Buch lesen: «Grunge Pool Drive 85»

Будь как дома

– Н-ну… как там твоя лодыжка? – натянуто спросил Патрик, взглянув на меня с таким сомнением, будто и сам не понимал, зачем задал этот вопрос, что он здесь делает и какая ему выгода делать вид, будто его волнуют мои дела.

Меня, кстати, тоже эти вопросы интересовали. Но я лишь окинула мужчину презрительным взглядом и отвернулась. На улице бушевал дождь. Его кристально чистые, холодные струи омывали стекло автомобиля, крупные капли под действием ветра сливались в одну и стремились к оконной раме, чтобы побежать по металлическим дверцам наискось прямиком к земле.

От обилия воды краски внешнего мира становились темнее, контрастнее. Дождь насыщал их мрачными, почти мистическими оттенками. Черно-изумрудный пласт пейзажа, пестрый, как кожа мангрового крокодила в слоях тины, постанывал сырыми стволами и шевелил кронами, роняя капли на антрацитово-синее дорожное полотно, разрезанное ослепительно белыми стрелами разметки. Небо было таким густым и темным, будто намеревалось обрушиться на город, в котором каждое здание в такую погоду казалось заброшенным еще в прошлом веке. Водяные пятна быстро разрастались на бетонных плоскостях строений, словно влажная плесень.

Все выглядело каким-то застывшим, умершим давным-давно, но дождь оживлял этот изолированный мирок, наполняя силой и могуществом. Наблюдать за пейзажем было куда приятнее, чем видеть кислую рожу Патрика даже боковым зрением. Хотя в таких местах только психологические триллеры снимать, наверное. Атмосфера самая подходящая, чтобы сходить с ума и утаскивать с собой кого-нибудь на ту сторону рассудка.

Никогда прежде я не бывала в Уотербери и не думала, что мне предстоит здесь побывать. Но жизнь любит устраивать сюрпризы. И теперь я еду в машине с человеком, которого ненавижу, туда, где жить не хочу. Кто-то скажет, что выбор есть всегда. Я отвечу, что это херня собачья.

Мы напряженно молчали всю дорогу, будучи оба одинаково не рады тому, в какой ситуации оказались. Патрик, конечно, безумно счастлив, что я приехала. Так же счастлив, как тонущий с железной цепью на шее.

Едва показался небольшой белый домик с бордовой крышей, вполне приятный и аккуратный, мужчина сказал:

– Давай хотя бы при ней делать вид, что не собираемся убивать друг друга.

Это была третья фраза, которую он произнес от самого аэропорта, где встретил меня с моим «скромным» багажом. В отличие от него я держалась молодцом и не произнесла ни слова. Промолчала и в этот раз. Но Патрик был, безусловно, прав. Придется нам с ним изображать приятелей. Хотя бы в то время, пока она рядом.

Гвен стояла на крыльце, облицованном красивой мелкой плиткой, держа над собою вишневый зонт с японским орнаментом. Такая маленькая фигурка в теплом халате. Ежится, поправляет свою идеальную укладку, щурится, выглядывая меня и Патрика за мокрыми стеклами и работающими дворниками приближающегося авто. Должно быть, мой приезд для нее действительно что-то значит, если она в такую непогоду вышла меня встречать. Вот только для меня ее великодушный жест не значит ничего.

Патрик плавно нажал на тормоз, и его любимый «Chevrolet», такой же безупречный, красивый и честно заработанный, как этот домик, мягко остановился на мокром асфальте. Мгновение я смотрела на Гвен – она вся напряглась, встретившись со мной глазами. Дверца открылась и захлопнулась, выпустив меня под дождь. Стараясь больше не смотреть в сторону миниатюрной женщины, я открыла багажник и взвалила на плечи большую часть своих вещей.

– Остальное принесешь ты, – тихо сказала я.

Патрик кивнул, принимая условия игры.

Намокшие волосы липли на лоб и губы, лезли в глаза, но обе руки были заняты.

– Господи, Сара, пусть Пат все перенесет, зачем ты берешь такие тяжести, ты же девочка! Иди скорее под крышу, промокнешь.

