Buch lesen: «Кинжал с мальтийским крестом»

Schriftart:

Глава первая. Отчаяние

Москва

20 декабря 1826 г.

Ну вот и всё! Ничего уже не исправить…

Душа как будто оцепенела. Странно, но Александр не чувствовал ни ужаса, ни боли, даже горю и то не нашлось места в его сердце. Их заслонило одно-единственное чувство: вечная обида нелюбимого ребёнка, так и не дождавшегося признания матери. Он раздражал её в детстве, а когда вырос, всё стало ещё хуже. Мать так и не поняла его, не оценила…

Александр застыл у дверей спальни – ноги просто не шли дальше. Под прицелом острых, недоверчивых глаз он не решался подойти к постели. Ему хватило того, что было видно издалека: баронессу Евдоксию закололи кинжалом, причём фамильным – с мальтийским крестом на рукоятке. Что это? Намёк?.. Возможно… Этот кинжал – символ власти старшего в роду Шварценбергов – Александр получил совсем недавно, одновременно с княжеским титулом и наследством своего дяди. Кто-то хочет сказать, что он – никчёмный глава семьи? Ну а как же иначе, если не смог защитить собственную мать?!

Полицейский капитан с говорящей фамилией Свиньин и маленький кривоногий доктор в круглых очках буднично рассуждали о причинах смерти баронессы. Они бойко чесали языками и демонстративно «не замечали» сына убитой. Александра это задело. Что за ерунда? Кого они тут изображают и кем выставляют его?.. Впрочем, он и сам хорош, даже не смог понять смысла их разговора. Титаническим усилием воли Александр собрал своё растекшееся в кисель сознание и навострил уши. Доктор рассказывал Свиньину, что удар был один, но зато его нанесли с близкого расстояния и очень точно – прямо в сердце. От этих подробностей стало совсем тошно, и Александр всё-таки сдался – решил, что ему лучше уйти, но тут заговорил капитан:

– Как вы думаете, она сопротивлялась?

Ответ доктора был однозначным:

– Я не нашёл здесь следов борьбы: убитая лежит в спокойной позе, на её руках не осталось никаких отметин, её не удерживали. Эта дама либо спала и проснулась только в тот момент, когда убийца наклонился над ней, либо знала преступника и не опасалась его.

– Так это же меняет дело! – обрадовался Свиньин. – Давайте-ка уточним: вы считаете, что жертва хорошо знала своего убийцу и не боялась его, поэтому и не оказала никакого сопротивления?

– Да-с, именно так…

– Ну что же, ваша светлость! – Оказывается, капитан очень даже замечал стоящего в дверях Шварценберга, поскольку сейчас вперил в его лицо строгий взгляд. – Как я и подозревал, убийца – член вашего благородного семейства. Прошу вас возвратиться в гостиную, будем снимать показания.

Похоже, что Свиньин уже нашёл виноватых, и ясно как божий день, что козлом отпущения он сделает кого-то из немногочисленной княжеской родни. Так что же, позволить ему это? Не чувствуя ног, Александр шагнул вперёд. Слава богу, не рухнул. Шаг… ещё шаг… Он не понимал, что с ним творится: краски в полутёмной комнате вдруг стали яркими, как при июльском солнце, он видел мельчайшие и совершенно ненужные детали окружавшего его пространства: пылинки в луче света, паутину трещин в углу старинной рамы и красноватые жилки на щеках и носу полицейского. Разбушевались и запахи: аромат лавандовых саше из раскрытых настежь шкафов, затхлость, вонь застарелого перегара от Свиньина, но всё это перебивал жуткий дух спёкшейся крови. Александр ужаснулся… Только не спасовать! Он просто не мог позволить себе растеряться. Только не сейчас, когда его жизнь летит в тартарары! Он потом разберётся в своих чувствах, а пока надо хотя бы понять, как это случилось. Стараясь, чтобы голос звучал ровно, Шварценберг попросил:

– Я вернусь в гостиную, и вы, если угодно, сможете продолжить свой допрос, но пока позвольте мне остаться наедине с матерью.

