Империализм как высшая стадия «восточного деспотизма»

Колониальный «интербеллум»

Европа был брошена в пучину политики равновесия сил тогда, когда её первоначальный выбор – средневековую мечту об универсальной империи – постиг крах, и на развалинах прежних грёз и устремлений возникла группа государств, более или менее равных по силе.

Г. Киссинджер

Первые империи на территории средневековой Европы – типичные аграрные деспотии, наследующие Римской империи на её излёте. Карл Великий был провозглашён «римским императором» и объединил под своей властью большую часть земель Западной Римской империи, которыми управлял самовластно. Германский король Оттон I провозгласил себя «императором Священной Римской империи», создав государство, бывшее самым крупным в континентальной Европе до XVI–XVII веков.

Первые колониальные империи основали торговые города-государства северной Италии, перенявшие устройство античные полисов, – Венеция и Генуя. В них, как и в других средневековых городах, восторжествовала «демократия налогоплательщиков»: горожане сами устанавливали налоги и их размер. Горожане таким образом были освобождены от обременительных налогов, которые вводились только в крайнем случае – как, например, во время нашествия на Венецию венгров, потребовавших уплатить огромную дань. Этим обусловлено опережающее развитие итальянских коммун. Жители средневекового города были широко заняты в ремесле и торговле, которые создавали доходы через косвенное налогообложение, превышавшие намного средства, собираемые аграрными государствами с земледельческого населения. Доходы Венеции, самого богатого из торгового городов, в XVII веке в несколько раз превышали доходы Австрийской монархии Габсбургов. В торговых городах Италии – в Милане, Флоренции, Болонье, Венеции, Генуе – было разработано контрактное право, созданы независимые суды, развивалось образование, институт кредитования. Экономический взлёт Венеции произошёл благодаря сочетанию этих институциональных новаций со специфическим институтом комменды, при котором более состоятельный купец обеспечивал капитал для закупки товара, а менее состоятельный – доставку и реализацию^[127]. Это открывало возможность широкой торговой экспансии и создавало канал для обогащения молодых купцов из не аристократических семей. Рост их влияния привёл к венецианской «демократической» революции 1071 года, когда власть дожа была радикально ограничена и в городе была установлена республика. Благодаря этому Венеция, численность населения которой возросла в несколько раз в IX–XVI веках, основала могущественную империю, достигшей в морском могуществе паритета с Османской империей, у которой она отвоевала Крит и Пелопоннес. Венецией управляла торговая буржуазия, использовавшая капитал для борьбы с экономическими конкурентами: венецианские купцы профинансировали IV Крестовый поход, заставив крестоносцев захватить давнего конкурента Венеции – города Задар в Далмации и вынудив их разорить Константинополь под угрозой немедленной выплаты всей суммы с процентами за «аренду» флота.

Могущество торговых республик зиждилось на возрождении средиземноморской торговли, объёмы которой достигли показателей пикового I в., когда всё Средиземноморье находилось под контролем Римской империи, к XII–XIII векам. Территории Генуэзской и Венецианской республик, совокупно обнимавших Адриатическое, Ионическое и Эгейское моря, а также Чёрное море в период наивысшего могущества, почти полностью соответствовали зоне греческой колонизации. Венецианских купцов считали авантюристами, готовыми на всё ради прибыли, богаче и могущественнее которых нет. Однако «великие географические открытия» и появление новых торговых путей раз навсегда покончили с величием города Святого Марка, превратив его в переходящий приз в руках континентальных «великих держав» – Австрии и Франции.

Европа VI–XIV вв. – отсталая периферия аграрного мира, экспортирующая сырьё – рабов, древесину, меха, серебро – и ввозящая готовые изделия из ведущих стран тогдашнего мира – Китая и Аббасидского халифата. По душевому ВВП Европа к 1000 г. отставала от Китая примерно в 2 раза, по уровню урбанизации – в 3 раза, а по распространению – в 5–7 раз^[128]. История Европы вписывается ещё в общемировую канву циклического развития с характерными для него колебаниями «децентрализация-повторная централизация» в пределах матрицы устойчивой аграрной экономики. Великие географические открытия и Промышленная революция решительно вырвали цивилизацию Аристотеля, Сервантеса, Гёте из дрыхлевших.