Сама же Гвен, однако, не сделала и шагу в мою сторону, чтобы помочь или укрыть зонтом. В этом фальшивом участии, в этой напускной заботливости вся ее эгоистичная натура. Я поднялась на крыльцо, остановилась и спросила только одно:

– Где моя комната?

– Комната? Но я думала, мы сначала посидим вместе, выпьем чаю, ты согреешься, расскажешь нам, как перелет…

– Ладно. Я сама найду.

– Сара, но…

– Не надо, – угрюмо предупредила я и вошла в дом.

Только приехала, а уже устала от ее напускной заботливости. Пока я искала комнату, любезно предоставленную для моего проживания, и по мне стекала вода, капая на дорогие ковры, Гвен и Патрик о чем-то громко перешептывались у входа.

– Миленько тут у вас, – с нажимом сказала я как можно более дружелюбно.

Лицо Гвен тут же разгладилось, будто по нему утюгом прошлись. Она готова была уцепиться за любой намек на вежливость с моей стороны, чтобы завязать разговор и разрядить обстановку, но не додумалась до самого примитивного – дать мне, черт возьми, полотенце. Я стояла в коридоре у двери, очевидно, ведущей к искомому помещению, смотрела в глаза Гвен – глупые, телячьи глаза – и искренне не понимала, как эта женщина может являться моей матерью.

– Тебе правда у нас нравится? Это так здорово, а я переживала, знаешь… Патрик, налей Саре чая, а я покажу ей комнату.

– Это необязательно, у меня все-таки имеются глаза.

– ?

– Сама осмотрюсь.

– Хорошо, тогда мы подождем тебя на кухне. Располагайся, милая.

– Ага, – буркнула я себе под нос. – Будь как дома и все такое.

Кажется, Гвен приняла новую стратегию – не реагировать на мои колкости в надежде, что без ее реакции мне это надоест. Ладно, это мы еще посмотрим.

Предоставленная, наконец, сама себе, я затащила сумки в комнату и с удовольствием переоделась в сухое и чистое. Обстановка внутри была самая обычная – кровать, продолговатый стол, два стула, кресло, два высоких окна с видом на лужайку за домом, белые занавески, тумбочка, настольная лампа, шкаф. Кажется, все новенькое. Неужели потратились ради моего комфорта? Хотя для Патрика купить новый комплект мебели все равно что чайный сервиз приобрести.

Свободного места здесь было более чем достаточно, а голые стены так и просили примерить на себя мои плакаты и газетные вырезки. Я сходила за чаем и возвратилась к себе, наотрез отказавшись играть в любящих родственников: поддерживать милые беседы ни о чем, изображать заинтересованность в делах посторонних мне людей, лживо заверять, как скучала и как рада быть здесь.

Ни черта я не скучала и ни черта я не рада здесь быть. Будь моя воля, нога бы моя не ступила на порог этого дома. От всей этой фальши меня скоро стошнит. Патрик хотя бы не скрывает своей искренней ко мне неприязни, а Гвен делает вид, будто я ей небезразлична. Материнский инстинкт проснулся? Хочет поиграть в дочки-матери? Я скорее поверю, что завтра найду чемодан с деньгами, чем в этот бред.

Вдогонку мне Патрик негромко сказал что-то вроде «Но как же так, она ведь…», однако Гвен прервала его и позволила мне уйти, не оборачиваясь, дабы испепелить Патрика взглядом. Захлопнув за собой дверь своего нового пристанища, я бессильно опустилась в кресло и глотнула чаю, задумчиво глядя на улицу.

Перелет меня измотал. За эти несколько часов я столь многое успела обдумать, что устала скорее ментально, чем физически. Напиток обжигал горло, но это было то, что надо. И даже когда чай закончился, я продолжала сидеть и смотреть куда-то, воскрешая в памяти события, из-за которых и оказалась здесь.

На всю комнату звучал David Bowie – «The Man Who Sold The World», одна из моих любимых песен всех времен. С первого раза, как я услышала ее в подростковом возрасте, и вплоть до сегодняшнего дня она все так же меня завораживала и расслабляла. А я была достаточно напряжена, зная, что на первом этаже находятся около пяти пьяных мужчин среднего возраста и крупного телосложения.