Александр замер у постели. Боковым зрением он успел заметить сочувствие, мелькнувшее на лице коротышки-доктора, и победную усмешку капитана, но всё это тут же стало неважным. В кровати, запрокинув голову на высоко взбитые подушки, лежала мать, и, если бы не залитая кровью сорочка, можно было бы подумать, что она отдыхает. Доктор уже вынул из её груди кинжал, и тот лежал на покрывале рядом с телом. Александр еле узнал золотую рукоятку с восьмиконечным мальтийским крестом. Белая эмаль, обычно такая броская на золотом фоне, сейчас померкла под ржавыми мазками свернувшейся крови, а сам клинок по рукоять сделался бурым.

Свиньин демонстративно пролез между Шваценбергом и постелью.

– Кинжал я забираю как вещественное доказательство, – заявил он.

Александр не шелохнулся. Он смотрел на мать. Глаза её были открыты, а на лице застыло удивление. Ни страха, ни ужаса, ни отчаяния – в остекленевших глазах стояло недоумение. Полицейский сказал правду: мать знала убийцу и доверяла ему.

Сзади преувеличенно громко высказался доктор:

– Может, нам оставить его светлость одного? Я свою работу закончил, могу записать выводы и откланяться.

– Ладно, идем вниз, – снизошёл к нуждам простых смертных полицейский и, тоже повысив голос, чтобы Александр осознал, к кому здесь обращаются, добавил: – Ваша светлость, буду ждать вас в гостиной. Сразу предупреждаю, что вы и ваши родственники не должны покидать Москву.

Простучали две пары каблуков, следом хлопнула дверь. Александр остался наедине с матерью, вернее сказать, наедине с её телом. Наверно, он должен закрыть ей глаза и как следует уложить на постели. Запоздалое внимание! Ну почему они так и не смогли найти общий язык, почему не любили друг друга? А теперь уже ничего не изменишь…

– Прости меня, – попросил Александр и, собрав всё своё мужество, прикрыл матери глаза.

Подхватив грузное тело, князь потянул его вниз, укладывая на ровную часть постели. Наставленные друг на друга бесчисленные подушки мешали, и он отбросил их в сторону. Под самой большой, на которую мать до этого опиралась спиной, нашёлся кусочек вышитого батиста с ржавым пятном в центре. Носовой платок! К тому же прекрасно Александру знакомый. Вышитая на уголке буква «А» не оставляла никаких сомнений – платок принадлежал ему самому, и ещё пара дюжин подобных лежала в комоде его спальни. Не далее как вчера Александр точно таким же платком вытер кровь с оцарапанного пальца, когда открывал футляр с ожерельем для Лив.

Лив?.. Нет! Уж она-то никак не может быть связана с этим кошмаром. Ерунда! Глупое совпадение… К тому же на том платке осталась всего пара крохотных пятнышек, а здесь залита кровью вся середина.

Александр с отвращением посмотрел на бурое пятно, и вдруг осознание того, что же подумает капитан Свиньин, найдя этот платок рядом с телом убитой, заставило его вздрогнуть. Измаранный кровью батистовый лоскут не просто так оказался под подушкой. Это была неопровержимая улика, призванная убедить всех, что несчастную баронессу убил её собственный сын.

«Обязательно найдутся доброхоты, слышавшие накануне вечером, как жутко ругала сына мать, как безобразно она орала», – понял Александр. Кинжал принадлежит ему, платок тоже, с матерью он не ладил – всё однозначно било в одну точку.

По коридору процокали железные набойки полицейских сапог. Раздался стук в дверь.

– Ваша светлость! – крикнул заглянувший в комнату городовой. – Господин капитан просит вас спуститься.

Александр выпалил первое, что пришло на ум:

– Сейчас! Только распоряжусь насчёт тела…

Полицейского ответ, как видно, устроил: тот кивнул и c готовностью удалился. Сколько осталось времени? Минута-две или того меньше. Хватит, чтобы спасти шею от виселицы? Александр чуть слышно попросил у матери прощения и стал обшаривать постель. Кроме уже найденного платка, подозрительных вещей не оказалось, и он, накрыв тело свежей простынёй, вернул подушки на прежнее место. Что теперь? Взгляд скользнул по комнате. Ящики комода раскиданы по полу, дверцы шкафов открыты – спальню тщательно обыскали. По всему выходило, что ему откровенно повезло: дожидаясь приезда доктора, полицейские не стали копаться в постели и не нашли столь важную улику.

