Осколки юности

Часть 1

– Че, слишком взрослая стала?! Вся в свою мамашу, пошла вон отсюда!

Собственно, я и пошла. Пошла к своей лучшей подруге Насте, и, видимо, до завтрашнего утра. Такое случается иногда, когда папа начинает пить с утра вместо кофе что-нибудь покрепче. Вообще он у меня хороший, но это когда не пьет, а когда пьет, то хуже бешеной собаки. Хотя отец не всегда был таким пьяницей. Несколько лет назад мой папа был самым лучшим, а все потому, что с нами была моя мама. Она не умерла, нет, с ней все хорошо и по сей день. Просто она ушла от нас. Сейчас она живет в Питере и к тому же состоит в браке с неприлично богатым мужчиной.

Ее мужа, дядю Володю, я видела всего три раза в жизни. Близко пообщаться с ним мне не довелось, он не горел желанием, да и я ему не уступала в этом. Зато к маме я испытываю огромный интерес и по сей день, а она ко мне нет. Наша коммуникация с ней ограничивается только тем, что мы поздравляем друг друга с днем рождения и с Новым годом. Когда я выразила желание общаться с ней больше, то она мне четко дала понять, что у нее своя семья, а у нас с папой – своя. Хоть спасибо ей на том, что она алименты исправно посылает на мое содержание, если бы не это денежное пособие, то нам с папкой пришлось бы ох как несладко: 1992 год на дворе, как никак. Папа потерял работу еще несколько лет назад, когда СССР начал разваливаться, так что в данный момент он не имеет постоянной занятости. Зарабатывает отец тем, что продает на базаре овощи, яйца, иногда мясо, когда закалывает какой-нибудь скот. Или редкий раз выпадает шабашка, в основном связанная с выполнением строительных работ у кого-то из соседей. Вот так из года в год мы живем с папой под одной крышей, женщину он себе так и не нашел после развода, и наплевать. В глубине души я мечтаю о том, чтобы мама все-таки вернулась к нам, хоть и понимаю, что это невозможно.

Мать забыла о нас как о кошмарном сне. Меня она не навещала вот уже три года, и к себе в гости тоже не зовет. Мне все понятно как дважды два. Я не ищу с ней встреч, не названиваю каждую неделю, стараюсь понять и принять ее отношение ко мне, но в глубине души очень горько осознавать произошедшее.

Честно говоря, я и раньше замечала отчуждение с маминой стороны, какой-то она была чересчур холодной, что ли. Это выражалось буквально во всем. Практически все детство я проводила время со всеми членами своей семьи, кроме нее. Уроки проверял у меня папа, с дедушкой мы ходили на рыбалку, в магазин, на прогулку, с бабушкой я делилась своими переживаниями, а вот мамино участие в моей жизни не удается припомнить, ведь она мне предпочитала иной досуг, а именно читать книги, уходить на другой конец села к подруге в гости, подолгу сидеть на крыльце с пачкой сигарет, уезжать на велосипеде в лес, иногда брать машину и уезжать в город. Бывало такое, что с наступлением темноты мама уходила на наш задний двор с пачкой сигарет и кофе, иногда брала с собой какой-то алкоголь и сидела там до глубокой ночи. Мне в те вечера хотелось прийти к ней, но домочадцы строго-настрого запрещали мне это делать. Говорили, что я ей непременно буду мешать.

С течением времени ко мне пришло понимание, почему же мать так поступила. У нее было то, чего непременно желали себе другие – красота. Она была впрямь безумно красива. И конечно, ей хотелось этим воспользоваться и получить тем самым билет в счастливую жизнь. Ее тянуло в столицу, да не просто работать абы кем, а именно на подиум. А тот факт, что при СССР эта профессия была, мягко говоря, не в почете, она предпочла не замечать. Женщин, работающих в Доме моделей, презрительно называли манекенщицами. Данная деятельность имела несколько существенных нюансов, одним из которых являлась зарплата – 70 рублей получала модель, ровно столько же получала и уборщица. Хотя такая работа предусматривала командировки за границу. А поездки за кордон мог себе позволить далеко не каждый гражданин СССР.