Ярко горела лампа, прикрепленная к полке шкафа слева и чуть выше моей головы. Ее белый свет не хуже солнца освещал стол, за которым я работала. Из большого куска художественного пластилина телесного цвета под давлением пальцев и стека постепенно вычленялся силуэт человеческой головы. С носом у меня всегда были проблемы, кривоватые они у меня получались. Изобразив на собственном лице всю возможную для меня концентрацию, я мяла упругую массу и срезала лишнее, стараясь не думать о том, что меня тревожило в тот момент.

Конечно, я знала всех этих мужчин. Одним из них был мой отец. После развода он долгое время не мог найти себе места. И вот, наконец, нашел – нажираться с друзьями каждые выходные, гостеприимно распахивая двери своего дома и забывая обо мне.

Но так было не сразу. Сначала они просто выпивали за просмотром хоккейных матчей, ели пиццу и наггетсы, весело проводили время и не засиживались допоздна. Я была даже рада за отца – убитый этим тяжелым разводом, он находил в себе силы улыбаться в компании друзей. Я, например, сил не находила.

Но незаметно для меня, в какой-то момент эти безобидные посиделки превратились во что-то рискованное и удручающее. Все они так напивались безо всякого хоккея, что друзья отца начали оставаться у нас в ночь с субботы на воскресенье. Долго буянили, не давая мне уснуть, но, в конце концов, вырубались под действием алкоголя.

Я не знала, как это остановить. Первое время пыталась выпроводить мужчин за дверь, но в одиночку с ними мне было не справиться. Вызывать полицию было глупо и странно. Разговоры с отцом тоже ни к чему не привели. Он с честными глазами обещал, что прекратит все это, бросит пить, возьмет себя в руки, и это был точно последний раз, но с наступлением выходных пил еще больше и моментально забывал о своих обещаниях, едва прикасался к бутылке.

Он становился другим человеком, опасным и непредсказуемым. Будто его подменили на другого. Этому человеку все равно было на меня, на себя, на свой дом и чувство собственного достоинства. Он получал долгожданное беспамятство и больше не думал о женщине, которая так жестоко его оставила. Но вместе с этим он забывал и о том, что у него есть дочь. И каждый уик-энд это пугало меня все больше.

После развода я, естественно, выбрала жить с отцом, даже не представляя, во что он со временем превратится. Поначалу не было никаких сомнений, что с ним мне будет лучше, а матери я и вовсе не нужна. Мне не хотелось видеть ее еще хоть раз в жизни, и я была счастлива, что она умотала в Уотербери со своей новой любовью, стряхивая с ног пыль от обломков нашей семьи.

Я не могла не остаться с отцом. Ему я нужна была еще больше, чем он мне. Но утешения в лице меня ему оказалось недостаточно. А ведь я тоже нуждалась в поддержке. Хоть чьей-нибудь. И у меня ее не было.

Наверное, куда легче пережить развод родителей, когда ты ребенок и еще не совсем понимаешь, как устроен этот мир. Ты кажешься себе героем, способным решить любую проблему, у тебя много друзей, которые всегда помогут, ведь они любят тебя, и все вокруг такое простое и банальное, что совершенно не о чем переживать. Ты уверен, что знаешь жизнь, и чьи-то советы тебя унижают.

Однако, взрослея, понимаешь, что ты – бессильный кусок мяса, плывущий по течению обстоятельств, не обладающий достаточной отвагой или смекалкой, чтобы избавиться хотя бы от одной из десятков своих проблем, и друзей у тебя вовсе нет, ни одного, и, оказывается, никогда не было настоящих, и в действительности ты ни черта не знаешь, никому не нужен и никто тебе не поможет, кроме, разве что, родителей, которые всегда так надоедали со своим желанием во всем помочь.

Мне было двадцать два на тот момент, когда выяснилось, что мама изменяет отцу, и семья наша рухнула, будто сухое дерево, в которое ударила молния – с чудовищным треском. Для меня это был серьезный удар, я как раз оканчивала университет, и нервов мне без того хватало. У меня не осталось даже того фундамента, который дает семья. Под ногами не было ни-че-го. Я так и замерла в подвешенном состоянии, не зная, что делать с жизнью.

