Buch lesen: «Ника & Ник»

© ООО Издательство «Питер», 2025

* * *

Ни в одной сказке нет женщины, за которую сражались бы дольше и отчаяннее, чем я сражался за тебя с самим собой.

Франц Кафка. «Дневники»¹

Вместо предисловия

Весна сорок пятого, в отличие от советских войск, неохотно вступала в окрестности Кёнигсберга. Но достаточно было прошуметь первому весеннему дождю, как в одну ночь опушились липы и тысячами зеленых побегов пробилась к солнцу трава.

– Весной пахнет, как дома! – блаженно улыбаясь, шумно, словно мехами, втянул ноздрями воздух стоящий на посту юный солдат.

– А весной везде одинаково пахнет, – облокотившись о перекрывающий дорогу самодельный шлагбаум, стал крутить самокрутку его напарник, пожилой сержант. – К примеру, вот я, – продолжил он, аккуратно отсыпая щепоткой махорку, – третью весну на фронте.

Встречал ее в разных краях. А пахнет она везде одинаково. Вопрос к тебе имею: почему?

Молодой солдат скосил на него недоверчивый взгляд:

– А ты знаешь?

– А как не знать? – покачав головой, добродушно хмыкнул старый солдат. – Вот ты, Харитонов, к примеру, младенцев нюхал?

– Ну, нюхал… – не зная, к чему тот клонит, неуверенно протянул Харитонов.

– Ну и как они пахнут? – продолжил допытываться напарник.

– Как надо, так и пахнут, – уклончиво ответил ему Харитонов.

– Ты хвостом не крути, отвечай! – прикрикнул старший сержант. – Одинаково али нет?

– Ну, ясное дело, – Харитонов пожал плечами. – Чего же с них взять… Младенец, он и есть младенец, – и, пользуясь случаем, блеснул навыком немецкого языка: – Киндер.

– Вот и весна так, – удовлетворенно кивнул пожилой напарник. – Потому что природа рождается…

Вдруг, визжа резиной, из-за поворота на дорогу вылетела легковая машина.

– Гляди-ка, – кивнул на нее старший сержант.

– Шибко идет, – поправив автомат, ответил ему Харитонов.

– Дай-ка предупредительный…

Харитонов вскинул оружие, и предрассветную тишину вспорол сухой треск автоматной очереди. Однако машина продолжала мчаться прямо на них.

– Тикает! – выпучив глаза, заорал Харитонов. И в тот же миг он увидел, что машина, не снижая скорости, сбила шлагбаум и умчалась вдаль.

Со словами «врешь, не уйдешь» старший по званию, щелчком отбросив окурок, вскинул винтовку и, прицелившись, выстрелил вслед удаляющейся машине. Та, резко вильнув, съехала с дороги и уткнулась капотом в растущее на обочине дерево.

– Поди-ка проверь, – сказал Харитонову его напарник.

Держа наперевес оружие, тот бросился исполнять приказ. Добежав до машины и держа на прицеле салон, он рывком открыл водительскую дверь, и оттуда мешком вывалилось тело немецкого офицера. Убедившись, что в салоне никого больше нет, Харитонов повернулся и крикнул сержанту: – Капут!

– Ясен пень, – хмыкнул напарник, – оружие захвати. Да курево… если есть. – И вполголоса, словно сам себе, добавил: – ему уже ни к чему, а в хозяйстве сгодится…

Вытащив из кобуры убитого пистолет, сунув его себе за пояс и взяв лежащие рядом с фуражкой папиросы, Харитонов хотел уже было бежать обратно, как вдруг заметил выпавший из машины красивый портфель, прикованный к запястью убитого офицера. Отстрелив браслет и на ходу разглядывая находку, Харитонов вернулся к разбитому шлагбауму. Взяв папиросы, сержант кивнул на портфель:

– А это что?

– Известно что – по́ртфель! – важно ответил Харитонов.

– И на кой он тебе? – удивился напарник.

– Как на кой? Война закончится, на работу буду носить! – рукавом оттирая с портфеля росу, сказал Харитонов.

– Ну ты даешь, Харитонов! – усмехнулся сержант, – министром, что ли, работать будешь?

