Глафира. Что же – воровать у хозяев буду для тебя?
Лаптев. Да ведь уже не первый раз! Все равно – и раньше грешила, грех – на мне! Ребятам, ей-богу, кушать охота! Тебе же в доме этом за труд твой принадлежит больше, чем хозяевам.
Глафира. Слыхала я эти сказки твои! Завтра утром Донату будут отправлять муку, мешок возьмешь у него. (Уходит.)
Лаптев. Вот спасибо! (Сел на диван, зевнул до слез, отирает слезы, осматривается.)
Ксения (идет, ворчит). Бегают, как черти от ладана…
Лаптев. Здравствуйте…
Ксения. Ой! Ох, что ты тут сидишь?
Лаптев. А надо – ходить?
Ксения. То – нигде нет его, то вдруг придет! Как в прятки играешь. Отец-то крестный – болеет, а тебе хоть бы что…
Лаптев. Заболеть надо мне, что ли?
Ксения. Все вы с ума сошли, да и других сводите. Понять нельзя ничего! Вон, слышь, царя хотят в клетку посадить, как Емельку Пугачева. Врут, что ли, грамотей?
Лаптев. Все возможно, все!
Глафира. Аксинья Яковлевна, на минутку.
Ксения. Ну, что еще? Покоя нет… о, господи… (Ушла.)
Шура (вбегает). Здравствуй!
Лаптев. Шурочка, в Москву еду, а денег нету – выручай!
Шура. У меня тридцать рублей…
Лаптев. Пятьдесят бы, а?
Шура. Достану.
Лаптев. Вечером, к поезду? Можно?
Шура. Да. Слушай: революция будет?
Лаптев. Да она же началась! Ты – что, газет не читаешь?
Шура. Я – не понимаю газет.
Лаптев. Спроси Тятина.
Шура. Яков, скажи честно: что такое Тятин?
Лаптев. Вот те раз! Ты же почти полгода ежедневно видишь его.
Шура. Он честный?
Лаптев. Да… ничего, честный.
Шура. Почему ты говоришь нерешительно?
Лаптев. Мямля он. Мутноватый такой. Обижен, что ли?
Шура. Кем?
Лаптев. Из университета вышибли со второго курса. Работает у брата письмоводителем, а брат…
Шура. Звонцов – жулик?
Лаптев. Либерал, кадет, а они вообще жуликоваты. Деньги ты Глафире передай, она доставит.
Шура. Глафира и Тятин помогают тебе?
Лаптев. В чем?
Шура. Не финти, Яшка! Ты понимаешь. Я тоже хочу помогать, слышишь?
Лаптев (удивлен). Что это ты, девушка, как будто только сегодня проснулась?
Шура (гневно). Не смей издеваться надо мной! Ты – дурак!
Лаптев. Возможно, что и дурак, но все-таки я хотел бы понять…
Шура. Варвара идет!
Лаптев. Ну, я ее не желаю видеть.
Шура. Идем… Скорей.
Лаптев (обняв ее за плечи). В самом деле – что с тобой?
Ушли, затворив за собой дверь.
Варвара (слышит, как щелкнул замок двери, подошла к ней, повертела ручку). Это ты, Глафира?
Пауза.
Там есть кто-нибудь? Таинственно… (Быстро уходит.)
Шура тащит за руку Доната.
Донат. Ну, куда ты меня, Шурок…
Шура. Стой! Говори: отца в городе уважают?
Донат. Богатого везде уважают. Озоруешь ты все…
Шура. Уважают или боятся?
Донат. Не боялись бы, так не уважали.
Шура. А – любят за что?
Донат. Любят? Не знаю.
Шура. А – знаешь, что любят?
Донат. Его? Как сказать? Извозчики – как будто любят, он с ними не торгуется, сколько спросят, столько и дает. А извозчик, он, конечно, другому скажет, ну и…
Шура (притопнув ногой). Ты смеешься?
Донат. Зачем? Я правду объясняю.
Шура. Ты стал злой. Ты совсем другой стал!
Донат. Ну, где уж мне другим быть! Опоздал я.
Шура. Ты хвалил мне отца.
Донат. Я его и не хаю. У всякой рыбы своя чешуя.
Шура. Все вы – врете.
Донат (понурясь, вздыхая). Ты – не сердись, сердцем ничего не докажешь.