Не то что бы мои отношения с матерью были хорошими до развода, скорее назовем их нейтральными. Мы недолюбливали друг друга, стараясь не скандалить без повода. Но после этого предательства я раз и навсегда уяснила, что такая малодушная и эгоистичная лгунья заслуживает максимум презрения и ненависти с моей стороны. Она просто исчезла из нашей с отцом жизни, и мы бы больше никогда не общались, если бы не то, что произошло.

После бессмертного хита Дэвида Боуи включилась песня Korn – «Alone I break», и именно тогда в мою запертую изнутри дверь начали ломиться. То, что случилось дальше, заставило меня навсегда возненавидеть эту ранее любимую мной композицию.

– Отец?! – крикнула я, привстав из-за стола и наскоро вытирая руки.

С холодом в груди я поняла: происходит что-то нехорошее.

– Открой, Сара!

– Где отец?

– Он уснул, открой.

– Уходите!

Судя по шуму, их было несколько, и они определенно очень хотели войти.

– Открой, мы все равно выломим дверь.

– Что вам нужно? Идите домой, пожалуйста! – мой голос надорвался и треснул, как сгоревший провод, от ужаса, который я испытала.

Дверь громыхнула от мощного удара. Еще немного, и они ее точно сломают. В груди и в висках у меня быстро стучали тяжелым молотком. Кровь приливала к мозгу, чтобы он решил важнейший вопрос – как мне спастись? Но вместо этого у меня закружилась голова и появилась тошнота. Сглотнув тягучую слюну с привкусом железа, я отступила к окну и приоткрыла его. На улице расстилалась глубокая ночь.

В следующий момент дверь просто вынесли с петель с той стороны. Моя комната наполнилась радостными возгласами троицы пьяных мужчин, которым оставалось всего несколько ярдов до цели, и ничто не могло остановить их. Я с отвращением заметила блестящие глаза и приоткрытые рты на потемневших лицах. Отца действительно не было.

– А папаша твой отключился, слышишь, Сара? Не поможет он тебе.

– Дядя Сэм, уходите домой. Прошу Вас.

– Нет-нет-нет-нет. Никуда мы не уйдем. И ты тоже.

– Да она же со второго этажа сейчас спрыгнет!

– Не спрыгнет.

Несмотря на внешнюю бодрость, с координацией у мужчин было не очень. Подступали они ко мне неспешно, в полной уверенности, что жертва не вырвется из капкана. Бесценные секунды промедления сыграли в мою пользу. Если бы они сразу бросились ко мне, скрутили, заломали руки, я бы уже ни за что не освободилась. И отец вряд ли проснулся бы до самого утра.

– Лови ее! – только и успел крикнуть Джек своим мерзким пьяным голосом, рванулся к подоконнику, взмахнув руками, но меня там уже не было.

Я неудачно приземлилась на землю и вывихнула лодыжку. Тугая боль пронзила ногу, словно мне вкручивали в нее раскаленную до красна пружину. Я вскрикнула, стиснула зубы и с гримасой боли посмотрела наверх – мужчин у окна уже не было. Значит, сейчас они сбегают вниз по лестнице, чтобы догнать меня, что удастся им с легкостью после моего падения.

В запасе оставалось секунд пять, максимум семь, и я, стоная от боли, поползла на четвереньках в сторону соседского дома, как раненый пес. Почему-то я не могла закричать в полный голос, чтобы хоть кто-то услышал и помог. Казалось, что все это происходит не со мной, потому что со мной подобного случиться не может физически. А еще мне было стыдно – за отца, за этих похотливых ублюдков, за то, что из-за них мне придется разбудить соседей.

В голове у меня помутилось от страха, перед глазами поплыли круги. Я была уверена, что сейчас, прямо в эту секунду, пока я ползу по земле, меня подхватят на руки трое крепких мужчин, закроют мне рот, и никто меня уже не услышит. Наверное, оттого, что я передвигалась на четырех конечностях, или оттого, что мне было очень больно, во мне сыграло нечто звериное, когда меня действительно схватил один из них, и я с таким остервенением укусила его, что мужчина заорал во всю глотку, а на губах у меня осталась его кровь.