– Будет надо, смогу и министром! – насупился Харитонов.

– Ну-ну! Оружие фрица не забудь сдать, министр! – доставая папиросу из пачки, с усмешкой ответил ему напарник. – А я покамест проверю курево, чем там баловался покойник.

Чиркнув зажигалкой, он прикурил, глубоко затянувшись, ноздрями выдохнул дым и, с прищуром взглянув на папиросу, со знанием дела сказал:

– А табачок-то знатный!

Глава 1

В России 1996 год встречали с необычным чувством. Война в Чечне, рост протестных настроений и избрание «левых» в Думу придавали интригу предстоящим выборам президента страны. Все понимали: что-то произойдет. И хотя никто не мог предсказать ничего определенного, в воздухе витало ожидание чего-то великого.

А вот Ника Кузнецова не ждала никаких перемен. Не ждала и не хотела. Потому что, потеряв мужа, она разучилась ждать, а оставшись одна, успела к своему одиночеству привыкнуть. Временами, правда, ее навещала хандра, которую могла побороть лишь смена обстановки. И поэтому, едва заметив своих верных спутниц – апатию и беспричинную грусть, она убегала от них, ища спасения в чужих городах и весях. Благо отец заботился о том, чтобы она жила в достатке, а на кафедре всегда можно было найти коллегу, готового ее подменить. Ну а если к тому же подворачивалась научная конференция, то, к вящему удовольствию Ники, смена обстановки проходила с толикой пользы.

Поэтому, когда за спиною утомительной череды новогодних праздников замаячила подкрадывающаяся меланхолия, она без колебаний купила билет и, воспользовавшись традиционным приглашением японских коллег, умчалась от нее на край света, в Токио, на ежегодный научный конгресс.

Приезжая сюда, она всякий раз останавливалась в одном и том же отеле. И не беда, что отсюда было неудобно добираться до университета, зато рядом с ним был православный храм, и, если ей случалось задерживаться на выходные, то на воскресную службу она приходила сюда. Конечно, вблизи университета традиционно размещалось много отелей и в выходные в Токио с транспортом нет никаких проблем, но Ника желала соблюсти привычный распорядок воскресного дня. Не торопясь прийти в храм, спокойно отстоять службу, подпевая маленькому хору, и, самое главное, не растерять то благостное состояние души, которое охватывало ее после богослужения. А этому могли помешать суета сабвэя и шум токийской толпы.

Честно говоря, Ника не считала себя истовой христианкой. Да, она посещала храм, но не ходила на исповедь и не причащалась. Она любила церковное пение, сама пыталась подпевать, но так и не выучила ни одного тропаря. Слушая чтение Евангелия, она вся изнутри трепетала, пребывая в состоянии «благоговейного непонимания», как выразился как-то один знакомый дьякон. Но если не удавалось достичь нужного настроения, ее понемногу начинала охватывать скука.

Вот и сейчас, слушая монотонный речитатив священника, она из-под опущенного платка украдкой оглядывала соседей. Прихожан в этой церкви было немного, и поэтому знакомое лицо она приметила сразу. То был высокий, чуть седоватый мужчина, на первый взгляд лет сорока с небольшим, в темном элегантном пальто. Аккуратная бородка обрамляла его доброе лицо. Голубые глаза глянули на Нику приветливо. Мужчина слегка ей поклонился и вновь обратил свой взор к алтарю.

Едва она задумалась о том, где же могла его видеть, как сразу вспомнила: на конгрессе. Тотчас в ее памяти всплыла его уместная реплика по поводу регламента, а вместе с ней и имя: Ник Вертер, Ник. Он представлял университет Афин. Ей еще тогда бросилась в глаза очевидная несуразица между англосаксонским именем и еврейской фамилией, отменным, почти без акцента, японском языком и откровенно славянской внешностью этого грека. Впрочем, и то и другое в равной степени не укладывались в Никины представления о том, как должен зваться и выглядеть греческий социолог, но тем не менее этот человек ей запомнился, и это было более чем странно, поскольку хорошей зрительной памятью она похвастаться не могла. К примеру, ей никак не удавалось запомнить лица студентов, если занятия проходили не чаще раза в неделю, и некоторые из ее подопечных этим нахально пользовались, сдавая друг за дружку коллоквиумы, экзамены и зачеты.

