Первая семья. Джузеппе Морелло и зарождение американской мафии. Предисловие Дмитрий Goblin Пучков

Самая важная улика была обнаружена, только когда утро сменилось днем. Добравшись до дна бочки, Кэри различил следы выцветшей трафаретной надписи. Это была нанесенная теперь уже поблекшими чернилами эмблема W&T. Также вдоль доски был виден полустертый серийный номер: G.223. Два детектива посмотрели друг на друга. Наконец они нашли зацепку, которая позволяла двигаться дальше.

Основные сахароперерабатывающие заводы Нью-Йорка скучились на дальней стороне Ист-Ривер, изрыгая дым по всей береговой линии. Остаток утра и часть дня Кэри потратил на скитания от одного завода к другому, пока наконец не нашел предприятие, клерки которого узнали эмблему, нанесенную по трафарету. Они сообщили детективу, что буквы W&T были инициалами одного из покупателей продукции завода – «Уоллес энд Томпсон», бакалейщика с Вашингтон-стрит. Номер G.223 обозначал недавнюю партию товара, состоявшую из шести безобручевых бочек сахара.

Сотрудник «Уоллес энд Томпсон» во многом помог расследованию. Он припомнил подробности заказа и сообщил Кэри, что все шесть бочек уже распроданы. Часть бочек из этой партии развалились, и товар из них продавали упаковками по пять килограммов. Остальные три бочки были проданы целиком.

Кэри задал вопрос: «Есть ли среди ваших покупателей итальянцы?»

«Только один, – ответил сотрудник, – Пьетро Индзерилло. У него кондитерская на Элизабет-стрит». Индзерилло купил две бочки сахара для своего «Кафе Пастиччерия» – популярного места встречи среди иммигрантов из рабочего класса, располагавшегося в двух шагах от салуна на Принс-стрит.

Отправив Петрозино короткое сообщение с приглашением присоединиться, Кэри устремился в Маленькую Италию.

Санитарная карета доставила тело Мадониа в городской морг к середине утра. Хирург коронера, доктор Альберт Уэстон, уже ожидал его. Он произвел быстрое и результативное вскрытие, занеся в протокол описание внешнего вида, перечислив раны и проинформировав полицию о том, что анонимная жертва лишилась жизни между половиной четвертого и четырьмя часами утра. Осмотр также выявил несколько новых улик. Уже после смерти в области лица были нанесены семнадцать отдельных ножевых ранений – по предположению коронера, в знак мести. Едва начавшая перевариваться сицилийская пища, которую Уэстон обнаружил в желудке убитого, была первым убедительным подтверждением догадки Маккласки о национальности Мадониа и о том, чем он был занят незадолго до гибели.

По окончании вскрытия Уэстон положил тело на ледовую подушку^[14]. Это позволяло сохранить его по меньшей мере на несколько недель, пока будут проводиться попытки установить личность погибшего. Вскоре после обеда к моргу начали стекаться первые полицейские и потенциальные свидетели из того большого потока, который Маккласки направил туда в надежде, что кто-либо опознает это наводящее ужас лицо. В общей сложности мимо тела прошли более тысячи человек. Уэстон даже позволил фотографу из New York Journal – издания, принадлежавшего Уильяму Рэндольфу Хёрсту и вечно копавшегося в чужом нижнем белье, – сделать снимок трупа, лежавшего на столе. Подобные вещи обычно не одобрялись, но Journal с его кричащими заголовками, простыми текстами и обилием иллюстраций мог похвастать бо́льшим тиражом среди иммигрантского сообщества, чем любая другая газета Нью-Йорка. К вечеру полмиллиона его читателей увидели бы лицо мертвеца. Наверняка кто-то из них смог бы его опознать.

