Buch lesen: «..из коллекции Марка Пекарского»

Самое важное в жизни – это Искусство, некая непреходящая константа, которой нельзя изменять ни при каких обстоятельствах и которая неизменно вознаграждает тебя за верность.

Джулиан Барнс. Метроленд 

© Марк Пекарский, 2016

К вопросу о коллекции

– Да что с тобой, Хемуль! – взволнованно воскликнула фрёкен Снорк. – Ты прямо-таки кощунствуешь. У тебя самая лучшая коллекция марок на свете!

– В том-то и дело! – в отчаянии сказал Хемуль. – Она закончена. На свете нет ни одной марки, ни одной опечатки, которой бы у меня не было. Ни одной, ни одинёшенькой. Чем же мне теперь заняться?

– Я, кажется, начинаю понимать, медленно произнес Мумии-тролль. – Ты перестал быть коллекционером, теперь ты всего-навсего обладатель, а это вовсе не так интересно.

Туве Янссон.

Шляпа Волшебника

Однажды я пришла к ученику и обнаружила на его рабочем столе, куда я обычно складываю все учебники, три модели машин. Новенькие, аккуратно расставленные в ряд. «Как тебе моё новое увлечение?» Не обратив внимания на явный энтузиазм в голосе, я всё пыталась разместиться на оставшихся квадратных сантиметрах. Да и что я могла ответить? Вот передо мной сидит взрослый человек и его распирает от того, что он приобрёл несколько пластмассовых предметов по весьма нескромной цене, единственная цель которых – стоять, пылиться и размножаться, занимая при этом всё больше и больше места, заранее предвещая сложности при потенциальном переезде. В общем, я сменила тему, но потом ещё некоторое время размышляла, что же всё-таки толкает людей на такое страннейшее развлечение, как составление коллекции.

Помню, когда мы были маленькими, то собирали марки, вкладыши, карандаши и монеты из разных стран. Но ведь это совсем другое дело. В детстве мы только пытаемся понять, что такое вещи. А как это сделать, если у тебя нет их в изрядном количестве? Что мы могли знать о дальних странах, когда нас от них бережно охранял железный занавес? Как можно было восхищаться своими кумирами, если не запастись хотя бы десятком наклеек с их фотографиями? Нет, это не были пыльные ряды неприкосновенного Хлама. Это были маленькие миры, которые умещались в шкатулке или в верхнем ящике стола. Это был наш билет на самолет до Нью-Йорка, наша машина времени, наша альтернатива пустому прилавку ближайшего магазина. Мы никогда не стирали пыль с наших коллекций просто потому, что она там никогда не скапливалась. Поэтому, когда мой ученик на следующем уроке заявил, что придумал такую классную штуку, как специальный шкаф для коллекций, где пыль удалялась бы автоматически, я только с большой грустью посмотрела на его увеличиваившееся недвижимое имущество (ведь трогать и переставлять экспонаты строго воспрещалось) и поспешно вернулась к захватывающей проблеме пассивного залога. На том бы история и закончилась, если бы не…

– Алло, Катюша? Я бы хотел, чтобы ты написала предисловие к моей новой книге.