После окончания службы она задержалась у иконы Николая Чудотворца и попыталась настроиться на молитвенный лад, но не получилось – мысли почему-то путались и рвались. Вздохнув и перекрестившись, Ника с поклоном вышла из храма и вновь увидела того же мужчину. Он стоял во дворе под аркой ворот, и падавший снег успел тонкой лентой осесть на полях его шляпы. Ника сразу обратила внимание, что она ему очень к лицу, и тут же пожалела, что вместо плаща сегодня надела куртку. Почему-то она подумала, что в куртке будет нелепо смотреться рядом с этим импозантным мужчиной. «Да с чего я взяла, что мы окажемся рядом?» – рассердилась она, поймав себя на этой мысли, и тут же услышала, как он ее окликнул, причем по-русски:

– Вероника Николаевна? Позволите вас проводить?

Она повернулась к нему, завязывая тесемки капюшона, и попыталась изобразить удивление:

– Добрый день, господин Вертер. У вас отменное произношение для грека.

– Да какой из меня грек? – улыбнулся Вертер, – в Греции я последние десять лет. Да и то урывками, от конференции к семинару. Дома я в основном пишу и редко где бываю, поэтому есть города, в которых я ориентируюсь не хуже, чем Афинах. К примеру, вот Токио – здесь я могу ходить с закрытыми глазами, и если вас что-то интересует, то можете всецело мной располагать.

– А я вот нет, – пожав плечами, с сожалением ответила Ника. – В который раз бываю в Токио и каждый раз пытаюсь найти букинистические лавки. Но не нашла ни здесь, ни в центре.

– За этим дело не станет, – улыбнулся Ник и деловито осведомился: – Вы книголюб или коллекционер? А может, вас интересует литература по специальности? Русская, японская, иностранная?

– Разве женщина может предугадать, с чем выйдет из магазина?

– Даже если он книжный? – удивился Ник.

– А какая нам разница? – пожав плечами, ответила Ника.

– В таком случае, сочту за честь быть вашим гидом в экскурсии по книжным лавкам Токио, – сказал Ник, галантно предложив ей «ручку крендельком». И, тут же меняя тему, словно ее согласие – вопрос уже решенный, спросил:

– А вы слышали про цундоку? – и сам же сразу ответил: – Это сугубо японское понятие, которое означает «покупать книги и не читать их».

– Обычно я предпочитаю побыть одна после службы… – начала было Ника, но, тряхнув головой, словно отметая сомнения, закончила, – но книги того стоят, идемте!

– Тогда нам сюда, – сказал Ник, указывая вправо, – поедем наземкой. В любом случае до станции Сенгоку отсюда ближе, чем до электрички. Пять минут прогулочным шагом.

«Я знаю», – хотела ответить Ника, но промолчала. Честно говоря, она себя не узнавала. С тех пор как осталась одна, она научилась мгновенно строить стену между собой и любым мужчиной, стремящимся сократить выдерживаемую ею дистанцию. Но в данном случае так почему-то не произошло. Она попыталась объяснить происходящее тем, что в том не было и особой нужды – ведь через несколько часов она улетит домой в Петербург и никогда больше не увидит этого русского грека. Так почему же не воспользоваться моментом и не исполнить давнишние планы? Когда еще она найдет того, кто знает город?

И действительно, для Ника не составляло особого труда ориентироваться в Токио.

Едва они вышли со станции Нихонбаси, как прямо перед собой Ника увидала книжный супермаркет «Марудзэн», о котором столько слышала и куда давно хотела попасть. А ведь она часто здесь проезжала!

Ник был на редкость предупредителен. На первом этаже «Марудзэна» продавались канцелярские товары, и по идее задерживаться там им не было нужды, но Ника остановилась, как зачарованная. Ее всегда удивляло, что в век сплошной компьютеризации люди не только не отказались от карандаша и ручки, но и, наоборот, производят их во все большем количестве и в самых невиданных формах. Но здесь ее задержали не они – хотя и трудно было пройти мимо керамических чернильниц и подлинных гусиных перьев. Нет, Ника надолго застряла там, где продавались краски, бумага и кисти. Их выбор не поддавался описанию…

– Рисуете? – спросил Ник.