Маккласки донес информацию, полученную от Уэстона, до своих людей. Никто не мог сказать, что полиция не приложила все возможные усилия для раскрытия дела. Сотни детективов из полицейских участков по всему городу оставили свои текущие дела, чтобы допрашивать осведомителей и выискивать новые улики. Фактически в расследование были вовлечены все люди в полицейской форме. Даже искушенные репортеры криминальных новостей едва могли припомнить, чтобы львиная доля ресурсов правоохранительных сил когда-либо была брошена подобным образом на одно дело. Тем не менее к середине дня именно Кэри и независимо от него – Петрозино, а не кто-либо из тысяч офицеров Департамента полиции Нью-Йорка, наткнулись на зацепку, достойную внимания. Таинственный человек в хлипком бочонке, казалось, возник ниоткуда; никто не видел, чтобы он шатался по городу, никто не заметил чего-либо подозрительного и не имел ни малейшего представления о том, как прилично одетый сицилиец с глазами цвета каштана нашел столь ужасный конец.

Никто, кроме человека в безымянном кабинете на Уолл-стрит, который видел Мадониа один раз, за день до убийства.

Самый внимательный читатель вечерней прессы раскинулся в кресле за рабочим столом в здании Казначейства Манхэттена, со все возрастающим любопытством пролистывая страницы газеты, пестрящие сведениями о расследовании тайны бочки.

Уильям Флинн был главой Нью-Йоркского отделения Секретной службы США, что делало его наиболее важным агентом в стране за пределами Вашингтона. Уроженец Манхэттена, сын ирландского иммигранта, получивший образование в государственных бесплатных школах, Флинн выглядел совсем не так, как в представлении большинства должен выглядеть правительственный служащий. Ему было тридцать шесть. Он был высок, коротко стрижен, с круглой головой, с мощным телосложением полупрофессионального бейсболиста, каковым он являлся на третьем десятке лет своей жизни, и лицом, на котором, как результат слишком большого объема сидячей работы, наметились пухлые щеки и двойной подбородок. Биография Флинна тоже мало подходила агенту Секретной службы: в 15 лет оставив школу, он стал работать сантехником, а позже несколько лет служил охранником в нью-йоркской тюрьме. Однако он был намного умнее, чем можно было бы предположить по его незапоминающемуся внешнему виду и очертаниям тела, напоминавшим сардельку. За шесть лет, прошедших с тех пор, как он присоединился к Секретной службе, шеф Флинн проторил такой карьерный путь через Новый Орлеан, Вашингтон и Питтсбург, что Джон Уилки, директор агентства, лично выбрал его для назначения на самую непростую должность, которую только могла предложить Служба. Теперь он находился здесь, на Уолл-стрит, и был самым главным детективом правительства США.

Работа Флинна заключалась в том, чтобы не допускать распространения фальшивых денег и поддельных векселей в самом большом городе страны. Пусть сегодня наиболее известной стороной деятельности Секретной службы является охрана президента, она всегда была и остается подразделением Казначейства. Служба была основана после Гражданской войны в США^[15], в то время, когда почти половина всех наличных денег, находившихся в обороте, были поддельными. Ее первейшей обязанностью являлось поддержание непоколебимой уверенности населения в ценности доллара. К исполнению роли защитника агентство подтолкнул случай: один из предшественников Флинна в нью-йоркском отделении был понижен в должности из-за того, что неформально назначал людей для охраны президента Кливленда. Однако даже в 1903 году, уже после того, как убийство Уильяма Мак-Кинли^[16] вынудило Вашингтон отнестись к проблеме более серьезно, девять десятых личного состава Секретной службы и практически весь ее бюджет были отданы борьбе с подделкой денег. Эта работа требовала незаурядных способностей. Фальсификаторы редко совершали грязные преступления, новости о которых красовались на первых полосах газет; они могли работать кем угодно и где угодно и нередко даже поощрялись за трудовые достижения. Необходимыми качествами для того, чтобы выследить их и предъявить неопровержимые улики их преступной деятельности, были терпение, дотошность и хитрость. Этих качеств Флинну было не занимать.