Пользуясь возможностью, я вырвалась и кое-как побежала дальше, сильно прихрамывая и чуть не падая на каждом шагу. Бежать, бежать, бежать – единственное, что было в голове. А если загонят в угол – напасть и разорвать. Но в домах уже зажигались окна, и кое-кто выглядывал наружу. Я как раз подбежала к соседскому крыльцу и рухнула на бок, вскрикнув, когда на ступеньки вышел Джимми – сын миссис Нэш, немногим старше меня.

– Какого хрена?! – громко спросил он.

– Помоги… вызови полицию!

Но тут Джимми и сам увидел полную картину происходящего и спрыгнул ко мне, единым рывком минуя лестницу. Это отпугнуло мужчин, к тому же и другие соседи вышли из своих домов.

– Ты ранена? Чья кровь?

– Поймай этих ублюдков, – прорычала я, держась за ногу.

– А ну скрутите их, – громогласно крикнул Джимми.

Друзья моего отца пытались скрыться, но выпитый алкоголь сыграл против этой затеи. Их быстро задержали и вызвали полицию, а мне – скорую, ибо как только выброс адреналина закончился, я испытывала уже такую боль, что не могла подняться на ноги.

Несколько дней в больнице я находилась в полной прострации. Я не имела ни малейшего представления о том, как мне продолжать жить дальше в прежних условиях. На уме был только один вариант, но я до последнего от него отказывалась. Пока ко мне в палату не пришел отец.

На его жалкие попытки выпросить моего прощения, уговорить меня остаться, заверить, что больше такого не повторится, я разразилась неожиданно истеричным визгом. От громкости собственного крика у меня заболела голова, и после того как отец, осыпанный моими проклятиями, вынужден был удалиться, мне вкололи успокоительного.

Проспавшись, я первым делом позвонила матери и все подробно рассказала. Пришлось раздавить всю гордость, сколько во мне было, а было немало. Я четко понимала, что уже ничем не помогу отцу и не смогу дальше жить с ним после всего, что случилось. Я и правда до последнего пыталась исправить ситуацию, тут моя совесть чиста. Но этот инцидент оказался переломным.

Так было решено, что я перееду к матери и ее новому мужу. Из Солт-Лейк-Сити прямиком в Уотербери, округ Нью-Хейвен, штат Коннектикут, где и произошла самая удивительная история в моей жизни.

Мать или нет

– Как ты ее назвала?

– Я назвала ее Гвен. Разве это не ее имя?

– Патрик, хватит…

– Нет, постой. Как это возможно? Как ты можешь называть ее по имени? Она ведь твоя родная мать!

Тут я остановилась и усмехнулась, небрежно набросив куртку на плечи. Наверное, я давно ждала, пока мне в лицо открыто скажут что-то настолько провокационное.

– Родная мать? – переспросила я, осматривая этих двоих. – Так ты ее назвал? – Гвен изменилась в лице, побледнела. Она поняла, что сейчас произойдет, ибо отлично знала мой нрав. – Родная мать, которая бросила меня и уехала жить в другую часть страны? Родная мать, которой плевать на меня? Родная мать, которая променяла меня и отца на член какого-то мудака, чтобы жить беззаботно и чувствовать себя моложе? Извини меня, Пат, но я категорически отказываюсь признавать, что мать способна так поступить со своим ребенком.

– О, господи… – Гвен разрыдалась и вышла из комнаты.

Проводив ее глазами, я закончила:

– Так что позволь мне, пожалуй, называть эту женщину по имени. И я была бы очень рада, если бы ни один из вас не употреблял слова «дочь» в моем отношении.

– Как ты смеешь, мерзавка? Ты приехала сюда, чтобы оскорблять ее? Она дала тебе крышу над головой, когда родной отец на тебя наплевал, а ты кусаешь руку, которая кормит тебя!

– Не надрывайся так, она ведь уже вышла, – надменно бросила я, не ставя ни во что его слова, и нагнулась зашнуровать кроссовки.