Но что же это получается? Убийца матери и впрямь хотел навести подозрение на сына?.. Но почему, и кто этот человек?.. Или их несколько?.. Зря Свиньин говорит только о членах семьи, ведь в доме есть и слуги – те, кого баронесса уж точно никогда не боялась.

Может, это грабеж? У матери ещё оставались деньги, да и драгоценности Шварценбергов считались довольно ценными. Одно жемчужное ожерелье в шесть рядов, которое баронесса Евдоксия носила постоянно, чего стоило!

«Где она могла хранить украшения? Наверно, здесь – в спальне, – рассудил Александр и вдруг увидел на каминной полке выставленные в рядок шкатулки и футляры. – Наверно, полицейские снесли их все в одно место».

Первым бросился в глаза пустой ларец от кинжала. Жуткая ирония судьбы: символ рода Шварценбергов убил одну из них! Кто же так ненавидел баронессу и его самого, раз мать лишил жизни, а вину хотел свалить на сына?

Нельзя отвлекаться, время-то уходит, зашептал в душе страх.

Александр кинулся открывать крышки. Он перетряс все шкатулки, ларцы и футляры. Не было ни украшений, ни денег. Надежда сменилась отчаянием. Он со злостью отшвырнул последний из футляров – удлинённый, обитый зелёным бархатом – и уже было шагнул к двери, как вдруг понял, что рука саднит: бронзовая защёлка глубоко оцарапала кожу.

– Да что же это? – пробормотал он.

От ужаса задергалось веко. Александр вновь поднял футляр, но в этом уже не было нужды – глаза его не обманули. Какой смысл отрицать очевидное? Он держал в руках нарядную бархатную коробочку от того самого ожерелья, которое вчера подарил своей юной кузине. Значит, Лив всё-таки сюда приходила. Но когда и зачем?.. И самое главное – что она здесь делала?

Глава вторая. Настоящий друг

Москва

Ноябрь 1826 г.

Что же ей теперь делать?.. Любочка Чернышёва, или, если угодно, Лив, как на английский манер называли её в семье, постаралась отогнать чёрные мысли. Тоска заедала её с самого утра. За окном бесилась непогода: ветер ломился в окна, по-волчьи завывал в трубах, струи дождя тарабанили по стёклам и мрамору балкона. Как, наверно, страшно сейчас на улице! Лив одну за другой задёрнула шторы – и ненастный вечер как будто исчез, спрятался за складками желудёвого бархата.

«Вот так-то лучше, нечего нас расстраивать», – оценила она.

Однако желаемое и действительное – вещи обычно разные. Это «нас», к огромному сожалению Лив, вовсе не соответствовало действительности и мелькнуло в её мыслях лишь по привычке. На самом деле никакого «нас» больше не было. Совсем наоборот, с недавних пор она стала одинокой как перст. Сколько Лив себя помнила, её – самую младшую в семье графов Чернышёвых – всегда окружали родные лица, но декабрь прошлого года подвёл жирную черту под прежней счастливой жизнью. Сначала за принадлежность к тайному обществу, устроившему в Петербурге восстание двух гвардейских полков, арестовали её старшего брата и опекуна – Владимира. Потом имущество Чернышёвых, вместе с приданым трёх дочерей, реквизировали в казну. Ну а дальше всё и вовсе пошло вразнос. Покинула дом старшая сестра Вера, решившая содержать обедневшее семейство за счёт подаренного ей разорённого поместья. Следом пришёл черёд остальных: мамы, бабушки и сестры Надин. Графиня Чернышёва получила разрешение отправиться в Сибирь за осужденным на три года каторги сыном, её тётка – двоюродная бабушка Лив – Мария Григорьевна Румянцева, выехала к Вере, ожидавшей ребёнка, а Надин помчалась в Одессу за своим молодым мужем. Конечно, Лив искренне радовалась за сестёр, ведь они уже нашли своё счастье, но медаль имела и оборотную сторону: родные оставили её одну. Исчезли привычные тепло и забота, а самое главное – ушла любовь, и жить стало на удивление грустно.