Проблема контрафакта в Нью-Йорке стояла особенно остро. В обороте находились большие партии поддельных банкнот и монет. Лишь небольшая часть их была выполнена на должном уровне; в основном это были изображения, плохо напечатанные на бумаге низкого качества, и монеты грубой чеканки достоинством в половину и четверть доллара. Эти безыскусные подделки не претендовали на то, чтобы одурачить банковских работников или сотрудников Казначейства; их вводили в оборот мелкие жулики, известные как «шняготолкатели», которые покупали их у производителей со скидкой и наудачу сбывали измотанным работой барменам и продавцам. Подобная деятельность проходила намного легче в бедных иммигрантских районах, где толпы были гуще, а люди – проще. По этой причине контрафактное производство получило особенное распространение в еврейских и итальянских кварталах Нью-Йорка – и по этой же причине Флинн предыдущим вечером околачивался возле мясной лавки на Стентон-стрит в Маленькой Италии.

Начиная с весны 1899 года Секретная служба получала сведения о том, что сицилийские изготовители контрафактной продукции переправляли фальшивые деньги через Нью-Йорк, и за все эти годы ее агенты арестовали некоторое количество толкателей, которые, в свою очередь, являлись агентами преступных группировок. С полдюжины этих мелких рыбешек были осуждены и приговорены к тюремному сроку до шести лет. Незадолго до описываемых событий, в канун 1902 года, группа итальянцев была задержана в городе Йонкерс при попытке сбыть поддельные пятидолларовые банкноты, якобы выданные Железным банком Морристауна, штат Нью-Джерси. Трое участников этой банды предстали перед судом за месяц до «бочкового убийства». Они отправились в тюрьму, не проронив ни слова – к немалой досаде Флинна – и оставив в тайне как имена своих поставщиков, так и местонахождение печатных станков.

У Секретной службы ушло двенадцать недель и пропасть усилий на то, чтобы раскрыть загадку «морристаунских пятерок». В конце концов скрытое наблюдение и тщательная работа с осведомителями привели агентов к обшарпанной мясной лавке по адресу Стентон-стрит, 16, в двух минутах ходьбы от того ресторана, где встретил свой конец Мадониа. Как выяснил Флинн, в начале апреля у магазина сменился владелец. Новым хозяином стал влиятельный сицилиец по имени Вито Лядука.

След, который привел Флинна на Стентон-стрит, очень беспокоил главу Секретной службы. С одной стороны, предыдущий владелец мясной лавки – человек, который согласился продать магазин, – исчез в тот самый день, когда должна была совершиться продажа, и полиции не удалось найти ни единого его следа; у них росла уверенность в том, что он был убит. С другой стороны, сам Лядука был арестован несколькими неделями ранее. Его задержали в Питтсбурге в начале января по подозрению в сбыте тех самых пятидолларовых купюр, которые ныне имели хождение на Манхэттене. Хотя власти Пенсильвании не смогли придать обвинениям достаточную убедительность, в ходе расследования было установлено, что подельники Лядуки^[17] в Нью-Йорке были не из тех, кого избрал бы в друзья законопослушный гражданин. Одни, такие как кондитер Пьетро Индзерилло, чье кафе располагалось за углом, не имели приводов в полицию, но привлекали все больший интерес со стороны Секретной службы. Другие уже являлись известными преступниками. Самым устрашающим из них был глава фальшивомонетчиков, худощавый мужчина лет сорока, прибывший из Корлеоне, что к югу от Палермо. У него имелись судимости по обе стороны Атлантики: на Сицилии он был арестован за двойное убийство, а в Нью-Йорке – за подделку денег. Его особыми приметами были искалеченная рука и черные как уголь глаза.