Это было само по себе неожиданное предложение, но каково было моё изумление, когда я прочитала название труда, который мне предстояло прочитать и осмыслить – и это всего лишь через неделю после истории с коллекцией машинок: …из коллекции Марка Пекарского… Конечно, я знаю про закон парного случая, но не перестаю удивляться каждый раз, когда наблюдаю его в действии. Так как мои переживания относительно разнообразного собирательства предметов были ещё очень свежи, я почти с жадностью набросилась на сочинение великого моего предка. Как же могла я упустить из своих размышлений, что вообще-то всё моё детство прошло в контексте коллекции? Это было, так сказать, в базовых настройках: мы живём в окружении папиных инструментов. У некоторых ковёр на стене висит, а у нас бубны, у некоторых хрустальные люстры, а у нас полупрозрачная конструкция из чешуи неведомого океанского чудища, которая на сквозняке издаёт такой удивительный и совершенно особенный шелест. Ну, посередине лампочка, конечно. Всё-таки свет в комнате нужен, ничего не поделаешь Зато в прихожей висят два барабана, обтянутые шкурой зебр, и там уже без каких бы то ни было бытовых бонусов. Чтобы пройти по коридору, надо было продефилировать между двумя вибрафонами, на фоне которых ксилофончик выглядел бедным родственником, притулившимся в углу. На самом деле это он туг был хозяином, так как вибрафоны то привезут, то увезут, а ксилофон на постоянном посту развивал музыкальные способности моего старшего брата. Я не буду тут перечислять всё, что висело у нас на стенах, стояло на полках, кучковалось по углам и прочим укромным местам в квартире по адресу, который пытливый читатель узнает уже очень скоро. Скажу только, что коллекция папина была частью нашего дома, и без неё сложно было бы представить наше жилище. Конечно, инструменты нельзя было трогать, но не из пустого каприза. Ведь большинство из них служили не пустым украшением. На них творили музыку великие, как я уже сильно позже поняла, композиторы.

Ил. 1. Вот она, я, но не в 8 лет, а в 4 годика. Правда, я мила?

Но только ли об этих инструментах папина книга? Нет, конечно. Предметы остаются бездушными объектами, и чтобы они ожили и привнесли в этот мир прекрасное, нужно прикосновение Творца. Или скорее Творцов. – А это что ещё за ересь, Катерина Марковна? – Ну, как же: композиторов и музыкантов, конечно! К каким высшим силам взывают они, это уже дело личное, но факт остаётся фактом: папины инструменты тоже редко покрываются пылью, потому что у них есть дела и поважнее, чем просто висеть или стоять.

Помню, было время, когда родители постоянно смотрели одно и то же видео: София Губайдулина говорит что-то запредельно для меня умное и всё что-то чертит на белых листах бумаги. Всё говорит и чертит, говорит и чертит. И мне, восьмилетнему ребенку, невдомёк, что у нас тут в гостиной творится история современной музыки, потому что неспроста они пересматривают одну и ту же запись. Тогда я, конечно, не могла уловить связи между этим видео и последующими родительскими гастролями…

Или вот князь Волконский. Это был самый частый наш гость в некотором смысле, потому как папа с удовольствием его цитировал, довольно точно (как я потом убедилась) имитируя кошачьи интонации. Эдисон Денисов — тоже знакомое мне с детства звукосочетание. Помню, меня завораживало это имя, которое, как мне казалось, специально придумали. Но чем же он был так «специален» этот Денисов, я тоже долго не могла понять. А вот Владимира Мартынова и Алексея Любимова я знала лично и считала это нормальным. Они папины друзья, им запросто можно сказать «привет». Лидия Давыдова стала моей крёстной мамой, Джерард Макбёрни познакомил со звучанием прекрасного языка, который и по сей день является для меня источником bread and butter, как у них там говорят. Но на самом деле я ничего не понимала из того, что происходило вокруг, да это и не нужно было ребёнку. Только повзрослев, я стала постепенно осознавать, что это было (и слава Богу, до сих пор есть) очень особенное общение, которое тем и отличалось от обычных посиделок на кухне, что была у этих встреч – не только у нас дома, но и в других квартирах, в репетиториях, в телефонных разговорах, в письмах и даже в мыслях – особенная цель. Итогом была новая музыка, которую они искали, создавали и исполняли. И тут папина коллекция была медиумом между композитором и музыкантом, потому как именно в ней находилось бесчисленное количество звуков, которые, сплетаясь в музыкальный узор, способны порой передать то, что словами не скажешь.