Мама просто грезила этим ремеслом, и это было оправданно. Она была не такая, как односельчане, и сильно выделялась среди прочих женщин своими особыми внешними данными. Профессия модели прельщала ее тем, чтобы такой красотой могли любоваться не наши деревенские, а совершенно другие люди. Вот идет она по подиуму и ловит на себе восхищенные взгляды, на нее надевают лучшую одежду, она вышагивает на показе мод в туфлях на высоком каблуке, а потом на этих же высоких каблуках заходит на борт самолета, неспешно опускается в кресло, и тут же стюард предлагает ей бокал шампанского, на который она непременно согласиться.

Я много раз думала, почему моя мать не мечтала стать певицей и покорять эстраду или актрисой, которую приглашали бы сниматься для различных фильмов и сериалов, ну в конце концов осваивать балетное искусство. А затем я поняла одну очевидную вещь: мама ничего абсолютно не умела. Действительно, кроме красоты у нее ничего другого не было. Она была ростом 185 сантиметров, чем очень любила прихвастнуть, хоть и без уточнений было ясно, что ее рост был явно выше среднего. А вот вес у нее был небольшим – 60 килограммов стабильно, из-за чего мать выглядела очень уж стройно. На ее лицо действительно можно было любоваться часами – бледная кожа, как у фарфоровой куклы, точеные скулы, пухлые алые губы, тонкий, слегка вздернутый носик и ярко-синие глаза, маленькая аккуратная родинка над левым уголком губы. Ей даже косметика была ни к чему.

Ко всему прочему волосы у матери были длинные, густые и черные как смола. К тому же она умела делать различные прически, что придавало ее образу еще более интересную деталь.

Ее родители, то есть мои бабушка и дедушка, все время за нее боялись, а поводов было прилично. Начиная с того, что ребята дрались из-за нее не на жизнь, а на смерть, и заканчивая тем, что мама с 8-го класса твердила о том, что учеба ей не нужна и что она просто обязана стать манекенщицей.

Папа и мама считали, что доченька перебесится и пойдет учиться в пединститут или в техникум. Но этого не случилось. Приближались выпускные экзамены, а вместе с ними и мамино совершеннолетие. От своей мечты она так и не отказалась, более того, вовсю готовилась к поездке в Москву, будучи уверенной, что уж кого-кого, а ее точно тут же заберут в Дом моделей.

Дед злился и курил пуще прежнего, бабка хваталась за сердце и беспрестанно пыталась достучаться до дочери, чтобы та оставила эту затею в покое.

– Рая, доченька, ну хочешь – иди в учителя, хочешь – иди работай на телевидение, может быть, там тебя заметят, хочешь – езжай на Север за длинным рублем, но не в манекенщицы, ох у нас их не любят шибко, – причитала моя бабушка.

– Мам, я все решила. Я слишком красива для жизни в колхозе, я не создана для работы на заводе, я не хочу работать с детьми, потому что их не люблю! Я жить хочу, понимаешь?! – пыталась донести до матери свои переживания непокорная дочь.

– Ой, что делается! – совсем по-стариковски причитала еще молодая бабушка.

Но к концу выпускных экзаменов стало ясно, что не видать маме подиума как собственных ушей, и даже о ПТУ речи быть не могло. Причина довольно простая – беременность.

Как-то раз мама пошла в местный ДК на дискотеку, ведь впереди была Москва с ее манящей роскошью, а уж в родной деревне можно было и отдохнуть напоследок.

Вот она приходит на дискотеку, а вот мой папа, который немного поработал в столице и привез с собой деньги.

Через полчаса он угостил ее ликером, который купил у фарцовщика, а еще через час молоденькая девушка с восхищением рассказывает малознакомому парню свои мечты о Москве, а уже через два часа мои родители были во временном строении папиного дома. Мама была слишком пьяная, а папа слишком влюблен.