Колониальная империя модерна

Империи XIX–XX вв. – продукт подъёма Европы, современного экономического роста, создавшего на десятилетия асимметрию финансовых, экономических и военных сил в мире.

Е. Гайдар

Зачинателями нового издания колониальной экспансии, гораздо более масштабной, стали страны Пиренейского полуострова – Португалия и Испания. Колонизация охватила не традиционный регион Средиземноморья, со времён Античности застолбивший за собой значение главной зоны колонизации с удобным для продолжительных морских путешествий изрезанным побережьем и множеством островов, но большинство частей света, породив антагонизм между венецианцами, бенефициарами прежних торговых путей, и португальцами, дерзкими первооткрывателями, не брезговавшими морским разбоем^[129].

Причиной колонизации мог быть рост численности населения Европы после эпидемии чумы или ослабление торговых связей между поставлявшей пряности Индией и Европой. Они сообщались при посредничестве арабских и венецианских купцов через территорию Византии, столицу которой в 1453 году взял Мехмед II. Кажется случайностью, что именно Европа, относительно отсталый регион по сравнению с передовым Минским Китаем, запустила первый импульс колонизации. Ещё в 1405–1422, пока Франция и Англия сражались в Столетней войне, пока Испания и Португалия боролись с Гранадским эмиратом, завершая реконкисту, пока Центральную Европу сотрясали Гуситские войны, китайский путешественник Чжэн Хэ осуществил грандиозное плавание. Китайский флот пересёк Южно-Китайское море, прошёл Малаккский пролив, дойдя до Красного моря и Ормузского пролива. Однако за этой выдающейся экспедицией не последовали дальнейшие путешествия и географические открытия – экспедиция так и осталось смелой инициативой «культурного императора» Юнлэ, после смерти которого государи вообще запретили плавания, продолжив политику его предшественник Чжу Юаньчжана, за исключением случаев, связанных с доставкой даров императору в столицу. Минские государи «закрыли» страну в самый неподходящий момент – в момент начала «великих географических открытий».

Почему реакционные государи Европы не приостановили исследование новых земель? Ответ кроется в самой постановке вопроса: на Востоке только от воли государя зависит, будет ли экспедиция или нет. На Востоке единственным вдохновителем и организатором экспедиции является конкретный государь. Цель такого предприятия – прославить имя правителя, продемонстрировав мощь его флотам, и расширить знание об окружающих землях, интересующих просвещённого правителя. Но на смену мудрому и образованному государю приходит невежественный деспот, видящий в исследовательских экспедициях больше угрозу, чем потенциально выгодное предприятие, и исследования прекращаются. Стихия рынка, желание богатых купцов открыть новые торговые пути, сдерживается отсутствием у них ощущения собственной безопасности, необходимый для организации столь масштабных операций. Их интересы никак не представлены на государственном уровне, подчиняясь произволу неограниченного монарха.