Репутация Уильяма Флинна строилась на выдающейся способности привлекать к ответу самых неуловимых фальсификаторов. На протяжении своей шестилетней карьеры он вышел на след десятков фальшивомонетчиков и не смог привлечь к суду только одного. Однако Джузеппе Морелло и его люди показали себя достойными противниками. Двумя месяцами ранее, в начале февраля, Флинн поручил одному из своих осведомителей внедриться в банду, но сицилийцы были чрезвычайно привержены клану и сторонились чужаков. В марте Флинн попробовал другой подход. Он велел своему человеку завязать деловое знакомство с Мессиной Дженовой, державшим собственный магазин немного дальше по Стентон-стрит. Джованни Ля Кава, самый надежный человек шефа в Маленькой Италии, обратился к Дженове с предложением продать недвижимость по бросовой цене, но тот высокомерно отказал ему, отметив, что довольно сицилийцам подвергаться обману мошенников из материковой Италии. «Ля Кава хороший человек, – в отчаянии писал Флинн в Вашингтон, – но он не войдет в контакт [с ними]. Человеку со стороны проникнуть в банду практически невозможно».

Провал Ля Кавы стал ударом для Флинна, который был вынужден перейти к более долгосрочным мерам, чтобы собрать улики против фальшивомонетчиков. Поскольку в банде не было своего человека, для того, чтобы вычислить размер и структуру группировки, потребовались бы долгие часы скрытого наблюдения. Такое решение шеф предпочел бы не принимать: слежка в Маленькой Италии была делом нелегким; вдобавок она оттянула бы на себя значительную часть и без того ограниченных ресурсов. Для наблюдения за одним адресом требовалось по меньшей мере три оперативных сотрудника, а у него в распоряжении имелись лишь девять агентов на весь Нью-Йорк. Тем не менее с начала апреля люди Флинна заняли позиции на Стентон-стрит и начали вести подробные записи: кто и когда входил в мясную лавку или выходил из нее.

Это была утомительная и неблагодарная работа, которая требовала проницательного взгляда и хорошей памяти на лица. Наблюдение начиналось каждый день в 8:00 утра и заканчивалось с наступлением темноты. Агенты Флинна, переодетые рабочими, торчали у входных дверей и тщательно следили за тем, чтобы не сболтнуть лишнего и тем самым не выдать себя в таком месте, где все говорили по-итальянски. Они сменяли друг друга каждые несколько часов, чтобы не мозолить никому глаза, и работали парами, чтобы, если один человек «сядет на хвост» подозреваемому, второй мог продолжать вести наблюдение.

Результаты первых двух недель работы вышли смешанными. Оказалось, что несколько самых частых посетителей магазина уже были хорошо известны Секретной службе. Со временем, с помощью и с подсказками от осведомителей, оперативникам удалось раскрыть с десяток имен членов банды фальшивомонетчиков. Семь или восемь остальных никак не удавалось идентифицировать, и 13 апреля, после работы, Флинн решил прогуляться по Стентон-стрит лично, чтобы произвести оценку ситуации на месте.

Был холодный и ветреный вечер, вот-вот готов был разразиться дождь, когда шеф сошел с трамвая на Бауэри, одной из основных магистралей в центре Манхэттена. Магазин Лядуки находился в сотне метров по улице, забитой тележками, уткнувшимися в поребрик, и уличными торговцами, которые создавали настоящую какофонию сицилийского сленга, предлагая со своих лотков буквально все – от крепежных изделий до овощей. Несмотря на погоду, тротуар и проезжая часть были запружены мужчинами, спешившими домой после работы, и женщинами, одетыми в черное и охотившимися за распродажами; повсюду стайками сновали дети в грубой одежде, игравшие между тележками либо выискивавшие еду или мелочь, завалявшуюся в грязи. Флинн, завернувшись в пальто и наклонив голову навстречу ветру, пробирался сквозь толпу, пока не увидел одного из своих агентов, оперативника Джона Генри, который притаился за дверью через дорогу от мясной лавки. Генри болтался по соседству с 1:15 дня. Сейчас, как он наскоро объяснил Флинну, Морелло и двое его подручных держат совет в лавке Лядуки. Четвертый итальянец, прохожий, которого Генри до того не видел, покинул магазин немногим ранее. Теперь он примостился у уличного фонаря неподалеку и покуривал сигарету.