– Сара, я понимаю, что наши отношения нельзя назвать радужными…

– Ну так и не называй их такими.

– Никто не попрекает тебя, но имей хоть каплю благодарности! Ладно я, но зачем ты обижаешь ее? Она была так рада, что ты к нам переедешь.

– Ага, в отличие от тебя. Все, я ушла. Адьес.

Громкий хлопок двери за моей спиной заглушил Патрика, который не мог обойтись без того, чтобы не крикнуть мне что-нибудь в спину. Последнее слово всегда должно оставаться за ним. И это дико раздражает.

Патрик Гинзли, новый муж моей матери, кстати, владеет собственным турагентством в Уотербери. Так что они с Гвен отлично проводят время, бороздя просторы в основном Европы благодаря почти бесплатным путевкам. Весь дом у них завешан и заставлен фотографиями и другими артефактами путешествий – статуэтки, сувениры, магниты, ракушки, украшения, аксессуары, специи.

Как я понимаю, Гвен ни в чем себе не отказывает. И ее можно понять, если не быть на моем месте. Женщины всегда ищут себе кого-то более обеспеченного. Когда она жила с нами, то даже выглядела иначе – уставшей и неухоженной. Совсем не то, что сейчас.

С самого начала я ненавидела Патрика за то, что Гвен ушла к нему и семья разрушилась. Даже когда не знала его имени, даже когда ни разу его не видела. Патрик тоже не особо меня жаловал – за мой тяжелый характер, за отношение к нему и к матери. Я прекрасно понимала, что он считает меня обузой. Его больше устраивало, когда я жила у отца и не мешала им наслаждаться жизнью.

– Свежая выпечка! – послышалось неподалеку. – Свежая, вкусная, ароматная!

Едва я уловила этот запах, ноги сами понесли меня на голос. Надо же, я ела всего пару часов назад, а уже так голодна. Очередь к прилавку была небольшой. На кассе стоял высокий мужчина при теле, весьма добродушный на вид, с волосами песочного цвета, в фартуке и клетчатой зеленой рубашке. С каждым из покупателей он успевал побеседовать о чем-то своем, будто знал их лично. Я приготовила деньги, засматриваясь на горы булочек и пирожков.

– Уже выбрали что-нибудь, юная леди?

Я даже не заметила, как люди передо мной исчезли, пока боролась со слюноотделением. Мой взгляд упал на бейджик на груди булочника. Бейджик гласил: «Джозеф Харви».

– Вообще-то нет, мистер Харви, – замялась я. – Но я очень голодна. Дайте мне еще пару секунд.

Мужчина любезно улыбнулся, а я удивилась его густым и темным ресницам.

– В первый раз здесь?

– Как Вы узнали?

– Вы не можете выбрать, а значит, не знаете ассортимента.

– Это верно… Дайте мне что-нибудь на свой вкус.

– Как скажете, …?

Удивительно приятный вопрошающий взгляд из-под кустистых бровей. Светлые глаза.

– Сара. Меня зовут Сара.

Продавец протянул мне сверток, отсчитал сдачу.

– Приходите к нам еще, Сара. Самые вкусные булочки во всем Уотербери! – лукаво подмигнул мужчина.

– Спасибо. Приду.

Едва я договорила, зубы мои впились в тесто, вкус которого подтвердил только что услышанное. Какой любезный булочник, надо же. Если здесь большинство людей такие, то мне начинает нравиться Уотербери.

Разумеется, я не собираюсь долгое время жить у Гвен и Патрика. Не хочется висеть на чьей-либо шее, когда тебе двадцать три. Однако временное пристанище мне просто необходимо, пока я не найду работу и не сниму отдельный уголок. А для этого нужно освоиться в Уотербери, гулять, присматриваться к местным людям, порядкам, правилам, ценностям, заводить хоть какие-то знакомства. Вот взять хотя бы этого булочника. Сущий пустяк, а уже приятно.