На Востоке, в отличие от Запада, нет класса торговцев, обладающих относительной независимостью, основанной на возможности «небюрократического» накопления и сохранения богатства. Огромные доходы от международной торговли и интернациональный характер капитала, движимого имущества купцов, ещё более укрепляет их положение^[130]. Европейские государи были слишком слабы, чтобы противостоять интересам усиливающейся буржуазии, которая представлена в парламенте и от которой зависит введение новых налогов, а значит и большая часть доходов, необходимых для содержания регулярной армии. Запрещать им мореплавания или мешать им при посредстве бюрократических препон к тому же невыгодно – из экспедиций можно извлечь значительные финансовые дивиденды, как показали походы Э. Кортеса. В Европе от правителя зависит лишь финансовая помощь и политическая поддержка, но в Европе XV и тем более XVI века испанский и португальский короли не были монополистами – мореплаватель мог выбирать наиболее устраивающие его условия, вступая в «квазиконтрактные» отношения со всеми дворами Старого Света. Европа представляла собой культурно единое, но политически разнородное поле: с одной стороны, это делает возможным быстрое распространение технологий и знаний, с другой, многократно ускоряет это распространение из-за военной конкуренции между одинаково сильными государствами. Генуэзский мореплаватель Христофор Колумб, португальцы Фернан Магеллан и Бартоломео Диаш поступили на испанскую службу, итальянец Америго Веспуччи – на португальскую. Желание обогатиться, природный авантюризм – имманентные человеческие качества, присущие и европейцам, и арабам, и китайцам, и русским. Но в Китае предприимчивый мореплаватель никогда не добьётся даже скромной финансовой поддержки в своём почине, если путешествие не организовано и не спланировано полностью правительством, не склонным к рискованным шагам, сопряжённым с контактами с иностранцами. Даже накопить и сохранить богатство, необходимое для такого путешествия, в Китае гораздо труднее, чем в европейских странах, особенно без чиновничьего статуса. Обратиться к другому государю невозможно – препятствуют запреты на перемещение, к тому же окружающие государства – столь же моноцентричные деспотии.

Утвердившаяся в XIV веке в Португалии Ависская династия представляла интересы городских слоёв. Во многом этим было обусловлена необычайно широкая дифференциация сельскохозяйственного производства, развитие рыболовства в Атлантическом океане и городской промышленности. Ускоренное развитие капитализма наряду с естественными преимуществом – климатические и географические условия Иберии сделали возможным мореплавание на длительные расстояния уже при технологиях XV–XVI вв. – обеспечили пиренейским монархиям доминирование на морях. Генрих Мореплаватель, великий морской исследователь, подготовил теоретическую базу для португальской колонизации, охватившую Западную Африку, Индийский океан и Южную Америку. Португальцы вытеснили арабских торговцев из региона их традиционного доминирования – из Индийского океана – после битвы при Диу (1509). Планы западноафриканской колонизации заставили португальцев отказаться от финансирования экспедиции Х. Колумба, уступив первенство в колониальной гонке Испании.

Ресурсное проклятие Испанской империи

Испания стала первой талассократией, достигшей гегемонии и на суше. Под знаменем католицизма мадридский двор осуществлял свою экспансию, результатом которой стала первая в истории «всемирная империя», над которой «не заходило солнце» – именно так описывали мощь Испанской империи задолго до подъёма Англии. Пиренейский полуостров, Южная Италия, земли Священной Римской империи и Нидерландов, а также громадные владения в Новом Свете – Великая Испания и латиноамериканские колонии – все эти территории под своим скипетром объяла испанская монархия при Карле V. Однако Испанская колониальная империя была империей абсолютизма, использовавшего золото и серебро Потоси в интересах защиты престижа монархии, а не строительства эффективных экономических и политических институтов, обеспечивающих экономический рост. Находившаяся в авангарде европейского развития Испания парадоксально повторила путь «восточных деспотий», посредством завоеваний пытавшихся компенсировать несовершенство собственных институтов.

Открытие колоссальных запасов золота и серебра на землях ацтеков и инков сказочно обогатили Испанию. Сначала ограбление богатств империй носило стихийный характер частных разбоев: конкистадоры захватывали вождя племени и требовали выкуп в виде наполненной золотом или серебром комнаты, после чего всё равно убивали местных предводителей, а также грабили культовые сооружения. После опустошения запасов вождей и разграбления храмов колониальные администрации прибегали к систематической эксплуатации местного населения, применяя существующие экстрактивные институты. Назначенные из метрополии касики контролировали осуществление энкомьенды, существовавшей ещё при инках повинности, – принудительной работы местных крестьян в пользу своего владельца, энкомендеро – и миты – принудительных общественных работ на рудниках, получившей наибольшее распространение в районе серебряных месторождений в Потоси на территории современного Перу. Всё коренное население было распределено между колонизаторами (репартимьенто), на которых оно обязано было работать, воспроизводя наиболее одиозную форму крепостного права. Коренное население обязано было поставлять господину продукцию безвозмездно или почти безвозмездно, а приобретать – по искусственно завышенным ценам. Кроме того, на раменах крестьян кечуа были и другие повинности, в том числе по переносу грузов, листьев коки. Даже сами испанцы такие, как священник Лас Касас, протестовали против противоречащей заповедям христианства эксплуатации человека.