– Пытаюсь, – призналась она, вертя в руках набор колонковых кистей. – Сестра у меня – настоящая художница. Она и график, и скульптор.

– Завидую, – вздохнул Ник и, перехватив ее вопросительный взгляд, поспешил пояснить: – Я в смысле того, что у меня нет ни сестры, ни брата, а только целая армия кузенов, кузин. Да и то благодаря приемным родителям…

Поскольку на первых двух этажах продавались японские книги, а на третьем располагалось нечто вроде клуба джентльменов, они сразу поднялись на четвертый этаж.

– Вот здесь, – сказал Ник, подводя ее к стеллажам, стоящим в центре зала, – я пропадаю часами. Видите ту полку? Там собраны прижизненные издания. Рекомендую взглянуть. Хотите побродить в одиночестве?

– Вы угадали, – сказала Ника, а сама подумала: «Вот хитрец! Как ловко от меня отделался, чтобы самому уединиться».

Однако увидев томик Игоря Северянина, а рядом – гумилевский «Путь конквистадоров», она и сама забыла обо всем. И было с чего: здесь на полке, выстроившись в ряд, стояли книги, изданные в начале прошлого века. Пробежав пальцами по их корешкам, словно по клавишам фортепиано, Ника наткнулась на поэму Андрея Белого «Первое свидание». Сама не зная почему, она раскрыла книгу и поймала себя на мысли, что сделала это исключительно под впечатлением от их знакомства с Ником. И в ту же секунду за ее спиной раздались шаги. Оглянувшись, она увидела Ника. Он направлялся к ней, листая на ходу небольшую брошюру. Побоявшись, что, увидев книгу, Ник все поймет, Ника спрятала руки за спину. Но тот был настолько поглощен своей находкой, что ничего не заметил и, подойдя к ней, сказал:

– Взгляните-ка, что я нашел. Это «Основы России» англичанина Беринга. Он написал эту книгу в 1914 году – после того как несколько лет прожил в России. Тут есть любопытнейший пассаж, позвольте, я вам зачитаю. Вот здесь… Итак, он пишет: «…не было, пожалуй, еще никогда такого периода, когда Россия более процветала бы материально, чем в настоящий момент или когда огромное большинство народа имело, казалось бы, меньше оснований для недовольства». А вот еще… – сказал он, перелистав несколько страниц, – «…у случайного наблюдателя могло бы явиться искушение воскликнуть: да чего же большего еще может желать русский народ?!» И еще он пишет, что этим самым недовольством Россию заражали интеллигентские круги, – с грустью захлопнул книгу Ник и, только теперь заметив что-то в руках у Ники, спросил:

– А вы что откопали?

– Да так, – смутившись, ответила Ника. – Андрей Белый…

– А-а-а, «Первое свидание», – заглянув ей за спину и увидев обложку, протянул Ник, и внимательно посмотрел Нике в глаза, да так, словно пытался заглянуть ей в душу.

– Эта книжка стоит здесь не первый год – продолжил он, – и просят за нее не так уж много…

– И почему же вы ее не купили? – пряча глаза, спросила Ника.

– А я не поклонник Бориса Бугаева, – ответил Ник, – его поэзия меня не трогает, а словесные эксперименты кажутся безрезультатными. И хотя я собираю подобные книги, эту я никогда не куплю. Потому что тогда она не достанется тому, кто ее ищет. Ведь кто-то любит его стихи, верно? Вот вы любите?

– Вообще-то я предпочитаю прозу, – ответила Ника.

– Прозу Андрея Белого? – удивился Ник.

– Да нет же. К примеру, Булгакова. Но вы увиливаете от ответа! – взглянув на него, сказала Ника.

– Отнюдь, – улыбнулся ей Ник, – просто рано или поздно поклонник его таланта встретится с этой книгой. И я не хочу этой встрече помешать. Даже за счет полноты моей коллекции. Вас устраивает такое объяснение?