Я долго бесцельно бродила в тот день, понимая, что мне действительно приятно здесь находиться, и я почти не скучаю по Солт-Лейк-Сити. Насыщенные краски и ритм жизни Уотербери меня завораживали. Одновременно я на ходу вспоминала многое из детства, из подросткового периода. Размышляла о наших с матерью отношениях – какими они были и сильно ли изменились после развода. И пришла к выводу, что мы с ней всегда были слишком разные и не понимали друг друга.

По пути повстречалось много детей и молодежи, и это мне понравилось. Психически трудно жить в месте, где большая часть населения – люди пожилого или около пожилого возраста. Чувствуешь, будто медленно увядаешь вместе с ними. А здесь другое. Радуешься, будто пришел в лес и увидел на деревьях много-много молодых побегов – крошечных, нежно-салатовых, клейких.

Кем станут все эти дети? Какая судьба их ожидает? Ты узнаешь, если проживешь здесь достаточно времени. На твоих глазах молодые побеги превратятся в ростки, а затем в деревья. Это вроде бы банальная истина, но сколько трепета она приносит. Смотришь в лица незнакомых тебе людей, а на них ни печати, ни тени чего-то низкого или фальшивого, и неосознанно начинаешь улыбаться. Есть свое очарование в небольших американских городках. Жить тут, наверное, прекрасно, если у тебя есть полноценная семья.

За неделю пребывания здесь я уже не ощущала себя приезжей. Было нечто такое в Уотербери, что практически сразу пробиралось к тебе в хребет и разливалось теплом по телу. Самое главное, что никто не смотрел на меня, как на чужака. Приветливые люди, без косых взглядов и шепота за спиной. Все слишком заняты качественным выполнением своей работы, чтобы отвлекаться на такие мелочи.

Я бы хотела жить здесь дальше. Но – отдельно от матери и желательно с ней не контактируя. Мне хочется независимости, в первую очередь материальной. Хотя об эмоциональной независимости вопрос зависает в воздухе. Мои отношения с отцом навсегда испорчены, с Патриком – никогда не наладятся, а Гвен я в глубине души презираю за ее эгоизм, малодушие и недалекость. Всегда хотелось видеть понимающего друга в лице матери, и до сих пор неясно, отчего я выросла столь непохожей на нее.

Ей захотелось погулять, вновь ощутить себя молодой и свободной, и поэтому все стало так ужасно, как оно есть сейчас. Отец спился и чуть не допустил, чтобы его дружки меня изнасиловали, я ненавижу себя и весь мир, живу с людьми, которых видеть не хочу и не знаю, как распорядиться собственной жизнью. И все из-за того, что Гвен устала от обязательств. Вряд ли она любила Патрика, когда решила раздвинуть ноги. На его месте мог бы быть кто угодно с таким же толстым кошельком.

Даже если она сто тысяч раз сделает для меня добро, я не прощу ей эту измену. Как бы там ни было, а между нами целая пропасть. Я не ощущаю материнской любви, а мне банально не хватает внимания и искренности. У меня, можно сказать, никого нет, кроме пластилина и музыки из прошлого тысячелетия.

Я вернулась домой поздно, но на кухне еще горел свет. Гвен попросила меня зайти и сесть с ней за стол. Ее ухоженные медовые волосы и неестественно розовые губы почему-то сильно меня раздражали. Пока она выглядит как светская львица, я не поверю ни единому ее слову.

– А где Пат? – спросила я, присаживаясь напротив нее.

– Он уже спит.

– А ты почему не спишь?

– Волновалась за тебя.

– Ой, да перестань. Будто бы я поверю.

– Почему ты не брала трубку?

– Еще запрети мне возвращаться после десяти.

– Я не могла уснуть.

– Довольно театра, Гвен. Я буду приходить, когда хочу. Тебе придется справляться с материнскими чувствами так же, как и полтора года до этого: просто забудь обо мне. Я здесь надолго не задержусь.

– Что ты имеешь в виду?

– Свалю отсюда, как только появится возможность. Прямо как ты от нас с отцом.

– Хватит, Сара. Забудем то, что было. У меня были основания уйти от твоего отца.

– Не желаю ничего слышать.

– Мы с тобой никогда это не обсуждали, а ты думаешь, что знаешь все.