Во многом долгоиграющее наследие энкомьенды обусловливает бедность современных латиноамериканских стран: на территории Боливии в регионах, где существовала энкомьенда и в особенности мита, уровень жизни катастрофически отстаёт от менее плодородных районов, избежавших такой участи. Тяжёлое институциональное наследие энкомьенды чуть ли не столь же велико, как наследие российского крепостного права, до сих держащего чернозёмный «красный пояс» южных российских регионов в относительной бедности по сравнению с более северными^[131].

Испанская администрация обрекла на нищету не только инков и ацтеков, но и самих испанцев, больше всех в Европе пострадавших от вызванной резким притоком драгоценных металлов «революции цен». Ещё традиционная, аграрная европейская экономика функционирует в условиях многолетней стабильности цен. Стремительная инфляция XVI–XVII вв. привела к резкому росту цен на сельскохозяйственную продукцию испанских грандов. Кортесы потребовали от короны ввести твёрдые цены на продовольствие. Результатом стало разорение испанских дворян и обострение продовольственного кризиса. Вскоре Испания стала импортировать продовольствие, цены на сырьё резко возросли, что препятствовало развитию промышленности. Ещё более препятствовали её развитию торговые монополии, сконцентрировавших в своих руках торговлю с Новой Испанией. Испанские короли были ненадёжными заёмщиками: несколько раз в XVI–XVII веках при Филиппе II корона объявляла себя банкротом либо изгоняла еврейских банкиров, ранее их финансировавших. Окончательную точку в деградации экономических институтов Испании поставило восстание коммунерос, в ходе которой города пытались добиться большей самостоятельности, но были разгромлены королевской властью. Собирать налоги без помощи городских слоёв стало гораздо труднее, власть короля окончательно стала неограниченной. Испанская империя оказалась в глубоком экономическом кризисе. В условиях продолжавшихся военных кампаний – со Шмалькальденским союзом, с Нидерландами, Османской империей, Англией – он лишь обострялся. Реноме главной европейской державы, защитницы католицизма стало слишком дорогостоящим. Даже прекращение войн не снижало трат на содержание огромной армии и флота, как показал опыт перемирия с Соединёнными провинциями, продолжившими набеги на побережье монархии. Колониальная империя стала проклятием для метрополии, которая не потерпев ни одного серьёзного поражения на поле боя – до битвы при Рокруа, – утратила прежнее могущество и попала в зависимость от Франции. Оливарес, первый министр Испании, резюмировал: «Если великие завоевания этой монархии привели её в такое печальное состояние, можно с достаточной долей уверенности сказать, что без Нового Света она была бы более могучей»^[132].

Век буржуазных империй

Создание громадной империи с единственной целью обеспечить себе рынок сбыта может с первого взгляда показаться проектом, который могла бы создать "нация лавочников". Но на самом деле, такой проект никуда бы не сгодился для нации лавочников, но был востребован той нацией, которая бы управлялась теми лавочниками.

А. Смит

В XVII веке – в веке буржуазных революций – возвысятся и займут место одряхлевшей Испании поистине буржуазные колониальные империи – Нидерландская и Английская. Угроза со стороны капиталистических челленджеров заставила монархические колониальные империи объединиться: в 1580 году Португалия и Испания, ещё в 1494 по Тордесильясскому договору разделившие мир на зоны влияния, слились воедино под началом Иберийской унии.