Небо потемнело, а спор в мясной лавке становился все более жарким. Флинн и Генри продолжали наблюдение. Они были уверены, что фальшивомонетчики не видят их. Однако спустя некоторое время один из мужчин в доме 16 по Стентон-стрит отделился от участников беседы и подошел к двери с молотком и занавеской в руке. Он закрыл вход куском ткани, отгородив внутреннее помещение от посторонних взглядов, в то время как тон приглушенных голосов, доносившихся из магазина, стал выше.

Лишенный возможности рассмотреть или расслышать что-либо важное, Флинн переключил внимание на незнакомца, курившего на улице. В сгущавшихся сумерках его лицо было не рассмотреть. Свет мерцающего фонаря падал под углом, скрывая большинство черт итальянца в тени, пока он затягивался сигаретой. Тем не менее Флинну удалось окинуть долгим взглядом его костюм – коричневый, насколько можно было разглядеть в угасающем свете, – и профиль. Флинн был уверен: если представится случай снова увидеть этого человека, он непременно узнает его.

Передовицы вечерних газет, прибывших в здание Казначейства на следующий день, были полны рассказами о тайне бочки. Brooklyn Eagle, Sun и Evening World одинаково потрясенным тоном докладывали, как на 11-й Ист-стрит было обнаружено тело, и в деталях живописали нанесенные ему раны. Предприимчивые газетчики разыскали Фрэнсес Коннорс и взяли у нее интервью, а также утомляли расспросами Маккласки, который сообщил им, что убийство, вероятнее всего, является актом мести. Пока истинный мотив преступления не был установлен, конкурирующие издания не стеснялись строить собственные предположения о том, кто и почему его совершил. «Видимо, смерть наступила в результате пыток, – предполагала World, и за этими словами почти физически ощущалось, как их авторы потирают руки. – На теле не было кровоподтеков, [и] похоже на то, что человека держали за руки и за ноги… Это одно из самых примечательных убийств, которые будоражили Нью-Йорк за последние годы».

Сидя в кабинете в конце дня, Флинн с интересом листал эти репортажи. Как детективу ему нравилось обдумывать подробности дела и ломать голову над главной его задачей – загадкой личности мертвеца. Если не брать в расчет правдоподобную версию о том, что убитый был итальянцем, никто из десятков журналистов и сотен патрульных, которые прочесывали Манхэттен, не имел представления, кто он такой. Eagle сосредоточила внимание на порванном листке бумаги, обнаруженном в кармане жертвы: сей листок, по мнению Маккласки, мог быть запиской, которую прислали, чтобы заманить несчастного в западню, но этот обрывок вряд ли послужил бы уликой. «Было чрезвычайно трудно расшифровать написанное из-за того, что буквы размыты, а бумага перепачкана кровью и обгорела», – жаловалась газета. Только Mail and Express выдала нечто более обнадеживающее: «Служащий Департамента уборки улиц по имени Дзидо приходил в полицейский участок и видел тело, – информировало читателей издание. – По его словам, покойник похож на человека, который, как он замечал, торговал рыбой в Ист-Сайде». Однако среди сотен жителей Ист-Сайда, присланных полицией посмотреть на труп, Дзидо был единственным, кому подумалось, что он узнал это лицо. «Двадцать часов усердных поисков, в которых участвовали три группы детективов и множество репортеров, не принесли ключа к разгадке личности убитого мужчины», – подытожила Evening World.