Ну а когда пришло время собирать чемоданы и покорять столицу, то мама вдруг обнаружила задержку. Она паниковала, и, как оказалось, не зря. Мама поняла, что единственный выход для нее – это аборт. Она просто пошла к своей тете, которая работала акушером в их местной больнице, и попросила тайком провести медицинскую процедуру. Тетя Валя, тихая и безропотная женщина 45 лет, ответила своей племяннице согласием, но отчего-то в последний момент пошла обсуждать такой животрепещущий вопрос с родителями племянницы. В общем, на семейном совете было решено оставлять ребенка, такого чужого и такого нежданного и ненужного. Решили все, кроме нее. Мать долго плакала, устраивала сцены с подачей: «Мол, я не буду моделью, я на повара учиться пойду, только отведите меня к тете Вале, умоляю!».

Дед и баба только мотали головами и не поддавались на слезы их единственной дочери. Так и появилась я. Папа был счастлив. Его жена – самая красивая женщина в деревне, нет, в области. А может, даже и во всем мире! И она родила ему ребенка – прелестную девочку.

Когда мама, уставшая, выписалась со мной из больницы и осела дома, то вся наша семья стала думать, как меня назвать.

– У меня сестра есть под Псковом, Галей звать. Очень хороший человек. Давайте назовем ее Галина, – предложил папа.

– Имя-то хорошее, только вот уж на нашей улице семь Галин, давайте Людмила. Имя такое простое, милое. Коваль Людмила Витальевна. По-моему, звучит! – вставила свои пять копеек бабушка.

– Не-е-е. Это все не то! – безапелляционно заявил дед.

– А ты что предлагаешь?! – гаркнула на него бабка.

– Пусть будет Ирина! Иришка, Ирочка! – выдвинул свою версию дед.

– Ну уж нет! Мой ребенок. Как хочу, так и назову! – истерично выкрикнула мамаша.

На несколько секунд воцарилась тишина, а потом мой папа робко спросил:

– И как же ты хочешь ее назвать?

– Лора. Пусть будет Лора. Я такое имя по телевизору услышала. Мне оно понравилось!

– Рай, ты совсем ку-ку, что ли?! Какая Лора?! Ты бы ее еще Изабеллой назвала или Жозефиной какой-нибудь! Мы в деревне живем, здесь люди простые. Давай Людмилой, ну чтоб и к фамилии подходило, и не выделяться особо, а? – продолжала настаивать на своем бабушка.

– Да мне насрать на вашу деревню! Насрать на простых людей! Моя дочь такой, как остальные, не будет, ясно вам?! – кричала мать во все горло.

– Райк, ты чего, в самом деле? – не унималась бабушка.

– А ничего! Аборт мне сделать не дали, в Москву уехать не дали, еще и дочь назвать хотите сами, без меня?! Я вам не позволю! – сказав это, она собралась покинуть дом, но дедушка ее остановил.

– Дочь, мне нравится Лора. Красиво так, необычно, а бабку ты не слушай, она кроме наших деревенских никого не знает! – утешал дед маму.

– Правда, пап? – тихонько спросила мама.

– Конечно! Ну вот Люд и Галь полно, а Лора одна у нас будет. Она станет такой же красивой, как и ты! – с полной уверенностью в голосе заключил дед.

Так появилась я – Лора Коваль. Это все довелось узнать со слов папы, но я ему верю. Однако отец мне еще кое-что рассказал.

Спустя несколько недель в нашей семье случилось горе. В то время, когда я росла и набиралась сил, у моей матери они кончались, будто я высасывала из нее все соки. Ей становилось все хуже и хуже. И в конце концов она перестала есть и в принципе изображать любую деятельность. У матери пропало молоко, а вместе с ним надежды на хорошую жизнь, хотя, как известно, надежда умирает последней. Наверное, гибель надежды – это одно из самых болезненных событий, которые испытывает человек. Ведь пока она жива, человек может еще предполагать, что впереди его ожидает нечто хорошее и светлое, но вот когда надежда умирает, то становится все ясно, что улучшений ждать неоткуда. Так же и моя мама поняла, что ей придется раз и навсегда распрощаться со своей мечтой.