Шура. Уходи! Слушай, Глафира… Ну, кто-то лезет. (Спряталась в драпировку.)
Входит Алексей Достигаев, щеголь, в галифе, шведской куртке, весь в ремнях и карманах.
Алексей. Вы все хорошеете, Глаша.
Глафира (угрюмо). Приятно слышать.
Алексей. А мне – неприятно. (Встал на дороге Глафиры.) Не нравится мне хорошее, если оно не мое.
Глафира. Пропустите, пожалуйста.
Алексей. Сделайте одолжение. (Позевнув, смотрит на часы.)
Входит Антонина, несколько позднее – Тятин.
Шура. Ты, кажется, и за горничными ухаживаешь?
Антонина. Ему – все равно, хоть за рыбами.
Алексей. Горничные, если их раздеть, ни в чем не уступают барыням.
Антонина. Слышишь? Он теперь всегда говорит такое, точно не на фронте жил, а в кабаке…
Шура. Да, раньше он был такой же ленивый, но не такой храбрый на словах.
Алексей. Я – и на деле.
Антонина. Ах, как врет! Он – трус, трус! Страшно боится, что его соблазнит мачеха.
Алексей. Что ты сочиняешь? Дурочка!
Антонина. И отвратительно жадный. Ты знаешь, я ему плачу рубль двадцать копеек за тот день, когда он не скажет мне какой-нибудь гадости. Он – берет!
Алексей. Тятин! Вам нравится Антонина?
Тятин. Да. Очень.
Шура. А – я?
Тятин. Говоря правду…
Шура. Ну да, конечно, правду!
Тятин. Вы – не очень.
Шура. Вот как? Это правда?
Тятин. Да.
Антонина. Не верь, он сказал, как эхо.
Алексей. Вы бы, Тятин, женились на Антонине. Мне она надоела.
Антонина. Какой болван! Уйди! Ты похож па беременную прачку.
Алексей (обняв ее за талию). Ох, какая аристократка! Не гризе па ле семиачки, се моветон[2].
Антонина. Оставь меня!
Алексей. С удовольствием! (Танцует с ней.)
Шура. Может быть, я совсем не нравлюсь вам, Тятин?
Тятин. А зачем вы хотите знать это?
Шура. Надо. Интересно.
Алексей. Ты что мямлишь? Она замуж за тебя напрашивается. Теперь все девицы торопятся быть вдовами героев. Ибо – паек, ореол и пенсия.
Антонина. Он уверен, что это остроумно!
Алексей. Пойду по своей стезе. Тонька, проводи меня до прихожей.
Антонина. Не хочу!
Алексей. Мне нужно. Серьезно, идем!
Антонина. Наверное, какая-нибудь глупость.
Шура. Тятин, вы – правдивый человек?
Тятин. Нет.
Шура. Почему?
Тятин. Невыгодно.
Шура. Если вы так говорите, – значит, вы правдивый. Ну, теперь скажите сразу: вам советуют свататься ко мне?
Тятин (закуривая, не сразу). Советуют.
Шура. А вы понимаете, что это плохой совет?
Тятин. Понимаю.
Шура. Да, вы… Вот не ожидала! Я думала, вы…
Тятин. Скверно думали, должно быть?
Шура. Нет, вы… замечательный! А может быть, вы – хитрый, да? Вы играете на правду? Чтобы околпачить меня?
Тятин. Это мне – не по силам. Вы – умная, злая, озорная, совсем как ваш отец; по совести говоря – я вас боюсь. И рыжая вы, как Егор Васильевич. Вроде пожарного факела.
Шура. Тятин, вы – молодец! Или – страшная хитрюга…
Тятин. И лицо у вас – необыкновенное…
Шура. Это – о лице – для смягчения удара? Нет, вы хитрый!
Тятин. Думайте как хотите. По-моему, вы обязательно сделаете что-нибудь… преступное! А я привык жить кверху лапками – знаете, как виноватые кутята…
Шура. В чем виноватые?
Тятин. Не знаю. В том, что кутята, и – зубов нет, укусить не могут.
Антонина (входит). Дурак Алешка страшно больно дернул меня за ухо. И деньги отобрал, как жулик! Знаешь, он сопьется, это – наверное! Мы с ним такие никчемушные, купеческие дети. Тебе – смешно?