Эта книга – о людях, которые творили и творят музыку, об их общении, об их пути, в котором все безгранично одиноки, но при этом едва ли справились бы без помощи друг друга. Как в одиночку вырастить музыкальное свое «дитя»? Научить его говорить, вывести в свет, где оно на двадцать минут – а то и на все сорок – вдруг станет почти осязаемым? «Музыкальные детишки» капризны, неуловимы, трудны для воспитания. Одно хорошо – кушать не просят. И всё же они продолжали и продолжают появляться. Их создают «мамочки» и «папочки» – композиторы и музыканты. И как же? С помощью тех самых инструментов, которые иногда претендовали на столь важные квадратные метры нашей гостиной, коридора и кухни.

Эта книга – о любви, которая помогла преодолеть все преграды – как общеизвестные, о которых теперь даже в учебниках пишут, так и прочие, о которых предпочитают умалчивать даже энциклопедии. В них, как мы знаем, все великие – просто великие, а то, что они ещё и живые люди, со свойственными для них мучениями, терзаниями и слабостями – это вроде и не в счёт. Но как же не в счёт, если они всё-таки мучились, сомневались и иногда даже скандалили в процессе создания очередного – как потом напишут в анонсах – шедевра?

Эта книга, в конце концов, и просто о коллекции. …Но тоже не совсем просто, потому что коллекция инструментов стала поводом для создания коллекции произведений для Ансамбля ударных, и сам процесс создания в результате породил ещё и коллекцию историй – страшных, смешных, трогательных, поучительных, да и просто выдуманных. Вот пожалуй, о чём можно туг прочитать.

Екатерина Пекарская

Часть первая
Мои коллекции

Я – коллекционер

Я всегда завидовал людям, которые не замечают того, что их окружает. Они, конечно, многое теряют, но, с другой стороны, не знают тирании неодушевлённых предметов и могут гулять по миру сами по себе, подобно киплинговской кошке.

Генри В. Мортон.

Рим. Прогулки по Вечному городу

А я никогда не «завидовал людям, которые не замечают того, что их окружает». Да и сам автор эпиграфа – вполне из «нашего огорода»: «Я никогда неумел насладиться подобным безразличием…»

Я – коллекционер. А вы разве нет? Конечно, да – и не сомневайтесь: все кругом что-нибудь копят – монетки, марки, этикетки со спичечных коробков, винных бутылок, а то и сами бутылки. Я уж не говорю о филателистах и нумизматах. А Ария со списком из моцартовского Дон Жуана? Тоже ведь своего рода коллекция. Те же, кто не выказывает влечения к материальным интересностям, замещают его любопытством к своим (или чужим) впечатлениям, ощущениям, наблюдениям. «Принюхиваясь» – опять же к своим или чужим мыслям, – они собирают их в кучку, анализируют, изучают, сопоставляют, задумываются и затем делают выводы, то есть тоже коллекционируют. Вот так и появляются на свет божий разные открытия и теории.

В чём же основные, что называется, базовые предпосылки коллекционирования? Начнём с анекдота – старого, ну, очень старого…, с бородой. Слушайте.

Постановка проблемы

Одесса. Дом на Дерибасовской. Звонок в дверь. «Кто там уже?» – по-южному нараспев спрашивает густой низкий женский голос. Дверь открывается, из-за неё показывается невысокая брюнетка, небрежно, опять-таки по-южному придерживающая халат. Вполне угадываются приятные упитанности некоторых частей тела. «Что вам уже ещё?». Пушистость над верхней губой подчёркивает милое, опять же южное произношение. «У вас продаётся славянский шкаф?» – спрашивает посетитель. «Ой уже мне, – раздаётся неповторимое грассирование. – Ви к шпиёнам? Это этажом више».

Если бы я, Марк Пекарский, намеревался сочинить детективноприключенческую повесть о коллекционерах, то начало выглядело бы примерно так, как в этом анекдоте.