В ту пору ей бы лучше в стационаре полежать и таблеточек попить, да не принято это у нас было. Бабушка ее кормила сама, в церковь к батюшке ходила, но все без толку. Однако в один момент все изменилось. Папа привел домой не то ведьму, не то ворожею, но могу сказать одно: побаивались ее местные. Тогда эта бабка Аглая – кажется, так ее звали, – закрылась в комнате с моей мамой, и о чем-то они уж очень долго вели беседу. После того дня мама стала потихоньку оживать, а через неделю вообще встала с кровати и понемногу начала заниматься какими-то домашними делами. Но в бочке меда всегда есть ложка дегтя. Она стала ходить регулярно к той самой ведьме. Из-за красоты мою маму не очень в селе местные женщины любили, а уж после визита к бабке и вовсе откровенно шарахались от нее как черт от ладана. Нечистой за глаза называли, говорили, что с бесами путается. Вот только не правы они были все до единого. Маме моей не нужны были ни бесы, ни духи, ни черти. Ей просто нужно было сочувствие, понимание и поддержка. Вот и пришла та самая поддержка откуда не ждали. Как ни странно, именно Аглая проявила доброту и человечность по отношению к бедной девушке, у которой вся жизнь пошла наперекосяк. Пожилая женщина долго успокаивала потерявшую всякую надежду девушку, а потом они сдружились, несмотря на большую разницу в возрасте. Мать часто приходила к местной ведунье и рассказывала ей обо мне, о моем папе, о родителях и, конечно же, выкладывала последние сплетни, а старушка угощала ее всевозможной домашней едой и рассказывала много чего интересного о своей длинной и насыщенной событиями жизни.

Не забывала ведунья и обо мне и все пыталась пробудить в моей родительнице ту самую безусловную любовь к своему ребенку. Аглая настаивала на том, что мама во что бы то ни стало полюбит меня, но в один момент разговоры об этом прекратились, когда мать сказала своей так называемой подруге: «Если Лора будет красивой, то я ее полюблю. А так она и не моя вовсе. Просто какой-то гадкий утенок, ей богу!».

Старушка слушала мамины откровения и только горестно покачивала головой, дескать, свое дитя не за красоту любят; но маме было все равно. Раз ее красоту загубили, то она должна была возродиться во мне. А этого, к сожалению, не произошло. Я была неприметным ребенком. В школе на уроках физкультуры стояла едва ли не самая последняя. Учителя постоянно беспокоились за мое питание, так как у меня была кожа цвета молока, через которую отчетливо виднелись голубые линии вен. Шейка у меня была как у цыпленка, глазки серенькие, брови светлые, едва различимые, волосы обычного светло-русого цвета. Вот из-за этого между нами с мамой была огромная пропасть. Ее красоту погубили, а моей вообще не видать было. Хотя, несмотря на все это, я довольно хорошо была знакома с законом подлости. Ведь я расцвела, когда мамы уже и след простыл. Волосы можно было обстричь по плечи, завивать их и даже красить в мною горячо любимый блонд. Глаза у меня со временем поменяли цвет на светло-зеленый с желтой крапинкой. И теперь я была в классе едва ли не самая высокая, так как переходный возраст сделал свое дело. А в те моменты, когда папа не пил, я могла спокойно купить себе что-то из косметики. У меня в косметичке чего только не было: и зеленые тени, и голубые, и розовые, и черный карандаш для глаз имелся, а еще красный для губ. И помад у меня была целая куча: розовая, красная, морковная, коричневая. В общем, мечта любой девочки. Куда же без туши, пудры и румян? Так что если уж природа меня не наградила своей красотой, то я смогла себе ее создать сама. Только вот маме теперь уже глубоко все равно. Будь я хоть самой Софи Лорен или Брижит Бардо. Ну а в детстве я не смогла ничего сделать со своей внешностью, именно это и послужило стеной между мной и мамой.