Пока у Флинна не было оснований полагать, что жертва бочкового убийства, обнаруженная на одной из улиц ирландского Ист-Сайда, была как-то связана с его собственным расследованием. И вдруг то, что он увидел на странице свежего номера New York Journal, заставило его выпрямиться в кресле. Ежедневное издание Уильяма Рэндольфа Хёрста опубликовало только одно фото мертвеца, лежащего на столе. Позиция для снимка была выбрана второпях, снято было хуже некуда – под малым углом к плоскости стола, так что лицо было видно только в профиль. И все же в его чертах мелькнуло что-то очень знакомое.

Флинн чувствовал, что он определенно видел этого человека раньше. Но где? Шеф затворил дверь, зажег сигару и стал перебирать в уме досье на подозреваемых. И в какой-то момент он вспомнил. Лицо человека в морге было лицом того незнакомца, которого он видел предыдущим вечером сгорбившимся около уличного фонаря на Стентон-стрит. У него были такие же волосы и такой же прямой нос. Сложив газету, Флинн вызвал оперативника Генри. «Отправляйтесь в морг как можно скорее, – распорядился он. – И позвоните мне, как только увидите тело».

Генри уехал с Уолл-стрит в сопровождении двух агентов из числа тех, что вели наблюдение на Стентон-стрит. Они позвонили уже после 18:30. Все трое, как объяснял Генри, опознали в убитом человека из магазина Лядуки. Правда, оставалось место для сомнений. Лицо жертвы очень напоминало лицо того, кто маячил около фонаря накануне вечером, но вот одежда казалась другой. Человек из Маленькой Италии был одет в коричневый костюм-тройку. На покойнике в бочке костюм был синим.

Звонок Генри обеспокоил Флинна. Было крайне маловероятно, что потерпевший переменил одежду за те несколько часов, которые прошли с момента его появления на Стентон-стрит до насильственной смерти. После минутного размышления его озарило: он и его сотрудник могли пасть жертвой оптического обмана. Человек, которого они видели на Стентон-стрит, стоял почти непосредственно под косо падавшим электрическим светом, поэтому рассмотреть его одеяние в деталях было практически невозможно.

Догадка требовала проверки, и Флинн позвонил в полицейский участок Ист-Сайда, где находилось тело, и договорился о том, чтобы одежду убитого доставили в его кабинет. Пока посылка была в пути, он установил освещение над рабочим столом так, чтобы оно в точности имитировало фонарь у магазина Лядуки. Он тщательно подрегулировал абажур, чтобы тот светил под таким же углом, как лампа на Стентон-стрит, затем выключил остальные источники света в помещении. Вскоре в дверь постучали, и вошел агент с упаковкой, в которой находился покрытый кровавыми пятнами костюм. Флинн разорвал упаковочную бумагу и выложил костюм под косые лучи света. Затем отошел назад и прищурился.

Ткань выглядела коричневой. Он бросился к стоявшему на столе телефону и сделал срочный звонок инспектору Маккласки.

Тем временем в Маленькой Италии сержанты Кэри и Петрозино добрались до «Кафе Пастиччерия». Его владелец Пьетро Индзерилло был сухопарым, седеющим сорокачетырехлетним (намного старше, чем другие члены банды Морелло) мужчиной, щеголявшим немодными усами, да еще и почти безграмотным.

Кондитер неохотно сопроводил полицейских в свой погреб и позволил им осмотреть складские припасы. Петрозино не потребовалось много времени, чтобы найти бочку, наполненную сахаром, как две капли воды похожую на ту, которая появилась на 11-й Ист-стрит. Присев на корточки, чтобы получше ее рассмотреть, детектив заметил, что на ней была нанесена та же маркировка: трафаретная надпись W&T на основании и номер G.223 вдоль досок.

Индзерилло безо всякого принуждения признал, что приобрел две такие бочки у компании «Уоллес энд Томпсон», и казался невозмутимым, когда Петрозино спросил его, что случилось со второй бочкой. Лавочник ответил, что, когда она была опустошена, он отнес ее наверх и поставил в проулке, как и с полдюжины других. Потом он их продал. Это было обычным делом в районе: бочки являлись употребительными вещами, и он был счастлив продать их своим приятелям-сицилийцам, тем более что ему они были больше не нужны. Купить бочки пришли три или четыре человека, но описать их он не смог.