Детектив о коллекционерах. Природа спала. Тяжёлые свинцовые тучи зловеще нависли над городом. Вдали, над застывшей рекой, тяжело поднимался серый предрассветный туман. Медленно размахивая крыльями, пролетела птица реполов. Его полёт был прерывист и тяжёл. Ощущение тяжести подчёркивала полная обнажённость степного пейзажа. Кругом – ни кустика. Вдруг из-за поворота показалась странная фигура. Короткими перебежками она передвигалась от дерева к дереву. На мгновение фигура замерла, едва удерживая под мышкой необычный предмет. Свет фонаря резко блеснул в чём-то зеркальном, но при первом же движении исчез. Всё так же зигзагами фигура достигла конца улицы и стремительно вбежала в единственный тёмный подъезд высокого мрачного дома. Дверь дома шумно захлопнулась, гулко отозвавшись на всех трёх его этажах. Человек с трудом втиснулся в тесную кабину лифта – предмет под мышкой сильно затруднял маневренность – и поднялся на верхний этаж. Около квартиры № 666 он остановился и перевёл дух. Не найдя звонка, дрожащей рукой он произвёл условный стук непосредственно в дверь. Спустя некоторое время за дверью послышалось неуверенное движение, а затем туфли на высоких тонких каблуках-шпильках простучали по полу тот же условный сигнал. Скрежет засовов – и на пороге появилась высокая женщина. Длинное бледное лицо было прочерчено вертикалью острого носа и горизонталью тонких губ. Всё это обрамляли по-суфражистски непричёсанные короткие пепельные волосы. Из-под очков-пенсне холодно смотрели глаза неопределённого цвета. Из одежды, кроме шпилек, на ней было длинное чёрное, под цвет глаз, платье с глубоким декольте на спине и синие чулки. Портрет дополняли брезгливо опущенные уголки губ, пренебрежительно приподнятые брови и гребень – роскошный перламутровый гребень слоновой кости, вставленный в горделивый пучок каштановых волос. Поигрывая лорнетом, дама бесстрастно разглядывала пришельца.

– Вы хотели купить славянский шкаф? – хриплым сдавленным голосом спросил гость, показывая в сторону. В зеркале отразился скрюченный посиневший от холода палец.

Выдержав положенную паузу, дама изрекла: «Если вы к коллекционерам, то это этажом выше», – сказала и захлопнула дверь.

Этажом выше загремела цепочка, и голос из темноты спросил:

– Что у вас?

– У меня славянский шкаф, а у вас что?

– А у меня две ножки от рококошного стола, кости, черепки, камешки…

Рококошные ножки остаются у хозяина, а бесценный хлам беспорядочно складывается в мешок и – тем же путём, через пустыри, зигзагами, преимущественно тёмными переулками – на улицу Твардовского, дом 23, квартира 6, подъезд 1, этаж 2, код 6-«вызов». Дома богатства высыпаются из мешка и предстают взору обезумевшего от счастья коллекционера.

А обезуметь есть от чего. Потускневшие мамонтовые кости… Ну конечно: это же части древнейшего палеолитного остеофона. Камешки – не что иное, как фрагменты литофона (ранний неолит), найденного во Вьетнаме в 1949 году, – инструмента, изготовленного из «поющего» камня роговика и издающего, по словам очевидцев, звуки космической окраски. Глиняные черепки, эти остатки барабанчиков из Польши – самые «молодые» сокровища маленькой коллекции: им всего лишь 4-6 тысяч лет.

– Да… – задумаетесь вы. – А сколько это могло бы стоить? Так… из простого любопытства…

А сколько бы ни стоило… Хотя цены им, по правде говоря, нет: здесь не продать – у кого же такие деньги есть? – заграницу не вывезти, таможня заметёт…

– Что вы такое говорите! – замашет в негодовании руками г-н Пекарский. – Что за слова! «Продать», «таможня», «деньги»! Да как вы можете… Нет! Настоящий коллекционер не таков!!!