Ее поведение на моей памяти все время отличалось вот такими странностями, но тот день я не забуду никогда. С того дня мама все дальше и дальше отдалялась от меня и от нашей семьи в целом. Она с утра собиралась уехать в город, уже не помню зачем. Старая радиола «Урал» поймала радиоволну и издавала из своего динамика композиции группы «Самоцветы», кажется. Мать сидела напротив трюмо и наносила макияж, при этом подпевая «Уралу». Я стояла рядом и внимательно разглядывала ее. Она тогда была одета в легкий сарафан пудрового цвета, на голове громоздились бигуди, в ушах поблескивали серебряные серьги с какими-то камнями. Наше безмолвие с ней длилось несколько минут, после чего она повернулась ко мне и спросила:

– Лора, что ты стоишь столбом? Тебе заняться нечем?

Я незамедлительно ей ответила:

– Я просто смотрю, как ты красишься. Ты у меня самая красивая! Когда я вырасту, то буду как ты!

Мама тогда посмотрела на меня презрительно, хмыкнула, а потом заявила:

– Если бы! Я б на твоем месте училась бы готовить и в школе тянулась к знаниям.

– Мам, а при чем тут школа и приготовление еды?

– Как это при чем? Замуж-то выходить тебе надо будет, а вот красавицей тебя не назовешь, – совершенно будничным тоном произнесла моя мать.

– Мамочка, ты думаешь, я некрасивая? – еле слышно произнесла я, так как подбородок предательски задрожал, а на глаза начали накатываться слезы.

– Ну-у, я не думаю. Я вижу, и остальные тоже это видят.

Я больше не в силах была продолжать эту беседу, закричала и дала волю слезам. Слезы хлынули из глаз фонтаном, а мой крик оглушил весь дом.

После того как крик прокатился по всем комнатам, бабушка выскочила из кухни, при этом обтирая мокрые руки об засаленный фартук.

– Зайчик, что случилось?! – спросила бабушка, вытирая мне слезы.

Только я собиралась ответить, как в комнату вошли дед и папа.

– Мама сказала, что я сейчас некрасивая и никогда ей не буду. Что такую меня никто не полюби-и-и-т, – в конце фразы я снова не смогла сдержать слез и заплакала с новой силой.

Дед сжал кулак и помахал им маме перед лицом со словами:

– Ты че городишь, придурочная?! Она ребенок! И в первую очередь это твой ребенок! Даже если у нее вместо лица жопа будет, ты все равно ей должна говорить, что она самая лучшая! Ты в третьем классе толстуха была! Бабка одежду тебе сама шила, а то в магазине хрен найдешь! И ничего, никто тебя не называл страхолюдиной!

– Пап, отстань от меня. Я человеку говорю правду, а правда, знаешь ли, на возраст не распространяется. Пусть знает! И вообще, я не хотела ее рожать! Вы меня заставили это сделать!

– Замолчи, Лора тебя слышит! – попытался папа заткнуть рот моей матери, но сделал только хуже.

– Мне по хрену! Понятно?! И вообще, я в город, вечером буду. Это твоя дочь, вот ты ей и занимайся! – в сердцах выкрикнула мать и встала из-за трюмо.

– Да-а, Райка, не такой мы тебя с твоей матерью воспитывали. Не такой, – задумчиво сказал дед маме вслед.

Потом все молча разошлись из той комнаты кто куда. Мать пошла во двор и завела нашу шестерку. Мне бы спокойно сидеть рядом с бабушкой, но в душе зародилось сильное беспокойство и волнение. Я как кипятком ошпаренная выбежала во двор и кинулась к маме.

– Мама, не уезжай, пожалуйста! Останься дома со мной и папой! Прости меня за все, я исправлюсь! Обещаю!

Я тогда захлебывалась в слезах и истошно кричала. На что она скривила губы и спокойно сказала:

– Лора, не переживай. Я приеду вечером и привезу тебе игрушку и что-нибудь вкусненькое. А пока останься с папой, папа отведет тебя на речку, да, Виталь?

Отец послушно кивнул и взял меня за руку, а я продолжала плакать. Паршивое настроение преследовало меня до самого конца дня. Но вот уже ближе к вечеру я более-менее пришла в себя и спокойно проводила это время с бабушкой. Мы пили чай с ее вишневым вареньем и разговаривали ни о чем и обо всем. Внезапно я вспомнила утренний скандал и спросила у бабушки:

– Ба, а что имела в виду мама, когда говорила, что не хотела меня рожать?