Нужно было уехать в Петербург вместе с Кочубеями. Они же звали! Лив в очередной раз пожалела о своем необдуманном отказе. Как же её тогда все уговаривали, а она уперлась. Но ещё месяц назад казалось, что если она уедет, то предаст лорда Джона – своего учителя по вокалу и безоговорочного кумира. Этот белокурый красавец пел ведущие партии в частной опере. Там выступали как признанные звезды мировых сцен, так и любители, единственным, что от них требовалось, были голос и сценический талант. У лорда Джона с избытком хватало и того и другого, и в труппе он считался звездой первой величины. Англичанин давно занимался с младшей из сестёр Чернышёвых. Он очень хвалил Лив и обещал, что скоро займёт в одном из спектаклей. Лив только об этом и мечтала и, чтобы не провалить вожделенный дебют, занималась часами. Тем сильнее оказалось разочарование, когда лорд Джон вдруг объявил, что на три месяца уезжает в Лондон. С дорогой и разными непредвиденными задержками всё это могло растянуться на полгода. А что же теперь делать ей? Единственная причина, державшая Лив в Москве, исчезла, но жалеть об этом теперь было поздно. Она не могла уехать в столицу одна и твёрдо знала, что троюродные тётки, перебравшиеся ради неё в дом Чернышёвых, сами никуда не поедут и её тоже не отпустят.

«Евдоксия даже слышать об этом не захочет, иначе у неё не останется повода, чтобы жить на Тверской, а переезжать во флигель собственного дома – это уж точно ниже её достоинства», – размышляла Лив. Как ни крути, но выхода из западни не просматривалось. Вот ведь угораздило – попасть в такой переплёт!

Всё началось с отъезда Надин. Собираясь в Одессу к мужу, сестра выбрала для Лив временную опекуншу – кузину их матери Алину Румянцеву. Жизнь в компании этой доброй и услужливой тётки сулила необременительную заботу и покой, и Лив с лёгким сердцем согласилась на её приезд. Но тут случилось непредвиденное: следом за Алиной в доме появилась её старшая сестра – баронесса Шварценберг. Та приехала в Москву на коронацию Николая I вместе с сыном и считалась гостьей графа Литты, занимая комнаты в его доме. Но коронационные торжества закончились, и Литта отбыл в столицу, разрешив гостям пожить у себя ещё пару недель. Когда же и это время вышло, оборотистая Евдоксия задумала поселиться у Чернышёвых. Родня ведь – куда денутся! Она приехала на Тверскую. Как огромный чёрный корабль, вплыла в гостиную, где коротали вечер Лив и Алина, и, прижав к необъятной груди пухлые руки, заявила, что считает истинно святым долгом опекать «дочку нашей дорогой кузины Софи». Лив растерялась, а Алина стыдливо промолчала, хотя причину такого альтруизма знала отлично: большой дом Румянцевых был сдан внаём на много лет вперёд. Свободным оставался лишь маленький флигель, где до переезда к Чернышёвым обитала сама Алина. Жизнь в такой тесноте баронессе претила, поэтому она заселила во флигель своего единственного сына Александра, а сама с комфортом расположилась на Тверской. На следующий день Евдоксия пошла ещё дальше: она отобрала у младшей сестры деньги, оставленные Надин «на хозяйство», и теперь распоряжалась ими единолично.

Баронесса не стеснялась. По её требованию закупались самые дорогие вина, она велела нанять повара-француза и уже приобрела на Кузнецком Мосту несколько новых платьев. Глядя на это самоуправство, бедняжка Алина обвиняла во всём себя и ужасно страдала.

– Ах, дорогая, я просто не смогла с ней спорить, – чуть не плача, жаловалась она своей подопечной. – И что теперь делать – ума не приложу.

Лив с пониманием кивала: плетью обуха не перешибёшь. Что они обе могли сделать? С баронессой предпочитала не связываться даже мудрая и стойкая Полина Николаевна – средняя из трёх сестёр Румянцевых.

Если б Лив уехала в столицу с Кочубеями, она не докатились бы до нынешних проблем. Но она сглупила, и теперь ей приходилось расхлебывать плоды собственного упрямства. Но что же теперь делать? Как вырваться из-под гнёта Евдоксии? Был один-единственный способ – написать жалобное письмо Вере. Но на это Лив пойти не могла. У сестры и без неё дел хватало, да и здоровье сейчас было не из лучших… Так что хочешь не хочешь, надо как-то выкручиваться самой.