– Пожалуй, оно чересчур многословное, – подумав, сказала Ника. – Хотя и вполне откровенное. Но почему вы так уверены, что ее обязательно кто-то купит?

– Иначе бы она здесь не стояла, – кивнув на полку, сказал Ник.

– Верите в предопределенность? – вопросительно взглянула на него Ника.

– Да, – сказал он, глядя на нее чуть серьезнее, чем бы ей хотелось. Ника немного смутилась, но не отвела взгляда.

– Кажется, теория вероятности против вас, – слегка усмехнувшись, сказала она, – в Токио не так много поклонников русской поэзии. Во всяком случае меньше, чем один на миллион. И книжке этой придется ждать до окончания веков.

– И тем не менее я все же верю в предопределенность, – ответил он. – Не могла же теория вероятности предсказать, что сегодня в Токио встретятся два поклонника русской словесности.

– Что ж, – сказала она, – раз так, пускай ждет, – и, положив книжку на полку, продолжила: – но хочу вам заметить, что по теории вероятности наша встреча вполне закономерна. Русских на свете много, они мобильны, и их встречи в самых отдаленных уголках мира перестали кого-либо удивлять. Посему не надо подменять банальную статистику метафизической предопределенностью.

Ник поднял вверх руки:

– Сдаюсь. Вы победили. И как побежденный предлагаю вам трофей. В виде обеда. Вы какую кухню предпочитаете?

– Свою, домашнюю – растерянно ответила Ника, слегка оторопев от такого внезапного перехода.

«Только что все было так невинно и мило, говорили о книжках, наметился даже философский спор – и вдруг нате вам: “давайте поужинаем”», – подумала она и вновь поймала на себе его взгляд.

– Не пытайтесь искать в моем приглашении какого-либо подтекста, – словно угадав ее мысли, сказал Ник. – Нас ожидает не романтический ужин, а банальный ланч. Ведь время обеденное, я хочу подкрепиться, приглашаю и вас. Заранее говорю, что никаких изысков не намечается. В такие храмы гурманов, как «Канда» и «Мицутани», мы не пойдем. Сказать по правде, восточные рецепты не услаждают мой русский желудок. Вы можете есть что угодно, что же касается меня, то я буду есть просто мясо. Жареное мясо. Причем – с хлебом. Сейчас никто не ест хлеб. А я ем. Хлеб, пироги, любую выпечку.

Слушая его, Ника поймала себя на мысли, что их обед – дело уже решенное. И еще она поняла, почему так легко и неожиданно для себя после воскресной службы пустилась «во все тяжкие». Находясь рядом с ним, она погружалась в неизведанную доселе нирвану. Он обладал каким-то волшебным магнетизмом, каким природа наделяет избранных и которому она была не в силах противостоять. Он словно источал какой-то невидимый свет, мерцающий в его бездонных глазах и искрящийся в его доброй улыбке. С ним было хорошо. С ним было удивительно легко и просто.

– Вы коварный искуситель, – рассмеялась она. – Я так надеялась сбросить здесь лишний вес. Тоскуя по корочке черного хлеба, питаюсь одним только рисом.

– Есть тут один пекарь, – заговорщицки оглянувшись по сторонам, перешел на шепот Ник, – он получает ржаную муку из Сибири и астраханскую соль. Так вот он печет такой хлеб, который не отведаете даже в Москве.

– Вообще-то я из Петербурга, – чуть заносчиво заметила Ника.

– И в Петербурге тоже, – сказал Ник и, подхватив Нику под локоток, увлек ее за собой.

– Кстати, – сказал он деловито, – здесь неподалеку – магазин «Иссэйдо», там можно купить японские гравюры. Не древние, конечно. Девятнадцатый век. Но приемлемые по цене. Если хотите, заглянем туда завтра после «раздачи слонов» на конгрессе.

– Не обещаю, – уклончиво ответила Ника, решив не говорить, что скоро уезжает.

– Только не принимайте меня за книжного червя, – продолжал занимать ее разговорами Ник, – я знаю и другие места. Хотите, заглянем в старейшую пивную? Ее основали немцы. За пиво не ручаюсь, но компанию вы там застанете отменную.