Бабушка слегка передернула плечами и уставилась в окно. Помолчав несколько секунд, она ответила:

– Что ты, милая. Это она разозлилась и вот так ляпнула.

– Мне кажется, что мама меня не любит. Она никогда со мной не играет. И не ходит со мной гулять, – опустив глаза вниз, произнесла я.

– Ой! Зайчик, каждая мама любит своего ребенка. Просто Райка такая, ну вредная, – после сказанной фразы бабушка натянула на лицо фальшивую улыбку.

В тот день мама вернулась лишь в одиннадцать часов вечера. Я тогда уже спала, но проснулась от разговоров моих домочадцев.

– Рай, ты где была? Мы все тут волнуемся вообще-то, – возмущенно спросил у мамы папа.

– Виталь, история неприятная случилась. Наша машина сломалась. Пришлось у местных помощи просить, а так бы я уже в шесть вечера приехала бы домой, – как-то беззаботно ответила мама.

Папа промолчал и не стал выпытывать подробности поломки автомобиля.

С того дня все было по-другому. Мама стала радостной и, что удивительно, домовитой. Еще она полюбила меня, ну мне так казалось. В тот вечер она все-таки привезла мне игрушку. Это был плюшевый заяц с короткой бежевой шерсткой и с розовой бабочкой на шее. Я назвала его Филя и с того дня не пожелала расставаться с ним ни на минуту.

Итак, мама заботливо готовила для меня завтраки, ходила со мной в магазины и даже смотрела «идиотские» мультфильмы – это она так ласково их называла до той поры. И все у нас стало хорошо за одним исключением. Она чаще прежнего уезжала в город. Лично я таким поездкам радовалась, ведь она обязательно из них привозила мне торт с розочками из масляного крема, а иногда и какие-нибудь вещи, например детские книжки или цветные карандаши, а вот вся семья не одобряла. Папа ходил какой-то понурый и стал больше молчать. Бабушка начала грубо разговаривать с ней, а дед часто по ночам уходил с матерью на задний двор нашего дома. Иногда они сидели там до поздней ночи, а иногда оттуда доносились крики, но слов было не разобрать. Мой детский ум не мог до конца понять, что происходит, а я разрывалась между двух огней. С одной стороны, на чаше весов стояла новая добрая и ласковая мама, с другой – вся остальная моя семья. Я злилась на папу, бабушку и дедушку и защищала маму. А зря. Ведь добрая и ласковая она стала не от того, что ей дед тогда помахал кулаком перед лицом, а из-за того, что в тот день в городе сломалась совсем не машина. Оборвалась та ниточка, которая как-никак связывала нашу семью. Тот, кто оборвал ее, был полным и противным дядькой сорока лет, звали его Владимир.

Я до сих пор в мельчайших подробностях помню тот осенний день. Время в нашем доме будто бы остановилось. У всей моей семьи лица были траурные, я даже пару раз спрашивала, не умер ли кто. В тот день от меня отмахивались как от назойливой мухи. И вот, когда за нашим забором раздался автомобильный сигнал, мать тут же схватила два пакета с вещами и быстрым шагом направилась к выходу. Бабушка горько заплакала, а отец ушел из дома, и его не было до самого утра. Я думала, что мама просто уехала отдыхать и обязательно вернется, но нет. Она не вернулась ни утром, ни на следующий день, ни через неделю, ни через год.

Папа же в отличие от мамы пришел утром домой, и от него неприятно пахло спиртным и сигаретами. И с тех пор он иногда прикладывается к бутылке. Никогда не угадаешь, когда отец вновь уйдет в очередной запой. Он может не пить три месяца, а потом пить три недели подряд, спуская на алкоголь все наши сбережения, а может и только неделю ходить трезвым между запоями, и опять по новой. Хорошо, что у нас есть огород, поросята и куры. Иначе я бы за время папиных запоев умерла от голода. Вообще я стараюсь прятать алименты от папы, но почтальону без разницы, кто будет принимать конверт в руки, а даже если алименты забираю и я, то папины шаловливые ручки иногда их находят. Если честно, то мне безумно надоело придумывать новое место для тайника.