Шура. Тоня, – забудь все плохое, что я тебе говорила о нем!
Антонина. О Тятине? А – что ты говорила? Я не помню.
Шура. Ну, что он свататься хочет ко мне.
Антонина. Почему это плохо?
Шура. Из-за денег.
Антонина. Ах, да! Ну, это – свинство, Тятин!
Шура. Жаль, не слышала ты, как он отвечал на мои вопросные слова.
Антонина. Варумные слова. Помнишь «Варум»[3] Шуберта?
Тятин. Разве Шуберта?
Антонина. Варум очень похоже на птицу марабу, такая мрачная птица… в Африке.
Шура. Что ты сочиняешь?
Антонина. Я все больше люблю страшное. Когда страшно, то уже – не скучно. Полюбила сидеть в темноте и ждать, что приползет огромный змей.
Тятин (усмехаясь). Это – который был в раю?
Антонина. Нет, страшнее.
Шура. Ты – занятная. Всегда выдумываешь что-нибудь новое, а все говорят одно и то же: война – Распутин – царица – немцы, война – революция…
Антонина. Ты будешь актрисой или монахиней.
Шура. Монахиней? Ерунда!
Антонина. Это очень трудно быть монахиней, нужно играть всегда одну роль.
Шура. Я хочу быть кокоткой, как Нана у Золя.
Тятин. Вот как вы говорите! Ф-фу!
Шура. Мне – развращать хочется; мстить.
Тятин. Кому? За что?
Шура. За то, что я – рыжая, за то, что отец болен… за все! Вот когда начнется революция, я развернусь! Увидишь.
Антонина. Ты веришь, что будет революция?
Шура. Да! Да!
Тятин. Революция – будет.
Глафира. Шура, приехала мать Мелания, Егор Васильевич хочет принять ее здесь.
Шура. Ух – тетка! Бежим ко мне, дети! Тятин, – вы очень уважаете вашего брата?
Тятин. Он мне – двоюродный.
Шура. Это не ответ.
Тятин. Кажется – родственники вообще мало уважают друг друга.
Шура. Вот это – ответ!
Антонина. Бросьте говорить о скучном.
Шура. Вы очень смешной, Тятин!
Тятин. Ну, что ж делать?
Шура. И одеваетесь вы смешно.
Ушли. Глафира отпирает дверь, скрытую драпировкой. В дверях, куда ушла молодежь, – Булычов. Медленно и важно входит игуменья Мелания, с посохом в руке. Глафира стоит, наклоня голову, придерживая драпировку.
Мелания. Ты все еще здесь трешься, блудодейка? Не выгнали тебя? Ну, скоро выгонят.
Булычов. Ты тогда в монахини возьми ее, у нее – деньги есть.
Мелания. А-а, ты – здесь? Ой, Егор, как тебя перевернуло, помилуй бог!
Булычов. Глаха, закрой двери да скажи, чтоб сюда не лезли. Садись… преподобная! Об каких делах поговорим?
Мелания. Не помогают доктора-то? Видишь: господь терпит день, терпит год и век…
Булычов. О господе – после, давай сначала о деле. Я знаю, о деньгах твоих говорить приехала.
Мелания. Деньги не мои, а – обители.
Булычов. Ну – все едино: обители, обидели, грабители. Тебя чем деньги беспокоят? Боишься – умру – пропадут?
Мелания. Пропасть они – не могут, а не хочу, чтоб в чужие руки попали.
Булычов. Так, вынуть хочешь из дела? Мне – все равно – вынимай. Но – гляди – проиграешь! Теперь рубли плодятся, как воши на солдатах. А я – не так болен, чтобы умереть…
Мелания. Не ведаем ни дня, ни часа, егда приидет смерть. Завещание-то духовное-то написал?
Булычов. Нет!
Мелания. Пора. Напиши! Вдруг – позовет господь…
Булычов. А зачем я ему?
Мелания. Дерзости свои – оставь! Ты – знаешь, слушать их я не люблю, да и сан мой…
Булычов. А ты – полно, Малаша! Мы друг друга знаем и на глаз и на ощупь. Деньги можешь взять, у Булычева их – много!
Мелания. Вынимать капитал из дела я не желаю, а векселя хочу переписать на Аксинью, вот и – предупреждаю.
