Zitate aus dem Buch «Лимоны и синицы»
Бывает, что прямо посреди разговора, посреди любви, посреди жизни, вдруг говоришь «я больше не могу». Не «так», а вообще никак не способен продолжать быть. Неодолимое чувство невозможности находиться там, где ты сейчас есть, и делать то, что делаешь. Хорошо, что на этот случай существует рецепт «в любой сложной ситуации немедленно засыпай». В эту неприлично тёплую осень приходится очень много спать.
Может случиться состояние, много лет назад увиденное мною на выставке Сары Мун. Серия фотографий о девочке, которую сначала плохо любили и мало радовали, а потом она вышла замуж за Синюю Бороду. И где-то в промежутке висела размытая карточка, подписанная фразой «и тогда она отчаялась». Не помню, что было на ней, потому что отчаяние не фиксируется ни на бумаге, ни во времени. Оно длится и не проходит.
Приезжать в чужой город и останавливаться в какой-нибудь дыре, это как выбирать дурнушку для курортного романа – деньги на ветер.
Эта бабья уверенность, что любовь охраняет, а без неё человек пропадёт, ужасно смешная. Во-первых, его полюбят другие. А во-вторых, это вообще большая иллюзия, что кто-то кого-то может оберечь иначе, чем дробовиком. Но именно она составляет магию, к которой чувствительны и любящие, и любимые, повышает значимость нехитрого гормонального переживания и взаимно повязывает.
На самом же деле это как рыдать над платьем, из которого безнадёжно растолстела – обидно, но не более. (Из которого выхудилась, над тем обычно не плачешь.)
Тем более Яндекс снова услужливо напоминает: «самым интересным в нём была моя любовь, теперь – ничего особенного».
И я, помня свой мрачный настрой, ради справедливости гнала из головы четыре слова, которые зазвучали, когда я выбралась из метро. В России нет радости. В России нет радости.
бездомность – это естественное состояние человеческого вещества, но женщины лгут, создавая иллюзию дома, чтобы мужчинам было куда возвращаться
В фильме «Солярис» есть сцена, от которой страшно, как во сне. Когда герой оставляет в лаборатории тихую темноглазую девушку, закрывает бронированную дверь, и через несколько секунд стальная переборка начинает выгибаться, потому что изнутри в неё бьётся дикая безумная сила, желающая только одного – быть рядом. Всего раз в жизни я чувствовала эту безмозглую мощь в себе, и когда она иссякла, я поклялась, что никогда больше, больше – никогда.
Не моё ли это стремление жить, не отсвечивая – ни эмоциями, ни обещаниями, ни принципами. В идеале хотелось бы не увидеть себя даже в зеркале. Кажется, чем неопределенней твои внешние проявления, тем кристальней внутреннее состояние. По факту же выходит, что ты либо скользкий плут, либо загадочная дура.
Мы говорили о ландшафтном дизайне, о секретах строительства belvedere и способах поиска прекраснейшего вида из всех возможных. Оказывается, есть верный способ: нужно найти в саду место, где можно спрятаться, чтобы ты видел всех, а тебя – никто. Эта точка и будет наилучшей для бельведера. Мы также говорили о том, что эта позиция хороша и для фотографирования, в самых сильных работах все как на ладони, а фотографа будто бы нет. Я-то предпочитаю жанр «мизантропической картинки» – когда в самых людных местах исхитряешься сделать кадр, где ни одного человека. Но эта история будет именно про меня, а не о том, что вокруг. Мы вспомнили сад Рёандзи, в котором, как ни стань, видны только четырнадцать камней из пятнадцати. Все может увидеть только человек, достигший просветления. А ещё, подумала я, пятнадцатый камень. Быть пятнадцатым камнем наверняка означает просветление, бельведер и отличные фотографии.
Я вошла в дом, кот посмотрел на меня усталыми персидскими глазами и полез обниматься, очень по-человечески, двумя руками. У меня есть, кого любить, и есть, за кого бояться, но больше всего бывает страшно, что старый кот меня не дождётся, и возвращаться станет не к кому. Хорошо, что не в этот раз.