Папа вновь ушел в запой, к тому же выставил меня из дома. Не на улице же мне сидеть, в самом деле? И я потащилась к Насте, своей лучшей подруге.

Я дошла до дома с зелеными железными воротами и толкнула их вперед, те не поддались. Тогда я постучалась в окно, и оттуда на меня посмотрело заспанное лицо тети Нади. Она помахала мне рукой и крикнула куда-то в глубь дома. Через пару минут навстречу вышла подруга с одним накрашенным глазом: судя по всему, второй накрасить она тупо не успела.

– Новая помада? – вместо приветствия спросила я, увидев густо накрашенные губы своей подруги.

– Ага. Папка из Воронежа привез, – радостно сообщила подруга.

– А ты куда собираешься?

– В центр. Пацаны из училища позвали. А ты со мной дома хотела посидеть?

– Ну-у. Я как-то не рассчитывала идти вечером гулять. Да вообще дома у себя посидеть хотела, но вот папа… – не успела я договорить, как подруга перебила меня.

– А-а-а, поня-я-тно, – протянула она, и тут же предложила: – Так пошли со мной?! Там весело будет!

– Даже не знаю. Я в шлепанцах к тебе пришла и к тому же не накрашена.

– Пойдем ко мне, я тебе дам косметику, а туфли или босоножки у меня возьмешь, мы же один размер носим.

– Убедила, – заверила я ее, и мы зашли в дом.

Через пару часов мы с Настей и еще тремя парнями сидели недалеко от нашей главной и единственной площади в поселке и распивали самогон, запивая его водой и закусывая семечками. Гадость редкая, но было весело.

Настя сидела на коленках у Серого, а я общалась с парнем по прозвищу Борзый. На самом деле его звали Леша Борзов, но все к нему обращались исключительно как к Борзому; я решила не выделяться и вторила его друзьям.

– Слушай, Лора. У тебя такое имя такое прикольное. У моего соседа так собаку звали, – сообщил Борзый с невозмутимым видом, а потом заржал в голос, будто сказал нечто очень уморительное.

– От Борзого недалеко ушла, – парировала я.

– Извини, не хотел обидеть, – сменил он тон и закинул мне руку на плечо.

От его прикосновений мне стало не по себе, но я не решилась скинуть его руку с моего плеча, посему продолжила так сидеть.

– А ты не местный, да? – попыталась я сменить тему.

– Ага, с дальнего хутора. Тут на машине минут десять езды, а пешком, наверное, минут сорок. Интересное у тебя имя, конечно! – подытожил Борзый.

– Меня на самом деле бабушка хотела назвать Людмилой, а папа хотел назвать Галиной, как свою сестру. Но мама не дала, говорила, что Люд и Галь много, и назвала меня так, – объяснила я Борзому.

– Прикольная у тебя мама! – подметил Борзый.

– Если бы…

– В смысле? Что-то случилось? – живо заинтересовался парень.

– Я просто с папой живу, а мама уехала, – нехотя объяснила я.

– И вообще ты сама такая необычная, что ли. Не похожа на остальных, короче, – с неким восторгом в голосе произнес Леша, но его за плечо подергал парень по прозвищу Мурка и сказал, что он и еще один пацан, кажется, его зовут Кирилл, уходят. Мы попрощались и остались вчетвером. Настя и Серый вовсю целовались, а мы просто говорили. Где-то в час ночи ребята нас довезли до дома подруги. Мы с Настей тихонько прошли в дом и так же тихо собирались идти спать, как вдруг мужская рука высунулась из кухни и дала подруге затрещину.

– Ау, блин, пап, че ты делаешь? – с возмущением спросила подруга.

– Доченьку свою жду! – язвительно ответил дядя Женя.

Я невольно засмеялась, а потом мы пошли на кухню к Настиному отцу. От нас с подругой пахло самогоном, но он ничего на это не сказал, так как при мне их семья никогда не выясняла отношения.

Утром нас подняла с постелей тетя Надя. Ей нужна была Настина помощь в огороде, и чем быстрее, тем лучше. Мы быстро позавтракали горячим омлетом и кружкой компота, и я отправилась домой.