Переводчики, философы, критики…

Эскалаторы, бесчисленные ленты бегущих дорожек, подземные переходы, напольные иллюминаторы, в которых видны запруженные развязки автомобильных дорог, – таков он, Токио, – огромный город, где можно бродить часами, так и не увидев клочка неба над головой. Ника была несказанно рада тому, что у нее оказался такой проводник.

Обычно ей приходилось подолгу стоять у информационных стендов, прокладывая в голове маршрут в какое-то новое место. А теперь всего-то и дел, что поспевать за саженными шагами Ника…

Они сошли с электрички где-то на берегу – Ника ощутила запах водорослей и рыбы.

– Здесь рыбный рынок? – спросила она, оглядываясь.

– Нет. Запах – из порта. Ведь мы уже в Иокогаме. Прошу вас сюда, – ответил Ник, подавая ей руку.

Они спустились с платформы, свернули в тесную улочку, и через пару минут перед Никой открылась набережная. Из-за тесно стоящих кораблей моря практически не было видно. Чайки кружили над стрелами кранов и мачтами кораблей. Ника полезла было в сумочку за камерой, но Ник потянул ее в сторону:

– Нам сюда. Полюбуемся на морские виды с другой точки.

Вот где пригодился ее капюшон! Едва они завернули за угол, как их обдал снежным зарядом такой сильный порыв ветра, что им пришлось повернуться к нему спиной, а Нику еще и придерживать рукой шляпу. Рядом, вскидывая пену о бетонные плиты, билась серая волна. Впереди виднелось стоящее прямо на берегу судно: ярко-красное днище, блестящий бронзовый винт и пологая в три пролета лестница, ведущая вдоль белоснежного борта к верхней палубе.

Они поднялись наверх, где их с поклонами встретил улыбчивый старый японец. Непрерывно говоря что-то приветливое и радостное, он открыл перед ними двери, и Ник первым стал спускаться по трапу, устланному ковровой дорожкой. Оказывается, в чреве судна разместилось уютное кафе. Через большие иллюминаторы Ника видела кусочек моря, где на волнах качались крупные чайки. Ник произнес пару слов по-японски, на что встретивший их старик вновь разразился длинной речью.

– Здесь не принято предлагать меню, – сказал Ник. – Как вы поняли, сегодня мы будем есть жареную свинину с тушеной капустой. Хотя я могу и ошибаться…

– Вы не ошиблись, он сказал именно так. Впрочем, мне все равно, – улыбнулась Ника. – Хоть с капустой, хоть без капусты. Здесь чудесно.

Только сейчас она обратила внимание, как широко Ник ставит ноги, стоя на палубе, и спросила:

– Вы моряк?

Он удивленно поднял брови:

– Почему вы спросили?

Вместо ответа Ника обвела взглядом помещение, украшенное сухими морскими звездами, кораллами и огромными ракушками. На дверях красовались старинные штурвалы, а в иллюминаторы заглядывали пролетающие чайки.

– А, понимаю, – начал было Ник, но вдруг замер, будто увидел за спиной у Ники Годзиллу. Ника мгновенно напряглась, не смея даже шелохнуться.

– Не оборачивайтесь! – глядя ей за спину, многозначительно понизив голос, произнес Ник, – за вашей спиной… долгожданная свинина!

Уронив голову набок, Ника шумно вздохнула…

Старик-японец присел за соседний столик и, подперев кулаком щеку, блаженно улыбаясь, следил за тем, как Ник разделывал мясо.

– Ваши женщины немножко похожи на тамагочи, – прерывая молчание, сказал он по-японски, обращаясь к Нику. – Чтобы они были довольны, их нужно водить в рестораны, делать подарки…

Ник от неожиданности выронил нож и, густо покраснев, виновато взглянул на Нику. Она прыснула смехом, зажав рукой рот. А старик, кряхтя, поднял с пола нож, покачал головой, сходил на кухню, откуда принес на деревянном блюде неказистый черный кирпичик, усыпанный тмином и еще какими-то зернышками. И Ник нареза́л тонкие ломтики по одному, то подавая их Нике, то забирая себе, да так и разрезал весь кирпич до самой последней тоненькой корки, которую Ника, поправ все мыслимые нормы этикета, стащила с блюда и спрятала в сумочку.