– А каков же он, этот ваш настоящий коллекционер?

– Обождите малость. Сейчас только выйду из этой детективноприключенческой ситуации … Да и зачем она мне? Я ведь не какая-нибудь Агата Маринина.

Что такое коллекционер?

Ил. 2. Во-первых, он интеллектуал… Вы же видите…

Коллекционер – несчастнейший из людей. Ступив однажды на путь собирательства, этот человек на всю жизнь становится рабом своей коллекции, и нет такой силы, которая смогла бы избавить его от постоянного чувства экспонатного голода. Ему всегда мало, и чем больше он имеет, тем больше ему не достаёт. Понаблюдайте за коллекционером, «взявшим след». В такие мгновения он производит удручающее впечатление: ни минуты на месте, в глазах нездоровый блеск, руки мокрые, глотка пересохшая, голос дрожит.

Но (!) – когда предмет, который он жаждет приобщить к своей коллекции, уже принадлежит ему – этого ещё совсем недавно несчастного человека не узнать. Теперь он способен даже слегка подтрунивать над собственными слабостями. Его сердце и, конечно, коллекция открыты каждому. Похвалите новый экспонат – и вы лучший друг дома. Коллекционер – счастливейший из людей!

Чтобы добиться успеха на этом поприще, необходимо сочетать в себе обходительность дипломата с железной хваткой дельца, цинизм торговца с плаксивостью ребёнка, нюх сыщика с выносливостью гончей, ловкость карманника с напористостью носорога, расчётливость домушника с озарением ясновидящего…

Обсудим некоторые из перечисленных качеств и назовём эту главку так:

О технике пополнения коллекций

1. Обходительность дипломата.

Однажды в Венеции оказался я в Архиве известного композитора-авангардиста Луиджи Ноно.

– Так это тот самый Луиджи Ноно (или просто Джиджи), когда-то одаривший Вас, Марк Ильич, маленькой коллекцией инструментов? – спросите вы меня.

– Да, – отвечу я, но об этом немного погодя. А сейчас несколько слов о даме, которая меня принимала: Нурия Ноно, вдова знаменитого итальянца собственной персоной. До замужества её называли Нурией Шёнберг – по имени отца, великого «нововенца» Арнольда Шёнберга, – так что правильнее было бы называть её Нурией Ноно-Шёнберг. После смерти своего мужа она возглавила созданный ею архив, в котором собиралось всё, что каким-то образом было связано с творчеством и жизнью Ноно.

А пригласили меня туда, чтобы я рассказал, как мы познакомились с Луиджи. Особый смысл заключался для меня в том, что в Архиве хранилась рукопись партитуры Музыки для 12 инструментов князя Андрея Волконского, которую он прислал Ноно в 1958 году. Самым пикантным было то, что со дня написания этого произведения никто не видел ни партитуры, ни копии, ни, тем более, голосов, так как автор редко сохранял черновики или, не доведи господи, второй экземпляр. Мало того – Волконский, скорее всего, просто забыл о существовании Музыки, и думаю я так потому, что во время многочасовых бесед, предшествовавших написанию мною книги Назад к Волконскому вперёд, Андрей ни разу не упомянул об этом произведении. Конечно же, я решил добыть копию партитуры для моей коллекции.

Меня предупредили о некоторой прижимистости хозяйки Архива, но шансы на успех всё-таки имелись, и путь к сердцу архивариуса пролегал, как мне опять же шепнули, через обольщение… Нет, нет, не подумайте ничего такого: я попросту должен был убедить пожилую даму в своём полном бескорыстии, в исторической важности возвращения произведения в Россию и т.д., и т.п.

