – раз, и не будет!

Человек щёлкнул пальцами прямо перед глазами Александра – и тот проснулся.