Предисловие к «Ренэ» Шатобриана и «Адольфу» Б. Констана

По закону диалектики это учение, внедренное в практику жизни, должно было обратиться в свою противоположность, оно и обратилось: XIX век, век неограниченной власти буржуа, стал веком развития анархизма. Железный пресс буржуазного государства не щадил и своих детей, а многие из них, воображая себя достойными высоких позиций, не находили места в жизни иного, чем должность приказчика в лавочке или служащего в конторе, а Шатобрианы учили их: «Человек должен стремиться только к личной независимости». Будем смеяться над воплями толпы и довольствоваться сознанием, что, пока мы не вернемся к жизни дикарей, мы всегда будем «рабами того или другого человека», говорил Шатобриан. Другой последователь Руссо, Синаккур, заставляет героя своего романа «Оберман» сказать. «Я блуждаю среди толпы, как человек, который неожиданно оглох». «Это – искусственная глухота, ее воспитало полное презрение ко всем человеческим затеям», – как вполне правильно указал де ла Барт в его лекциях о «Литературном движении на Западе первой трети XIX столетия». Этой социальной глухотой и слепотой страдали весьма многие из героев русской литературы, и главнейшие мысли «исключительных» людей были прекрасно знакомы человеку, изображенному Достоевским в «Записках из подполья». Презрение к жизни «толпы» и желание бежать от действительности тоже дошло до наших «исключительных», и в 1905 году, когда наша «толпа», движимая сознанием своего права борьбы против класса грабителей ее труда, мощно пошевелилась, Валерий Брюсов, несколько смущенный ее «чугунным топотом», пропел:

 
А мы, мудрецы и поэты.
Хранители тайны к веры,
Унесем зажженные светы
В катакомбы, пустыни, пещеры.
 

Эгоцентризм Шатобриана и предшественников его – немецких романтиков XVIII века – с предельной полнотой и ясностью изобразит и 1845 году духовный сын Руссо – Макс Штирнер в книге «Единственный и его собственность». Можно сказать, что с начала XIX века на теле буржуазии появилась некая – сперва не очень болезненная – опухоль, стало разрастаться нечто вроде «дикого мяса». Постепенно разрастаясь, оно начало действовать разрушительно. Но снова, как в XVIII веке, разрушая понемногу церковные, консервативные и вообще ограничительные идеи буржуазного общества, «исключительные личности» эти, «лишние люди» буржуазии, все-таки в огромном большинстве были и остались ее кровными детьми. И создав и в области литературы не мало поучительного, исторически неоспоримо ценного, подробно изобразив и «душу», и быт своих отцов, они с полной, исчерпывающей ясностью показали нам творческое бессилие буржуазии и рассказали весь драматический процесс постепенного банкротства индивидуализма, – процесс, который возник почти на другой день после победы буржуа над феодалом и так отвратительно заканчивается в наши дни.