Прибыв в Архив и вдоволь полюбовавшись, поулыбавшись, я расположился перед кинокамерой и почти слово в слово принялся излагать мою Правдивую историю (с которой вы, вскоре, надеюсь, ознакомитесь). По ходу рассказа обраруживались некоторые до того неведомые свойства моего голоса. «Металлом» ваял я историю о концерте Ансамбля ударных в Западном Берлине в 1986 году в зале Академии искусств, где среди слушателей оказался Ноно. В более высокой тесситуре с лёгким вибрато звучали жалобы на незавидное положение моего инструментария. В бархатные оттенки было окрашено описание внешности Луиджи Ноно и повествование о знакомстве с ним…

Наконец мой фонтан иссяк, и казахская студентка, обучавшаяся вокалу в Венецианской консерватории имени Бенедетто Марчелло, перевела на итальянский последнюю мою фразу. Слегка остыв от лицедейства, я взглянул на слушательницу и понял, что фокус вроде бы удался: на челе синьоры блуждала счастливая улыбка, глаза сияли и источали волны доброты. Насладившись послевкусием от услышанного, хозяйка Архива мечтательно посмотрела на потолок, на меня и молвила: «Во время вашего рассказа мне иногда казалось, что я понимаю по-русски…» Тут я решил, что наступило время воспользоваться другим качеством коллекционера, названного нами так:

2. Напористость носорога.

– Хочу иметь копию партитуры Волконского, – отчеканил я. Но мой оппонент, как оказалось, имел богатый опыт профессиональной скаредности: «О, Луиджи всегда помогал молодым композиторам из Восточной Европы», – начала венецианская вдова свой рассказ и продолжала в том же духе минут двадцать. Дождавшись паузы, я повторил свою просьбу. – «Да, Луиджи побывал и в СССР», – не сморгнув глазом, продолжила синьора Нурия, и следующие двадцать минут были посвящены вновь возникшей теме. Но я опять был непреклонен: «Хочу устроить мировую премьеру произведения князя Волконского на его второй Родине, в Москве!» Тут глаза собеседницы остановились, и немного подумав она сказала: «Я дам Вам копию партитуры. Думаю, Луиджи одобрил бы моё решение…»

Премьера произведения Андрея Волконского Музыка для 12 инструментов состоялась в Москве на Декабрьских вечерах Святослава Рихтера¹ в 2013 году, спустя 56 лет после его написания.

3. Ловкость карманника.

Поехали мы как-то с Андреем Михайловичем Волконским в путешествие по Армении собирать образцы народного пения. Первая встреча с автором проекта, секретарём Союза композиторов Армении Эдуардом Михайловичем Мирзояном состоялась в его ереванской квартире, где мы провели несколько первых ночей. Это был Дом композиторов, из его окон, как на ладони, был виден Арарат, точнее, два Арарата: Малый и Большой – по-армянски Сис и Масис. Мне не спалось, и я решил полюбоваться с балкона национальным достоянием, находившимся, кстати говоря, на территории Турции. Вид был потрясающий, но хотелось увидеть ещё и луну, скрытую одной из гор. Я поднялся на последний этаж, где располагалась нотная библиотека Союза композиторов. Дверь была приоткрыта, я заглянул внутрь и понял, что мало кто пользовался услугами хранилища: пыль на нотах и книгах была если не вековой, то вполне взрослой. Присев перед полками, я начал глазеть и ахнул: буквально под рукой оказался предмет моего давнишнего вожделения – толстенный том Бейкеровского биографического справочника музыкантов² пятого издания под редакцией Николаса Слонимского, американского дяди композитора Сергея Слонимского. Тут же скучала маленькая кучка партитур американского композитора Алана Хованесса, которую тот привёз год-два назад на родину предков.