Булычов. Так. Ну, это – твое дело! Однако в случае моей смерти Звонцов Аксинью облапошит. Варвара ему в этом поможет…
Мелания. Вот как ты заговорил? По-новому будто? Злости не слышно.
Булычов. Я злюсь в другую сторону. Вот, давай-ко, поговорим теперь о боге-то, о господе, о душе.
Смолоду много бито, граблено,
Под старость надобно душу спасать…
Мелания. Ну… что ж, говори!
Булычов. Ты вот богу служишь днем и ночью, как, примерно, Глафира – мне.
Мелания. Не богохуль! С ума сошел? Глафира-то как тебе по ночам служит?
Булычов. Рассказать?
Мелания. Не богохуль, говорю! Опомнись!
Булычов. Не рычи! Я же просто говорю, не казенными молитвами, а человечьими словами. Вот – Глафире ты сказала: скоро ее выгонят. Стало быть, веришь: скоро умру. Это – зачем же? Васька Достигаев на девять лет старше меня и намного жуликоватее, а здоров и будет жить. Жена у него – первый сорт. Конечно, я – грешник, людей обижал и вообще… всячески грешник. Ну – все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь.
Мелания. Ты не предо мной, не пред людьми кайся, а перед богом! Люди – не простят, а бог – милостив. Сам знаешь: разбойники, в старину, как грешили, а воздадут богу богово и – спасены!
Булычов. Ну да, ежели украл да на церковь дал, так ты не вор, а – праведник.
Мелания. Его-ор! Кощунствуешь, слушать не буду! Ты – не глуп, должен понять: господь не допустит – дьявол не соблазнит.
Булычов. Ну – спасибо!
Мелания. Это что еще?
Булычов. Успокоила. Выходит, что господь вполне свободно допускает дьявола соблазнять нас, – значит, он в грешных делах дьяволу и мне компаньон…
Мелания (встала). Слова эти… слова твои такие, что ежели владыке Никандру сказать про них…
Булычов. А – в чем я ошибся?
Мелания. Еретик! Подумай – что лезет тебе в нездоровую-то башку? Ведь – понимаешь, ежели бог допустил дьявола соблазнить тебя, – значит, бог от тебя отрекся.
Булычов. Отрекся – а? За что? За то, что я деньги любил, баб люблю, на сестре твоей, дуре, из-за денег женился, любовником твоим был, за это отрекся? Эх ты… ворона полоротая! Каркаешь, а – без смысла!
Мелания (ошалела). Да что ты, Егор? Обезумел ты? Господи помилуй…
Булычов. Молишься день, ночь под колоколами, а – кому молишься, сама того не знаешь.
Мелания. Егор! В пропасть летишь! В пасть адову… В такие дни… Все разрушается, трон царев качают злые силы… антихристово время… может – Страшный суд близок…
Булычов. Вспомнила! Страшный суд… Второе пришествие… Эх, ворона! Взлетела, накаркала! Ступай, поезжай в свою берлогу с девчонками, с клирошанками лизаться! А вместо денег – вот что получишь от меня – на! (Показывает кукиш.)
Мелания (поражена, почти упала в кресло). Ох, негодяй…
Булычов. Глафира – блудодейка? А – ты? Ты кто?
Мелания. Врешь… Врешь… (Вскочила.) Мошенник! Издохнешь скоро! Червь!
Булычов. Прочь! Уходи от греха…
Мелания. Змей… Дьявол…
Булычов(один, рычит, потирает правый бок, кричит). Глафира! Эй…
Ксения. Что ты? А Меланья-то где?
Булычов. Улетела.
Ксения. Неужто опять поссорились?
Булычов. Ты надолго уселась тут?
Ксения. Дай же ты мне, Егор, слово сказать! Ты совсем уж перестал говорить со мной, будто я мебель какая! Ну, что ты как смотришь!
Булычов. Валяй, валяй, говори!
Ксения. Что же это началось у нас? Светопреставление какое-то! Зятек у себя, наверху, трактир устроил, с утра до ночи люди толкутся, заседают чего-то; вчера семь бутылок красного выпили да водки сколько… Дворник Измаил жалуется – полиция одолела его, все спрашивает: кто к нам ходит? А они там всё про царя да министров. И каждый день – трактир. Ты что голову повесил?