Взлёт и падение Низинных земель

Нидерланды, конфедерация по устройству, есть территориально интегрированный союз городов-государств. Здесь ничтожна роль сельского хозяйства, зато огромное значение имеет городская промышленность и особенно торговля. Богатейшее владение Испанской короны, Низинные земли добились фактической независимости в 1579 году. Они стали первой крупной европейской республикой, несмотря на формальное сохранение монархического статуса: в Нидерландах законодательная власть принадлежала Генеральным Штатам, исполнительная – избираемому штатгальтеру, должность, которая закрепилась за домом Оранских. Превращение парламента, традиционно ответственного лишь за введение новых налогов, в верховный политический орган порывало с устоявшимся положением, что неминуемо несёт в себе зерно дестабилизации. Буржуазия превратилась из полумаргинальной силы, ограничивающей крайности абсолютистского деспотизма, в класс, облечённый политической властью. Теперь парламент не только одобрял или отвергал введение новых налогов, но и определял целесообразность их введения, устанавливал их размер, использовал их – восторжествовал древнегреческий принцип «демократии налогоплательщиков». В резком увеличении фискальных возможностей государства, поощрявшего развитие системы образования и исследование новых технологий, причина экономического взлёта Соединённых провинций^[133].

Не только политические новшества, но и инклюзивные экономические институты – свобода вероисповедания, образования, предпринимательства, торговли, гарантии частной собственности – стали причинами экономического взлёта Нидерландов, достигших «золотого века» в XVII веке. Впервые в истории проводниками колонизации стало не государство, как на Востоке, и не авантюристы-одиночки, как ранее на Западе, а организованные буржуазные сообщества – Торговые компании. Основанная в 1602 году Голландская Ост-Индская компания имела собственный военный флот, при помощи которого Нидерланды вытеснили португальцев из Малакки и установили монопольный контроль над богатыми пряностями Молуккскими островами. Капская колония, Индонезия, Новый Амстердам в Северной Америке, Цейлон, северная Бразилия, Суринам – вот весьма скромный территориальный базис голландского гегемонизма. Не только традиционные монархические режимы Испании, Португалии и Франции консолидировались в борьбе против Нидерландов, но и Англия, в которой также произошла буржуазная революция в 1640–1660 годах. Навигационный акт 1651 стал началом череды англо-голландских войн, приведших к постепенному упадку Соединённых провинций и возвышению Англии.

Механизм взлёта и кризиса буржуазных колониальных империй отличается от алгоритма укрепления и распада сухопутных держав. Могущество ядра колониальной империи основывается на контроле не над территориями и проживающим там населением, с которого можно собирать подати в пользу метрополии – Нидерланды контролировали малонаселённые и разрозненные клочки суши, а на контроле над торговыми маршрутами^[134]. Соединённым провинциям удалось взять под контроль мыс Доброй Надежды, маршруты трансатлантической торговли, Малаккский пролив. Рождаемые ими финансы, наряду с монопольной продажей пряностей Цейлона и Молуккских островов, резко увеличивают экономическое могущество страны, несмотря на отсутствие значительного территориального роста. Это делает привлекательным размещение в главном банковском учреждении такой страны финансов других государств, верящих в экономическую стабильность и надёжность финансово-экономических институтов реципиента. Национальная валюта капиталистической империи – гульден – становится мировой резервной валютой. Появляется возможность постоянного увеличения доходов благодаря эмиссии и заёму финансовых средств у других государств, хранящих свои средства в гульденах, и эмиссии новых купюр. Империя получает сверхприбыль, которую управляемая парламентом метрополия, в отличие от «восточных деспотий», ассигнует на развитие технологий, повышающих производительность труда, и на новые торговые экспедиции, сулящие открытие новых торговых путей. Это ещё более укрепляет лидирующий статус страны, обеспечивающий ей реноме надёжного заёмщика.