Решение возникло вмиг, но одновременно с ним пришла и лёгкая тяжесть под ложечкой. Должно быть, это «под ложечкой» было местом жительства той самой совести, о которой мы так часто вспоминаем, когда дело касается кого угодно, только не нас. На сей раз против всяких ожиданий г-жа Совесть занудливо начала бубнить мне на ухо всякие разные слова, что-то вроде: «кража», «порядочность», «стыдно»… Однако, выслушав сомнительные соображения о порядочности, краже и т.д., я предложил ей в довольно резкой форме отвернуться и не приставать. Позднее Совесть всё-таки образумилась и сдалась: «Ты сделал доброе дело, исполнив эту музыку на публике и записав её на радио и на диск!» – «Мало того, – поддержал я её, – одна из этих музык, Октябрьская гора и сейчас в моём репертуаре!» … Что же до Бейкеровского справочника, то я пользуюсь им постоянно, в том числе, и в этой книге.

С тех пор я знаю, что главное в нашем деле – это договориться с собственной совестью!

Ил. 3. Скупой рыцарь

4. Плаксивость ребёнка.

Жил да был в Москве человек по имени Николай Михайлович Шаронов. Был он заведующим мастерскими Всесоюзного радио и телевидения. Мастерские располагались в одном из арбатских переулков в маленьком уютном домике. Денно и нощно в нём трудились мастера, возвращавшие жизнь музыкальным инструментам. В закромах хранились несметные богатства: трубы, кларнеты, скрипки и многое другое. Меня, как вы понимаете, интересовали ударные.

– Опять пришёл клянчить, – едва завидев меня на пороге, говорил обычно Николай Михайлович. Но, несмотря на дежурное ворчание, инструменты к предстоящему концерту Ансамбля ударных давал безотказно.

Однажды в одной из каморок я разглядел старый музыкальный ящик. С этого момента коллекционер во мне в очередной раз зажил своей особой жизнью. Каждые два-три месяца я появлялся в мастерских и, не обращая внимания на Николая Михайловича и его якобы злобный взгляд, становился на колени перед объектом и выдавливал из себя натуральную слезу. Постояв немного на коленях, я поднимался, вытирал глаза, прощался с ящиком и уходил. Так продолжалось несколько лет…

В один прекрасный момент в сценарий моего визита было внесено изменение: рабочий человек скрылся в каморке и затем, пыхтя и отдуваясь, поставил передо мной музыкальный ящик швейцарского происхождения 1898 года выпуска. Как оказалось, все эти годы хозяин мастерских искал мастера, способного возвратить механический инструмент к жизни, и наконец это произошло!

5. Озарение ясновидящего.

– Правильно ли мы Вас поняли, г-н ясновидящий, что отбирая вещь для своей коллекции, Вы верите прежде всего в интуицию?

– Да, да и ещё раз да! Вот и умнейшая Агата Кристи, забросив свои логичнейшие детективные построения, на время стала интуитивистом и кое-что про меня поняла. Послушайте монолог коллекционера из её раннего: «Да, мы, евреи, имеем вкус, знаем, какая вещь прекрасна, а какая нет. Мы не идём за модой, у нас есть своё собственное суждение, и оно правильное! Люди обычно видят денежную сторону вопроса, но есть и другая. … Есть люди, которые придумывают новые способы обращения со старым, вообще новые идеи, – и они не могут пробиться, потому что все боятся нового. Есть другие – люди, которые знают, чего публика хочет, и продолжают ей давать одно и то же, потому что так спокойнее, и гарантирована прибыль. Но есть и третий путь: найти новое и прекрасное и помочь ему пробиться»³.

– Как я понял, дрожайшая мисс Агата имеет в виду, что можно предвидеть это прекрасное. Ещё одно немаловажное соображение автора романа мы даём как бы в скобках, потому что напрямую к нашей теме оно не относится, – ведь речь здесь пойдёт о деньгах, а их-то «предвидеть», к сожалению, уж никак нельзя. Герой раскрывает карты: «Есть вещи, которыми я восхищаюсь и которые приведут в восторг нескольких ценителей – ими заниматься я не собираюсь. То, что буду делать я, будет иметь общий успех… Половина удовольствия состоит в том, чтобы сделать вещь окупаемой…»⁴.