– Заначка? Правильно, – одобрительно кивнул Ник.

– Сейчас не справлюсь, – призналась она, – а перед сном погрызу.

День пролетел как одно мгновенье. После обеда они вновь бродили по книжным развалам, с увлечением копаясь на пыльных стеллажах и полках, радуясь каждой удачной находке, словно старатели, откопавшие золотой самородок. У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что это два книжных червя, дорвавшиеся до вожделенных книжных кущ и жаждущие, найдя очередную невзрачную книжку, вдохнуть с нее благородную пыль веков. Объявление диктора, прервавшее звучащую в магазине негромкую музыку, заставило Ника взглянуть на часы.

– Ника, – окликнул он ее по имени, – вы кофе любите?

– Чур, угощаю я.

– Но ведь это моя идея, – возразил Ник.

– Идея ваша, – кивнула Ника, – зато очередь моя. Куда пойдем?

– Есть тут неплохое местечко… – начал было Ник.

– А что бы вы сказали, – прищурившись, перебила его Ника, – если я предложила бы вам выпить кофе в кафе Харуки Мураками?!

По лицу Ника было видно, что это оказалось для него сюрпризом.

– Ну что, показать вам кафе Мураками? – довольная произведенным эффектом, спросила его Ника.

– Ваша взяла! – подняв руки вверх, ответил он.

– Тогда за мной, – сказала Ника.

Где-то что-то перепутав и поплутав, она тем не менее нашла то, что искала. Когда же, попив кофе, обильно сдобренный духом самого Мураками, они вышли на улицу, в окнах ближайших домов стали один за другим зажигаться огни.

– Мне пора, – с сожалением сказала Ника. – Как быстро пролетело время! У меня такое ощущение, будто после службы прошла всего лишь пара часов. А ведь на самом-то деле прошел целый день.

– Спасибо, что вы разделили его со мной, – обнажив голову, сказал Ник и поцеловал ей руку.

– Спасибо вам, – улыбнулась Ника, – я думала, что знаю этот город, но ваш Токио оказался много милей.

– Позволите проводить вас до дома? – спросил Ник.

– Не беспокойтесь, – покачала головой Ника. – Я живу рядом и, если честно, хотела бы побыть немножко одна.

– Что ж, не буду вас неволить. Тем более что это не последняя наша встреча и, если мы чего-то недоговорили, мы исправим это в следующий раз, – двусмысленно, как ей показалось, сказал Ник.

– Прощайте, – улыбнувшись, ответила Ника и, помахав ему рукой, неспешно пошла к своей остановке. Но не успела она сделать и десяток шагов, как кто-то взял ее под руку. Вскрикнув от неожиданности, она остановилась как вкопанная. Это был Ник.

– Вы меня опять напугали! – с трудом переводя дух, сказала Ника.

– Прошу прощения, – сказал Ник, – но за вами по пятам следуют два подозрительных типа, которых я сегодня пару раз уже видел. С точки зрения теории вероятности случайность этого ничтожно мала. И поэтому, хотите вы того или нет, но я вас на улице одну не оставлю.

К его удивлению, Ника скорее смутилась, чем испугалась…

Они еще долго бродили по набережной, и Ника ловила себя на мысли о том, что, гуляя с Ником, она все время вспоминает прогулки с отцом. Редкие прогулки. Отец давно уже жил в Москве, дома бывал редко, последний раз, может, в прошлом году.

«Значит, я вспоминаю не отца и не прогулки, а свое состояние в тот момент. Точнее, те чувства, – пыталась анализировать происходящее Ника. – Что это были за чувства?

Теплота. Защищенность. Надежность. Привязанность. Почему я вспоминаю об этом сейчас? Потому что испытываю то же чувство. С человеком, которого вижу в первый и в последний раз. Абсурд! А если не в последний? А если мы встретимся снова на каком-то конгрессе? Да хотя бы и здесь на будущий год… Что же, по теории вероятности это вполне возможно. Хотя… Он наверняка опять заговорит о предопределенности…. Да нет, не заговорит. Он меня даже не вспомнит».