Лив бросила взгляд на часы и заспешила: пора на ужин. Баронесса терпеть не могла опозданий и сообщала об этом в таких выражениях, что, выслушав их один раз, больше попадаться ей на язык не хотелось.

Лив позвала горничную:

– Саня, неси же быстрее платье!

Саня – пухленькая и голубоглазая, с толстой пшеничной косой – была верной наперсницей и горячей поклонницей Лив. Она искренне считала свою барышню самой доброй и, уж конечно, самой красивой из трёх хозяйских дочерей. Услышав отчаянный крик Лив, горничная показалась в дверях гардеробной с ножницами в руках.

– На голубом платье оборка оторвалась, сейчас, уже дошиваю, – сообщила она.

– Давай любое другое…

– Ну как же любое?! Ведь барон на ужин приедет. Он-то в дамских нарядах понимает, а вы выйдете в затрапезном платье…

Лив не на шутку рассердилась: опять снова-здорово! Начинался дурацкий разговор, который она просто не могла уже слышать.

– Перестаньте вы наконец меня сватать! – крикнула она горничной. – Сколько можно тебе повторять, что мне нет дела до Александра Шварценберга. Он приезжает в гости к своей матери, вот пусть Евдоксия с ним и любезничает. А я поужинаю и сразу вернусь сюда.

– Как скажете, – надулась Саня и, раскинув руки наподобие вешалки, вынесла из гардеробной светло-зелёное атласное платье. – Это подойдёт?

– Какая разница? Давай скорее…

Помогая хозяйке одеться, Саня обиженно молчала. Хотела показать, насколько Лив не права. Женская прислуга в доме просто умирала от восторга при виде барона Шварценберга. Тот всегда был приветлив и не скупился на доброе слово, а посему вся дворня истово желала, чтобы младшая из барышень вышла замуж за такого достойного кавалера.

Лив вновь глянула на часы и расстроилась – время ужина уже наступило. Придётся теперь выслушивать нотации! Дай бог, чтобы сегодня не было гостей – при свидетелях такая выволочка покажется ещё унизительней.

– Всё, Саня, заканчивай, я и так опоздала, – вырываясь из рук горничной, приказала Лив.

Пулей вылетела она из комнаты и стремглав понеслась по коридору. Ещё поворот, и Лив ступила на лестницу, а потом ринулась вниз, перепрыгивая через ступеньки. Она так разогналась, что на последнем марше даже задела коленом за мраморный пьедестал украшавшей площадку вазы. Боль оказалась нестерпимой. Лив ахнула и, вцепившись в перила, застыла на месте. Даже страшно было представить, что придётся наступить на отбитую ногу.

– Сильно ушиблись? – спросили её.

Лив поняла, что стоит зажмурившись. Она приоткрыла один глаз и повернулась на звук голоса. Из вестибюля на неё с сочувствием взирал Александр Шварценберг. Лив не знала, что ему ответить… Вроде бы боль немного слабеет… Барон поднялся по ступеням и взял её под локоть.

– Опирайтесь на меня, – предложил он.

Лив кивнула, но так и не решилась наступить на пальцы ушибленной ноги.

– Ну же, храбрая девочка, – подбодрил её Александр. – Смелее! Один шажок!

Лив сделала первый шаг и поняла, что сможет идти. Кузен крепко держал её за локоть и медленно шёл по ступеням рядом с ней. Они добрались до вестибюля, и Лив с облегчением поняла, что боль притупилась.

– Спасибо, мне уже легче, – призналась она.

– Я рад, – серьёзно ответил Александр, но лукавая улыбка вмиг растопила эту официальность, когда он предложил: – Тогда вы, может, возьмёте меня под руку? А то мне приходится нагибаться.

Он был прав: локоть у Лив как-то чудно и неудобно задирался вверх. Просто кузен был гораздо выше. Александр согнул руку, она оперлась на неё, и они чинно отправилась ужинать. В столовой их ждал сюрприз: непогода не помешала приехать ещё одной гостье. За столом вместе с сёстрами поджидала опоздавших племянников тётка Полина.