– Чего же я не знаю? Чем конкретно ты можешь оправдаться?

– Во-первых, хватит грубить мне и Патрику…

– Какие у тебя были основания забыть о моем существовании? Ты хоть знаешь, как туго нам пришлось? Да что ты можешь об этом знать? Ты спокойно моталась по курортам, будто ничего не произошло! Как ты можешь сейчас говорить мне всю эту хрень?!

– Пожалуйста, сядь. Давай спокойно все обсудим.

– Признай, что ты легко оставила нас позади, потому что мы для тебя ничего не значили. Особенно я, я помню свое детство, молчи, Гвен. Ты меня не особенно любила, а сейчас изображаешь заботливую мамочку? «Я не могла уснуть, пока ты не вернулась домой»! Да ты уже забыла, как я выгляжу, пока меня не было.

– Я просто не хочу, чтобы отношения между нами были натянутыми. Хотя бы то время, что ты тут живешь.

– Вряд ли это получится.

– Время решает все. Ты хочешь съехать? Найти работу? Ты взрослый человек, но давай мы поможем тебе. Это в твоих интересах, разве нет?

– Очевидно, вам не терпится избавиться от меня так же, как и мне от вас.

– Это значит, что нашу помощь ты не примешь? Какими вообще средствами ты располагаешь? Ты работала в Солт-Лейк-Сити? Сколько у тебя на руках?

– Мне хватает.

– И надолго тебе хватит?

– Увидим. Я справлюсь.

– Сара, пожалуйста, не веди себя, как обиженный ребенок.

– Не тебе указывать, как мне себя вести.

– Если ты меня так ненавидишь, зачем приехала сюда?

– У меня не было выбора. Я до последнего не хотела просить у тебя помощи. Но то, что случилось…

Я вновь ощутила ту самую боль в лодыжке, будто только что упала со второго этажа на асфальт. Нога дернулась и подкосилась, я схватилась за край стола.

– Что с тобой?

Я видела этот испуганный взгляд однажды в детстве, когда Гвен заметила, как я падаю с детских качелей, но не успела меня поймать. В груди все взвыло от этого воспоминания.

– Пожалуйста, сотри эту чертову помаду, – попросила я, устало глядя на поверхность стола. – Я не могу ее видеть. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Сара.

Наверное, нам обеим стало легче. Мы знали, что этот разговор рано или поздно произойдет. Он был неизбежен, как гравитация. Ничего не решилось, но я высказалась хотя бы частично, и меня отпустило. За полтора года во мне скопилось куда больше гнева, но на первое время я сплюнула порцию яда, а она – с достоинством ее приняла. Не я затевала эту ночную беседу. Значит, ей было нужно, чтобы я выговорилась.

В комнате меня ожидала успокаивающая обстановка, созданная теми вещами, которые я привезла с собой из Солт-Лейк-Сити. Это позволило мне немного расслабиться. Я легла, скрестив ноги, и включила музыку под настроение, а именно East17 – «Thunder».

Уют все-таки можно перевезти с собой. Сейчас мне было бы гораздо более паршиво, если бы на стенах не висели мои плакаты с обложками альбомов The Prodigy, постеры любимых фильмов и просто красивые фотографии в стиле ретро; если бы на полочках не стояли корешок к корешку любимые книги и своими руками сделанные гипсовые фигурки; если бы не было на столе десятка баночек акриловой краски и разбросанных как попало кисточек…

Когда я вернулась из ломбарда на следующий день, где, кстати, познакомилась с приятным молодым человеком по имени Дуглас, меня подловил Патрик, пока Гвен не было рядом.

– Где была?

– Не твое дело.

– Слушай, хочешь скорее свалить отсюда, лучше согласись пойти туда, куда предложит Гвен.

– О чем ты говоришь?

– Тебе нужны в Уотербери знакомства? Одни влиятельные люди – наши друзья, и они пригласили нас на ужин. Хотят, чтобы ты пришла с нами. Гвен тоже этого хочет.

– А я причем? Что я там забыла?

– Не упирайся рогом только потому, что терпеть меня не можешь. Будь у тебя иной характер, мы бы с тобой поладили.