Но опережающий рост доходов и развитие технологий неминуемо запускает процесс внутреннего разложения: обогащение населения повышает дороговизну рабочей силы, становится гораздо более выгодным размещение производственных мощностей в странах с более дешёвыми трудовыми ресурсами. Эти страны – так называемые «страны догоняющего развития» – пользуются преимуществами своего отставания – «преимуществом догоняющего развития», как его назвал А. Гершенкрон, – и стремительно перенимают уже изобретённые технологии и доказавшие свою эффективность институты, привлекают иностранные инвестиции, добиваясь скачкообразного роста. Вскоре они достигают экономического и военнополитического паритета, достаточного для того, чтобы бросить вызов гегемону – державе, технологии инвестиции и институты которой главным образом и импортировались. В старой колониальной державе нарастает «финансовый пузырь», обусловленный неумеренным печатанием ничем не обеспеченных денежных средств. Цены растут, увеличивается социальное напряжение, вызванное неравенством доходов. Гедонизм и бонвиванский дух подталкивают жителей империи к жизни «в долг». В Нидерландах на смену пуританской морали приходит мораль буржуазная, характерная для обществ эпохи экономической зрелости. Находящаяся на стадии наивысшего могущества империя переходит в линию упадка, в то время как бросающая ей вызов молодая держава только вступает в период своего расцвета.

Подобный механизм – «Большой цикл» – описывает возвышение и упадок буржуазных империй, каждая из которых проходит несколько стадий. Первая – стадия подъёма, когда развитая образовательная система, активное внедрение новых технологий и морские экспедиции приводят к росту доходов и экономическому подъёму. Следующая – стадия пика, при которой страна достигает наиболее высоких доходов за свою историю и превращается в международного гегемона, сохраняется внешне – и внутриполитическая стабильность. Однако уже в этот период нарастает финансовый пузырь и социальная напряжённость, вызванная неравенством доходов. Третья стадия – стадия упадка, когда расходы государства на постоянные войны для сохранения империи, превышают доходы, вынуждая правительство к эмиссии. Экономический кризис нарастает, ранее возникшее социальное неравенство усугубляется ростом цен и оттоком рабочих мест, происходит политическая поляризация. «Левые» всё больше симпатизируют популистам, обещающим восстановить былое величие, «правые» – авторитарным лидерам, убеждающим в необходимости сплотить общество. В этих условиях возникает угроза войны за глобальное лидерство, так как другая могущественная держава, находящаяся в начале цикла, бросает «старой» империи вызов. После глобальной войны наступает «новый мировой порядок»^[135].

История впервые увидела действие этого геополитического механизма в XVII веке. Англия, перенимавшая голландский опыт в строительстве политической системы – вплоть до того, что после свержения последнего реально правящего короля Якова II на трон был приглашён представитель нидерландской правящей династии Вильгельм Оранский, – бросила её ожесточённый вызов. Серия морских англо-голландских столкновений – 1652–1654, 1665–1667, 1672–1674 – имела непосредственной причиной торговую конкуренцию в Северной Америке и Иберии, где Нидерланды добились преимущества над англичанами, традиционно доминировавшими в этих регионах. Нидерланды одержали победы во всех войнах, кроме третьей, завершившейся статус кво. Но постоянные войны истощили Соединённые провинции, не позволив запустить механизмы Промышленной революции, а опасная близость к могущественной сухопутной державе – проклятие многих колониальных держав прошлого – окончательно предопределило упадок Нидерландов, которые были сначала оккупированы войском Людовика XIV, а затем завоёваны французской революционной армией. Сначала утверждение зависимого от Парижа режима Батавской республики, а потом и реставрация монархии в форме власти брата императора французов Луи Бонапарта стали трагическим эпизодом в истории торговой империи. Но даже в эпоху Наполеоновских войн голландцы ожесточённо сражались со своими извечными соперниками – англичанами: сначала во время экспедиции 1799, а затем и в период второй экспедиции 1810. Нидерланды освободили русские войска лишь в 1814 году.