Евдоксия занимала место хозяйки дома, и это в очередной раз покоробило Лив. Она всё никак не могла смириться, что теперь вместо её тонкой и хрупкой матери во главе стола восседает массивная, как огромный тёмный шкаф, тётка. В Евдоксии было слишком много чёрного: наряд, глаза, волосы, широкие брови. Она, как видно, и сама это понимала, поскольку сильно белилась. Сейчас на тёткином лице застыла злобная гримаса, а её тирада, обращённая к вошедшим, сильно походила на оскорбление:

– Сколько можно всех просить не опаздывать на ужин? Заставлять других ждать себя за столом – признак дурного воспитания. Кузина Софи оказалась недопустимо снисходительной к своим дочерям, но раз теперь обязанность следить за манерами Лив легла на меня, я позабочусь о том, чтобы нам впредь не пришлось за неё краснеть.

– Маман, вы перегибаете палку, – отозвался Александр, – по-моему, графини Чернышёвы сделали в этом году блестящие партии: Вера стала княгиней Горчаковой, а Надин – княгиней Ордынцевой. Насколько я знаю, супруги моих кузин – люди не только богатые, но и безупречно родовитые. Такие мужчины не стали бы жениться на девушках, чьё воспитание хромает. А что касается Лив, то я уверен: она сделает ещё более удачную партию, ведь она – самая красивая из трёх сестёр.

Это высказывание оказалось неожиданным и очень лестным.

«Он, верно, шутит», – задумалась Лив. Она незаметно скосила глаза, пытаясь увидеть лицо кузена. Тот казался невозмутимым, словно его слова и не были комплиментом, а так – всего лишь простой констатацией факта.

Через корку белил на лице Евдоксии проступили бурые пятна. Баронесса явно взбесилась, но её сынок не считал нужным обращать на это внимание. Он подвёл Лив к свободному месту рядом с Полиной, а сам уселся напротив. Женщины за столом притихли. Все ожидали бури. К счастью, Алина догадалась погасить уже было вспыхнувший скандал, заведя разговор про общих знакомых:

– Евдокси, ты слышала, что вся Москва осуждает графа Самойлова? Он беспардонно спускает в игорных домах приданое молодой супруги. Все ожидают вмешательства в скандал деда новобрачной – графа Литты.

Баронесса как будто поостыла, по крайней мере, она кивнула слугам, чтобы те подавали блюда, а потом соизволила ответить:

– Я знаю, граф недоволен тем, как ведёт себя муж его внучки. Перед отъездом в столицу Юлий Помпеевич не раз жаловался мне на распутство зятя, более того, он уже не скрывает, что собирается развести Самойловых.

– Это может стать непростительной ошибкой, – вмешался в разговор Александр. – Они – молодожёны и, по-моему, неплохо ладят. Мало ли кто не нравится тестю или свекрови… Не дело старикам лезть в жизнь молодой семьи.

Какая неосторожность! Все в доме знали, что спорить с баронессой Шварценберг недопустимо в принципе, а уж то, что вытворял сейчас Александр, было настоящим безумием. Лив обречённо вздохнула – теперь достанется всем. К сожалению, она не ошиблась.

– Где это ты понабрался такой ереси?! – взорвалась Евдоксия. – Я очень сожалею, что привезла тебя в Россию. Нужно было оставить тебя при венском дворе – там хоть понимают, что такое этикет и как нужно говорить со старшими. Как ты смеешь осуждать решения графа Литты?! Он – друг твоего дяди, к тому же именно Литта представил тебя новому российскому государю, расхвалив, что ты владеешь восемью языками. Ты получил место в Министерстве иностранных дел исключительно по рекомендации графа!

В лице её сына не дрогнула ни одна чёрточка. Голос его остался ровным, а тон подчёркнуто учтивым:

– Места я ещё не получил, оно пока мне только обещано. Что-то вожделенного письма из министерства до сих пор нет… К тому же вы не могли оставить меня при венском дворе, поскольку я не хотел больше там находиться. Император Франц уморил уже трёх жен, а собственного наследника довёл до полного умственного расстройства. Если это называется «следовать этикету», то уж лучше как-нибудь обойтись без него. Но я думаю, что этот вопрос, кроме нас с вами, никому не интересен, и предлагаю переменить тему. Сегодня у княгини Зинаиды провожают в столицу Веневитинова, он в последний раз будет декламировать, и хозяйка выбрала для этого стихи Пушкина. Если угодно, я готов сопровождать вас всех после ужина на вечер к соседке.