Петрозино записал показания Индзерилло. Но его словам он не поверил.

Благодаря Кэри, Флинну и Петрозино полиция теперь узнала о жертве бочкового убийства намного больше, чем утром того же дня. Стало известно, что в Нью-Йорке он был чужаком и имел связи с большой группировкой фальшивомонетчиков, а за несколько часов до смерти был замечен в обществе нескольких опасных преступников. Детективы также были уверены, что отследили бочку, в которой было обнаружено тело. Но одной необходимой детали все же не хватало. У полиции не было ни малейшей догадки, как звали убитого.

В полночь по звонку Флинна инспектор Маккласки прибыл в здание Казначейства на совещание по делу банды Морелло с двумя полицейскими старшего звания. Меньше чем за час Флинн методично прошелся по всем данным, которые Секретной службе удалось раздобыть о фальшивомонетчиках: их именам, приводам и судимостям, масштабам и особенностям их деятельности. Он предупредил Маккласки о том, что Морелло является опасным субъектом: хитрым, умным и – в отличие от подавляющего большинства фальсификаторов – охотником до насилия. Его друзья Лядука и Дженова тоже не знали жалости, да и остальные участники банды были не менее грозными. Как выяснил Флинн, в число участников группировки входил и Джозеф Фанаро, рыжебородый гигант – ростом шесть футов четыре дюйма^[18] без обуви. Сотрудники Секретной службы видели, как он сопровождал жертву убийства по Маленькой Италии. Фанаро, как полагал шеф, было поручено присматривать за чужестранцем, чтобы тот не ускользнул.

Был уже почти час ночи, когда Флинн закончил, и беседа перетекла в обсуждение стратегии. Маккласки, прямолинейный как всегда, единственный из всех слишком хорошо понимал: начальство хочет свидетельств того, что дело движется вперед. Пресса тоже ждала решительных действий. На то, чтобы сидеть и смотреть, как развиваются события, нет времени; он и его люди, по его словам, повяжут всех членов банды Морелло на следующий же день, и он уверен, что по меньшей мере один из них заговорит на допросе. Тот факт, что аресты будут проходить как раз в такое время, чтобы попасть на первые полосы завтрашних газет, не был упомянут, но вряд ли он был случайным в ходе мыслей инспектора.

Флинн пришел в неописуемый ужас. Он настаивал на том, что в этом случае его расследование будет полностью скомпрометировано, и в любом случае еще слишком рано говорить об арестах. С большой долей вероятности Морелло и его люди знали все о бочковом убийстве, и тем не менее не было и тени доказательства того, что они действительно замешаны в этом деле, – следовательно, вполне возможно, что убийцы избегут наказания за недостаточностью улик. Лучшим выходом, убеждал шеф, станет продолжить наблюдение, которое почти наверняка выведет на новые зацепки. Ведь на тот момент Морелло не знал, что находится под наблюдением. Аресты же просто-напросто заставят банду все время быть настороже.

Маккласки не был склонен внимать уговорам Флинна и уступать. По правде говоря, дело об убийстве находилось вне юрисдикции Секретной службы; в действительности роль шефа в той операции, план которой они разрабатывали, сводилась к тому, чтобы выдать полиции членов банды. Спор продолжался еще около получаса. В итоге единственной уступкой, которую Флинну удалось вырвать у Грудастого Джорджа, оказалось обещание, что его людям будет разрешено обыскать дом Морелло после ареста.

К тому времени, когда Маккласки и его коллеги покинули здание, было 1:15 утра 16 апреля. Шеф задержался на работе, чтобы черкнуть записку директору Секретной службы Уилки с объяснением произошедшего. Через десять минут отправился домой и он.