Когда я уже собиралась выходить за калитку, тетя Надя легонько взяла меня за плечо и сказала:

– Лор, если папа опять буянить будет, ты приходи, не стесняйся.

– Спасибо, теть Надь. Приду, если что. До свидания.

– Давай, детка. Беги домой, – ласково сказала женщина и удалилась за ворота.

По дороге домой я прикидывала мысленно, в каком состоянии сейчас находится мой папаша. Вчера был шестой день его запоя, возможно, он сейчас сидит на кухне и пьет рассол, а возможно, опять пошел к деду Иванычу за самогонкой.

Зайдя в дом, я с облегчением обнаружила, что папа склонился над капотом наших «жигулей» и что-то там рассматривал.

– Привет, па!

– О, привет, пропащая! Ты у Насти вчера была, да ведь? – не отрывая взгляда от внутренностей автомобиля, сказал папа.

– Да.

Он немного постоял молча, будто бы пробуя слова на вкус, а потом все же обратился ко мне:

– Дочь, ты прости меня. Опять я пил.

– Все нормально, па. Я уже привыкла, не впервой.

После этих слов возникло неловкое молчание. Мы немного так постояли, не проронив ни слова, а потом я прервала нашу молчанку и зашла в дом.

* * *

Деревенская жизнь значительно отличается от городской тем, что в городе люди не живут так однообразно. В деревне летом хорошо! Сельский клуб открыт, молодежь собирается на площади и в ее окрестностях, можно летом лежать на пляже местной речушки, сидеть во дворе дома до утра, бродить по лесу. Но это одна сторона медали, а вот вторая не такая уж и радужная. За скотиной ухаживать надо, за огородом следить тоже необходимо. А также мыть посуду в тазиках и вещи стирать руками, носить воду из «журавля», вывешивать белье на улице, топить баню, убираться не только дома, но и во дворе, и еще много разных дел.

Зимой, конечно, тут особо делать нечего. Только воду носить домой, печь топить и снег во дворе чистить. Но и из развлечений тут только те, которые мы с Настей придумаем. Клуб на зиму закрывают, на речку не походишь по понятным причинам, во дворе всю ночь сидеть холодно, а в лесу зимой только на голодных зверей нарваться можно. Одним словом – тоска! Именно поэтому я сейчас заканчиваю одиннадцатый класс и уезжаю учиться в город. Неохота в деревне оставаться, и к тому же работы здесь почти нет.

Получается, что это последнее мое лето в родной деревне. Конечно же, я буду приезжать сюда на каникулах, но это будет уже не то.

Последние наши учебные с Настей месяцы тянулись нудно, скучно и утомительно. По выходным мы с ней гуляли, а после школы мы занимались нашими бытовыми делами и про уроки не забывали. Помимо домашнего задания нам нужно было готовиться к вступительным экзаменам. Поступать мы будем в один и тот же вуз, правда, на разные факультеты. Я пойду учиться на юриста, а вот подруга хочет получить специальность, связанную с финансами.

В общем, не успели мы оглянуться, как наступил конец мая. На носу были выпускные экзамены, но субботу и воскресенье никто не отменял. Я у себя дома стояла перед зеркалом и старательно рисовала себе стрелки угольно-черным карандашом.

В восемь вечера я уже была во всеоружии. Не могла налюбоваться собой в зеркало. Именно в это зеркало смотрела на себя далеких шесть лет назад моя маман.

«И это она-то говорила, что я не стану красивой?! Ха!» – подумала про себя я и продолжила разглядывать свое отражение в зеркале.

На мне была надета черная юбка до колен, белый топ, а на ногах красовались лакированные красные туфли на длинных шпильках. В уши были вдеты серьги-кольца. Обычная бижутерия – большие круглые серьги цвета серебра, естественно, не серебряные. Белая кожа, коричневые румяна, черные стрелки, ярко-красные губы. Довершала мой образ прическа, напоминающая собой как минимум вавилонскую башню. Я с усердием делала себе начес, а также кипятила бигуди на кухне в алюминиевом тазике.