Лив прикусила язык. Она боялась, что, если хотя бы намекнёт, что хочет попасть к княгине Волконской, Евдоксия сразу же ей откажет. Лив даже уронила руку на колени и, затаив дыхание, скрестила под скатертью пальцы, надеясь, что ей повезёт. Тётки молчали, как видно, никто из них в гости не рвался. Значит, придётся выкручиваться самой. Лив вытянула под столом ногу и легко наступила на кончик ботинка Полины. Тётка с удивлением глянула на неё, а потом, сообразив, что к чему, робко заметила:

– Мне бы хотелось послушать Пушкина. Его книги дороги, я видела их в лавке: там тоненькая брошюрка – одна глава его романа в стихах – стоит пять рублей. Мне это не по карману.

– Тётушка, вы угадали, – откликнулся Александр. – Княгиня Зинаида пообещала, что сегодня будут читать «Евгения Онегина». К тому же она приготовила и третью главу, которой ещё нет в продаже.

– Нужно пойти, – решила Полина. – Давайте скорее доедим и отправимся. Не хотелось бы пропустить начало.

Последнее слово, как всегда, принадлежало баронессе. Та скривилась, но всё-таки снизошла и разрешила:

– Стихи – легкомысленная блажь, но если вам они так нравятся, то идите, слушайте. Да и вообще, у меня голова болит, я отдохну без вас. Полежу в тишине.

Молчавшая до сих пор Алина переменилась в лице: заявленная «болезнь» могла растянуться на неделю, а то и больше. В таких случаях роль сиделки и по совместительству прислуги доставалась именно ей.

– Я останусь при тебе, Евдокси, – заявила она и пристально вгляделась в лицо баронессы: – И впрямь, у тебя кровь в голову бросилась, глаза налились. Тебе нужно поскорее лечь, а я могу посидеть рядом.

– Да что ты? Так заметно? – испугалась Евдоксия. – Мне совсем нельзя раздражаться, а кругом столько непорядка, что невозможно оставаться спокойной.

Она поднялась из-за стола, велела лакею принести в её спальню чай с мятой, и выплыла из столовой.

– Идите скорее, пока она не передумала, – заговорщицки улыбнулась Алина, – а я пойду её ублажать.

Лив испугалась, что Александр может обидеться за столь непочтительные слова в адрес его матери, но барон лишь рассмеялся.

– Ну что, дамы, вам нужно переодеваться? – поинтересовался он.

– Нет, мы наденем тальмы – и всё, – решила Полина. Она повернулась к Лив и уточнила: – Ты как, готова?

– Конечно, тётя!

– Раз так, то поспешим, – поторопил Александр, – мы же не хотим слушать роман «Евгений Онегин», начиная с третьей главы.

Дом Чернышёвых, где сейчас вместе с Лив обитали её тётки, граничил с усадьбой Белосельских-Белозерских. Там жила и давала свои знаменитые приёмы старшая дочь хозяев – княгиня Волконская. Выйдя на Тверскую, Александр повел своих дам к дверям соседнего дворца. Судя по обилию запрудивших улицу экипажей, в гости к княгине прибыло чуть ли не всё московское общество. Неприятно поражённая Полина обсуждала это нашествие с племянником, а её подопечная шла молча. Лив хватало надёжной руки и звучащего рядом низкого голоса. Кузен сегодня поразил её воображение: он оказался первым мужчиной, сказавшим, что Лив прекрасна. Более того, он даже посчитал её самой красивой из сестёр.

Александр так много видел, объехал всю Европу, а её выделил, хотя она для него – обычная провинциальная барышня. Это казалось таким удивительным, да к тому же кузен был обворожительно любезен. «Он – замечательный человек и самый настоящий друг», – наконец-то признала Лив. На теплый взгляд барона она ответила нежной улыбкой и прошла в вестибюль вслед за тёткой. Здесь оказалось так многолюдно, что Александру пришлось долго лавировать, прежде чем он вывел своих дам к лестнице.

– Подозреваю, что в гостиной сегодня яблоку негде упасть, – заметил он и попросил: – Держитесь рядом, не отставайте.