Оперативники Флинна вернулись к наблюдению семью часами позже, заняв свой обычный пост на Стентон-стрит. Другие агенты заняли позиции неподалеку, у дома на Кристи-стрит, в котором располагалась квартира Морелло, и напротив кафе Индзерилло; еще двое фланировали по Бауэри. Каждую группу сопровождало вдвое большее количество детективов в штатском, что, с одной стороны, служило им поддержкой, но с другой – затрудняло задачу оставаться незамеченными.

План полиции был определенно амбициозен. Он предполагал, что агенты Флинна выявят около десятка членов банды фальшивомонетчиков и будут «вести» их по Нью-Йорку, пока все они не окажутся в зоне досягаемости властей. Опасность того, что в какой-то момент что-то пойдет не так, усугублялась категоричной убежденностью Маккласки в том, что первым непременно нужно арестовать Морелло. Его поимка должна была послужить сигналом для остальных команд захватить свои цели – требование столь же невыполнимое, учитывая уровень развития средств связи того времени, сколь и задача преследовать большое количество осторожных сицилийцев по всему Нью-Йорку на протяжении половины суток или более, оставаясь незамеченными. В довершение всего, как предупреждал Флинн, фальшивомонетчики были вооружены.

15 апреля поставило перед нью-йоркским отделением Секретной службы такую задачу, с которой оно не сталкивалось ранее. Почти все агенты в городе были отозваны от других расследований и дислоцированы к югу от 14-й улицы. Сам же Флинн занял позицию в штаб-квартире полиции, чтобы помогать координировать операцию. Члены банды фальшивомонетчиков были «совами», и день их начинался поздно, но первый из людей Морелло был замечен уже в 10:45. Остальные были взяты под наблюдение один за другим, и к середине дня объектами слежки стали пятеро бандитов. Телефонные звонки, поступавшие в штаб-квартиру, держали шефа в курсе происходившего, однако Морелло не спешил появляться. Флинн и Маккласки ждали, и их недобрые предчувствия все усиливались. День тянулся и тянулся, участники банды сновали между своими домами, магазином Лядуки, баром на Принс-стрит и «Кафе Пастиччерия». Под прикрытием кратковременных дождей несколько приспешников Клешни потерялись было на наводненных людьми улицах, но вновь возникли в поле зрения наблюдателей через несколько волнующих минут.

Весь день удача была на стороне Флинна, но к закату Морелло по-прежнему не было видно. Поскольку продолжать наблюдение в темноте особого смысла не имело, Маккласки был вынужден начать готовиться к прекращению операции на ночь. И вот в 19:10 дверь кабинета инспектора распахнулась. На пороге стоял оперативный сотрудник Секретной службы Генри, который примчался с Элизабет-стрит. Он сообщил, что в Маленькой Италии появился Морелло.

Новость, которую принес Генри, имела критическое значение. За фальшивомонетчиком, замеченным на Элизабет-стрит, следили до «Кафе Пастиччерия», где у него состоялся длительный разговор с Индзерилло. Маккласки и Флинн обсудили, что́ лучше предпринять в этом случае, и решили, что проводить арест двух вооруженных человек в пределах небольшого людного кафе будет слишком опасно. Лучше дать Морелло закончить свои дела и направиться домой. Предпочтительнее захватить этих двоих независимо друг от друга.

По всему городу зажигались огни, когда Генри и Флинн поспешили на увлажненную дождем Малберри-стрит. Генри торопился вернуться к наблюдению за Индзерилло, а Флинн вместо этого направился к выходу на Деланси-стрит – то место, которое, как ему было известно благодаря неделям, проведенным за наблюдением, Морелло непременно будет проходить на пути в свою квартиру. Разбрызгивая лужи, шеф пробежался по Ист-Хьюстон-стрит и по Бауэри, где встретил двух своих оперативников и четырех крепких сержантов уголовной полиции, стоявших у ограды на углу.