Ах, вот оно что: «Я рассчитываю, что всё это окупится». Но при этом: «Деньги – это не просто, чтобы покупать вещи, это гораздо больше… Это возможность собрать вместе много красоты»⁵ [курсив мой. – М. П.], — и поможет в этом богоугодном деле наша еврейская интуиция!

Однако речь мы ведём здесь вовсе не о каком-либо особом национальном менталитете… Хотя почему бы не поразмышлять на эту увлекательную и в то же время весьма щекотливую тему о некоем еврейском универсализме? Есть он или нет? Очень может быть, что это именно так, и ничего особенного здесь нет, – и вы знаете, по-моему, я догадываюсь, откуда оно, это национальное качество, так как, будучи представителем вышеописанной категории человеческих индивидуумов, я как бы изнутри могу разглядеть этот разворот своей сущности. Потому должен сообщить о себе следующее: я буквально физически ощущаю у себя за спиной многие-многие поколения моих предшественников, то есть я очень «древний». На этом и зиждется моя интуиция, которая помогает мне «предвидеть», то есть принимать правильные решения.

Высветив одну тему, я невольно затронул другую, не менее для меня важную, – проблему самоидентификации. Да, я «древний», и «у меня за спиной…» Но какбытьстем, что ни истории, ни религии моих предков я не знаю? Я даже – тысяча извинений, – я даже не… пардон… традиции… законы веры… общий с мусульманами обряд… мальчики… обрезание… Нет, не могу! Ещё раз пардон… Короче, русская культура и родной русский язык, на котором, кстати, я могу не только адекватно выражать свои мысли, но и неадекватно удивляться, изъясняться всякими разными словами и понятиями… Однажды я даже слегка пофилософствовал о русской ненормативной лексике⁶.

Да, в Израиле я не хотел бы жить: слишком уж много евреев … Но как же мне нравится Верхняя Галилея! Кинеретское озеро (Галилейское море), где Иисус ходил, «аки по суху»… В скобках замечу, что в отличие от многочисленных поклонников израильской писательницы Дины Рубиной, я не слишком жалую и её русский, и её пейзажи, и бесконечные повторы, и… Ну, да Бог с ней. Но вот что мне безоговорочно близко, так это описание кибуца Огашерим в этой самой Верхней Галилее, где я однажды тоже провёл какое-то время: «…всё это вместе: и летнее чистое небо, и высоченные эвкалипты с голубыми стволами вокруг поляны, и древние камни римского акведука, и… – всё вместе в единую секунду сошлось в фокусе некоего увеличительного стекла, и луч направлен был в самую глубину груди»⁷…

Однако вернёмся к теме интуитивного предвидения и попробуем облегчить восприятие материала. Привожу пример из самого себя: однажды, являясь членом жюри конкурса ARD в Мюнхене, я сумел поставить правильный диагноз в пятидесяти девяти (!) случаях из шестидесяти одного. Процент попаданий – без чувства ложной скромности – весьма недурён! Что скажете?

– Вот, вот, пятьдесят девять. А в остальных двух – слабо было «в десятку»?

– Но я же не говорил, что никогда не ошибаюсь. Не угадал двоих соискателей: прослушав, как обычно, несколько тактов, туг же – положительный отзыв. Но через несколько минут – о ужас! – поверх всего пришлось написать: «Очень хорошо, но не более». Зато тут же после первого прослушивания три первых места присудил точно! И про Вас, молодой человек, попытаюсь угадать: на фортепианах можете баловаться сколько угодно, но успех ждёт Вас – попомните моё слово! – совсем на другом поприще. А если ошибусь, плюньте мне в… вот, возьмите моё фото… на память.

Себе же возможную ошибку я, конечно, прощу, потому что верю в справедливость аксиомы: «Всегда есть два взгляда на вещи». Что поделаешь, – ошибки у всех случаются. В подобных ситуациях есть только один совет: